Текст книги "Несвятые святые женщины"

Мать святителя Григория Богослова

Святая Нонна состояла в браке с Григорием Арианзским, богатым землевладельцем. Этот брак был тяжким для благочестивой Нонны – Григорий был язычником. Благочестивая Нонна много молилась, чтобы обратить супруга к святой истине. Сын святой Нонны – святитель Григорий Богослов – так писал об этом: «Она не могла переносить это спокойно… она желала, чтобы к союзу плотскому присоединился и союз духовный. А потому день и ночь припадала к Богу, в посте и со многими слезами просила у Него даровать спасение мужу». По молитвам святой Нонны Григорию во сне было видение. Ему представилось, будто бы он поет псалом Давида: Возрадовался я, когда сказали мне: «пойдем в дом Господень» (Пс. 121, 1). Во время этого пения он ощущал в сердце необыкновенную радость и, проснувшись, рассказал об этом своей супруге. Она поняла, что Сам Бог призывает ее мужа в Свою святую Церковь и стала еще больше рассказывать ему о христианской вере.

В это время святой Леонтий, епископ Кесарии Каппадокийской, отправлялся на Первый Вселенский собор, созванный в Никее. По дороге он остановился в их городе. К нему блаженная Нонна привела своего мужа, и Григорий был крещен святителем. После святого крещения он начал вести праведную и богоугодную жизнь, подобающую истинному христианину. Он настолько преуспел в благочестии и добрых делах, что впоследствии был избран на епископский престол в их городе. Одновременно с его хиротонией во епископа святая Нонна была посвящена в диаконисы. С такой же ревностью, как она воспитывала детей, Нонна стала заниматься благотворительностью.

* * *

Последние годы жизни доставили святой Нонне много горя. Умер ее младший сын Кесарий, молодой человек, подававший большие надежды. В следующем году умерла дочь. Мужественная старица переносила эти потери с покорностью воле Божией.

В 370 году епископ Григорий, уже глубокий старец, участвовал в посвящении святого Василия Великого в епископа Кесарийского. Святая Нонна, которая была не намного моложе своего мужа, также готовилась перейти в другую жизнь, но молитвами любящего сына на время была оставлена на земле.

«Мать моя, – писал ее сын, – всегда была крепка и мужественна, но ее постигает болезнь. Из многих страданий самое тяжкое – отвращение от пищи, продолжавшееся многие дни и не излечиваемое никаким лекарством. Как же питает ее Бог? Не манну ниспосылает, как Израилю, не камень разверзает, чтобы источить воду жаждущим людям, не через воронов питает, как Илию. Но каким же образом? Ей представилось, будто бы я, особенно ею любимый, являюсь к ней вдруг ночью с корзиной с белыми хлебами, потом, произнеся над ними молитву и запечатлев их крестным знамением, по введенному у нас обычаю, подаю ей вкусить и тем подкрепляю ее силы.

И это ночное видение было для нее чем-то действительно существенным, ибо с этого времени она пришла в себя и стала небезнадежна. А случившееся с ней обнаружилось ясным и очевидным образом. Когда я пришел к ней рано утром, то увидел ее в лучшем состоянии. Я спросил ее, как она провела ночь. Она ответила:

– Ты сам, любезный сын, напитал меня и спрашиваешь о моем здоровье. Ты весьма добр и сострадателен!

В то же время служанки показывали мне знаками, чтобы я не противоречил, но принял слова ее спокойно».

В начале 374 года почил столетний старец епископ. После его смерти святая Нонна почти не выходила из храма и скончалась в храме во время молитвы.

Верность

Один купец, нагрузив корабль богатыми товарами, поплыл в Африку. Но вскоре началась буря, корабль разбился, все сокровища утонули, и спасшийся купец вернулся домой с пустыми руками… Но там его ждало другое несчастье: кредиторы унесли оставшееся в доме имущество, а так как он был им еще должен, несчастного посадили в темницу. В этом горестном состоянии его жена занималась рукоделием, добывала насущный хлеб и этим кормила себя и мужа.

Однажды в темницу пришел один богатый человек, чтобы подать милостыню бедным узникам. Увидев молодую, красивую женщину он сразу в нее влюбился.

– Что ты делаешь в темнице? – спросил у нее богач. И когда несчастная супруга рассказала ему все, что случилось с ее мужем, он продолжал: – Я заплачу весь долг твоего мужа, если ты согласишься стать моей женой.

– Я клялась перед алтарем Господним быть верной мужу до смерти, – ответила добродетельная женщина, – поэтому не могу располагать собой! Если тебе угодно, подожди здесь, а я спрошу у супруга. Богач согласился, надеясь, что бедный муж пожертвует своей честью ради свободы.

Встревоженная женщина пришла к своему супругу и рассказала ему о предложении богача. Услышав это, несчастный вздохнул, заплакал и ответил ей:

– Дорогая моя, скажи ему, что мы, в какой бы бедности ни находились, преступлением закона Божия не будем покупать свободу! Скажи ему, что Бог видит и тех, которые сидят в темницах, и Он знает, как освободить нас!

Супруга передала богачу слова мужа и вернулась в темницу.

За перегородкой был закован в кандалы разбойник. Он слышал весь разговор и был тронут их добродетелью. Он подозвал их поближе и через стену сказал:

– Я разбойник, совершил много зла. Не сомневаюсь, что меня ждет смертная казнь. У меня в тайнике спрятано много золота, но если я скажу о нем судьям, то оно останется у них. Возьмите его себе и помолитесь обо мне Богу!

Разбойника через несколько дней казнили. Добродетельная женщина, с позволения своего супруга, пошла к указанному разбойником месту и нашла богатство. Она выплатила долг и вскоре освободила своего мужа из темницы.

Святая Марфа

Мать святого Симеона Столпника, подвизавшегося на Дивной горе, с юных лет была благочестива. Она не желала выходить замуж, но родители против воли сосватали ее. Не смея противиться родителям, Марфа долго молилась в храме Святого Иоанна Предтечи о том, чтобы ей открылась воля Божия. Святой Иоанн явился ей в тонком сне и велел выполнить волю родителей и дать согласие на брак.

Сын Марфы, Симеон, также был испрошен ею через молитву к святому Иоанну Предтече, она обещала посвятить его Богу. С младенчества Симеон отличался строгим постничеством. Уже в детстве преподобному Симеону несколько раз являлся Господь, предсказывая ему будущие подвиги и награду за них.

После землетрясения 526 года его отец был погребен под развалинами дома, как и многие другие антиохийцы, а Марфа с Симеоном в это время молились в храме Иоанна Предтечи и спаслись.

Когда сын стал отроком, он удалился на пустынную гору, а Марфа проводила строгую жизнь. Она много постилась, строго соблюдала пост в среду и пятницу, усердно посещала храм Божий, приносила для него свечи, ладан и масло. Марфа первой приходила в храм и последней выходила из него. Если где-то был храмовый праздник, Марфа приходила на всенощное служение. В доме каждую полночь она стояла на молитве, проливая слезы.

Ее благоговейное пребывание в храме служило назиданием для других. Один добрый человек, заметив, что Марфа всегда приходит раньше других в храм и стоит на молитве без отдыха, сказал ей:

– Присядь, почтенная мать, тебе нужен отдых!

Марфа ответила:

– Слуги стоят перед господами, которые такие же люди, как и они. Как же я смею садиться в храме, где совершаются Таинства Божии?!

Ее любовь к другим простиралась до самоотречения. Посещая больницы, она сама прислуживала больным и умирающим.

У Марфы был особенный дар, ниспосланный Богом за ее добродетели: она укрощала самых свирепых бесноватых одним своим присутствием. Поэтому ее часто приглашали к этим несчастным.

Никто не видел ее гневной, напротив, она любила мирить враждующих. Кротостью и любовью, напоминанием о виновности каждого перед Богом, разумным советом она прекращала семейные раздоры и возвращала покой в дома.

Слава ее сына, великого подвижника, окружала Марфу уважением, но не ослабляла ее смирения. Напротив, она боялась за сына и говорила, чтобы он строго смотрел за собой.

Преподобной Марфе было заранее возвещено о ее близкой кончине: она увидела Ангелов со свечами, сказавших, что они придут за ней через год. Святая удостоилась также видения райских обителей, и Сама Пречистая Дева показала ей Небесные жилища, уготованные праведникам.

Марфа пришла сказать об этом сыну, но тот уже знал это и объявил о ее недалекой смерти пустынникам. Когда приблизился назначенный срок смерти Марфы, она опять пришла к сыну и как мать умоляла его быть верным до смерти Господу и своим обетам.

– Сын, – сказала она, – вверяю тебя Господу Иисусу, да сохранит Он тебя от искушений греха. Умоляю и тебя быть твердым в любви ко Господу. Для Бога будь сострадателен к бедным, продолжай склоняться до самых малых и невидных, молись о всех, особенно об отечестве, не гнушайся заблудших. Не забывай в молитвах твоего отца Иоанна и меня, грешную!

Ночью Марфа увидела во сне, что ходит в великолепном доме, и ей было сказано, что этот дом приготовлен для ее вечного покоя. Прощаясь с иноками, она сказала, что больше не увидится с ними. На обратном пути она занемогла и была принесена в свой дом. На следующий день Марфа благодарила Господа за Его милости к ней. Присутствующие подумали, что Господь любит ее по молитвам сына, но она сказала, что сама любит Господа и провела жизнь в усердных трудах для Него. Затем она мирно почила. Перед смертью Марфа завещала похоронить ее с бедняками, но по желанию сына ее тело было перенесено в монастырь и положено в устроенной иноками гробнице.

Над ее гробом повесили лампаду, чтобы она горела день и ночь. Через какое-то время лампаду перестали зажигать. Святая, явившись эконому обители, который в это время был болен, сказала:

– Я не имею нужды в вашем светильнике, просвещаемая небесным светом, это нужно для вас! Когда вы его зажигаете, то побуждаете меня молиться за вас!

После этого больной исцелился.

Сестра Анна

Во всей общине сестра Анна, или матушка, как называли ее и больные, и молоденькие сестры, пользовалась особенной любовью и уважением.

Это была невысокая пожилая женщина. Белый чепец обрамлял ее спокойное, добродушное лицо с ясными, как у ребенка, голубыми глазами. Ее грудь была украшена орденами и медалями, полученными в разное время за особые заслуги. Она отличалась спокойным характером и была истинной сестрой милосердия, потому что милосердие и сострадание являлись врожденными чертами ее характера.

Перевязывая раны больным, присутствуя при различных операциях, гуляя в часы досуга по дорожкам сада общины или ласково беседуя с молодыми сестрами, сестра Анна всегда оставалась спокойной.

С такой же спокойной лаской она утешала солдат во время войны и ободряла несчастного, у которого отнимали руку или ногу. Она совершила величайшие подвиги самоотвержения, не заботясь о собственной безопасности.

Сестра Анна находила в себе силы улыбаться и утешать больных, и нередко изнуренный страдалец ободрялся при виде ласкового лица матушки.

– Бог не без милости, выздоровеешь! – говорила она, поправляя постель или отирая пот с его изможденного лица. – Надо молиться и надеяться!..

И несчастный упорно боролся с тяжелой болезнью…

– Матушка, вы наш ангел-хранитель! – часто шептал кто-нибудь из больных, целуя руку сестры Анны.

Она писала умирающим последние письма, выслушивала их последние пожелания, она принимала их последний вздох, закрывала глаза и, тихонько смахивая с глаз слезы, шла к другим. Она присутствовала при мучительной агонии, при тихой смерти, похожей на сон. И всем старалась помочь, всех утешить и подкрепить.

Ее собственное здоровье, ее силы не страдали от этого постоянного труда. Давно похоронив свою личную жизнь, она жила для людей. Больных она называла своими детьми. Анна вела их дела, заботилась, хлопотала о них как мать. Шумный, суетный мир не знал ничего об этой скромной героине. И все ордена, украшавшие ее грудь, были слишком малой наградой за ее труды!

Только однажды сестра Анна была смущена. К ней пришла молоденькая девушка с просьбой принять ее в сестры милосердия.

– Помогите мне, матушка, – говорила девушка, – попросите за меня! Для вас все сделают, все!

– Деточка, ведь это трудно для вас… Подумайте, зачем вы хотите идти в медсестры? Вы так молоды!

Сестра Анна немного знала эту молоденькую девушку-сироту.

– Я очень несчастна, матушка, – сказала девушка. – Умоляю вас, помогите мне! Мне хочется чем-нибудь быть полезной. Я ничего не боюсь, я готова на все!

Сестра Анна посмотрела на грустное лицо белокурой девушки, на ее ясные глаза, в которых стояли слезы, и только кивнула.

Надо ли ей было соглашаться? Не должна ли она была отговорить девушку? Достаточно ли у нее сил и любви к людям? Но согласие было дано. Сестра Анна пошла хлопотать, решившись положиться на волю Божию. Она сама будет поддерживать девушку, ободрять ее и помогать ей.

Прошел месяц. Девушка стала сестрой милосердия. Сестра Анна была для нее лучшим другом, нежной матерью. Она старалась внушить ей свое спокойствие, учила обращаться с больными, облегчать их страдания.

Но Ольга сильно тревожила сестру Анну. Она не знала отдыха, работала больше и усерднее всех, забывала все на свете, желая облегчить страдания больных. Ольга за последнее время сильно похудела и осунулась.

– Так нельзя! – журила ее сестра Анна. – Вы должны подумать о себе. Если у вас не будет сил, вы будете не в состоянии помочь больным!

– Ничего, матушка, я молода и сильна. Посмотрите на них, – сказала девушка, – у меня сердце кровью обливается при виде таких страданий.

И она снова бежала к своим больным, которых не оставляла ни на минуту…

Через некоторое время сестра Анна сидела у изголовья больной Ольги. Ухаживая за тифозными больными, она заразилась и слегла в постель. Сестра Анна горько упрекала себя за то, что согласилась на просьбу девушки, что по ее милости она поступила сюда и теперь умирает. Всегда спокойное, ясное лицо матушки было тревожно.

Больная, словно угадав ее мысли, очнувшись от жара, слабо произнесла:

– Нет, матушка, не печальтесь! Вы не виноваты! Господь судил так. Лучше умереть так, как я умираю… в труде, чем жить пустой, позорной жизнью. Я рада, счастлива…

Она откинулась на подушки.

– Спасибо, матушка, мне хорошо, – были ее последние слова.

Сестра Анна встала, перекрестилась и долго смотрела на усопшую. Как прекрасно было это молодое лицо, спокойно встретившее смерть! Молодое тело умерло, а душа улетела туда, где нет ни печали, ни воздыхания!

Сестру Ольгу похоронили и на ее могиле поставили простой деревянный крест. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих!

Подающий бедному – подает Господу

Одна благочестивая христианка была замужем за язычником. Они были бедны, и кроме пятидесяти сребреников, не имели ничего. Однажды муж сказал ей:

– Давай отдадим сребреники взаймы, иначе мы незаметно истратим их по одной монете и впадем в полную нищету.

– Если хочешь дать их взаймы, – ответила ему жена, – отдай христианскому Богу и будь уверен, что они не только не пропадут, но вернутся тебе с лихвой!

– Где же Он, чтобы я мог отдать Ему? – спросил муж.

Тогда жена, указав ему на нищих, сказала:

– Отдай им! И когда нам будет нужно, Господь вернет.

Муж с радостью раздал все сребреники. Через некоторое время, когда у них не осталось хлеба, муж сказал:

– Мы совсем обеднели, не отдаст ли теперь твой Бог наш долг?

Жена ответила с твердой верой:

– Иди туда, где ты положил, и Господь отдаст тебе долг.

Он пошел на то место, где раздал сребреники, но увидел только нищих, которые сами просили у других. Размышляя, с кого бы потребовать свой долг, он увидел под ногами один сребреник и, подняв его, купил хлеба и рыбы и принес домой. Когда жена стала готовить рыбу, то нашла в ней драгоценный камень и отдала мужу, чтобы он продал его, не зная, что это дорогой камень.

Муж принес его к купцу, тот спросил:

– Сколько ты хочешь взять за него?

– Ты знаешь ему цену, – ответил он.

Купец сказал:

– Возьми пять сребреников.

Думая, что он шутит, муж спросил:

– Сколько?

Купец, думая, что он насмехается над ним, сказал:

– Возьми десять!

Тот, полагая, что купец шутит, промолчал. Тогда купец стал постепенно набавлять цену до тридцати, сорока и пятидесяти сребреников. Продавец понял, что это драгоценный камень, и запросил триста сребреников. Купец сразу отдал ему деньги. Убедившись через это чудо в величии христианского Бога, язычник захотел обратиться в христианство.

Капитанша

Марфа Ивановна, которую в городе прозвали Капитаншей, жила на Мироносицкой улице.

Ее маленький светлый домик радовал глаз. В крошечном садике еще цвели, несмотря на позднюю осень, левкои и резеда, из-за кустов крыжовника и смородины выглядывали желтые шапки подсолнухов.

Стояло октябрьское дождливое утро. Осеннее солнышко, выглянувшее из-за тучки, опять спряталось. Марфа Ивановна только что вернулась из собора после поздней обедни и села пить чай. В небольшой, но опрятной комнатке весело шипел блестящий, как золото, самовар. В переднем углу перед киотом горела фарфоровая лампадка. Холодно, сыро и грязно было на улице. Но здесь, в этой комнатке, было так чисто, тепло, уютно! Ярко и весело горел огонек в лампадке, освещая золоченые ризы икон. Вспыхивал огонь в печке. Отовсюду веяло чем-то приветливым и родным. Марфа Ивановна принялась было за очередную чашку, но вдруг вспомнила о чем-то.

– Ульяна, Ульянушка! – позвала она.

– Сейчас, барыня! – послышалось за стеной, и в комнату вошла высокая баба в сарафане и рубахе с засученными рукавами.

– Приготовила, Ульянушка? – спросила ее Марфа Ивановна.

– Да, барыня! Щи давно кипят, пирог тоже сейчас буду доставать. А вас там какой-то старик спрашивает хромой. Нищий, должно быть. Так прямо и лезет в кухню. Да еще с собакой! Я спросила, куда он идет, он мне сказал, что вас хочет видеть, вы ему зайти велели!

– Зови его, Ульянушка, зови! Пусть войдет!

– Как? Сюда, в горницу? – изумилась Ульянушка. – Да что вы, барыня! Ведь он грязный, мокрый! Весь пол испачкает!

– Ничего, вымоем!

– Вымоем! Да когда мыть-то? Мне ведь тоже нельзя разорваться!

– Ну ладно, ладно, ступай!

– Еще не украл бы чего там, на кухне! – ворчала Ульянушка. – Много их шляется здесь, убогих!

В горницу, надо же! Мог бы и в сенях постоять!

За стеной послышался стук палки. Дверь открылась, и в комнату вошел старый нищий.

Ветхое, покрытое заплатами пальто промокло до нитки, с растрепанной седой бороды стекала вода.

Трезорка, такой же мокрый и грязный, как и его хозяин, тоже проскользнул в комнату. Старик перекрестился на образа, робко и с удивлением оглядел комнату и остановился на пороге, очевидно, не смея идти дальше.

– Проходи, дедушка, проходи! – ласково обратилась к нему Марфа Ивановна. – Садись, отдохни!

– Спаси тебя Господь, матушка, – произнес старик и перекрестился. Награди тебя Царица Небесная за твою доброту! Идти-то мне только нельзя, ведь здесь чистота, благодать какая, точно в раю! А я промок, в грязи весь, на кухне было бы лучше.

– Вот еще! Чего тут, садись! Как тебя зовут, дедушка?

– Петром, матушка, Петром зовут.

Старик доковылял до стула, на который указала ему Марфа Ивановна, оставляя на полу лужицы воды, и робко присел.

– Выпей чайку горяченького, дедушка Петр! После холода-то оно хорошо. Вот тут сливочки, крендельки.

– Спаси тебя Господь и помилуй!

– Да что же это за наказание такое! – вдруг завопила Ульянушка, врываясь в комнату с кочергой. – Ведь собачонка-то сюда забежала! Ах ты, мерзкая! – и она кинулась на Трезорку, разлегшегося перед печкой. – Вон отсюда!

Трезорка с визгом бросился под диван, но Ульянушка вытащила его оттуда за хвост и не пожалела ни кочерги, ни рук.

Удары сыпались градом. Лицо старика потемнело.

– Откуда эта собака, чья она? – спросила Марфа Ивановна.

– Моя! – почти простонал старик. – Прости ради Христа, на дворе-то не хотелось оставить, холодно, дождь. Нагрязнила она у вас тут, да и я-то ведь тоже.

– Оставь, Ульяна! – крикнула Марфа Ивановна. – Жалости в тебе нет! Ну чего ты бьешь собачонку? – Поди сюда, милая, поди сюда, – поманила она Трезорку.

Тот робко подошел к ней и, получив кренделек, завилял хвостом в знак благодарности.

– Любишь собачку-то? – спросила Марфа Ивановна.

– Как не любить, матушка, умная собачонка, верная. Мы с ней вместе горе мыкаем. Вместе и голодаем, и холодаем. Щеночком я ее еще во каким махоньким подобрал, выкормил. Вот и ходит с тех пор за мной, ни на шаг не отстанет – куда я, туда и она. На войне даже вместе были, – усмехнулся старик.

– Это как же? – удивилась Марфа Ивановна.

– Да вот так, матушка. В походе я ее и подобрал. Шли мы однажды через одну деревню. Вижу – барахтается в пруду щеночек, визжит. Жалко мне его стало. Вытащил я его да за пазуху под шинель и спрятал. Сперва думал, что не вырастет, помрет, потому что слепой еще был, сосунок. Однако ничего, выкормил.

Кашу, бывало, сядешь есть и ему дашь. Сухарь грызешь и им поделишься. Смеялись солдатики-то, говорили: «Какого ребеночка Бог послал!»

Однако ничего, не обижали. Ну вот и подрос Трезорка, умным таким стал, понятливым. Штукам мы его разным там обучали. Он ведь у меня ученый, матушка, – не без гордости заметил старик. – И поноску носит, и через палку прыгает, и на задних лапах мастер ходить.

Куда, бывало, ни пойдет полк, и он за обозом бежит. Однажды его чуть было не убили, пуля в него попала.

– Да ты что же чай-то не пьешь, дедушка? – перебила его Марфа Ивановна.

– Спасибо, родная, награди тебя Бог, много доволен!

– Пей, пей, голубчик, – и Марфа Ивановна подала ему новый стакан. – Да крендельков-то бери, чего ты!

– Спасибо, кормилица! Так вот, пуля попала, – продолжал старик. – Совсем, думал, околеет Трезорка. Ухаживать-то за ним некогда было. Дальше надо было идти. Ну а с собой взять тоже нельзя. Оставить его на дороге… Плакал я, матушка, стыдно сказать, горькими слезами плакал. Он смотрит на меня жалобно так, руки мне лижет, встать хочет, бежать за нами, но не может.

Матушка, жалко его было, собачонка-то умная. Однако нечего было делать, оставил. Идем мы, идем. Прошли километров 150, встали лагерем. Лежу однажды в палатке, вдруг слышу – визг. «Господи, не Трезорка ли?!». Вышел, гляжу – он и есть! Прыгнул мне на грудь, визжит, лает! Отлежался ведь, матушка! – заключил старик. – С тех пор вот и живем вместе, не расстаемся.

– Кушай, дедушка, кушай, – ласково сказала Марфа Ивановна, подавая старику большой кусок пирога с рыбой, – остынет!

– Награди тебя Бог, матушка, – старик смахнул слезу.

Самовар был давно убран, и теперь на столе, накрытом белой скатертью, стоял румяный пирог. Тут же дымилась миска со щами. Выглянувшее из-за тучки солнышко пробилось сквозь опущенную кисейную занавеску окна и осветило комнату.

Радостно было смотреть на эту добродушную хлопотунью старушку, от всего сердца угощавшую оборванного, грязного нищего. Даже морщины на его лбу как будто разгладились.

Давным-давно не ел старик с таким аппетитом. Еще бы! За всю его долгую жизнь не привелось ему видеть такого обеда. Про Трезорку и говорить, разумеется, нечего.

Развалившись под столом, он уписывал огромную мясную кость и был, конечно, очень доволен.

– Сохрани, Господи, и помилуй всякого от такой жизни, – произнесла Марфа Ивановна. – Старый, больной человек. Покой бы тебе нужен, хлеба кусок, а тут холодно, голодно.

– Что делать, матушка, – вздохнул старик. – На все Божья воля.

– Так-то так, дедушка, но все же…

– Спасибо, кормилица, – он встал из-за стола и перекрестился на иконы. – За хлеб, за соль спасибо! Награди тебя Бог! Меня досыта накормила, в жизни так не ел, да и Трезорку. Ишь как он, плут, разнежился, – усмехнулся старик, поглядывая на растянувшегося перед печкой Трезорку. – Ну-ка вставай, благодари хозяйку, да и домой пора отправляться! Больно уж я засиделся, матушка, прости, Христа ради!

– Погоди, дедушка, погоди, потолкуем!

– Да пора уж, родная! И тебе тоже покой надо дать. Сама, поди, после обеда отдохнуть хочешь!

– Ничего, садись! – сказала Марфа Ивановна.

Старик послушно сел.

– Вот видишь, дедушка, – начала Марфа Ивановна. – Говорила я, что капиталов у меня никаких нет. Муж-то покойник, Царство ему Небесное, 35 лет прослужил верой и правдой. Трудился, копил. Ну вот и оставил домик этот да пенсию. И благодарение Господа, ничего мне больше не надо. Живу, не нуждаюсь, сыта, одета, в тепле.

– Благодать, матушка, благодать! Точно в раю живешь. Всякому так-то пожить!

– То-то и есть. Но я думаю… Вот что думаю, дедушка. Домик у меня небольшой, в нем три комнатки да кухня, просторно, значит. Кушанье мы с Ульяной на двоих готовим. А все же иной раз остается. Ну и думаю я: что мне стоит приютить человека да прокормить его?!

– Доброе дело, матушка!

– Так завтра, знаешь, возьми да и перебирайся ко мне жить!

– К тебе, матушка? Да как же это?

– Да вот так! Возьми и переезжай! Чего тебе жить в холоде да в голоде? Место у меня на печке найдется. Лежи себе хоть с утра до ночи, парь свои косточки! Щей тарелка тоже найдется.

– Родимая ты моя, кормилица! – заплакал старик. – Награди тебя Царица Небесная за твою доброту! Да ведь нельзя мне, матушка ты моя, нельзя! Стесню я тебя, я убогий человек, больной, работать не могу! Зачем мне хлеб твой даром есть?

– Полно, дедушка, чего тут! Найдется, говорю, у меня место. Перебирайся-ка завтра с Трезоркой! Кухня у меня светлая, чистая, тепло в ней зимой, как в бане. А на Ульяну ты внимания не обращай. Она баба не злая, только поворчать любит. Так вот, завтра, благословясь, и перебирайся.

– Родимая ты моя, благодетельница! – и старик упал ей в ноги.

– Встань, дедушка, встань! Грешно человеку кланяться, Богу кланяйся!

– Матушка Царица Небесная! – крестился старик, а слезы так и текли в три ручья по его морщинистым щекам. – Заступница и Покровительница! Награди ты ее, пошли ей здоровья и счастья! Так вот, брат Трезорка, – весело заговорил он, улыбаясь сквозь слезы, – дожили мы с тобой и до светлого дня! Много мы наголодались, назяблись, под дождем мокли, под снегом. Ну вот и послал нам Господь светлый праздничек! Благодари же барыню, ручку у нее поцелуй!

Трезорка визжал, прыгал и, оказываясь рядом с хозяйкой, норовил лизнуть ей руку.

Растроганная Марфа Ивановна отвернулась и отирала катившиеся из глаз слезы.

Опять выглянуло спрятавшееся за тучи солнышко, словно оно разделяло общую радость.

– Ишь, наследил-то как, седой хрыч! – ворчала Ульянушка, провожая старика. – Принесло гостей! Тебе тут чего надо? Брысь! – пнула она Трезорку, сунувшего любопытный нос в какой-то горшок.

Ульяна сердито захлопнула дверь, но старик даже не слышал ее брани.