Текст книги "Бертран и Лола"

5

Лола повернула ключ в замке и оцепенела. Сердце било в набат, слезы готовы были пролиться из-под век. Она тоже нарушила границу своего мира, спустившись на этаж ниже. Трехметровая вертикаль сломала привычный уклад.

Да, она видела, как «размываются» сантиметры, но продолжила играть, не попыталась остановить происходящее. И да – она заметила, что Бертран делает то же самое, и поняла смысл каждого произнесенного и не прозвучавшего слова. Она плакала не от удивления или неожиданности, но потому, что вовремя не сказала «Стоп!». Лола взглянула на висевший у двери календарь с обведенной в кружок датой и спросила себя: «Почему я собираюсь сказать да Франку на следующей неделе?»

Ради какой жизни?

Трель звонка заставила Лолу вздрогнуть, она посмотрела в глазок – сработал динамический стереотип.

Она могла не открывать, но открыла.

6

Телефон. Мой? Нет. Пять звонков. Тишина. Солнечный свет заливает комнату. Чужую. Лола повернула голову, Бертран не шевельнулся, не разжал объятий. Дышит спокойно. Спит. Розовый меховой будильник Дафны показывает время – 14.00. Пятница, 5 июня.

Его губы на моих губах. Мы дышим в такт. Он шепчет: «Ничего не говори».

Лола не помнила, как оказалась в этой квартире, только чувствовала его руки на своей коже. Его взгляд. Его смех и поцелуи. Душ бьет сильно, как шутихи фейерверка. Они ели апельсины и молчали, никто не решался нарушить тишину. Вентилятор ерошил ее волосы. Простыня валялась на полу. Фотография журналистки в рамке лежит «лицом» вниз.

Лола знала, что сама опрокинула ее. Она вспомнила, как открыла дверь и встретилась взглядом с Бертраном. Да, она знала. Но сделала то, что сделала. А теперь вот проснулась рядом с этим мужчиной, с мокрыми от пота волосами, напуганная и счастливая. Счастливая и напуганная. Лола хотела выскользнуть из постели, он ее удержал.

– Останься.

– Нет.

– Останься, Лола. Дай мне несколько часов.

– И что потом?

– А что сейчас?

Она оттолкнула его и встала. Голая. Без малейшего смущения. Сказала, что не должна была… Он подобрал с пола одежду и ключи и вышел в коридор.

– Бертран!

Ноль внимания.

Он пошел вверх по лестнице. Она закуталась в простыню и помчалась за ним, дрожа от страха и рискуя упасть, ухватилась за перила из кованого железа и преодолела оставшиеся три метра. Бертран уже распахнул дверцы гардероба и держал в руке вешалку с платьем. Не абы с каким! И не с тем, которое терпеливо дожидалось своего часа в золотистом чехле. Нет, он взял красное. То, что она купила летним днем в Лондоне и еще ни разу не надевала. Погоды подходящей не было? Или из-за цвета?

Бертран приложил палец к губам и сел на кровать. Лола уронила простыню на пол, взяла платье и отправилась в ванную. Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук ее шагов. Через несколько минут она вернулась одетая и причесанная, наклонилась выключить вентилятор, и ее волосы, едва достававшие до плеч, взметнулись вверх.

Лола подкрасила ресницы. Обула сандалии. Она ни разу не вспомнила Франка и думала только о матери. О том, как много лет назад та вошла в комнату, села на кровать, и взгляд у нее был спокойный и утешающий. Бертран поднялся. Взял Лолу за руку.

– Побудь со мной до завтра.

Они спускались по лестнице, обмениваясь взглядами, касаясь друг друга, и думали об одном: только бы никого не встретить! Внизу он сказал:

– Иди к метро.

– Не хочу, чтобы нас видели вместе.

– Не увидят. Я буду держать дистанцию, отстану метров на пять.

Лола сделала несколько шагов. Она совершенно потерялась во времени и пространстве и не знала, какое направление выбрать. Прошла не глядя мимо своей машины. Не выдавать своих чувств. Не пускать в душу. Во имя чего? Ей не пришло в голову рвануть через бульвар, пока не зажегся зеленый свет, оставив Бертрана на тротуаре и прекратив все немедленно. Она замерла рядом с тремя прохожими, он был у нее за спиной. Она ждала, что он возьмет ее за руку, и готова была подстегнуть время, чтобы это случилось поскорее. Жара стала удушающей, рассеявшиеся по небу облака казались слишком белыми, громоздкими, готовыми сорваться с небосвода.

Лола понятия не имела, сколько народу было в метро. Из-за Бертрана. Он был в черной рубашке с закатанными рукавами и темно-синих джинсах, держался отстраненно, но смотрел на нее и все видел. Бертран дожидался момента, когда сможет обнять Лолу посреди скрипевшего и жалобно стонавшего вагона. Зазвонил телефон, она не ответила. Их толкали, они смотрели на свои отражения в стекле и обнялись только через четыре остановки от улицы Эктор. Прошла тысяча часов, они вновь вдохнули аромат парижских улиц, и случилось это на исходе жаркого июньского дня.

– Есть хочешь? – спросил он, думая о том, кто пытался до нее дозвониться.

Ответа он не дождался – на этот раз Лола ответила на звонок.

– Да. Да. Нет. Я не смогла. – Она сделала паузу и посмотрела вслед Бертрану, вошедшему в кондитерскую. – Как все прошло?

Молодой человек взял им по два пирожных – с малиной, шоколадом, клубникой, две бутылки воды, ложечки, салфетки и два кофе без сахара на вынос. Лола еще разговаривала, и он остановился метрах в двух от нее. Франк вернулся живой-здоровый и даже успел пообедать с клиентом. Она убрала телефон и улыбнулась. У Бертрана сладко заныло сердце, и он снова взял ее за руку, а сделав десять шагов, обнял за талию. Через двести метров они вошли в парк Бют-Шомон, где Бертран знал каждый уголок.

– Я снял здесь не один репортаж.

– О?..

– Понемногу обо всем. О деревьях. О моде – давно. О двух свадьбах. – Лола улыбнулась, и он поцеловал ее. – Я тысячи раз фотографировал крестины и свадьбы с тех пор, как впервые взял в руки камеру. Снимал церемонии соседей и приятелей. Многие успели развестись… – Лола не отвела взгляд. – Бывала здесь?

– Да. На экскурсии. Когда училась в школе.

– Значит, видела грот и озеро.

– Храм Сивиллы. Мостик.

– Все. Кроме… него. – Бертран указал на стоявшее чуть поодаль дерево – очень высокое, с пышной овальной кроной – и назвал его вязом.

– Возраста не знаю…

Лола подошла к латунной табличке у подножия великана. Бертран прочел вслух:

– 150 лет.

Она погладила ствол, он задрал голову и посмотрел на верхушку.

– Сто пятьдесят лет, – повторила она.

– В вышину – метров тридцать, не меньше.

Лола устроилась в тени. Бертран распаковал пирожные. Они поели, и она рассказала о работе сестры, не называя ее по имени, описала, как девочка готовит, как живет «здесь и сейчас». «Моя сестра – чрезвычайно одаренный человек». Бертран улыбнулся. Лола наклонилась, чтобы поцеловать его.

– Хочешь еще кусочек вот этого?

– Давай. Пирожные твоей сестры вкуснее?

– Намного.

Она первой растянулась на траве. Он налил на ладонь воды, зачесал волосы назад, сел, погладил ее по ноге.

– Ты никогда не ходишь к парикмахеру?

– Хожу. К парикмахерше. Как раз сейчас мне следовало сидеть в кресле.

– Ты не отменил?

– Я – необязательный говнюк.

– Надеюсь, мастерица не рассердится.

– Она не злюка… – Пальцы Бертрана наткнулись на подол платья и замерли.

– Где ты его купила?

– В Лондоне.

Лола хотела было признаться, что ни разу не надевала этот наряд, но передумала. Села, сделала глоток воды. Он допил кофе – свой и ее.

– Черт, как жарко… Ты, случайно, не знаешь, почему я надел черную рубашку?

– Потому что она тебе очень идет.

Бертран опрокинулся на спину, расстегнул пуговицы. Вяз тихонько шелестел листьями. «Ее глаза наверняка никогда не бывают такими темно-зелеными…»

– Хотела бы дожить до ста пятидесяти?

– Не знаю. А ты?

Он не ответил. Закрыл глаза. И вдруг прошептал:

– Я, пожалуй, посплю минут пять.

– Я тоже.

Бертран раскрыл ей объятия, она колебалась, и тогда он за руку притянул ее к себе, даже не открыв глаз.

7

Они проснулись. Рубашка Бертрана промокла на груди, там, где лежала голова Лолы, ее волосы слиплись от пота. Она села и залпом выпила половину оставшейся воды. Причесалась.

– Поцелуй меня, – прошептал он. – Хочу тебя…

– Сначала поужинаем.

– Что будем есть?

– Все равно, но не горячее.

– И ледяное пиво?

– Да.

– Пошли.

«Он снова это сказал, – отметила про себя Лола, – только голос ужасно сонный. Утренний голос в конце уходящего дня». В голову пришла мысль об отсчете времени. Прошло много часов, сколько осталось? Бертран отряхнул платье Лолы, вынул травинки из волос. Зазвонил его телефон – впервые за день, он его проигнорировал, а когда подал голос мобильный Лолы, посмотрел ей в глаза и не отошел в сторонку. Не захотел проявлять деликатность. Она сделала несколько шагов, ответила, соврала. Звонил не Франк, а ее мать. Бертран разглядывал вывески. Что-нибудь НЕгорячее, вкусное, аппетитное, незабываемое и чтобы далеко не ходить. Он придирчиво изучил штук десять меню. Лола подумала о ремесле Бертрана и его натуре. Он резкий человек. Вон как посмотрел, когда позвонила Наташа – там, у ресторана, – и съязвил: «На тебя большой спрос».

– Я собираюсь за…

Она споткнулась на полуслове. Прочла меню. Он отвел с ее лица две пряди, открыв миру изящный профиль.

– Ну что, остаемся?

– Да, мне здесь нравится.

Бертран выбрал столик подальше от центра. Лола извинилась, сказала, что пойдет освежиться. В туалетной комнате она долго смотрелась в зеркало. Тело отказывалось подчиняться голосу рассудка. Она чувствовала голод. «Хочу тебя…»

Они поужинали на внутренней террасе ресторана, в квартале, где Лола раньше не бывала, и, взявшись за руки, пошли по тенистым улицам. Деревья клонились в разные стороны, словно пытались сбежать, жара спáла, и Лоле захотелось спросить, сколько «баллов» он ей начисляет. Двадцать? Пятьдесят? Сто? Она повернула голову, он остановился и поцеловал ее. Лола решила не задавать вопросов. Неведение – благо. Ночь прекрасна, звезды сияют и прислушиваются к их шагам. Они брели без всякой цели, выпили по стаканчику среди людей, говорящих на английском, русском, итальянском и испанском, разглядывали прохожих. «Будь у меня камера, поснимал бы эти ночные джунгли!» Лола спросила, почему ему так нравится смотреть на мир через объектив.

– Не знаю. Наверное, потому, что так он выглядит красивей.

– А реальный?

– Чудовищен. Невыносим. Невозможен.

Он поставил стакан на стол, наклонился и шепнул:

– Географию я люблю больше истории.

Она ответила, что не хочет ничего знать о его географии и о своей тоже не расскажет. Он встал и молча взял ее за руку. Иногда слова бесполезны. Их заменяют взгляды. Чистая эмоция. Он подумал о воздухе у подножия Килиманджаро и сказал:

– Там феерически яркие цвета. Они кидаются тебе в лицо.

Она улыбнулась. Повторила:

– Феерически яркие…

– Именно так.

Бертран долго рассказывал о своем первом свидании с Африкой, когда снимал репортаж для телевидения и фотографировал – сделал тонны серебряных снимков[8]8
  Серебряно-желатиновая фотопечать, или техника «сухого листа», была изобретена в конце XIX в. и широко использовалась до появления мгновенной цветной фотографии, став одним из основных продуктов фотожурналистики и изобразительного искусства в фотографии. В настоящее время ручная фотопечать на бумаге с серебряно-желатиновой эмульсией перешла в разряд эксклюзивных технологий, галеристы называют ее «серебряной фотопечатью».


[Закрыть] «для себя». Ему было двадцать два года. Вернувшись домой, он опустил негативы в ванночки с проявителем, чтобы возродился цвет.

– Понимаешь, птицы там таких оттенков, каких нет ни в одном другом месте на Земле. Мужчины стоят очень прямо и смотрят вдаль, сквозь страны и людей.

– А женщины?

– Они невероятно красивы.

– Лучше Дафны? – поддела Бертрана Лола.

Он резко остановился и посмотрел ей в глаза.

– Я знаю, что вы два раза ездили в Мапуту к ее дяде, послу в Мозамбике, – продолжила она.

– Три, – поправил он. – Три раза. Мы разные, но Африка нас сблизила.

В эту секунду Лола была очень хороша, в тысячу раз красивее всех женщин на свете. Бертран коротко поцеловал ее и объяснил, что, «несмотря на плачевный конец», благодаря журналистке познакомился с кучей влиятельных людей и те поспособствовали его карьере. Он знает, что обязан Дафне некоторыми контрактами, у них бывали хорошие моменты, но…

– …не более того, и это не изменится.

Лола смотрела на Бертрана и думала, что этот мужчина – не мерзавец и не заслуживает перечеркивания жирным крестом. Глаза у него черные, но ясные.

– Я понимаю. – Она улыбнулась, взяла его за руку, и они продолжили неспешную прогулку.

– Когда ты возвращаешься в Африку?

– Увы, очень нескоро. На следующей неделе еду в Тибет, делать фильм для Arte.

– Это хорошо.

– Улечу на край света в день твоей свадьбы.

Лола сказала – убежденно и твердо, – глядя Бертрану в глаза:

– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

– Знаю.

8

Среди ночи – время ее не интересовало, в отеле – плевать на название! – она села на кровати. Он спросил:

– Сестра младшая или старшая?

Лола ответила не сразу:

– На пять лет моложе… – и замолчала, не желая слишком уж раскрываться.

– У меня есть брат – на два года старше, он очень высокий и всегда пытался командовать, но я не давался. Он бесился, мне было весело.

– А сейчас?

– Мы мало общаемся. Я редко бываю во Франции, у меня нет квартиры, машины, стабильной зарплаты и «направления в жизни». Он правильный, поклоняется дисциплине, в отличие от меня – человека настроения. Я люблю брата. Он…

Лола прикрыла ему рот ладонью.

– Не хочу знать, чем занимается твой брат, есть ли у него дети и как называется город, где живут ваши родители. Мне неинтересно, Бертран.

Она замерла, уставившись на изголовье кровати в стиле рококо, обитое коричневой кожей. В номере главенствовал стиль китч, даже палас в коричнево-ореховую шашечку был китчевым, не говоря уж о люстре и огромном зеркале в позолоченной раме (они переглянулись в нем, переступив через порог). Бертран взял Лолу за руку и подвел к окну, выходящему на задний двор. Напротив была глухая стена, и он не стал задергивать шторы.

– Люблю ночной свет в городе.

Лола подняла глаза и отстранилась. Да, Бертрану не мог не нравиться ночной свет. Он привержен всему неожиданному и неразумному, теням, контражуру, откровенным экспозициям. Заметила бы она этот вяз, не укажи он на него? Нет. В голову по непонятной причине пришли две мысли, она сказала будничным тоном:

– Я никогда не жила в парижском отеле, – и продолжила секундой позже: – Мой отец погиб средь бела дня в автомобильной аварии. Ехал слишком быстро, хотел перестроиться в другой ряд и перевернулся. Выпил и потерял контроль – во всех смыслах слова. Мама была к этому готова…

Бертран слушал, затаив дыхание.

– Естественно, он никогда не пристегивался, но… финансово нас обезопасил.

– Как ты это пережила?

Лола улыбнулась – нежно, по-детски открыто.

– Я была подростком, старалась забыть и забыла… А сестра до сих пор ставит для него прибор, когда накрывает на стол.

– Сколько тебе было?

– Четырнадцать. Я повторила год, рассталась со многими подругами, но встретила одну, которую обожаю до сих пор. Это она заманила меня в бортпроводницы.

Пауза. И – глаза в глаза:

– Она бы тебе понравилась.

Бертран не спросил, как зовут лучшую подругу, он думал не о ней, а о Лоле – девочке Лоле, представлял, что́ ей пришлось пережить, и не понимал, как она справилась, обуздала горе и обиду.

– Тяжело жить, когда у тебя такая сестра.

– Мне другая не нужна.

Бертрану ужасно хотелось поцеловать Лолу, но он сдержался – ждал, чтобы она отпустила себя, раскрылась. Эта женщина была сильной, честной и стойкой, она умела держать чувства в узде.

– Я научилась контролировать ситуацию. Бесценный навык при моей профессии.

– Тебе нравится летать?

– Очень. К тому же форма дисциплинирует.

– Прячешься?

Лола задумалась.

– Наверное. Чуть-чуть.

Бертран погладил ее подушечками пальцев, и она продолжила:

– Странно, но мне по душе регулярность этого мира. Я умею с ним управляться.

Он улыбнулся, и она вдруг добавила, с ноткой смущения в голосе, что в небе чувствует себя недоступной и неуязвимой.

– Проводишь часы с людьми, которых никогда больше не встретишь, и иногда остаются приятные воспоминания.

Он подумал: «Совсем как я».

– У меня есть время на друзей и семью. Я хочу детей и надеюсь, что смогу стать хорошей матерью, не бросая работу.

– А из меня отец не получится, я слишком непостоянен. Сбегу, брошу младенца дожидаться мифического папашу…

Лола поцеловала Бертрана, он погладил ее живот, вообразив, как она будет выглядеть беременной, и почувствовал возбуждение.

– Прости… это было неизбежно…

Такова реальность. Фотография истины. Лола разозлилась: нельзя говорить подобные вещи, а потом извиняться как ни в чем не бывало! Ей хотелось отхлестать мерзавца по щекам, но она прижалась губами к его губам и шепнула:

– Я никогда не целовала так Франка и никогда так его не любила.

Бертран готов был поклясться, что это правда.

Он почувствовал удар в сердце посильнее пощечины, приподнялся на локте и поймал ее взгляд. Мост, протянувшийся между ними, поражал красотой, и вид с него открывался сказочный. Бертран – человек света, полной ясности, он оставляет тени и воспоминания за спиной. Лола угадывала его слабость, его отвагу и его любовь к свободе. Он не отвел взгляда, снова положил ладонь ей на живот и спросил:

– Мама водила тебя на танцы?

– Я десять лет училась классическому балету.

– Почему бросила?

– Я не балерина. Лола, но – увы – не Монтес[9]9
  Лола Монтес, настоящее имя Мария Долорес Элизабет Розанна Гилберт (1821–1861), – ирландская актриса и танцовщица, фаворитка короля Баварии Людвига I, присвоившего ей титул графини фон Ландсфельд.


[Закрыть]. У меня другой цвет кожи и нет ни ее таланта, ни ее завоеваний.

Бертран улыбнулся – Лола очень забавно оборонялась.

– Не вижу особой доблести в умении покорять вершины. Предпочитаю приключения.

Ее улыбка растаяла вдруг, сама собой, и Бертран испугался. Они лежали, замерев и почти не дыша. Он отстраненно, но очень ясно увидел этот решающий момент жизни (фотограф!). Казалось, что он продлится вечно, как будто его «подвесили», но стрелка может качнуться в любую сторону. Ничего не терять, все начать с начала, с тобой? Он ждал ответа на незаданный вопрос. Может быть. Лола не нашла слов – или придумала тысячу, но не сказала ни одного. Она испытывала страх, жгучий стыд и желание, которым боялась захлебнуться. Бертран смотрел на нее и молчал. Она погладила его по руке. Что, если он прав? А может, права я? Кто такой этот мужчина? Законченный эгоист? Честный трус? А я предательница. Лола подумала о Франке и той лжи, которая всегда будет стоять между ними. Как и чувство вины. Она до смерти напугана. Но счастлива. Почему все так запутанно? Выхода нет? Закрыть глаза…

Солнце пробудилось и встало в половине пятого, а фотограф – вопреки обыкновению – еще долго спал безмятежным сном. Когда позвонил Франк, Лола хладнокровно соврала, глядя на Бертрана.

Он позвонил портье и попросил принести кофе и круассаны.

Лола закрылась в ванной. Ее красное платье лежало рядом с Бертраном. Он слушал звук льющейся воды. Чем она там занимается? Наверное, завернулась в полотенце, присела на краешек ванной, смотрится в зеркало и ждет. Чего?

Лола распахнула дверь, наткнулась на него (в прямом смысле слова) и сказала:

– Нет.

– Да, – возразил он.

– Дай пройти.

– Не сейчас…

Ни один не отвел взгляда.

– Ты улыбнулась.

– Нет.

– Да.

Он коснулся губами ее губ и прошептал:

– Ты что-нибудь скрыла от меня, когда мы обнимались?

– Сам знаешь.

– Скажи.

– Нет, ничего. Я отдала тебе все, что могла.

Они не заметили, как уснули, и вновь заказали еду только в четыре часа дня.

Она наслаждалась минутами.

– У тебя глаза совсем зеленые…

Его голос был сладок и тягуч. Как мед. Она не ответила – молча допила кофе, вытерла губы, мгновенным и каким-то неуловимым движением надела платье. Он сидел и смотрел на нее, даже не помог застегнуть молнию. Она обула сандалии, улыбнулась – «Прощай…» – и вышла. Он слышал каждый ее шаг по коридору. Каждый удар сердца. Каждую улетающую секунду. Вдруг вскочил и, не одеваясь, кинулся следом, догнал ее у лифта. Она вошла в кабину, повернулась. Они смотрели друг на друга, пока треклятые двери не начали закрываться. Он хотел крикнуть: «Не выходи замуж!» – но слова застряли в горле. Как будто знали, что без последствий подобное не остается и ответ обязательно будет. Белый или черный. Да или нет – не важно, он все равно причинит боль и ей, и ему, потому что будет означать разрыв, отречение.

В лифт, потеснив Лолу, вошла пара. Глаза у обоих округлились от изумления, но поразила их не нагота Бертрана, а его невозможно долгий прощальный взгляд.

Когда человек так смотрит, никто не посмеет нарушить благоговейное молчание.

Ч-пок… Двери закрылись. Слава богу…

9

Бертран рухнул на скомканные простыни. Руки так замерзли, что он их не чувствовал. Лежал и прокручивал в голове последние события. Достань ему смелости спросить: «Какого черта ты делала в моих объятиях?» – ответила бы она: «То же, что ты в моих»? Повторила бы, что никогда так сильно не любила Франка? Или призналась бы, что меня все-таки любит меньше?

Хорошо, что слова не прозвучали. Лучше стать свидетелем катастрофы, чем пережить шок от счастья. Бертран закрыл глаза. Лола была с ним.

Нет, только ее тень.

Он оделся, посмотрел на столик: крошки на скатерти, оплывшее масло, грязные приборы. Он вышел в сияющий, безоблачный день, и его профессиональный взгляд отметил все оттенки и полутона, на которые никто никогда не обращает внимания. Что же теперь делать? Мечтать об этой женщине, разглядывая птиц? Разве она не одно из редких странных созданий? Кожа у нее такая тонкая, что видно, как кровь течет по жилам.

Бертран подумал о ее зеленых глазах, алых губах и хрупких, как крылья, руках. Может, она уже в воздухе? Лола – бортпроводница, а ее мать хотела, чтобы дочь стала танцовщицей. Но та и впрямь сказочное создание, по земле такие не ступают.

Он вошел в метро и почувствовал невыносимый запах. «Я никогда так сильно не любила Франка».