Текст книги "Общество мертвых и исключительных"

Реджис напряг слух. Шагнул вперед к приоткрытому окну и, пытаясь рассмотреть силуэты через штору, чуть не упал, потеряв равновесие. Услышав шорох на улице, люди в сторожке заговорили еще тише.

– Я оплошал. Знаю, Бенни. Я виноват перед тобой. За все виноват. Но сейчас папа рядом. Слышишь?

– Д-д-да.

– Я не позволю им даже пальцем тронуть тебя. Понял?

– Д-д-да.

– А ту девку обходи стороной. Она вчера ночью копошилась у могилы. Я следил за ней. Думал, что смогу ее… – старик замолчал.

О ком они говорят? Кто ночью в здравом уме ходит на кладбище?

Первая мысль вспыхнула о ней. Эбель. Полоумной и вечно сующей нос во всякие беды Эбель.

– Но пришла мисс Вуд, – продолжил старик.

– Та д-д-добрая тетя?

– Да, та добрая тетя. Она не дала сделать папе плохое дело.

Голоса вновь замолкли. Послышался топот. Хлюпанье носом раздалось прямо рядом с окном, и Реджис отшатнулся, боясь, что его увидят.

– Верь мне, Бенни. Все станет как раньше. Забудь о том, что видел. И никому не говори о дяде, который вчера ко мне приходил. Хорошо?

– Д-д-да.

– Молодец. Молодец, сынок, – захрипел старик рядом с сыном. – А теперь иди подыши свежим воздухом. И листья заодно прибери.

– Слушаюсь, с-с-сэр!

Реджис, оставшись незамеченным, обогнул сторожку и направился к кладбищу. Вдыхая воздух, пропитанный запахами смолы и перегнивших листьев, он остановился у большого дерева, что обвивало корнями заброшенные плиты, и спрятался за широким, поросшим мхом стволом, чтобы попытаться понять услышанное. Построить логическую цепочку. Додумать. Оправдать.

«Она вчера ночью копошилась у могилы. Я следил за ней. Думал, что смогу ее…»

Сможет – что?

Поймать с поличным? Остановить? Наказать?

Но лишь один ответ плотно засел у Реджиса в голове, отметая любые другие предположения и догадки.

Убить.

Что он сможет ее убить.

Тогда руки Реджиса сжались в кулаки, а сердце налилось неясно откуда взявшейся ненавистью к старику из сторожки. Ко всем, кто хочет причинить Эбель вред.

– П-п-привет! – Неожиданно, с граблями в руках, оказался перед Реджисом тот самый заикающийся сын старика. – Ч-ч-что ты тут д-д-делаешь?

У него было пухлое лицо с маленькими глазками, короткий и широкий нос и круглые, торчащие в стороны уши. Высокий лоб закрывала русая, неаккуратно подстриженная челка, а на короткой шее был повязан тонкий рваный шарф, совсем не защищающий от ветра. Рубашка, заправленная за пояс джинсов, которые держались только на подтяжках, плотно обтягивала руки и живот.

– Привет, – замешкался Реджис. – Я… Я эм… Приходил проведать тут кое-кого. Но я уже ухожу.

Он не хотел врать Бенни. Такой как Бенни явно не причинит вреда. И вряд ли выгонит с кладбища, угрожая граблями. Но убраться отсюда хотелось поскорее.

– П-п-понятно. А я Б-бенджамин, но м-м-можешь звать меня Б-б-бенни.

– Я Реджис. Приятно познакомиться. – Перешагнув поваленную плиту, Реджис двинулся к тропинке.

– А я в-в-видел тебя сегодня, – сказал догоняющий его Бенни. – На у-у-уроке. Ты тоже д-д-должен был меня видеть.

Это вряд ли. Такого студента Реджис бы точно запомнил.

– Кого т-т-ты приходил проведать? – скрипя высокими резиновыми сапогами, Бенни шел рядом.

– Да так.

Это «да так» убивало Реджиса. Его вечная ноша. И непростительная, мучающая до конца жизни вина. Его скорбь. Его сожаления. Его ошибка.

– П-п-почему ты уходишь? Я тебя н-н-напугал? Может, п-п-побудешь тут со мной еще н-н-немного?

– Нет, не напугал, – Реджис остановился. – Я просто…

Просто я подслушал ваш разговор. Просто я узнал то, чего не должен был знать. Просто возненавидел твоего отца. И захотел раскрыть тайну, которую ты вместе с ним прячешь.

– А знаешь, – Реджис развернулся на каблуках своих испачканных в грязи ботинок, – я бы хотел помочь тебе убрать листья.

Держи друга близко, а врага еще ближе.

– Откуда т-т-ты знаешь, что я у-у-убираю листья? – удивился Бенни.

Реджис на секунду застыл.

– Грабли, – наконец сообразил он. – Так я тебе помогу?

– Т-т-тогда оставайся! – улыбнулся Бенни. – Мне с ж-ж-живыми нравится общаться б-б-больше, чем с мертвыми!

– И мне, Бенни.

И мне.

НОА

– Ну, мам, ну пожалуйста, меня там ждут друзья, – сидя на коленях в прихожей, всхлипывал маленький Ноа.

Он рыдал и держался за ручку двери, надеясь, что ему все-таки разрешат ее открыть. Но мама, отряхивающая перед зеркалом свой строгий костюм, только сильнее злилась.

– Нет, Ноа! – она почти сорвалась на крик.

Кажется, это было ее десятое «нет». На одиннадцатое она обычно звала отца, которому достаточно было сказать лишь раз, чтобы младший сын, словно обруганный щенок, молча ушел в свою комнату.

– Почему Арни можно, а мне нет? Почему? Почему?! Почему!

Ноа упал на грязный ковер и застучал ногами. Лицо горело от обжигающих слез, а на щеки налипал песок, который приносил на обуви работающий на стройке отец. Прилизанные гелем кудрявые волосы растрепались, жилетка, заправленная в выглаженные брюки, помялась, а красиво завязанный галстук и вовсе норовил соскочить с шеи.

– Потому что Арни обычный, – на выдохе гаркнула мама. – А ты – нет!

– Я тоже обычный! И меня тоже ждут друзья!

– У тебя нет друзей! Они желают тебе лишь зла. Это плохие дети.

– Ну, мам, ну пусти! – Сил плакать уже не было, но Ноа старательно выдавливал из себя слезы, хоть и знал, что ее ответ не изменится.

– Матс! – прозвучало имя отца вместо одиннадцатого «нет». – Твой младший сын не слушает меня!

– Он и твой младший сын, Хельга! – раздался грозный голос с кухни, и Ноа, вдохнув побольше воздуха, умолк.

Давя в себе истерику, Ноа надеялся, что успеет успокоиться раньше, чем папа придет к нему. Иначе он схватит его за шкирку, швырнет в кладовку и закроет там на час, чтобы успокоился. А Ноа не любил кладовку. И кромешную темноту в этой маленькой комнатке, где были только пыльные консервы, средства для уборки и вонючий пылесос.

– Все! – Мама села на пуфик и вытащила из шкафа черные туфли с острым носом. – Я ухожу на работу! Когда вернусь – проверю, как ты выполнил задания репетитора. Надеюсь, что ты меня порадуешь.

– Да, мам, – заикаясь из-за нехватки воздуха, пробормотал Ноа и встал наконец с колен.

– Люблю тебя, сынок, – резко подобрела мама и наклонилась к сыну, стараясь пригладить его взъерошенные волосы.

И чем дольше она это делала, тем сильнее снова начинала злиться. Она не любила беспорядок и всегда просила детей быть опрятными. И если у Арни это получалось хорошо, то у Ноа – нет. Он каждый раз с трудом чистил зубы, что уж говорить о порядке в комнате.

– Ты опоздаешь, Хельга, – показался в коридоре отец. – У тебя сегодня очередная сделка?

– Да, и мне нужно срочно проверить счета из бухгалтерии. – Мама схватила сумку из шкафа. – Ты заедешь за Арни после работы?

– Я сегодня проверяю объект. Строители совсем обленились. Второй раз заставляю их все переделывать. Задержусь допоздна.

Ноа стоял и, хлюпая носом, слушал родителей. Боясь посмотреть на папу, он не спускал взгляда с маминых бордовых ногтей. Мама не любила этот цвет, но почему-то всегда красила ногти именно им.

– А кто тогда заберет Арни? У него бейсбол заканчивается раньше, чем я освобожусь. – И, не дожидаясь ответа, мама вышла из дома и заторопилась к машине.

– Сам дойдет. Не маленький уже, – ответил ей папа и захлопнул дверь.

Ноа испугался грохота и, опустив голову, выпрямился.

– Через десять минут, – отец посмотрел на часы, – придет твой репетитор. Если будешь устраивать спектакли, то будешь ночью спать в гараже. Понял?

– Да, пап, прости.

Ноа всегда извинялся перед папой. Сказать несложно, да и лишним не будет. Зато папа сразу смягчался.

– Иди к себе, – он потрепал Ноа по волосам, таким же кудрявым, как и у него, – и смой этот гель с башки.

Папа не любил, когда мама прилизывала волосы ему и сыну. Он гордился своей внешностью и всегда считал, что кудрявые люди – самые красивые.

Ноа послушно побежал в ванную. Белая мраморная плитка и яркий свет ослепили его после тусклого серого коридора. Щурясь, он на ощупь нашел кран и включил воду. Быстро помыл волосы и вытер их полотенцем.

– Ты сегодня свободна? – донесся тихий голос папы с кухни.

Он сделал телевизор погромче, видимо, специально, чтобы сыновья не услышали его.

– Я заеду за тобой вечером. Будь готова.

Его голос был не таким, как обычно. Ни Ноа с Арни, ни мама не слышали от него нежного тона последние лет пять.

– Нет, сегодня я буду ночевать дома. Да. А на следующей неделе попробую выбить день. Да. Давай. Да. К семи будь готова.

– Он говорит с бабушкой. – В ванную зашел Арни и, схватив Ноа за руку, потащил в комнату.

Ноа был обижен на брата. И это его волновало куда больше, чем разговор отца. Тем более с бабушкой.

– Перед тем как придет мама, причеши волосы и загладь их. Меня дома не будет, я не смогу тебе помочь.

Арни был старше брата на пять лет. И выше его на целую голову. И сильнее раза в два. Короче говоря, он выигрывал по всем фронтам. И Ноа не мог ему этого простить. Точнее, прощал лишь иногда и лишь потому, что тот проигрывал ему в приставку или отдавал последний кусок пиццы с ананасами.

– Ты идешь гулять с друзьями? – Ноа и так знал ответ, но хотел услышать его от брата, чтобы точно еще больше на него разозлиться.

– Да. А потом иду с ними на бейсбол. Мама Билла ведет нас кушать мороженое.

– В двенадцать лет кушать мороженое с мамами друзей не круто.

– Поэтому тебе повезло, что ты останешься дома.

Арни толкнул Ноа в комнату и, закрыв дверь с другой стороны, оставил его одного. Отец крикнул на сына, чтоб тот вел себя тише и, выключив телевизор, закопошился в прихожей.

– Арни, домой после занятий дойдешь сам. Понял?

– Понял.

– Ноа, сиди дома. Понял?

– Понял, – ответил Ноа из своей комнаты.

– Убери ноги со стола, – Арни зашел в кабинет, держа в руках бумажные стаканчики, – и сядь нормально, кретин. Ты не дома.

– И слава богу, что не там. – Ноа развалился на стуле и даже не собирался двигаться с места.

Маленький личный кабинет, выделенный Арни руководством за какие-то там крутые заслуги, был больше похож на коробку для бездомной собаки, чем на место, где сержант полиции раскрывал преступления. Старший брат был трудолюбивым сотрудником. Диван с вмятинами от вечных ночевок на нем подтверждал то, что Арни предпочитал дому эту конуру в конце коридора. Тут не было окна. Вместо него висела большая пробковая доска, усеянная фотками улик с мест преступления, картой Санди, разрисованной маркером, и портретами подозреваемых, которых Арни, кстати, любил допрашивать. Не зря же он тренировался на Ноа, пока учился в академии. Тот выдавал ему все свои секреты. И секреты мамы. Папы. Самого Арни. И даже соседской собаки. Лишь бы старший брат перестал играть в хорошего-плохого полицейского.

После развода родителей братья остались жить в Санди вдвоем. А после ухода из дома Ноа Арни и сам решил возвращаться туда пореже. Никто из них не любил одиночества, поэтому старший брат, забрав из гостиной свой любимый фикус, поселился в участке. Он брал лишние ночные смены. Выезжал на задержания и становился помощником в особо опасных делах, заменяя то криминалиста, то коллегу-детектива, то следователя.

Короче говоря, брат зарабатывал деньги и строил карьеру. И вечно выслушивал проблемы Ноа, который хоть немного, но скрашивал его рутину.

– Веди себя нормально. На меня и так уже все косятся.

Арни поставил ароматный кофе на стол и, схватив брата за штаны, скинул его ноги на пол. А после отвесил подзатыльник.

– Я просто сильно скучаю. – Ноа, отпив из стаканчика, обжегся и зашипел.

– Ты мешаешь мне работать. – Арни тоже взял кофе и, подув на него, аккуратно отхлебнул.

– Мне звонила мама, – Ноа не хотел этого говорить, но почему-то сказал. – Спрашивала, когда мы приедем в гости.

– И что ты ей ответил?

Арни сел за стол и потянулся к бумагам и папкам. В своей идеально выглаженной полицейской форме, с зачесанными, как у джентльмена, волосами, Арни настороженно посмотрел на брата: не ляпнул ли тот чего лишнего?

– Что у тебя завал на работе. – Ноа заметил, как плечи брата расслабились. – А я, – и тут же опять напряглись, – занят учебой.

– Главное, чтобы она от скуки не полетела в Канаду в твою академию для мальчиков. Будет грустно, когда она тебя там не найдет, – покивал Арни и вернулся к своим делам.

– Она никогда в жизни не полетит в Канаду, чувак. Для чего она тогда в Австралию переехала?

– Она сбежала от отца. Так же, как и он от нее в Вашингтон. А Вашингтон поближе к Канаде, чем Сидней.

– Отец тем более не попрется ко мне в академию. Ему важно только то, что я выпущусь и стану политиком. Чтобы отмывать его грязные деньжата со строек. Да и у него новая семья. Жена его точно никуда не отпустит.

Арни вновь кивнул и заклацал пальцами по клавиатуре, вбивая в базу детали дела, которое с первых секунд привлекло внимание Ноа. Он увидел на столе фотки трупа сразу же, как только зашел в кабинет. Но пока не осмеливался спрашивать брата о расследовании.

– Кстати, спасибо, – сказал Ноа, наклонившись над столом.

– Что? – Арни поморщился.

– Ну, за то, что врешь про Канаду вместе со мной. Родители ничего не поймут, пока ты на моей стороне. А я, типа, рассчитываю на тебя, бро.

– Что ты хочешь?

Отложив папку, Арни скрестил руки и выпрямил спину. А затем покосился на брата, которого слишком хорошо знал, и тяжело вздохнул: ответ ему не понравится.

– Плохого ты обо мне мнения, – обиделся Ноа. – Я тебе в любви почти что признаюсь, а ты мне вот так. Нож в спину.

– Отвечай на мой вопрос.

Ноа выпендривался еще пару минут. Корчил гримасы, почти что выдавил слезу и, смахнув пару листов на пол, поднял их и аккуратно сложил обратно, готовясь с жалобным видом умолять брата о помощи.

– Можно сегодня побуду тобой? Превращусь всего на десять минут! – сложив ладони перед лицом, попросил Ноа.

– Нет.

Прозвучало четко и громко.

– Всего разочек, ну пожалуйста. – Ноа обошел стол и сел на колени перед братом. – Ну Арни! Ну по-человечески прошу! Ну очень надо!

– Зачем?

– У нас в академии новенькие. Я в их честь устраиваю тусу. Нужен ром.

– Нет.

И снова – четко и громко.

– Ну мне нельзя в город. Ты же знаешь. Я сюда-то еле выбрался. Нас не выпускают. Я и так сижу в четырех стенах. Спешу заметить, убогих четырех стенах.

– Отвали, – с ноткой сомнения и в разы тише ответил Арни. Кажется, он все еще чувствовал вину за то, что все свое детство Ноа провел с репетитором по математике, а не с друзьями, как его старший брат.

– Проси что хочешь, – все еще стоя на коленях, Ноа обнял ноги брата. – Всё сделаю. Вообще всё. Прямо вот вообще-превообще.

Армейская выправка. Погоны на плечах. Тугой галстук. Лакированные ботинки. Все это придавало Арни значимости. Повышало собственную важность. И Ноа был готов признать, что в такие моменты, как сейчас, спорить и уж тем более торговаться с ним было в разы тяжелее. Но Ноа все-таки был его младшим братом. И даже если Арни был бы самым главным из самых главных полицейских, он все равно бы сжалился над несносным кретином, сидящим перед ним на коленях.

– Я сам тебе куплю, но больше не приходи ко мне на работу.

Все как обычно. В этот раз уговорить его получилось быстрее, чем в тот день, когда Ноа выпрашивал у него разрешение спуститься в крематорий. Видимо, сегодня у Арни было плохое настроение. Или работа не идет.

– Тогда три бутылки рома, два фунта лайма и самую острую китайскую лапшу.

– Окей.

– Спасибо, бро! Респект тебе вселенский! – И Ноа радостно вскочил на ноги.

– Но, если честно, помощь твоя мне понадобится. – Арни помог подняться младшему брату.

Он порылся в документах на столе в поисках нужного. Ноа в этот момент подумал лишь о том, что в жизни не хотел бы работать с бумажной волокитой. Хорошо, что он учится на помощника первых лиц. В будущем надо будет лишь светить лицом на телике. И то – не своим.

– Нашел, – сказал Арни.

Ноа заинтересованно вытянул шею, разглядывая фото в руках брата. На снимке был труп мужчины. Белая вспышка от фотоаппарата освещала грудь, еле прикрытую разорванной клетчатой рубашкой. В районе диафрагмы, там, где ребра, кровоточила глубокая рана, похожая на какой-то символ, вырезанный ножом на коже.

– Чувак, ну, это перебор уже какой-то. – Ноа выхватил снимок у Арни и приблизил к лицу.

– Это мое новое дело, – пояснил Арни. – Раньше тебе было интересно изучать такое.

– У трупа проколоты соски? Это смущает больше, чем странная фигня на его теле, – пошутил Ноа.

Он приблизил фотку, пытаясь рассмотреть окружение. Но все улики вокруг трупа утаила беспросветная тьма.

– Боюсь даже представить, о чем ты хочешь меня попросить. Мне нужно в кого-то превратиться?

Арни положил снимок в конверт с запиской, которую успел написать, пока Ноа рассматривал лицо погибшего.

– Нет, кретин. Это не для тебя. И даже не думай лезть в это дело. Тут явно замешаны скуры, и черт поймет, был ли скурой убитый. Поэтому, если я узнаю, что ты ослушался меня, я оторву тебе голову. – Арни отдал брату заклеенный конверт. – Передай это Кэруэлу. И попроси со мной связаться. Только без лишних ушей и глаз.

– Окей. Тогда три бутылки рома в силе.

Ноа схватил со стула кожаную сумку и пихнул туда конверт. Тяжелые учебники, термос со спрайтом (да, и что?) и пенал, ручки из которого вывалились на дно сумки, – все повисло на плече.

Эту же сумку в школьные годы носил Арни. И может, даже их отец. Чистый винтаж. Потрепанный, местами рваный. Прямо под стать академии.

Арни кивнул на дверь, намекая брату на то, что ему пора уходить. Ноа и самому не сильно-то хотелось задерживаться. Впереди его ждала одна из самых веселых ночей. Поэтому, послав Арни воздушный поцелуй, от которого тот отмахнулся, Ноа спешно покинул полицейский участок. В облике незнакомого мужчины, которого он сегодня встретил на улице.

Черт.

А вечер-то оказался скучным.

Реджис так и не явился. Ребекка и ее свита ушли сразу, как поняли, что новую скуру ждать не стоит. Арни купил всего две бутылки рома, которые Ноа с горем в глазах разлил всем тем, кто все-таки приперся в его комнату. А сам, заварив себе китайскую лапшу, уселся на подоконник. Из окна открывался вид на хвойный лес и гору, заснеженную верхушку которой освещала луна.

Академия стояла в трех часах езды по шоссе и двух часах ходьбы по непролазному лесу от города Санди. Никто о ней не знал, кроме скур и преподавателей, живущих тут же. И в этом, надо признать, была своя прелесть. Вокруг царила вечная тишина. Лишь летучие мыши, поселившиеся в полуразрушенных башнях, изредка пищали, напоминая о том, что в этой академии, кроме пятидесяти с лишним студентов, есть еще крылатые и зубастые жители. Не считая помета на подоконнике, мыши были очень даже милыми созданиями. Особенно по сравнению с некоторыми исключительными, которые возомнили себя чертовски важными шишками и не пришли на вечеринку в их же честь.

На самом деле Ноа злился на Реджиса недолго. Стоило китайской лапше закончиться, как к горящим от остроты губам Ноа прильнули губы паучихи Шируки – девушки с факультета гражданской поддержки. Она часто приходила к Ноа на вечеринки, но расстроенно пряталась в углу, завидев Ребекку и ее свиту. Те считали «белых» недостойными, бесполезными и скучными. Говорили, что их способности недотягивают до «желтых» и «фиолетовых». А Ширука, зная это, прятала свои липкие, выделяющие паутину пальцы в карманы.

Но сегодня, собравшись с духом и явно выпив не один стакан дайкири, она наконец осмелилась подойти к тому, о ком, не умолкая, говорила вся академия. Точнее, о том, что вытворял язык Ноа Эдвина, руки Ноа Эдвина и другие конечности в том числе. Ну и о том, что, уснув с ним, можно было проснуться хоть с самим Брэдом Питтом.

Ноа был совсем не против продемонстрировать свои способности. Хотя бы так его ночь под звуки скулящего патефона Соль стала веселее. И хотя бы так Ноа почувствовал вкус дайкири на языке Шируки.

– Чува-а-ак, – расстроенно протянул Ноа, когда увидел Реджиса в трапезной за столом у стены наутро.

– М? – Реджис точно услышал его вопрос, но зачем-то переспросил и отодвинул свою порцию яблок подальше от него.

– Ты где, мать твою, вчера ночью был?

– Не твое дело. – Реджис собрал остатки каши в тарелке и пихнул ложку в рот.

– А вечеринка? Для кого я все это делал?

Реджис посмотрел на поднос Ноа и, увидев тарелку с фруктами, беспардонно стащил ее себе. Ему повезло, что у Ноа не было аппетита. Такое случалось редко. Сейчас он подвинул ему еще и кружку с чаем и тост с яйцом.

– Для своих друзей. – Захрустел долькой яблока Реджис. – И я тебя об этом не просил. Не забывай.

– Да какая разница: «просил», «не просил». У нас редко бывают новенькие, и такое событие нельзя было пропускать. Да и я поддержать тебя хотел. Ты грустный ходил. Молчал все время.

– Я не люблю болтать без дела.

– Да ты вообще красавчик, но пропускать тусы в свою же честь очень плохо. Очень. Слышишь?

Вместо ответа Ноа услышал жалобный вой в своем животе. Все-таки китайская лапша, съеденная вчера, и бутылка спрайта, выпитая утром, не насытили его худощавое тело. Аппетит великим чудом вернулся. Вырвав из рук Реджиса яблоко, Ноа кинул дольку себе в рот, а потом забрал свой поднос с завтраком и жадно впился зубами в поджаренный хлеб. Наверное, это все из-за злости, пробуждающей в Ноа голодного дикого зверя.

– Новенькая приходила? – Реджис отхлебнул чай из кружки Ноа и сделал вид, будто ему вообще не интересно знать ответ и спросил он это лишь для того, чтобы поддержать беседу.

Но Ноа помнил взгляд Реджиса на уроке шифрологии. Тот не моргал и смотрел на Эбель, словно одержимый. От него веяло опасностью. Будто в этого исключительного и правда вселился дьявол. «Тайная вечеря» словно нависала над Ноа, а деревянный крест, висящий на белой потрескавшейся стене, осуждающе качнулся от сквозняка. И Ноа отсеял мысли о том, о чем в старом святом соборе обычно не думают.

– Нет. – Ноа следил за реакцией Реджиса. – Она допоздна сидела в библиотеке вместе с Кэруэлом.

Реджис нахмурился и сжал между пальцами виноград.

– Правда или нет, понятия не имею, – поспешил добавить Ноа. – Мне так Соль сказала.

Но Реджис уже не слушал. Он все сильнее сдавливал ягоду: та налилась соком и готова была лопнуть.

– Соль, кстати, тоже не было, – продолжал Ноа. – Она притащила свой патефон, пластинку «Нирваны» и ушла. Прикинь, она была в костюме банана. А на вечеринке был йети. – Ноа специально начал нести бред, проверяя, слушает его Редж или нет. – Кто-то из «желтых» блеванул прямо на твою кровать. – Ноль эмоций. – А еще Ребекка сказала, что будет караулить тебя между парами. – Тут Ноа не соврал, но Редж все равно на него не смотрел.

Ноа вздохнул и скучающе оперся на руку.

– Блин, чувак… – безнадежно протянул он. – Все окей?

В ответ – тишина.

– Когда вернешь мне проигрыватель, Ноа? – неожиданно к столу подошла Соль, но даже на ее голос Реджис не откликнулся.

– Как, кстати, прошла вечеринка? – из-за ее спины, держа поднос еды, вышла Эбель.

И тогда… Тогда этот болван в кожанке дернулся, будто ударенный током. Виноград лопнул в его руке и обрызгал белую футболку. Так ему и надо. Не зря же академия выдавала им форму. Как минимум, чтобы ее носить. Как максимум – пачкать едой. Ноа понадеялся, что хоть какой-нибудь преподаватель сделает Реджису замечание из-за внешнего вида.

Тот опять уставился на Эбель. Он чего-то ждал. Может, миллион долларов, который она ему задолжала? Другой причины такого разъяренного взгляда Ноа не придумал. И либо проблемы были у Эбель, либо у Реджиса. Вообще, они оба были странными. Появились из ниоткуда и с разницей в день. Молчат. Ничего о себе не рассказывают. И не ходят на вечеринки в их честь.

– Эм… Ты Реджис? Верно? – сбитая с толку от такого пристального взгляда, Эбель села за стол.

Но Реджис этого не хотел. Он схватил свой поднос и сжал его так сильно, что затряслись руки. Покраснел от кончиков ушей до самого кончика носа и, кажется, даже перестал дышать. Лишь молча и до жути пугающе впился взглядом в лицо сидящей перед ним девушки.

– Прости, Боже, – посмотрел Ноа на деревянный крест на стене. – Да изгони дьявола из тела этого грешного.

Соль покосилась на него.

– Ну, может, поможет. Хер его знает, – оправдался он.

Зануда Соль, уже доедая яичницу, громко цокнула.

– Если быть точным, Ноа, – и вот она включила режим душной заучки, – а в изгнании нечистой силы обязательно надо быть точным, то правильно говорить «имундус спиритус омнус сатаника потестас…»

– Я Эбель. Будем знакомы, – перебила Эбель.

Святая женщина. Ну святая…

– Давай, мальчик, – подхватил Ноа, – протяни ручку девочке. Скажи: «При-вет, меня зовут Реджис».

Ну вдруг он не знал, как правильно знакомиться с людьми. Ноа решил ему помочь. Реджис помощь не принял и, молча поднявшись из-за стола, скрылся в толпе уходящих из трапезной студентов.

– Ты плохо на него влияешь, – укоризненно посмотрела Соль на Ноа.

– А ты безвкусно одеваешься. И что? – Ноа забрал у Соль коробку молока.

– Это тут при чем?

– Ты первая меня оскорбила.

– Это не оскорбление, Ноа.

– Ну и не комплимент тоже.

Соль набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула, стараясь успокоиться, наверняка используя какую-то корейскую технику. Изо рта у нее пахло мятой. Аромат тут же перенес Ноа в момент их последнего поцелуя. Освежающего, как глоток зимнего воздуха. Как то, чего ему не хватало. То, что он хотел ощущать вчера вечером вместо вкуса дайкири на своих губах.

– Так когда ты вернешь мне проигрыватель с пластинкой? И если вдруг я найду на нем хоть одну царапину, сверну тебе шею, ясно?

Ноа тряхнул головой. Больше никаких мыслей об этой зануде. Особенно о поцелуях с ней. Фу. Как он вообще мог подумать об этом. И как вообще мог этого хотеть. Соль душная, как пустыня Сахара. И уж точно свежестью альпийского ветра там даже близко не пахнет. Надо срочно найти Ребекку, Амелию или Шируку. Надо забыться в них. Или в Армире, которая заигрывающе смотрела на Ноа весь завтрак. Она сидела с другими «белыми» в центре зала и накручивала на палец темные волосы. Кажется, ее способностью была левитация, потому что от каждого вздоха и каждого взгляда Ноа в ответ на нее она медленно отрывалась от стула. Мальчик рядом с ней аккуратно хватал ее за локоть, зная, что пользоваться даром в стенах академии запрещено. Видимо, это был ее друг. Или парень. Ноа это вовсе не волновало. Для нее он может стать кем угодно. И отказаться от этого она точно не сможет.

– Занесу сегодня, – наконец ответил Ноа на вопрос Соль, – и специально поцарапаю. Оборванке – оборванные вещи.

Он встал из-за стола, держа в руках пакет молока.

– А вот это уже оскорбление, дебил, – огрызнулась Соль. – И вообще, никто не говорит «оборванные» вещи.

Но ее поучения и смех Эбель он уже плохо слышал. Потому что видел перед собой лишь красотку Армиру.

На урок искусств Ноа и Армира опоздали: были заняты более интересными вещами, чем очередной рассказ о любимом художнике мисс Моретти, да Винчи. Хорошо, что в субботу было всего две пары: живопись и литература. Что на той паре, что на другой Ноа планировал поспать. Сесть в конце кабинета, подмять под себя пиджак и под старый саксофон, скуление которого Соль называла джазом, провалиться в мир дремы и сновидений. Но все задние парты были заняты теми, кто вчера на вечеринке Ноа вылакал минимум бутылку рома. Их отекшие лица лежали в ряд на партах.

– А вот и вы, мистер Ноа, мисс Лейзвуд, – Бруна не была расстроена их с Армирой опозданием. – Заходите скорее, miei cari[10]10
  Мои дорогие (ит.).


[Закрыть], занимайте свободные места.

Мисс Моретти поставила холст на подрамник и, взяв в руки палитру с кисточкой, продолжила объяснять студентам, как рисовать очередной шедевр, лучший из которых украсит одну из стен в академии. В кабинете пахло шоколадом и ванилью. На аккуратно прибранном столике мисс Моретти стояла чашка. Рядом на салфетке лежал недоеденный кусок пирога. И крошки. Много крошек…

– Сегодня я расскажу вам о приемах, которые в живописи использовал сам Леонардо. Покажу все на примере его работ, а потом мы вместе напишем собственную картину. Можете повторять за мной, а можете импровизировать. – Мисс Моретти поправила фартук, обтягивающий ее пышную фигуру. – Или же наслаждайтесь музыкой. Сегодня вместо субботнего джаза я включила вам Алессандро Скарлатти, итальянского композитора эпохи барокко.

Ноа не заметил, как Армира подсела к своим друзьям и заняла место, на которое претендовал он.

– Ну же, мистер Эдвин, поторопитесь, а то пропустите самое интересное.

Ноа оглядел кабинет. Нашел Реджиса, сидящего у окна, Ребекку, целующуюся с каким-то «фиолетовым», и Соль, которая, кажется, даже не обратила внимание на мешающего всему классу студента. Собрав длинные волосы в высокий хвост и выпустив фиолетовые прядки у лба, она надела наушники и начала покачивать головой в такт музыке. А потом закатала рукава отвратительной, будто бабкино тряпье столетней давности, рубашки. Соль всегда была неуклюжей: уже умудрилась заляпать академическую жилетку светлой краской. Свет падал на ее тонкую, исполосованную следами цепочек шею и костлявые запястья. Запястья, которые Ноа сразу захотел поцеловать.

– Мистер Эдвин. – Рука Бруны легла ему на плечо и аккуратно подтолкнула к партам.

Ноа махнул головой, прогоняя мерзкий образ зануды из своей головы и, извинившись перед преподавателем, показательно прошел мимо Соль. Эбель, сидящая рядом с ней, что-то писала в своем блокнотике, но, завидев приближающегося Ноа, резко закрыла тетрадь и запихнула в сумку.

– И это ты мне говорил про то, что я пялюсь на новенькую? – Реджис не упустил возможности уколоть Ноа.

Ноа бросил сумку на парту и громко упал на стул, будя спящих скур.

– Я не пялился на Соль, – сказал Ноа, смотря прямо на нее.

Черт, Ноа. Ты пялился! Ты, как кретин, любовался ею, пока она не видела. Ты и сейчас на нее смотришь! Отвернись!

– Ага, – ухмыльнулся Реджис.

– Ага, – передразнил Ноа.

Соль была не в его вкусе. Слишком правильная. Слишком умная. Слишком заносчивая. Всё «слишком». В ней не было золотой середины, и отношение Ноа к ней варьировалось от «ненавижу эту зануду» до «боже, как я хочу ее поцеловать». И в этом была виновата только она. Своими мерзкими словами, глупыми поступками, вечными нравоучениями Соль каждый раз отталкивала его от себя. И каждый раз притягивала мимолетным взглядом, запахом духов с зеленым чаем, странным танцем во время вечеринки и тупой шуткой, которая заставляла Ноа улыбнуться. И лишь раз Ноа позволил себе сорваться. Лишь раз пошел у нее на поводу, как и она в тот момент поддалась ему. И кажется, только тогда Соль оценила кабинет математики, а Ноа – штрафные работы мистера Льюиса.

– Итак, amici[11]11
  Друзья (ит.).


[Закрыть], сейчас вы узнаете четыре секрета Леонардо да Винчи.