Текст книги "Несвятые святые женщины"

После этого прошло много лет. Как-то в городе пронесся слух о замечательном молодом проповеднике. Слушать этого священника приходили с разных концов города. Однажды пришел и Иван Егорович Белугин, так как он был человек богомольный.

Батюшка говорил о святости данного слова, об обетах, о грехах клятвопреступления. Белугин стоял бледный, как приговоренный. Точно он услышал намек на свое дело, о котором давно все забыли, да и он сам перестал уже думать о нем. Горячая речь молодого священника заставила крепко задуматься Белугина.

Говорили потом, что он уехал на Афон, где доживал свой век строгим иноком Иннокентием, а что было со вторым братом, никто не знал. Никита увлекся рассказом, вспоминая, что слышал когда-то о событии в семье богатого купца и что теперь узнал от монахинь о юродивой Насте Белугиной, которая отмаливала родительские грехи в суровой обстановке «девичьего монастыря».

– Вот оно что! – задумчиво произнесла старая Филарета. – Бог-то правду видит, да не скоро ее скажет! А мы-то все по-своему… Грехи…

А голуби все ворковали и кружились над заброшенным бугром, заваленным мусором, из-за которого слабо пробивалась зеленеющая травка. На верхушке склонившейся березы уже начинал выводить свои несмелые трели соловей. Каменщики прекратили работу, стало очень тихо… На старой колокольне монастырского зимнего храма ударили ко всенощной. Черные фигуры плавно и бесстрастно шли к службе…

Мирская черница

Сестра Варвара была дочерью богатого малороссийского помещика. Она дважды выходила замуж и дважды овдовела. После смерти второго мужа Варвара решила посвятить себя служению больным и бедным.

Сначала она подвизалась в Елизаветинской общине в Варшаве, оттуда переехала в Киев, в Покровский монастырь. Когда Варвара Александровна пришла в монастырь, то спросила у настоятельницы, что она должна делать. Она ей ответила:

– На первый раз вот вам послушание: вставайте раньше всех, ложитесь позже всех, меньше всех кушайте и ниже всех кланяйтесь. Когда вы раньше всех встанете, то покажете другим пример бодрости. Ложась позже всех, вы будете иметь возможность проверить, все ли улеглись и все ли в порядке. Если будете меньше всех кушать, приучитесь к воздержанию, а частые и низкие поклоны приучат вас к смирению. Когда вы это исполните, я скажу вам, что делать дальше.

Варвару Александровну послали на кухню, затем в хлебную – месить тесто и печь хлеб. Еще Варвара Александровна работала на огороде, была прачкой и, наконец, семь месяцев руководила бригадой на постройке собора. Когда она прошла все эти послушания, настоятельница сказала:

– Вы теперь можете быть игуменьей монастыря!

Но сестра Варвара выбрала другой путь. Из Киева она прибыла в Петербург. По поручению епископа она проверяла жизнь бедняков, подающих прошения о помощи, снабжала их деньгами, одеждой, книгами и лекарствами. Ей пришлось обойти все окраины столицы, все кварталы и трущобы, наполненные беднотой. Она посещала жилища, где процветали нужда, пьянство, разврат, болезни.

В это время у Варвары Александровны родилась мысль – поближе познакомиться с этими заброшенными людьми и чем-нибудь помочь им. И она открыла бесплатную столовую для бедных.

Сестра Варвара приехала в село Любань в 1897 году, и пока не построила дом, снимала чужую избу, которая всегда была открыта для тех, кто нуждался в помощи и совете. Больные и бездомные приходили к ней, она давала им лекарства, сама делала перевязки. Всех она могла утешить, но особенным вниманием пользовались женщины и дети. Варвара устраивала для детей елки, учила их грамоте, беседовала со взрослыми и скоро за свое бескорыстное служение приобрела любовь окружающих.

Я встретился с сестрой Варварой в доме местного священника – отца Кирилла Озерова. Несколько фраз, которыми мне удалось с ней обменяться, убедили меня в ее горячей вере и беззаветном уповании на Бога.

Через год я опять приехал в село Любань. У сестры Варвары уже был построен небольшой домик. Она радушно встретила меня и провела внутрь.

Я вошел в просторную комнату. Посередине стоял большой стол, у окна был аналой с иконами. На столе весело гудел самовар, в комнате было уютно и тепло. Во время беседы сестра Варвара рассказала мне, что она сама ходит за покупками в лавку, на станцию, сама готовит еду, убирает комнаты, работает в огороде и шьет для бедняков. Она встает в четыре часа утра, в восемь часов у нее уже готов обед, и сестра ждет посетителей. Во время обеда и после него она читает им Евангелие, жития святых и другую духовную литературу, беседует с ними, они вместе молятся. Сестра Варвара ведет строгий монашеский образ жизни.

– Однажды вечером, – рассказывала она, – ко мне пришел нищий и попросил его накормить. По его речи я поняла, что он образованный человек. И хотя обед уже закончился, я пригласила его напиться чаю с хлебом. Он спросил, что заставило меня заботиться о них. Я ответила, что бесконечно счастлива служить нуждающимся во имя Христа, что моей наградой пусть будет та маленькая, но чистая радость, которую я доставляю им своим ничтожным участием в их тяжелой жизни. Он внимательно слушал, потом попросил у меня обувь. А я иногда даю этим жалким путникам и обувь, и одежду, но в тот раз у меня ничего не было. Я сказала ему об этом. «Нет уж! Дайте мне сапоги, если вы служите во имя Христа!». Я ответила, что у меня сейчас нет обуви. «Ну тогда отдайте мне ваши галоши!» – «Если вам впору, то возьмите», – я сняла галоши и отдала ему. Он надел их и молча ушел.

Через несколько дней ко мне пришли два человека обедать. «А помните, – спросили они меня, – кто с вас снял галоши? Он их вовек не забудет». Оказывается, узнав о его проделке, они его побили.

Был и другой случай: ко мне пришел очередной нищий и грубо потребовал дать ему рубашку. Я твердо сказала, что рубашки он не получит. «Тогда вот тебе мой совет, – сказал он, – приготовься: исповедуйся и причастись!». И ушел. К моему удивлению, этот озорник пришел снова. Я не отказала ему, только заметила: «Как ты сказал, так я и сделала: приготовилась и причастилась». Он смутился и ничего не ответил. На другой, кажется, день он опять пришел, вызвал меня на крыльцо и упал мне в ноги: «Простите меня!» – «Бог тебя простит. Иди пообедай». – «Не могу войти в дом. Товарищи пригрозили дать мне двадцать пять плетей в ночлежном приюте, если я осмелюсь перешагнуть ваш порог. Они приказали просить у вас прощения и сразу убираться вон из Новгородской губернии!».

Я дала ему на дорогу чая, сахара, хлеба, дала и рубашку и отпустила с миром. Нет, они охраняют меня. Недаром они зовут меня своей матерью. Ведь эти люди обречены на напрасное скитание. Такого гонят из столицы на родину, дают ему «проходной билет» с маршрутом по 25 верст в день и с обязательством ночевать только в ночлежном приюте, а что он будет есть, неизвестно! Представьте себе: такой человек, босоногий, в лохмотьях, придет в свою деревню. Там отлично знают, что его выгнали из Петербурга как негодного человека, поэтому его будут сторониться, гнушаться его оборванным видом и очень скоро доведут до того, что он снова пойдет бродяжничать, и прежде всего в столицу, поскольку уже был там. Он знает, что при первой облаве его снова арестуют и прогонят вон, но к этому он относится спокойно, ему, пожалуй, уже безразлично, где жить. И до того он домотается, что сельские власти исключат его из своего общества! Скажите, куда ему тогда идти, что ему делать с «волчьим» паспортом?

Эти несчастные отверженные люди для всех лишние, они всем мешают. У них есть только один выход из этого неопределенного положения – попасть на каторгу… Так неужели мы должны навсегда отвернуться от этих горемык? Неужели мы должны забыть, что и они носят в себе образ Божий? Разве нет у них сердца, души, чувств? Разве их глаза не плачут? Разве их тела не страдают от холода, а желудок не просит пищи? Почему же мы заранее обрекаем их на единственный страшный исход – совершить преступление? Помню, пришли ко мне сразу двенадцать человек, но один из них пьяный и с ножом в руке. Я не пустила его в дом.

«Ты не войдешь, – сказала я ему. – Мы здесь собираемся во имя Христа, а пьяный человек не должен оскорблять этот дом своим присутствием!». Я заперла дверь, но он стал ломиться в нее и грозить. Тогда я обратилась к остальным и попросила их унять своего товарища. «Мы его боимся, он отчаянный, у него нож в руке», – ответили они. Это меня очень расстроило, и я попросила всех немедленно уйти. Через неделю опять пришел этот буян, но трезвый и стал смиренно умолять меня о прощении. «Зачем же ты ходишь с ножом?» – спросила я его. «А как же иначе нашему брату добыть себе пропитание? – спросил он. – Ведь никуда не пускают, никто не принимает на работу с «волчьим» билетом». Скажите, разве это не кандидат на каторгу? Впрочем, этот несчастный скоро был наказан.

Но ведь рядом с такими людьми идут странники, паломники по святым местам – тоже небогатый народ. Они тоже нуждаются в куске хлеба. А крестьяне, идущие на заработки, а фабричные, которым отказали в работе? А те, кто вышел из больницы, а обворованные, не имеющие ни копейки в кармане? О, если бы вы видели, как много этих нуждающихся людей ежедневно проходит мимо моего дома! Какие они жалкие, грязные, голодные, несчастные! Зимой подойдут к двери, жмутся, вздрагивают в своих лохмотьях, переступают с ноги на ногу в опорках, в рваных валенках, в лаптях… Я подумала: «Боже мой, ведь это же люди! Ведь Ты их всех одинаково искупил Своим страданием, ведь это Твои «малые», которые и просят-то так немного…» В это время, кажется, все бы им отдала…

Осенью я с ними сильно намучилась. Пришли без обуви, а на дворе была стужа, дорога вся в обледенелых лужах. Не утерпела, накупила им дешевых лаптей. Все-таки не босиком! Я просила в Петербурге присылать мне старые рваные сапоги. Стыдятся. Да если бы они знали, с какой благодарностью, с какой радостью принимают эти несчастные в это время любую обувь!

Ежедневно у сестры Варвары бывает человек тридцать или сорок. Ее личные средства невелики – это ежемесячная пенсия в 50 рублей. Но она много хлопотала для своего дела, и ей помогали. Однажды был такой случай: накопились долги, кормить людей было нечем. Тогда Варвара уехала в Петербург за помощью.

– Просить для них очень трудно, – говорила она. – Бродяг обыватели не любят. Только та смиренная душа, которая хорошо помнит слова молитвы: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», не разбирает достоинств и недостатков ближнего и помогает оборванцам-пьяницам. Кто знает, – справедливо говорила сестра Варвара, – может, мы перед Богом еще более мерзки по нашим грехам, чем эти люди в наших глазах.

Варвара вернулась из Петербурга с тяжелыми думами. Денег она получила мало. Когда она подъезжала к своей «пустыньке», увидела у ворот целый воз муки и крупы. От кого? Неизвестно!

Вскоре сестра стала помогать еще и арестантам, которых провозили по Николаевской железной дороге мимо ее села. В те дни, когда арестантские вагоны следовали через их село, сестра Варвара приходила на вокзал с провизией.

Но главное ее дело – это помощь бродягам, для которых ее «пустынька» была не только местом, где их кормили, но и тем маяком, который освещал их темные, озлобленные души. Вся обстановка домика сестры Варвары благотворно действовала на этих людей. Намоленная атмосфера этого мирского монастыря сдерживала их разнузданность, заставляла их смиряться, и многие из них, растроганные молитвой, душевной беседой, лаской, которой они так давно не видели, с рыданием падали на колени перед иконами и начинали каяться перед сестрой Варварой во всех своих грехах. Эти минуты для нее были самыми дорогими в жизни, в это время она изливала всю силу своего красноречия, всю свою любовь к ним, чтобы привести их сердца к полному раскаянию и помочь им встать на путь исправления.

Дочь Пилата
Восточное сказание

Правитель Дамаска Клавдиус Рикс был опечален. Его прекрасная супруга, его Поппея, дочь Понтийского Пилата, повелевавшего в Иерусалиме от имени Цезаря, была охвачена ужасной болезнью – расслаблением.

Ее тело потеряло свою прежнюю подвижность, и только на носилках, обвитых багряным бархатом, под атласным покрывалом, несомая рабами, она могла за городской стеной поглядеть на роскошные сады, окружавшие город красочным венком.

Прошло два года с тех пор, как на Поппею напал этот недуг, и надежды на исцеление не было. Напрасно ее муж вызывал из дальних стран и известных врачей, и славных чародеев, и ученых. Их знания оставались бессильными перед упрямством болезни, напавшей на прекрасную молодую римлянку.

Наконец к больной Поппее явился странник, прибывший из Иерусалима, и сообщил ей, что на земле Иудейской появился человек по имени Иисус Назарянин. Он совершал чудеса, расслабленных ставил на ноги и возвращал им прежнее здоровье и силу. Слепым давал зрение и даже мертвых воскрешал. Поппея обрадовалась:

– Я поеду, поеду к Нему! Я щедро заплачу своими драгоценными камнями, отдам Ему мое дорогое ожерелье, сделанное из зеленых алмазов, стоящее пять городов иудейских, лишь бы Он меня вылечил!

Но странник отвечал:

– Прелестная Поппея! Ничего из этого тебе не понадобится. Назарянин ходит босиком, не любит мирскую суету, и, если бы ты Ему принесла все сокровища, ты все-таки не получила бы Его благословения!

– Что же мне делать, чтобы я могла получить исцеление из Его рук? – воскликнула больная.

– Он требует от тех, кто прибегает к Его помощи, только веровать в Него!

Поппею удивили слова странника, но, подумав, она переспросила:

– Веровать в Него? А как веровать?

– Верить, что Он Сын Божий!

– Сын Божий! Вот это мне не понятно!

Много дней и ночей провела Поппея в размышлениях. И, глядя на свое окоченевшее тело, она плакала, как дитя. Но в душе ее все яснее и яснее возрастал образ таинственного Сына Божия, Который мог творить чудеса, переходящие границы человеческого ума и искусства. И вместе с тем ее стремление вновь вернуть прежнее здоровье порождало желание увидеть Его. Она была готова даже поверить в Его Божественность. Только боги столь всемогущи, что одним взглядом, одним словом могут исцелять безнадежных больных.

«Наши боги не захотели мне помочь. Попробую силу Бога, Чьим Сыном объявляет Себя Назарянин».

И вера росла в ее душе.

Поппея решила ехать в Иерусалим, где, как ей сказали, нетрудно было встретиться с Иисусом. Но, зная, что муж не согласится на это, она объявила Клавдию, что хочет навестить отца.

Эта прихоть удивила Клавдия. Но горячие мольбы были столь неотступны, что он, в конце концов, не смог отказать своей любимой и страждущей жене.

И вот после того как она пропутешествовала три дня по дороге, шедшей изгибами вдоль восточных подножий ливанских гор, покрытых великолепными кедрами, Поппея прибыла в иудейскую землю и проехав Иосафатову долину, приблизилась к Иерусалиму. Это случилось как раз накануне еврейской Пасхи.

Когда она подъезжала к северным воротам города, то увидела множество народа, среди которого блистали шлемы римских всадников. Это шествие двигалось по направлению к ближнему лысому холму.

Поппея взглянула на шествие и продолжила свой путь. У самых ворот она встретила римского центуриона, ехавшего в сопровождении нескольких воинов за толпой. Она велела остановить его и спросила, куда идет народ.

– Будет распят на Кресте осужденный на смерть развратитель народа Иисус Назарянин! – отвечал центурион, поклонившись дочери Пилата.

– Этого делать нельзя! – закричала Поппея. – Приостановите казнь! Я требую!

Но офицер объявил, что только Пилат может отменить свое решение, а до получения приказа об отмене казни пройдет время и преступник будет уже распят. Он очень удивился вниманию Поппеи к жалкому обманщику и смутьяну, обреченному на смерть самим же еврейским народом.

Поппея в отчаянии обратила взгляд на Голгофу, где уже собралась толпа.

– Несите меня скорее туда! Он не должен умереть! – крикнула она своим людям. И они, переложив ее на носилки, так как к вершине Голгофы на колеснице нельзя было проехать, понесли Поппею к каменистому холму.

Когда они взошли на холм, Поппея в ужасе увидела три креста, и на каждом из них был распят человек.

Приговор был исполнен!

По приказанию Поппеи рабы раздвинули бесновавшуюся толпу и поставили носилки.

Под средним Крестом она увидела плачущую женщину. Две другие со слезами смотрели на Мученика, из ран Которого по рукам и ногам текли алые струйки.

Поппея ловила Его взгляд, но Он смотрел на плачущую Мать.

– Спаси меня, Господи! – шептала она и не отводила глаз от лика Христа.

Внезапно взгляд Христа упал на римлянку. Глаза римлянки, блиставшие слезами, и глаза Иисуса встретились, и несколько мгновений Он смотрел на нее с таким благим, скорбным, глубоким выражением! И тотчас она почувствовала, как ее душа и тело наполняются новой жизнью.

Пилат ожидал на верхней ступени мраморной лестницы, ведущей к его дворцу, свою расслабленную дочь, чтобы нежно обнять ее. Но вдруг он с изумлением увидел, как Поппея легко выскочила из колесницы, отстранив повелительным жестом слуг, предлагавших ей златотканые носилки, и сама начала быстро подниматься по лестнице с ловкостью ливанской газели.

Бросившись на шею отца, она сквозь слезы сказала:

– Отец! Вы сегодня убили Бога!

Русская княжна и арестанты

– Я в молодости была девушкой порывистой, – рассказывала о себе одна русская княжна. – Меня не удовлетворяла пустая, чопорно-холодная светская жизнь. Мне хотелось подвига. Я долго думала, искала дело и, наконец, нашла: решила идти в тюрьмы, к арестантам, к тем несчастным, которые были приговорены уже к ссылке в Сибирь, на каторгу. Мне было их жалко до глубины души. Человеческое правосудие их покарало. Они нашли себе возмездие за совершенное ими зло, но не встретили сострадания к их тяжкой, хотя и заслуженной доле.

Мне хотелось принести им за железные решетки хоть одно слово любви, привета. Мне говорили, что это безумие, что идти к каторжникам почти то же, что в клетку к диким зверям, что я обрекаю себя на грубые оскорбления, что там словом любви и правды ничего нельзя сделать. Я настаивала на своем, добилась разрешения и не раскаялась.

Отлично помню мое первое посещение. Тюремный смотритель согнал полную комнату арестантов, почти все в цепях. Лица мрачные, глаза смотрели как-то зловеще, исподлобья. Невольно мне стало жутко, но я превозмогла себя и спросила:

– Все ли они сами пожелали прийти сюда?

Смотритель улыбнулся:

– Мы их не спрашивали о желании. Им было приказано.

Я попросила впредь никого не принуждать, а теперь предложила остаться только желающим, остальным же предоставила право вернуться в свои камеры. Человек сорок-пятьдесят (почти половина), звеня кандалами, вышли.

Возле меня стояли смотритель тюрьмы и два стражника с револьверами. Мне это казалось излишним. Было дико идти к людям и говорить им о том, что веришь в их сохранившуюся еще человечность, и держать наготове револьверы. Я попросила оставить меня одну.

– Этого нельзя, – сказал смотритель. – Вы не знаете, княжна, кто здесь перед вами.

– Здесь люди, и я им доверяю вполне. Я прошу вас оставить меня без охраны.

Смотритель вышел. Лица арестантов просветлели, стали приветливее, мягче. Я прочла им евангельский рассказ, как Христос ходил к грешникам и мытарям, прочла притчу о блудном сыне и немного пояснила ее сама. Уверила, что для них еще не все потеряно, что разбойник покаялся на кресте, что расслабленный встал на ноги после тридцати восьми лет. Слушали внимательно. Под конец благодарили, просили приходить еще.

На третий раз собрались уже все арестанты. Впоследствии я узнала, что смотритель тюрьмы моими посещениями пользовался даже в карательных целях: провинившихся не пускал ко мне на чтения.

Спустя три месяца арестантов стало не узнать: они стали спокойнее, не было прежних постоянных ссор. Видимо, у многих началась серьезная внутренняя работа.

– Эх, княжна-матушка, солнышко ты наше, – сказал однажды какой-то бритоголовый каторжник, – если бы мы раньше слышали, про что ты нам теперь говоришь, может быть, мы бы здесь и вовсе не оказались. Спаси тебя Христос! Через тебя многие и здесь, в тюрьме, свет увидели. Теперь легче на каторгу идти. Главное, злобы нет больше, сердце оттаяло. Пошли тебе Господь, чего ты у Него просишь!

Так я проработала среди арестантов несколько лет и всегда с любовью вспоминаю эти годы. Я шла в тюрьму на подвиг, ждала тяжелой борьбы с закоренелой злобой озверелых людей, а нашла радость, отраду. Арестанты встречали меня, молодую девушку, как сестру, как мать, несли мне свои горести, просили совета, жадно ловили каждое мое ласковое слово. Тюремное начальство меня в шутку прозвало укротительницей зверей. И действительно, арестанты меня слушались, как никого.

Однажды в тюрьме случилась грустная история. Арестантам за какую-то провинность не разрешили увидеться в приемный день с женами. Заключенные подняли бунт, выломали нары и стали досками выбивать двери. Тюремный смотритель потребовал солдат. В эту минуту я как раз вошла в тюремный коридор.

– Что за шум? – спросила я. – В чем дело?

– Ах, княжна, не вовремя вы пришли. Арестанты совсем с ума сошли, двери ломают, бунт учинили.

– Как же тогда вы говорите: не вовремя? Как раз вовремя я пришла. Их надо успокоить. Пустите меня к ним в общую камеру.

– К ним? В камеру? Господь с вами, княжна. Да они вас и всех нас разорвут на клочки.

– Не бойтесь, все будут целы, и они успокоятся, избегнут суровой кары. Надо беречь и без того уже тяжко наказанных людей. Дайте мне ключ.

Смотритель послушно дал ключ. Я подошла к тяжелой, обитой железом двери. Из-за нее доносились дикие крики и треск ломаемых досок. Стекло в узеньком окошечке было разбито. Я крикнула в него:

– Тише! Это что такое?

Шум за дверями смолк. Послышались возгласы:

– Княжна!.. Братцы, княжна пришла!

Я отворила дверь и смело вошла в камеру буянов. Толпа почтительно отступила. Затем мы мирно пробеседовали около часа, и конфликт был улажен. Бунт прекратился.

Все это окончательно убедило меня, что добрым и приветливым словом, лаской и любовью можно смягчить самое грубое сердце.

После знакомства с моими тюремными друзьями люди теперь представляются мне в виде градусника. На улице лютая стужа – в градуснике за окном трубочка пуста, вся ртуть от холода сжалась, ее не видно. Но стоит только подойти к шарику, дохнуть на него или взять в руки, и наша теплота сейчас же отзовется на ртути. Она из шарика выйдет, станет подниматься вверх. С людьми происходит то же самое: много холода у нас в отношении друг к другу. Не мудрено, что иной одинокий, бесприютный бедняк совсем закоснеет душой, одичает, станет зверем. У него все доброе уйдет куда-то глубоко внутрь и там сожмется в комок. Подойдите же к нему с любовью, попробуйте на него дохнуть сердечной лаской, пригреть его у своего сердца и тотчас увидите, как он начнет таять и как в нем самом воспрянет любовь.