Текст книги "Бертран и Лола"

15

Пять дней назад, в десять вечера, Бертран покинул дом на улице Эктор. Пока он собирал «вещички», из квартиры под крышей не доносилось ни звука. Лола сбежала. Бертран затолкал в сумку одежду, обувь, бумаги и три книги, которыми вообще-то не сильно дорожил, и лег на неубранную кровать. Накануне Лола была рядом, и он водил пальцами по ее коже, рисуя круги и завитушки.

Он спрашивал себя, зачем сегодня, 5 июня, вернулся в эти стены за шмотками, о которых и помнить не помнил, долго вслушивался в тишину и не заметил, как уснул, а потом вдруг проснулся и резко сел: на одно короткое мгновение ему показалось, что Лола здесь, в комнате. На улице стемнело. Через минуту зазвонил мобильный: Бертрана ждали на вечеринке, которую друзья устраивали по случаю его командировки в Тибет.

– Уже еду!

Он извинился за опоздание, поел, много выпил, подремал на диванчике, очнулся, рассеянно поболтал с гостями, всерьез подумывая, не вернуться ли на улицу Эктор. Можно сесть на верхнюю ступеньку лестницы на пятом этаже и ждать, когда она вернется. Но зачем?

Бертран вышел на балкон. Густые угольно-черные тучи на низком небе давили на голову, не позволяя успокоиться. Мгновение упущено. Любой фотограф то и дело сталкивается с подобным, умеет это пережить и знает, как поступить в подобном случае: упаковать вещи, отправиться в путешествие и поискать, где трава позеленее.

– Где будешь ночевать? – поинтересовалась у Бертрана свободная как ветер рыжеволосая Каликста, его старая подруга.

– Останусь здесь – вернул Дафне ключи… – равнодушно пробормотал он.

– Хотела бы я прочесть прощальную записку! – рассмеялась Каликста.

– Сама домысли.

– Ненавижу тебя от лица всех баб! Но люблю.

– Какие планы на остаток ночи? – спросил Бертран.

Каликста улыбнулась.

Он покинул ее квартиру в пять утра – молча, не простившись, – и отправился бродить по улицам, глядя под ноги, на серый асфальт. Платье Лолы на тон светлее. Налево, теперь направо, снова налево, еще раз направо и все время прямо. Медленным шагом. Ты сжал ее пальцы, а она вырвалась, убежала, села в такси и исчезла.

Внезапно Бертран осознал, что не слышит звука собственных шагов. Он спустился в метро на станции «Реомюр-Севастополь»[12]12
  Станция Парижского метрополитена на пересечении улицы Реомюр и Севастопольского бульвара, на границе II и III округов.


[Закрыть]. Остановился, выбирая направление. В голове назойливой мухой крутилась последняя фраза Лолы: «Я дала тебе все, что могла, Бертран».

– Есть монетка?

В нескольких метрах от Бертрана проснулся клошар. «Я что, думал вслух?» Он полез в карман джинсов, достал мелочь, бумажку в 5 евро и отдал бездомному. Тот поблагодарил и произнес назидательно: «Никогда не женись, приятель!» Да нет, показалось… Бертран вышел на улицу своего детства и купил к завтраку свежего хлеба. Остаток недели он ночевал у друзей, выбирая того, кто жил ближе к месту, где нужно было оказаться наутро. Свободный Кочевник. Трус.

Бертран тысячу раз говорил себе, что правильно поступил, промолчав у лифта. Он мог поставить под угрозу… Что именно? Нет ответа. Я путешественник, моя жизнь организована особым образом. Никаких диких страстей. Никакой опасности. Никакой Лолы. Тебе ее не хватает?

Да.

Обычно ничего подобного с ним не случалось, и он это знал. Как знал и то, зачем собирается позвонить в дверь. Уж, конечно, не для того, чтобы забрать отвертку. Он нажал на звонок, как на кнопку спуска затвора фотоаппарата, потому что так было нужно. А сегодня, 12 июня, проснулся в полпятого утра в своей комнате в Рив-сюр-Марн и подумал: зачем я еду в Тибет?

Он надел наушники и выставил звук на максимум, чтобы не думать, сел и открыл ноутбук. Эминем[13]13
  Маршалл Брюс Мэтерс III (род. 17 октября 1972), более известный под сценическим псевдонимом Эминем – американский рэпер, музыкальный продюсер, композитор и актер.


[Закрыть] оказался хорошей компанией: репертуарчик не совсем подходил к флористическим фотографиям, над которыми работал Бертран, но взбадривал отлично. В 06.45 Бертран настежь распахнул окно. Небо еще не решило, какой наряд надеть – облачный или ясный. Эминем пел Lose Yourself[14]14
  «Потерять себя» (англ.) – песня Эминема, записанная им в 2002 г. как саундтрек к фильму «8 миля» (режиссер К. Хэнсон), в котором рэпер сыграл главную роль.


[Закрыть]. Фотограф повторил строчку, написанную словно специально для него: Будь у тебя шанс… возможность… ты ухватился бы за нее или упустил…

В саду его детства не было вяза, только яблоня, груша, вишня и слива. Три березы. Грядки клубники, заросли малины и море самосеянных одуванчиков. Почему мать никогда не сажала цветы? Я знаю, что уже видел вяз, похожий на тот, под которым мы с Лолой заснули. Бертран закрыл глаза. Он тогда держал ее ладонь в своей, она тихонько отняла ее и положила ему на сердце. Где это было? В Канаде? Конечно. В парке Мон-Руаяль, на холме. Одиноком, как я, холме.

Песня отзвучала. Бертран раздраженно сдернул наушники и подошел к окну. Может, оставить номер телефона в ее почтовом ящике? Капли росы сверкали на траве под лучами утреннего солнца. Подождать сто пятьдесят лет? Он схватил фотоаппарат и снял самую красивую каплю. Щелк. В следующую секунду луч скользнул прочь, и сияние расплылось. Она любит Франка. Бертран сдернул с кровати простыни, «только раз в жизни…»[15]15
  Слова из песни «Again» – «Еще раз» (англ.). Авторы: Доркас Кокран / Лайонел Ньюман. В разное время исполняли: Дорис Дрей, Нэт «Кинг» Коул, Рики Нельсон, Дина Вашингтон, Брук Бентон.


[Закрыть], и отнес белье в прачечную, находившуюся двумя пролетами ниже.

Он всегда считал нижний уровень своей территорией – за исключением этой комнаты и гаража, – и в отсутствие родителей «отрывался» здесь с друзьями. Отец и мать долго ни о чем не догадывались, узнали случайно (банальная история – вернулись раньше), и вышел скандал. Мать возмущалась, но отец, профессор технических наук, предложил компромисс: можно оборудовать в доме студию – при условии, что сын не бросит институт. Бертрану было девятнадцать лет, но он учился на третьем курсе, опережая сверстников на год.

Он своими руками построил стену из пеноблока, поставил в «пещере» двойные двери, чтобы свет не мешал проявке, покрасил стены в матовый черный цвет. Отец Бертрана осуществлял общий контроль и помогал, только когда сам считал нужным, в том числе провел вентиляцию. Позже Бертран расширил студию, перекрасил все в белый цвет и оборудовал большой кабинет. Однажды он проснулся с готовым «судьбоносным» решением: с учебой покончено, буду снимать фильмы и фотографировать. Родителям Бертран ничего не сказал – они поняли сами и не обрадовались, – что осложнило отношения, особенно с матерью. Ее досада напоминала возвратный вирус или плохо залеченный зуб: болеть не болит, но периодически дает о себе знать.

Вообще-то Бертрану это было «глубоко фиолетово». Он никогда не сомневался в выборе путей и думал только о себе. Путешествовал, занимался тем, что любил, зарабатывал репутацию. Искал свою тему. Шлифовал мастерство в жанре портрета, особое внимание уделял свету, искал встречи с тем, что хотелось обессмертить.

Этим утром он не собирался предаваться размышлениям, но к образам цеплялись новые вопросы. Пронзительные воспоминания. Необоримые желания. Острая потребность, пробуждающая удивительные ощущения. Горячие и одновременно холодные, неожиданные, нежные, печальные и веселые.

Зеленые, как твои глаза в полдень.

Бертран едва не задохнулся и толкнул заднюю дверь, чтобы взглянуть на сад.

Жара спала, тучи за несколько минут взяли верх над солнцем. Свадьба будет дождливой. Интересно, как выглядит ее платье?

Бертран захлопнул дверь и взялся за уборку мастерской.

Он переложил стопки фотографий с одного стеллажа на другой, переместил канистры с проявителем и пачки бумаги. Оставалось проверить ящики: почта и счета могут подождать.

Бертран поднялся к себе и поставил вариться кофе. Принял душ, побрился, сунул несессер в сумку, бросил на кровать старый спортивный костюм. Мысль о том, что, вернувшись через четыре месяца, он найдет его на том же самом месте, грела душу.

Кофе он выпил сидя, пристроив ноги на стул матери. Она была самой старомодной женщиной на свете и все-таки не хотела, чтобы сын женился.

Уже много лет, в любое время года, Флоранс Жианелли ходила в старомодной белой мольтоновой куртке, надевая ее по утрам и вечером, после работы, когда возвращалась из родильного дома, где работала медсестрой и отвечала за гигиену грудничков.

Случалось, Флоранс очень уставала, и ей нужно было выговориться, чтобы снять напряжение. Чаще всего ее собеседником становился Бертран – он вставал первым. Сын смотрел на мать, но слушал невнимательно, думал о собственной жизни. Семья «сожительствовала» по несколько дней, в лучшем случае – недель в году. Бертран уклончиво отвечал на вопросы, чем очень нервировал мать, она его раздражала, и оба время от времени взрывались, хлопали дверьми, но он не унывал: что поделаешь, такая у нас жизнь…

Он чистил второй апельсин, когда на лестнице раздались шаги матери. Дождался, когда она войдет и молча ткнет пальцем в его ноги: «Убери!» Это была игра, ритуал, который веселил обоих. Флоранс улыбнулась. Сегодня она надела самую «заслуженную» из четырех курток, с дыркой на правом кармане. Бертран знал особые приметы каждой и догадывался, что матери бы это понравилось. Флоранс трудно расставалась со старьем, а сына влекло все новое и прекрасное. Мать прервала его размышления:

– Мне нравится, когда ты коротко стрижешься.

– Парикмахерша перестаралась, но в дороге так будет удобней.

– Будешь еще кофе?

– Да, спасибо.

– Когда вернешься?

– Пока не знаю.

Бертран встал и подошел к окну. Тучи как будто приклеились к небу, время замерло. Он положил в рот сразу три дольки апельсина.

– Сделать тосты?

– …

– Алло, Бертран!

– Что?

– Тосты или хлеб?

– Все равно.

– Прекрати наконец есть апельсины натощак! Желудок сработает прежде, чем…

– Хочу тосты, мамочка!

Он вернулся за стол, и Флоранс поставила перед ним банку домашнего клубничного варенья.

– У тебя проблемы?

– С чего ты взяла?

– Дело в деньгах?

– Нет, мама.

– Ты озабочен.

– Передай, пожалуйста, мед.

Флоранс пустила банку по стойке, Бертран поймал ее и спросил:

– Работаешь сегодня?

– Ты вчера совсем меня не слушал?

– Да меня и дома-то не было!

– Еще как был!

– Нет.

– Утром. Мы разговаривали утром.

– Ладно, ладно, не сердись.

Бертрану повезло – его отец решил позавтракать.

– Могу подкинуть тебя в Париж.

– Не нужно, сам доберусь. У меня много времени. Спасибо, папа.

– Этот каштановый мед оказался очень даже вкусным. Попробуй, Марк, – предложила мужу Флоранс.

Бертран улыбнулся. Родители весьма приблизительно представляли себе маршрут его будущей поездки. Он ничего не планировал от и до, многое зависело от погоды и настроения, так о чем говорить?

Бертран иногда звонил домой, слал короткие сообщения и открытки, «если дело того стоило». Вернувшись в Париж, он проявлял пленки, печатал фотографии, сортировал по экспедициям и датам, кое-что показывал.

Этим утром он был расположен к общению. Возможно, из-за аромата жареного хлеба, будившего зверский аппетит… Или цвета чехла, в котором дожидалось выхода в свет таинственное платье? А может, мед провоцировал вожделение в стенах кухни, где царили мир и покой.

Бертран допил кофе, сполоснул пиалу и поставил ее в посудомоечную машину. Флоранс спросила, нужны ли ему лекарства.

– Нет. Брат собрал все необходимое.

– Ты виделся с Ксавье? Когда?

– Вчера, в полдень, – ответил Бертран и вышел из-за стола.

– Уже собираешься? Не рано? – удивился Марк.

– Нужно еще попасть в Arte, потом забрать оборудование в Nation.

Бертран прихватил два апельсина, поцеловал родителей.

– Спасибо.

– Развлекись там хорошенько.

– Господи, мама, я еду работать!

– Я об этом и говорю. Сообщи, когда доберешься до места.

– Обязательно.

16

Двенадцатого июня после полудня погода так и не прояснилась, температура была градусов на десять ниже вчерашней, но Лола не расстраивалась. Ее свадебное платье безупречно, сейчас она оденется и почувствует себя невестой.

Она скомкала золотистый чехол, бросила его в мусорное ведро, он зашуршал, попробовал развернуться-распрямиться, но в конце концов застыл пухлым холмиком. «Откуда это кольцо?» – «Подарок старика индейца из Монтаны. Я снял его на вершине крутого холма, в дедовском головном уборе, и получил украшение в знак благодарности. Оно рассказывает историю». – «Какую?» Лола остановилась под фонарем, чтобы разглядеть чеканку. «Историю владельца».

Молодая женщина как наяву услышала голос Бертрана и сделала медленный глубокий вдох. Я не совершаю ошибки. Я проживаю свою собственную историю. Замужество, дом, ребенок. Я люблю Франка, а он любит меня. Бертран… «Лола! Лола!»…уехал. «Иду!»

Будущая новобрачная – интеллигентно накрашенная, причесанная с искусной естественностью – босиком взбежала по лестнице, влезла в платье, и мать застегнула двадцать одну пуговичку из матового перламутра. Жеральдина поправила непослушную прядку и сказала дрожащим от волнения и счастья голосом:

– Пора.

– Я готова. Где мой букет?

– В холле. Давай сфотографируемся в саду.

– Мы опоздаем, мама.

– Два или три снимка, перед бамбуком, получится красиво.

Жеральдина поцеловала Лолу и уточнила:

– Ты, я, Франк и Эльза.

О да, Эльза… она уже пять лет не впадает в панику при виде фотографа, но снимать себя разрешает только со спины.

17

Бертран сидел в вагоне RERа и вспоминал, как выглядело уведомление о свадьбе Лолы и Франка, которое Дафна метнула ему в лицо. Он перехватил карточку и тут же послал назад, как бумеранг. Журналистка не потрудилась ее поймать, и она медленно спланировала на пол.

Слово «Нуазьель» блестело серебром. Бертран тогда подумал: «Это в восемнадцати километрах от моего дома…» – и почему-то запомнил время начала церемонии. А Дафна между тем впала в истерику. Кричала, что ей надоело вечно ждать, не зная, когда он вернется – если вернется, захочет ли переспать или в очередной раз попросит свести с полезным человеком! «Мне нужна настоящая жизнь, я хочу строить осмысленные отношения – как Лола, которой повезло встретить Франка. Он привлекательный и нормальный, пусть и не слишком милый».

Бертран не стал отвечать на страстный монолог подруги и просто сбежал.

Он поднял глаза на карту-план, висящую над дверями, и увидел на линии всего два города в центре развязок. Сложный маршрут. Много грузового и общественного транспорта, так что он правильно выбрал RER, чтобы не застрять и не потерять время.

Не доехав всего ничего до Лионского вокзала, Бертран посмотрел на часы. Подумал: «Нет!» – и схватил вещи, чтобы поступить прямо противоположным образом. Из любопытства. Один раз. Один масюсенький разочек. Последний раз. Разве можно не выяснить, как выглядит ее платье? Как оно облегает-обнимает ее тело? Ловчее моих рук?

Фотограф мчался, как заяц по полям, им овладело безумное желание схватить эту женщину за руку и сбежать с ней на другой конец света. Туда, где нет ничего, кроме Сейчас. Ни чувства вины, ни угрызений совести. Он понял, что выбрал не то направление, и мысленно чертыхнулся.

Черррт! Хочу увидеть платье.

Ему повезло: в последний момент он вскочил в автобус № 211 и через семь минут был у ратуши. Приехал заранее, так что пришлось ждать, присев на скамейку. На другом конце площади, на парковке перед восхитительным зданием мэрии из кремово-орехового кирпича, рядом с фургоном припозднившегося торговца, собралась небольшая толпа – человек тридцать. Люди смеялись, что-то оживленно обсуждали. Чуть ниже по обеим сторонам улицы росли две старые липы. С колотящимся от волнения сердцем Бертран спрятался за той, что стояла слева, в пятидесяти метрах от паперти, где кучковались самые пожилые гости. Мужчина лет сорока держался в сторонке, нетерпеливо меряя шагами площадку. Кто-то разговаривал по телефону, другие делали селфи с бабулькой-старейшиной. Бертран заметил, что детей в семействе немного, поэтому лейтмотивом торжества наверняка станет фраза: «Ну что, когда ждать крестин?»

О, он прекрасно знал свадебную церемонию, и Лолина не станет исключением. Яркие, веселых цветов наряды, некоторые – безвкусные, но никого это не смущает. Подготовка длится месяцами, но неизбежно случается что-то непредвиденное. Классика жанра. Один гость не приходит, другой опаздывает, тот или та слишком громко разговаривает, или напрочь лишен чувства юмора и не понимает шуток, или забыл подарок. Этот мужчина слишком застенчив, та дама ужас до чего некрасива. А еще есть фо-то-граф. Тот, кто разглядывает, ловит момент и – само собой – никогда не попадает в кадр. Я… Иначе говоря, сгусток общества, сценарий жизни, которую хочется прожить. Ту, что я выбрал.

Бертран доел первый апельсин, сложил кожуру у своих ног и начал чистить второй. Куда, к черту, подевалась Лола? Принимает ванну? Какой она окажется? Будет улыбаться, как все новобрачные?

Бертран огляделся по сторонам. «Что, если Лола придет пешком, появится у меня за спиной? Как она отреагирует? Улыбнется? Даст пощечину? Поцелует Франка и пообещает любить его больше, чем меня?»

Не бойся, идиот. Белый кабриолет «Форд Мустанг» посигналил и припарковался слева от мэрии. Все мысли улетучились. Бертран оглох. Весь обратился в зрение.

Франк Милан в костюме тускло-серого цвета обошел машину, открыл дверцу и подал руку. Ей. Она поцеловала X, Y и Z. Кружевное кремовое платье, доходившее до лодыжек, сидело идеально, фата отсутствовала. Рукава три четверти. Босоножки-балеринки. Будущий муж обнял ее за талию.

Бертран благоразумно остался в «засаде» за липой. На расстоянии пятидесяти метров он был в полной безопасности. Затерянный среди гостей. С фотоаппаратом на плече. Он хочет сделать снимок. Один-единственный. Первый и последний. Нет. Беги. Немедленно! Лола обернулась, три человека расступились, ветер растрепал ей волосы, и она пригладила их рукой. Бертран щелкнул затвором. Серьезное лицо. Обнаженные плечи. Сейчас. Щелк. Холодные пальцы, и сердце в огне.

За спиной Бертрана раздался детский голос:

– Привет-мсье-который-ест-апельсин!

Высокая девушка в шелковом бледно-розовом платье с темными косичками и взглядом пятилетнего ребенка улыбнулась, показала пальцем на оранжевую горку у подножия дерева и сразу убежала. Кто-то крикнул: «Ура новобрачной!» Лола взяла под руку седого мужчину, и они вошли в двери ратуши.

Бертран подхватил с земли сумки. Ура новобрачной! Она меня не видела. Он бежал, как будто по пятам гнались адские псы. На Тибете будет холодно, может, хоть там у него согреются руки… Поди знай. «Господи, пусть девушка в розовом расскажет, что видела мсье-с-фотоаппаратом-за-липой-который-ел-апельсин. Правда-правда. Кожура осталась на траве».

Пусть лучше промолчит и забудет.

* * *

Но кто может знать, что забывается, а что остается в памяти? Что умирает, а что продолжает жить. Что сохранится в голове Эльзы от Сейчас.

18

Приглашенный фотограф Каролина Грюмберг со знанием дела переставила цветы, повторив «букет новобрачной» из любимых Лолой роз «Пьер де Ронсар»[16]16
  Сорт плетистой розы, названный в честь французского поэта Пьера де Ронсара (1524–1585).


[Закрыть]. Никто не заметил перемены, но инсталляция задышала, стала рельефной, притянула на себя свет. Каролина напомнила будущим супругам то, что объясняла в предварительной беседе: «Я не существую. Вы на меня не смотрите. А я смотрю и вижу вас».

Франк улыбнулся мастеру съемки, потом Лоле. Она его поцеловала. Они слушали речь мэра. Переплетя пальцы, произнесли вслух клятвы. Никаких сюрпризов. Молодая женщина согласилась выйти замуж и теперь смотрела в глаза своему мужчине и не колебалась. Он ничего не скрывает и хочет быть с ней до конца дней. «Пока смерть не разлучит нас…» – «Клянусь хранить тебе верность». Новобрачная поклялась и… забыла Бертрана.

Фотограф растворилась в пространстве. Лола, сказавшая «да» мужчине с глазами, бирюзовыми, как вода в бассейне, была не той, которую обнимал Бертран. Та спряталась далеко-далеко, в мире невозможностей. Та танцевала одна в пустой квартире среди коробок с вещами и чувствовала себя легкой, как утренний июньский ветерок. Та Лола взбежала с этажа на этаж и в мгновение ока облачилась в красное платье, ждавшее своего часа в гардеробе.

Франк надел кольцо невесте на палец, произнес «да» – громко и уверенно. Все зааплодировали. Новобрачные поставили подписи, и Лола Баратье почувствовала, что становится Мадам Лолой Милан. Она улыбалась и готова была поклясться, что счастлива. Тетушка Элиза и другие гости поздравляли «молодую», целовали ее, а она смотрела на Эльзу, которая, раскинув руки, продефилировала за спиной мэра, между цветами, мимо гостей… Лола встретилась взглядом с матерью, они улыбнулись друг другу, и Каролина Грюмберг успела запечатлеть трех женщин.

Она очень гордилась этим снимком, хотя Эльза все-таки повернулась спиной.

Новобрачные вышли рука об руку, под веселый гомон гостей. Тучи плевались крупными горошинами дождя, они падали на паперть и разбивались. Лола подняла лицо к небу. «Свадьба в дождь – к счастью!» «Ура новобрачным!» И тут – дождь ли был тому виной или антрацит ступеней – она вспомнила другие тучи и другой холодный дождь.

Это был осенний день. Не первое воспоминание детства, но первая осознанная мысль. Неизвестно, когда и зачем рождаются идеи, но те, что называют стройными, оставляют четкий след. Как самолеты в небесах сине-стального цвета. Тонкие и прямые, они проходят насквозь, постепенно расширяются, светлеют и наконец сливаются с бескрайней лазурью. А потом возникают снова, совершенно синхронно, и на нас летит первая капля дождя. Мне было девять лет, моей сестре – четыре. Мама зашла в булочную, а я ждала на улице. Качала коляску Эльзы. Одной рукой. Военный самолет пролетел над нами с таким оглушающим шумом, что я испугалась: вдруг Эльза запаникует? Но она засмеялась. Смотрела на тяжелые, похожие на искры фейерверка капли и заливалась хохотом. Мама забеспокоилась, открыла дверь, выглянула и увидела: Кап! Плюх! Смех. Она посмотрела на меня, я улыбнулась. Фейерверк закончился, и Эльза замерла, затихла на полузвуке.

Перед мысленным взором Лолы стояли ее пустые глаза и какое-то ускользающее лицо. Из лавки выбежала мать, сунула хлеб под фартук коляски, чтобы остался хрустящим. Второй самолет возник в небе, как чертик из табакерки. Кап! Плюх! Плюх! Эльза радостно смеется.

– Тебя веселит дождь?

– Эльза смеется, когда разбиваются капли.

– Эльза неповторима.

– А я, мама?

– Ты? Ты нормальная, детка.

Не понимая толком почему, я почувствовала себя печальной и холодной, как эти капли, падающие на черный асфальт без каких бы то ни было последствий. Ни фейерверка. Ни смеха. Я подумала: «Нормальный человек всегда немного грустит». Мама велела поторопиться, я послушалась и догнала их у гаража. Мы вошли, я закрыла дверь, сняла сапоги, повесила на крючок дождевик. Поднялась по лестнице, прижимая к груди все еще теплый хлеб. Ужасно хотелось откусить, но я не посмела. Урок танцев. Домашние задания. Ванна. Ужин – салат и пюре. Лола почистила зубы. Поцеловала на сон грядущий отца – он смотрел новости, совершенно отрешившись от окружающего мира. Мать сказала: «Ложись и постарайся не шуметь – Эльза наконец уснула…» Девочка поднялась по лестнице на цыпочках, скользнула в холодную постель, обняла медведя и свернулась калачиком. Хотелось рассказать мохнатому другу о дождевых каплях, фейерверке и смехе Эльзы, но у нее появилось странное чувство, что она повзрослела как по волшебству, переросла детские глупости.

Я отодвинула игрушку подальше. Ноги заледенели. Помню, что думала о белых самолетах, которые бесшумно летят над землей, огибая звезды. Мне не приходило в голову, что они рассекают время и устремляются в соседний мир, но я видела, как трепещут в темноте их длинные шлейфы. «А я неповторима?» – «Ты? Ты нормальная, детка».

* * *

Девятнадцать лет спустя воспоминание оставалось четким, как фотография. Дождь. Черный асфальт. Ночь. Эльза. Багет с золотистой корочкой. И первая осознанная мысль Лолы – она танцевала в небе, оставляя за собой длинные следы. Та смутная идея исчезла, а сегодня возникла снова, обозначив четкие контуры ловушки, в которую попали все члены семьи. Не появись Эльза на свет такой, какая она есть, смешались бы в Лоле печаль и нормальность? Был бы сейчас жив их отец? А она сама стояла бы здесь с улыбкой на губах, целуясь с гостями?

Лола вспомнила мир, явившийся ей в момент, когда в дверях возник «ответ» – в джинсах, с голым загорелым торсом и растрепанными волосами. «Трудно жить рядом с такой сестрой, как твоя». За несколько часов этот мужчина понял то, на что у Лолы ушли годы. Нет, Бертран, я ничего не скрыла. Просто сбежала от себя.

Подавленные чувства бесшумно всплыли на поверхность. Преобладало нестерпимое желание увидеть его снова. За столом Лола была ужасно бледна. Все отнесли это на счет волнения перед первой брачной ночью. «Вы издеваетесь?» – спросила она и услышала в ответ, что ей следует «подкормиться», тогда кружевное платье будет лучше сидеть. Вмешался Франк: «Ненавижу жировые складки!» А Лола…

– …в прекрасной форме.

У нее перехватило горло. Она сделала глубокий медленный вдох. Держись. Веди себя естественно. Один из гостей встал и предложил спасительный тост за новобрачных. Другой крикнул:

– Когда мы наконец выпьем?

– Когда же мы сядем за стол?

– Когда я приглашу на танец нашу новобрачную?

– Когда они подарят нам хорошеньких младенчиков?

– С которыми я никогда не буду нянчиться! – проскрипела Королева Милан, сверля Лолу взглядом.

Открыли шампанское, пробки ударили в потолок, вызвав смех и веселые возгласы. Лола выпила третий бокал с мыслью об отце, вдруг поняла, почему он пил, и благоразумно отказалась от четвертой «дозы». Посмотрела на дверь. Услышала: «Отъезд неминуем».

Хочу увидеть тебя, Бертран, сейчас же.