Текст книги "Алхимия единорога"
Автор книги: Антонио Хименес
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Деловая поездка, тут и рассказывать не о чем. Я вообще много путешествую. Меня куда больше интересуют твои вчерашние приключения, ведь ты был в этом городе один.
– Что ж, спасибо. Я побывал в Национальной галерее, а потом покупал книги. Кстати сказать, в «Фольез» встретился с одним из твоих предков.
– Да что ты говоришь! Не знала, что состою в родстве с кем-то из писателей, – притворно удивилась Виолета.
– Я имею в виду Николаса Фламеля, автора «Иероглифических фигур».
Виолета посмотрела на меня очень серьезно, слегка растерянно – и отозвалась не сразу. Потом с улыбкой произнесла:
– Насколько я знаю, этот философ не принадлежит к числу моих предков. Фламель – распространенная фамилия.
Удивившись такому ответу, я принял ее мимическую игру за кокетство. Я находился рядом с привлекательной женщиной, поэтому подумал, что она, как и все мы, бессознательно прибегает к тактике соблазнения.
А Виолета закусила губу, наморщила лоб, поерзала на стуле, потерла нос и неожиданно заявила:
– Сказать по правде, я знаю, о ком ты говоришь, я много его читала. Фламель был лучшим из алхимиков. Еще я читала Парацельса,[11]11
Парацельс, настоящее имя Филип Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (1493–1541) – знаменитый алхимик, врач и оккультист.
[Закрыть] Альберта Великого, Гебера,[12]12
Гебер (721–815) – латинизированная форма имени Джабира ибн Хайяна, «отца химии».
[Закрыть] Дунса Скота,[13]13
Дунс Скот (ок. 1266–1308) – философ, ведущий представитель францисканской схоластики.
[Закрыть] Виланову,[14]14
Арнольдо де Виланова (ок. 1240 – ок. 1310) – испанский врач, алхимик, философ.
[Закрыть] Василия Валентина,[15]15
Василий Валентин (XV в.?) – знаменитый алхимик.
[Закрыть] Раймунда Луллия,[16]16
Раймунд Луллий (1235–1315) – философ, богослов, писатель и алхимик.
[Закрыть] мне знакомо и письмо Энрике де Вильены[17]17
Вильена, дон Энрике де Арагон (1384–1434) – выдающийся испанский поэт и ученый. Занимался астрономией, астрологией и алхимией и в конце жизни даже прослыл чародеем. После его смерти его библиотека была сожжена по приказу короля.
[Закрыть] о двенадцати кордовских мудрецах. Все это – лишь подготовительные материалы, приближающие к настоящим знаниям.
– И что ты думаешь об алхимии? – спросил я наугад.
– В методах алхимиков много обмана, но, возможно, есть и доля правды. Не знаю, способен ли человек найти способ превращать металлы в золото, но он обязательно должен стремиться обрести самого себя, вместо того чтобы тратить жизнь на поиски философского камня. Каждый должен приложить все усилия ради поисков эликсира своей внутренней жизни – того эликсира, который воистину заставит человека встретиться с самим собой.
В голосе Виолеты отчетливо слышались горечь и разочарование, а еще твердое намерение раз и навсегда закрыть эту тему.
– В предисловии к одной из книг, которые я вчера купил, написано, что «Книга еврея Авраама», содержащая ключ ко всем открытиям Фламеля, пропала и что последним ее держал в руках кардинал Ришелье.
– Правда? Я этого не знала.
– Интересно было бы выяснить, у кого книга теперь…
– Рамон, это всего-навсего книжица в двадцать одну страницу, из трех тетрадок по семь страниц, в которой даже Фламель не сумел разобраться… Сперва не сумел, – поправилась Виолета, – но потом, с помощью маэстро Канчеса, полагавшего, что книга связана с каббалой, все же ее расшифровал. По крайней мере, так я читала.
Я особо отметил для себя последнюю фразу и продолжал блистать эрудицией, как будто не вычитал все это накануне ночью:
– Как грустно! Если бы Канчес не умер по дороге в Париж, путешествуя вместе с Фламелем, тот открыл бы философский камень намного раньше и, может, сумел бы спасти жизнь иудею.
– Всегда кому-то приходится умирать ради того, чтобы другие обрели бессмертие.
– Что ты сказала? – встрепенулся я.
– Я имею в виду Иисуса, отдавшего жизнь за человечество.
– Ну да, – улыбнулся я, словно о чем-то догадавшись. Виолета покраснела. – А современники догадывались об открытии Фламеля?
– Люди что-то заподозрили, поэтому он никогда не чувствовал себя в безопасности. Представь, каких бед могло бы наделать подобное открытие, окажись оно в руках толпы!
– Виолета, историю Фламеля невозможно представить без Перенеллы. Кажется, они были очень близки.
– Ты прав. Это была идеальная пара.
– Думаю, таковой она и осталась.
– Ну разумеется, такие союзы заключаются навечно. Теперь, наверное, они перевоплотились в достойных людей.
Девушка улыбнулась.
– Ты слыхала о Поле Люка? – спросил я.
– Нет, такого не знаю, – бросила Виолета слегка пренебрежительно.
– Этот дворянин в семнадцатом веке совершил путешествие в Малую Азию и беседовал там с узбекским дервишем о герметической философии. Дервиш поведал ему, что подлинные философы обладают способностью продлевать свою жизнь на тысячу лет и неуязвимы для всех болезней. Люка упомянул в разговоре знаменитого алхимика по имени Фламель, который умер в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, хотя и открыл философский камень. Дервиш расхохотался в ответ, и Люка спросил, что его так рассмешило. Мудрец объявил, что лишь наивный человек может считать Фламеля умершим. И добавил: «Вы заблуждаетесь. Фламель до сих пор жив. Ни он, ни его супруга так и не узнали, что такое смерть. Всего три года назад я простился с ними в Индии. Фламель – один из лучших моих друзей».
Виолета вновь улыбнулась, пораженная моей осведомленностью о жизни этого человека. Я объяснил, что, если какая-то тема меня интересует, я погружаюсь в нее с головой. Впрочем, я признался, что начал увлекаться алхимией еще много лет назад и прочел тогда немало учебников, научных трудов и биографий алхимиков прошлого. Я упомянул «Atalanta fugiens» Михаэля Майера,[18]18
Михаэль Майер (ок. 1568–1622) – розенкрейцер и алхимик, последователь Парацельса.
[Закрыть] «Antidotarium» Милиуса[19]19
Иоганн Даниэль Милиус – европейский врач и алхимик, живший в XVI–XVII вв.
[Закрыть] и «Mutus liber» Альтуса.[20]20
Альтус – псевдоним алхимика Якоба Сулата. Его «Немая книга» («Mutus liber») – знаменитый трактат по алхимии без единого слова, состоящий из картинок. Показывает способ изготовления философского камня. Авторство книги находится под вопросом.
[Закрыть]
Ответ Виолеты был на редкость лаконичным и резким:
– Да будет тебе известно: Фламель мне не родственник.
В ее голосе слышался холодный металлический отзвук, но в то же время я уловил, как в душе моей собеседницы что-то шевельнулось. Как будто порыв чувств натолкнулся на холод рассудка и раздался громовой раскат, гулкий удар правды о ложь. Но это ощущалось так зыбко, почти неуловимо, что я никак не отреагировал и предпочел продолжить беседу. Если Виолета что-то от меня скрывает, я в конце концов почувствую это. У Виолеты были необыкновенно развиты материнский инстинкт и интеллект, а женщины подобного склада просто не могут позволить тем, кто находится рядом, пребывать в пучине неведения, если в силах такое предотвратить.
Словом, я догадался, что произнесенная в подходящий момент ложь может превратиться в нить Ариадны, которая выведет меня к правде. Надо признаться, сейчас я играл на поле интуиции, а не на поле уверенности, ведь все, что у меня имелось, – это наводящее на мысли совпадение фамилий да чувства женщины, к которой меня влекло.
– Виолета, я кое-чего не понимаю.
Она смотрела на меня, поднеся к губам чашку с чаем.
– Почему счастливец, который обрел богатство и бессмертие, не бежит рассказать всем на свете, что случилось, не спешит поделиться своей радостью? Мне очень сложно понять подобную осторожность. Известно, что слава – тяжкое бремя, особенно теперь, когда журналисты совсем озверели, но полный отказ от нее… Такую карту трудно разыграть. Говорят, мудрецы – люди предусмотрительные и поэтому всегда знают, как выпутаться из неприятностей.
– Фламель, скорее всего, почувствовал: если тайна раскроется, французский король упечет его в темницу и заставит на себя работать. Вообще-то поговаривали, что король подослал к Фламелю соглядатая, который выведал тайну, но алхимик перекупил шпиона, предложив ему сосуд с универсальным снадобьем. А спустя несколько дней Фламель распустил слух о своей смерти и о смерти Перенеллы, доброй и нежной Перенеллы, – сказала Виолета.
– Ты говоришь о ней так, словно была лично с ней знакома.
– Ах, если бы так! Если бы мы могли познакомиться и поговорить с такими людьми!
– Это правда, будто Фламель вместо тела своей супруги положил в гроб кусок дерева и отправил гроб в Швейцарию? А спустя несколько дней точно так же организовал и собственную «смерть», после чего наконец воссоединился с женой?
– Я читала об этом, Рамон. – На сей раз ответ Виолеты был более осторожным.
– Похороны состоялись в одной из тех часовен, которые сам Фламель выстроил и передал церкви.
– Да, весьма вероятно.
– А если все это правда, нам надлежит задуматься о превратностях случая. Почему ничтожный писарь вдруг сделался великим хранителем тайны, открывшейся за всю историю мира лишь горстке людей?
– Не знаю. Но судьба бывает причудлива и капризна.
– Верно. А потом Фламель и Перенелла нашли пристанище в Индии.
– И наведывались оттуда в другие страны, – добавила Виолета.
– Как прекрасна история бессмертия!
Виолета только рассмеялась.
– Но как подобная мудрость уместилась на двадцати одной страничке? Я пытался расшифровать записи Фламеля, но так ничего и не понял. Наука Гермеса, как называют ее алхимики, непостижима. К тому же я имел бы глупый вид, если бы взялся плавить металлы и процеживать настои; я сам счел бы себя умалишенным.
Виолета посмотрела на меня пытливо и в то же время с выражением жалости и всепрощения. Но не успела она заговорить, наверняка еще раз продемонстрировав свое великодушие и эрудицию, как к нашему столику вихрем подлетела Джейн.
– Привет, друзья! Ты, наверное, Рамон.
При виде этой девушки я остолбенел. То была она, двойняшка Кирстен Данст, блондинка из паба «Плуг».
– Привет, – робко отозвался я.
– Извините, раньше никак было не вырваться.
– Прости, Рамон, мне следовало предупредить, что Джейн хочет с тобой познакомиться.
– Очень приятно! Джейн, по-моему, мы уже знакомы.
– Да, как ни старался этому помешать мой полудурок шеф. Едва ты вошел в паб, я поняла, что ты – это ты. Виолета – мастер описывать людей. Иначе ты выглядеть просто не мог.
Джейн было не больше двадцати пяти лет, она была веселая, острая на язык, даже грубоватая. В ее наряде было что-то хипповское. Ей нравилась этническая музыка и джаз, она сама по вечерам пела в клубе.
– Послушай, Джейн, наш испанский друг родом из Кордовы. Он явился из края мудрецов и философов и разбирается в алхимии и единорогах, – произнесла Виолета с едва заметной иронией.
– Спасибо, что представляешь меня как старого друга. Но, Джейн, на самом деле мы с Виолетой познакомились только позавчера. Я охотился за одной книгой и вот при содействии старого букиниста набрел на дом с единорогом.
– Ха-ха-ха! – отозвалась беспардонная Джейн. То был грохот прорвавшейся плотины или взорвавшейся ракеты фейерверка. – Так это любовь с первого взгляда!
Я тоже улыбнулся, чтобы обратить слова Джейн в шутку. Наконец-то мы с ней познакомились! Но мне хотелось поговорить о Фламеле и единорогах.
– У тебя что, выходной в пабе?
– Ну да. Наплела шефу, что пойду по врачам, дескать, к гинекологу надо, освобожусь поздно, так что вообще не вернусь.
– Слушай, Джейн, у тебя интересный испанский. Похоже на каталонский акцент. Ты что, родом из Каталонии?
– Моя мать из Жироны, но я родилась в Челси, на улице Манреса.
Очередная улыбочка.
– А мой отец – француз, но работает здесь, в Сити, вот уже несколько десятков лет. Он из тех клерков, что облачаются по выходным в джинсы и называют себя лейбористами, хотя мне кажется – в день выборов он голосовал за Тэтчер.
Джейн снова расхохоталась.
– Она страшная врунья. Все, что она сказала, – неправда, – пояснила Виолета.
– Ты женат, Рамон?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так, но по виду ты тянешь как минимум на разведенного.
– Не знаю, что ты там углядела, – на мне не может быть следов того, чего не было. А еще я не гей, если это твой следующий вопрос. Но никто не мог вынести меня дольше трех месяцев. И мне уже перевалило за сорок. А еще вчера сорока не было. Именно сегодня мне стукнул сороковник, а я так и не испытал так называемого кризиса женатых мужчин. К тому же я не интеллектуал, а архитектор на жалованье. Архитектору никогда не выдать себя за интеллектуала, скорее на такое способен ученый и скучающий путешественник, поклонник прекрасного. А сейчас прекрасным, например, является кадр, в центре которого вы находитесь. – И я пальцами изобразил рамку.
– Ну ты и нагородил! Уж не знаю, как ты теперь из этого выберешься, – веселилась Джейн.
– Не хочу показаться мачистом, но вы мне нравитесь обе.
Собственные слова напомнили мне о моем португальском друге, Луише Филипе Сарменту: стоило ему увидеть красивую девушку, как он распускал хвост длинных седеющих волос, закрывал ими все лицо – в стиле femme fatale[21]21
Роковая женщина (фр.).
[Закрыть] – и произносил: «Ведь правда я самый привлекательный парень на свете?»
Девушки, переглянувшись, снова расхохотались. Я забеспокоился, что сижу перед ними с совершенно идиотским видом, но тут Джейн меня удивила:
– Я два года проучилась в Севилье.
– В Севилье? И что именно изучала?
– Историю. А еще я немного разбираюсь в средневековом искусстве. Готова ответить на любой вопрос о кордовских Омейядах.
– Ладно, учту. Ты собираешься преподавать?
– Нет, мне это не нравится. В Севилье от преподавания впадают в депрессию, кабинеты психоаналитиков всегда битком набиты институтскими профессорами. Я теперь пытаюсь поступить в Лондонский университет. Хочу еще поучиться, а потом читать там лекции. Да, преподавание на таком уровне вполне устроило бы меня как способ заработать на жизнь.
Когда Джейн говорила серьезно, лицо ее становилось на редкость красивым.
Я решил сменить тему:
– А откуда вы друг друга знаете?
– Мы сестры и подруги, – ответила Виолета.
– И живете вместе?
– Нет, – ответила Джейн.
– На фасаде твоего дома тоже есть единорог?
– У меня нет дома. Я живу в крохотной квартирке на улице Чепстоу вместе с двумя другими девчонками.
Пока Джейн рассказывала о своих соседках, в кафе вошел старичок с книгой в левой руке и тростью в правой.
– Глядите! Этому человеку сто восемьдесят лет.
Сестры посмотрели на меня с удивлением.
– Откуда ты знаешь? – спросила Джейн.
– У него на лбу написано бессмертие, – пошутил я.
– Ты ошибаешься, – возразила Виолета. – Хотя толика бессмертия в этом человеке и вправду есть, поскольку ему девяносто восемь лет и у него железное здоровье. У него ясный ум следящего за собой шестидесятилетнего джентльмена, а познания его безграничны. Он преподавал эстетику в Оксфорде, но ушел на пенсию так давно, что никто уже и не помнит когда. Он написал несколько учебников, правда, все думают, что автора больше нет в живых. Вообще-то насчет пенсии я не совсем верно выразилась: он по-прежнему числится в Академии изящных искусств и до недавнего времени регулярно читал там лекции.
– А ты веришь в бессмертие? – спросила меня Джейн.
Так выпускают стрелу из лука и ждут, когда раненый зверь рухнет на землю.
– Скажем так: я не могу верить в то, чего не испытал. Откуда мне знать, сколько лет этому старому профессору – сто или двести? Кто даст мне гарантию? Я часто думал о том, что бессмертному человеку придется периодически менять имена и места жительства. Тоже, наверное, морока. А вы верите в бессмертие?
Сестры, переглянувшись, улыбнулись.
– Конечно нет, дурачок.
На этом они решили закрыть тему. Однако во мне проснулось дьявольское любопытство, я настаивал на продолжении разговора. Виолета и Джейн опять заговорщицки переглянулись и, к моему удивлению, приняли вызов. Но для начала они пожелали испытать, готов ли я к диалектической битве на такой зыбкой почве, – ведь тема была столь же затаскана, сколь мало исследована рационалистическими методами. Долгое время герметическая философия была окружена гробовым молчанием, но начиная со Второй мировой войны, когда мир рассыпался на куски и так нуждался в духовности, в этой области появились новые течения с тысячами новых проповедников. О возрождении интереса к эзотерике в восьмидесятые годы и после, совсем в недавнее время, с расцветом Интернета, свидетельствуют тысячи статей и библиографических ссылок на данную тему.
– Давайте начнем с истоков, – заговорил я. – Люди десятилетиями смеялись над возможностью существования философского камня, его секрет был похоронен глубоко в тайниках нашего мира. Что говорить, эта тема поначалу очень смешила и меня. Мне казалось – глупо пытаться превратить, например, свинец в золото; нелепое измышление, на первый взгляд. Однако когда речь заходит об универсальном снадобье, поневоле возникает желание побольше узнать о науке Гермеса и об алхимическом символизме. Я уже тогда знал (почитав Майера, Любавиуса,[22]22
Андрей Любавиус – алхимик XV–XVI вв., автор первого систематизированного учебника «Алхимия, собранная, тщательно объясненная и в беспристрастном своде изданная».
[Закрыть] Хунрата),[23]23
Генрих Хунрат (предположительно 1560–1605) – немецкий философ-мистик, алхимик и каббалист.
[Закрыть] что в алхимии не существует строгих правил, что решающее значение имеет воображение читателей, их творческая способность проникнуть в суть проблемы. Когда в кругу моих знакомых заговаривали об алхимии, многие усмехались: действительно, в этой области немало шарлатанства, когда глупость и неведение идут рука об руку. Но пришло время – и появилось сразу много переводов с арабского, с еврейского, с латыни. Я не сразу понял, что речь идет не об обыкновенной химии, не о колбах, пробирках и спиртовках, а о другой, трансцендентальной химии. Достаточно разобраться в смысле слова «алхимия», чтобы увидеть, что слово это отсылает к Высшему Существу, ко Всемогущему, к Аллаху. Это наука Бога. А еще – искусство, искусство совершенствовать тело с помощью природы. И здесь особенно важную роль играет знание о составе материи. Считается, что для алхимика материя состоит из трех основных субстанций: серы, ртути и соли. С их помощью можно создавать новые вещества. Быть может, речь идет об ускорении самого естественного процесса, для которого природе нужны тысячелетия? Ведь писал же Роджер Бэкон[24]24
Роджер Бэкон (около 1214 – после 1294) – английский философ и естествоиспытатель.
[Закрыть] в своем «Зерцале алхимии», что занимается наукой, обучающей изготовлению такого снадобья или эликсира, каковой, будучи применен к несовершенным металлам, сообщает им совершенство. Я обратил внимание, что алхимией увлекались великие врачи, философы и астрологи, такие как Парацельс, Альберт Великий, Раймунд Луллий, Блаженный Августин,[25]25
Блаженный Августин (полное имя Аврелий Августин; 354–430) – философ, влиятельнейший проповедник, христианский богослов и политик.
[Закрыть] Фома Аквинский,[26]26
Фома Аквинский (1225 или 1226–1274) – философ и теолог.
[Закрыть] Василий Валентин и многие другие. Говорят, у каждого учителя были ученики, которых мастер наставлял по собственной методе. Тайные знания полагалось передавать в письменном виде, пользуясь псевдонимами и затушевывая смысл при помощи аллегорий, символов и фигур. Все исследователи утверждают, что алхимик – вовсе не изготовитель золота, что изготовление золота – лишь способ проверки подлинности философского камня, универсального снадобья. И вот с чем я не могу примириться: если это правда, почему мудрецы, открыватели камня не принимаются за излечение всех недужных и страждущих? Почему не уничтожают болезни? Почему миллионы людей умирают от голода? Почему мир страдает от автокатастроф, войн и нетерпимости? Почему никак не отыщется бог или мудрый человек, который положит всему этому конец?
В нашем маленьком сборище воцарилась полная тишина. Пока я говорил, сестры все время молчали в некоем странном ожидании – ведь я знал, что у них нашлось бы, что мне ответить.
Несмотря на мои выпады, Виолета и Джейн не торопились высказать свое мнение. Но мне хотелось их допечь, я собирался наступить на все больные мозоли.
Не успел я, однако, приступить к теоретической части своего доклада, как заговорила Джейн, причем очень серьезным тоном:
– Сегодня многие втайне занимаются поисками философского камня. Но все эти люди трудятся молча, в самых укромных уголках своих жилищ – там они устраивают лаборатории и пользуются инструментами из далекого прошлого. По крайней мере, проблем с тепловой энергией у них нет. Сегодня алхимия сотрудничает с наукой: герметические опыты ставят даже прославленные ученые, только никогда публично не признаются в этом. Лавки букинистов превратились в бурлящие котлы: вновь обращенные разыскивают старинные книги, а им продают кота за зайца, ведь если ты не специалист, очень трудно отличить подлинник от подделки. Рамон, тебе бы следовало прочитать «Theatrum chemicum» из «Собрания химических редкостей» Манже[27]27
Манже Жан Жак – генуэзский врач XVII в., поклонник науки, издавший книги «Собрание химических редкостей» («Bibliothecachemical curiosa») и «Химический театр» («Theatrum chemicum»).
[Закрыть] или «Библиотеку философов-химиков» Зальмана. Проблема в том, что эти труды написаны на латыни, а не все способны читать на языке, который, хотя и считается мертвым, в наше время жив и полезен как никогда. В этих книгах скрыты названия субстанций и modi operandi.[28]28
Способы действия (лат.).
[Закрыть] Большинство мудрецов крайне ревниво оберегали свои знания, не желая делиться ни с кем. Открывать свои тайны готовы были единицы – ты сам недавно перечислил имена некоторых из них. Мой предок Николас – шучу, к слову пришлось…
Джейн сначала закашлялась, потом улыбнулась, а Виолета бросила на нее инквизиторский взгляд.
– …или, например, Альберт Великий, который заявляет в своей книге «Соединение соединений», что от знания, хранимого втайне, нет никакой пользы: «Науку, которую изучил я без печали, передаю вам без грусти. Зависть же портит все, и завистник не будет правым перед лицом Бога». Простите, боюсь, мы становимся слишком серьезными.
– Пожалуйста, продолжай, – шепнул я Джейн, пораженный ее эрудицией и красноречием.
Я наслаждался ее серьезным видом. Виолета хранила молчание, но ее окружал ореол новой для меня красоты. Две эти женщины были такими разными, что в них чувствовалась некая общность; быть может, удивительная сопричастность знанию. Обе они были так молоды и так сказочно умны, что, если бы мне в тот момент пришлось выбирать одну из двух, я пришел бы в полное замешательство. Одна обладала даром зрелости, заключенным в юную соблазнительную оболочку, в другой безрассудство молодости сочеталось с мудростью и красотой. В тот миг мне хотелось только, чтобы время замедлило свой бег.
– Что ты читал в последнее время? – спросила Джейн.
– Начал перечитывать «Соединение соединений», – ответил я ей, в то же время пристально глядя в темные глаза Виолеты. – Но, как и раньше, ничего не понял. Наверное, когда Альберт Великий намекает, что его книга не должна попасть в нечистые руки, он имеет в виду меня.
– Я хочу поговорить о Николасе Фламеле, – вмешалась Виолета, и Джейн посмотрела на нее с благодарностью. – Фламель передал свое наследие племяннику и настоятельно рекомендовал ему быть творческим, вникать в рассуждения философов о тайной науке и ни в коем случае не искать в его тайных записях буквального смысла. Фламель всегда подчеркивал необходимость обращения к Богу, дабы тот ниспослал читателю понимание смысла истины и природы, и просил не забывать о многоценном бревиарии, где на каждой странице, в каждом слове сокрыто тайное послание, «над которым я трудился вместе с твоей тетушкой Перенеллой, моей незабвенной супругой». Значит, он сильно ее любил. То была необыкновенная женщина. Вот почему мы не можем постигать алхимию с точки зрения предрассудков ученых двадцатого и двадцать первого веков – при таком подходе эта наука герметически закрывается.
– А еще необходимо заботиться о своем здоровье и достатке и иметь в запасе тысячу лет жизни, – отозвался я. – Вот тогда мы освободимся от наших эфемерных познаний о мире, постигнем его загадки, станем жить не торопясь, убедимся в бесполезности войн, изменим миропорядок, откажемся от слов «твое» и «мое» – подлинного источника всякого зла во Вселенной. Мне трудно принять такого Бога, который позволяет людям влачить столь непрочное и суетное существование, при котором человек ежечасно убегает сам от себя, страдает и умирает. Такая жизнь, обреченная на тщету и неведение, представляет собой – если боги все-таки есть – историю великого отмщения. Почему смерть заставляет всё начинать сначала? Жизнь – это колесо. Человеческие жизни суть тонкие струйки, ручьи и реки, зарождающиеся в горах и впадающие в великий океан. А потом, вследствие конденсации, разъединенные частицы снова поднимаются в небо, перемешиваются с воздухом и выпадают дождями в горах, давая начало новым жизням. И так из поколения в поколение продолжает вращаться бессмысленное колесо существования. Разве не было бы более справедливым устройством нечто вроде рая или другого чудесного места, где люди жили бы вечно и нам не приходилось бы раз за разом повторять один и тот же цикл?
Мои слова снова заставили Виолету вмешаться.
– Возможно, Рамон, ты нащупал верный путь. Давай предположим, что тысячи лет назад кое-что произошло. В христианской религии все это замечательно объясняется с помощью аллегории об Эдеме, Адаме и Еве и прочих чудесах. Быть может, по неким сложным для понимания причинам люди превратились в больных, обреченных на медленное умирание. Но сами они не догадываются о своей болезни, поскольку мало кто видел здорового человека и им просто не с кем себя сравнить. Если мир состоит из больных, не так-то легко получить представление об исключениях из общего правила. Однако, несмотря на все случившееся, природа человека по сути своей не изменилась, она мерцает в нем, точно далекий отсвет, точно потаенный, еле теплящийся огонь. И это зародыш бессмертия. Нечто невоплощенное – спящее семечко в последних глубинах Вселенной. Мы живем в могиле собственного тела и питаемся косной материей. И все-таки человек нуждается в духовной пище, свободной от гнили этого мира. И секрет Великого делания состоит именно в том, чтобы найти такую духовную пищу. Эта скрытая манна существует, пища богов, дитя Солнца и Луны, сходящая с небес подобно живительной росе. И если найти эту пищу в ее чистом состоянии, прежде чем она перемешается с нечистыми земными веществами, мы получим искомое. Если мы обретем такую амброзию, мы преодолеем все барьеры жестокого мира.
– Но как же достичь гармонии? Как стать достойным тайны, которая позволит нам изменить свое существование?
– В том и заключается проблема. Кто может открыть к ней путь? За что, за какие заслуги? Для кого она предназначена?
Виолета говорила как оратор и в то же время как провидец.
– Уже восемь часов, – встревоженно произнесла Джейн.
– Ты что, торопишься? – отозвалась Виолета.
– Нет-нет. Сегодня я ни с кем не встречаюсь. Когда захотите, уйдем отсюда и переберемся в другое место.
Я тут же замахал рукой, чтобы расплатиться по счету, но Виолета не позволила мне этого сделать: кафе находится в ее квартале, значит, она угощает.
– Теперь пойдем ко мне ужинать. Возражения есть?
– Вот и хорошо, – откликнулась Джейн, прекрасно понимая, что все было решено с самого начала.
– Возражений нет, – сказал и я. – Я всецело в твоем распоряжении, принцесса единорога.
Пока мы шли домой к Виолете, наша беседа перешла из заоблачных высей к банальностям и шуточкам о лондонской жизни.
Я хорошо запомнил, что по обеим сторонам улицы, где жила Виолета, стояло около тридцати домов. Машины были аккуратно, в ряд, припаркованы вдоль узких тротуаров; все там поражало чистотой.
Однако теперь кое-что изменилось. Улица, казалось, стала короче, адом Виолеты, дом с единорогом, – больше. Теперь я видел улицу и дом в другой перспективе и впервые заметил на двери рядом со звонком и щелью для писем табличку с элегантными черными буквами: «В. Фламель».
Служанка, похоже, отсутствовала, но стол оказался накрыт на троих. Четвертая сторона стола пустовала, там стояла только зажженная свеча. Я ни о чем не спрашивал.
На обед был овощной салат, сухофрукты, ломтики белого сыра с тостами и яблочный пирог. Ни мясо, ни рыба в меню не входили. Вино – «Вега Сицилия»[29]29
«Вега Сицилия» – испанская винодельня, расположенная в Рибера-дель-Дуэро на севере Испании.
[Закрыть] урожая 1984 года. Обычно я не обращаю внимания на такие детали, но сам факт, что в Лондоне мы будем пить наше «Рибера-дель-Дуэро», показался мне если не поразительным, то по меньшей мере любопытным. И наверняка такое вино подали ради меня.
В небольшой столовой хватило места для двух шкафов черного дерева вдоль одной из стен; на других стенах висели картины Сезанна, Тернера и Сера. Я сперва принял их за копии, но хозяйка сразу объяснила, что это оригиналы, подаренные дядюшкой-лордом, который большую часть жизни прожил в Рочестере и сам являлся потомком одного знаменитого художника, большого друга Чарльза Диккенса. На изящном буфете я увидел канделябры со свечами, китайский чайный сервиз, маленькую мраморную фигурку единорога, несколько семейных фотографий, бутылки с красным вином, книги о творчестве Энгра,[30]30
Энгр, Жан Огюст Доминик(1780–1867) – французский исторический и портретный живописец.
[Закрыть] засушенную морскую звезду, а еще одинокий томик под названием «Мемуары Фламеля», изданный неким Симоном X.
Я тотчас набросился на книгу и принялся листать, а в голове моей тем временем промелькнула мысль: «Как здесь все изменилось за полтора дня!» А еще мне показалось, что на одном из семейных портретов изображен Фламель собственной персоной.
– Этот бородатый старичок в шапке – твой родственник? – поинтересовался я у Виолеты. – Может быть, дедушка?
Но Виолета на другом конце комнаты была поглощена разговором с Джейн и ничего мне не ответила.
Между страницами мемуаров Фламеля лежал пожелтевший листок бумаги. Когда я раскрыл книгу, листок выпал; на нем под заголовком «Изумрудная скрижаль Гермеса Трисмегиста»[31]31
По преданию, представляет собой завещание Гермеса, найденное Аполлонием Тианским (3 до н. э. – 97 н. э.) на надгробной плите из изумруда на могиле Гермеса. В алхимии считается, что скрижаль описывает технологию получения философского камня.
[Закрыть] была следующая запись:
«То, что находится внизу, аналогично тому, что находится вверху, и то, что находится вверху, аналогично тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи. И аналогично тому, как все вещи родились от единой Сущности через приспособление.
Солнце ее отец. Луна ее мать. Ветер ее носил в своем чреве. Земля ее кормилица. Вещь эта – отец всяческого совершенства во вселенной. Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого осторожно и с большим искусством. Эта вещь восходит от земли к небу и снова нисходит на землю, воспринимая силу как высших, так и низших областей мира. Таким образом, ты приобретаешь славу всего мира. Поэтому от тебя отойдет всякая темнота. Эта вещь есть сила всяческой силы, ибо она победит всякую самую утонченную вещь и проникнет собою всякую твердую вещь. Так был сотворен мир.
Отсюда возникнут удивительные приспособления, способ которых таков. Поэтому я был назван Гермесом Трижды Величайшим, так как я обладаю познанием трех частей вселенной и философии. Полно то, что я сказал о работе произведения солнца».
Я успел бегло перелистать книгу Фламеля и вычитал из нее всего несколько фраз:
«Только когда человек сделается властелином над собственными чувствами и не даст себя победить, только когда выучится он у самой жизни и поправит себя, когда будет он падать и ходить неверными путями, когда вырастет в человеке твердое убеждение, что он – больше чем плоть, что все блага этого мира суть лишь иллюзия, время которой – единый миг, материя преходящая и тленная. И когда мы всё это постигнем, только тогда и будет обретен истинный смысл существования и мы соприкоснемся с тем, чем являемся на самом деле».
– Вот это человек! – восхитился я так громко, что обе женщины замолчали.
Виолета ответила:
– Ты сам это сказал, Рамон. Николас Фламель – великий человек.
– Ты имела в виду, был великим человеком?
– Конечно, конечно. Именно это я имела в виду, но, поскольку я постоянно о нем думаю, я всегда ощущаю его присутствие… через его книги.
Слова Виолеты звучали загадочно. Но я доверял этой женщине, источавшей любовь и духовность. С того дня Виолета превратилась для меня в самое необыкновенное существо, какое я когда-либо знавал.
– Давайте ужинать! А потом вернемся к разговору о Фламеле. Ты увидишь, у него всегда найдется, чем тебя удивить.
Я машинально принял приглашение, заблудившись среди странных желаний и чувств.
* * *
Я шагал по берегу моря. Песок был землисто-темным, почти черным, попадались и камни разных цветов: белые, серые, коричневые, черные. Я внимательно рассматривал их – искал философский камень. Потом дорогу мне преградил скалистый отрог, по нему я добрался до соленой морской воды. Вдали уже слышались голоса первых утренних курортников, явившихся с зонтиками и складными шезлонгами, чтобы занять места и встретиться с солнцем. Эти люди отвлекали меня от поисков.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
