Текст книги "Лавсаик Святой Горы"

О духовнике Игнатии Катунакиоте

Придя в свой монастырь за несколько дней до пострига, я познакомился с благоговейнейшим иеромонахом Игнатием, старцем семидесяти двух лет, который был тогда духовником не только Дионисиата, но и других обителей и скитов. Этот человек Божий в полной мере обладал даром сердечного участия и нелицемерной отеческой любви ко всем, особенно к приходящим для исповеди.

Я познакомился с ним при обстоятельствах, которые по исключительному их значению в моей жизни остаются незабываемыми и неложно доказывающими святость сего мужа.

Он пришел из каливы в Катунакии – самой возвышенной местности на южной стороне Святоименной Горы, – чтобы помолиться за агрипнией под Благовещение, выслушать Акафист, принять исповедь у братий, а заодно, как мне стало известно, познакомиться со мной ввиду предстоящего посвящения. От игумена он узнал, что постриг мой, намеченный на самый день Благовещения, был отложен до Субботы акафиста ввиду одного происшествия.

Дело в том, что я, посланный накануне в Свято-Пантелеимонов монастырь, сверх обыденной постной пищи нечаянно вкусил за тамошней трапезой немного маслин, хотя на другой день мне предстояло стать монахом и первым приобщиться Святых Таин. Вечером, по обычаю, я пришел к агрипнии и среди прочего исповедовал своему приснопамятному старцу и игумену[66]66
  Огарцем отца Гавриила был игумен Дорофей (настоятельствовал в 1889–1926 и 1931–1935 гг.). – Изд.


[Закрыть] этот приключившийся от забвения грех. Строгий ревнитель иноческой дисциплины, честной старец усмотрел в нем препятствие к Святому Причащению и отложил постриг, дав мне заповедь в наступающий день Благовещения не вкушать ничего, кроме хлеба. Старец-духовник не был извещен об этом и удивился, не видя во время первого часа[67]67
  Первый час – последование, совершаемое в конце утрени, за которым происходит монашеский постриг.


[Закрыть] положенных приготовлений к постригу. Когда же узнал у игумена причину, отеческое сердце его дрогнуло и он, отыскав меня во время Божественной литургии, со слезами обнял и в утешение сказал: «Буду и я поститься и предаваться бдению с чадом моим!». Что и исполнил, не ходя к общей трапезе, но разделив со мною малую просфору в архондарике, и это в день Благовещения – один из двух в Святую Четыредесятницу, когда разрешена рыба!

К вечеру того же дня он спросил, где я буду предаваться бдению до ранней утрени, то есть до Акафиста[68]68
  В монастырях Последование акафистного пения (или херетизмы) совершается по древнему уставу, т. е. утром, а не вечером, как в приходских храмах.


[Закрыть], и, услышав, что за отсутствием отдельной комнаты и из-за шума от множества паломников в гостинице мне хотелось бы пойти в ближайшую церковь святого Иоанна Златоуста, только и сказал: «Очень хорошо». Придя в храм после малого повечерия, я, к великому изумлению своему, застал там досточтимого старца, который уже поджидал меня и, благословив, тотчас велел трижды прочесть по принесенному мною Евхологию канон из последования великого ангельского образа. Затем, преподав немало советов касательно монашеского пути, указал прочесть по имевшейся там книжице херетизмы божественному Златоусту, а когда я, окончив чтение, обернулся, чтобы положить поклон духовнику, то увидел лицо его как лицо Ангела (ср.: Деян. 6, 15). Упав к ногам старца, я сказал: «Благослови, отче!», – он же, коснувшись главы моей и осенив меня крестным знамением, произнес: «Благословенно имя Твое, Владыко всех!».

Посланный на служение за пределы монастыря, я не сподобился с тех пор видеть дивного старца, но знаю, что скончался он в 1925 году. Родом из Серр, отец Игнатий пришел на Афон двадцати лет и прожил в каливе отшельников до восьмидесятисемилетнего возраста. Любитель безмолвия, он не раз отговаривал своих учеников от приобретения другой каливы, рассчитанной на большую общину, и завещал им переселиться оттуда, если не изменят желания, лишь после его смерти (что и произошло с тезоименитым ему духовником Игнатием Младшим, который ушел в Новый скит обители Святого Павла).

О трапезе отцов

Был февраль 1910 года, когда благодать Божия известила сердце, что мне надлежит идти на место безмолвия и молитвы. Я имел горячее желание отправиться в Кавсокаливийский скит, где некогда подвизался мой земляк преподобный Акакий и где проходили и доселе проходят иноческое жительство два других моих земляка – родные братья-иеромонахи, чей духовник отец Пантелеимон, известный своим благочестием и добродетелью (в ту пору старец ста трех лет), считался старейшим из всех здравствовавших тогда агиоритов.

Твердо вознамерившись сразу по прибытии на Святую Гору идти в Кавсокаливу, я прямо из Дафни отправился туда сушей. Но, зайдя по пути в Дионисиат и увидев погребение старца-иеродиакона, был пленен благочинием тамошних отцов, аскетическим обликом и местоположением обители, после чего возложил надежду своего спасения на всеблагого Бога и честного Предтечу Иоанна.

Когда меня зачислили в монастырь и назначили помощником в гостиницу, шла Великая Четыредесятница. В те времена все скиты и эримитирии были переполнены монахами, монастыри владели метохами и раздавали обильную милостыню. Непрестанно совершалась панихида, для чего в субботу вечером приходили отцы-аскеты и эримиты, которые затем оставались на агрипнию и получали натуральное вспоможение.

Влекомый к ним естественной приязнью и благочестивым чувством, но от избытка благоговения не решаясь докучать вопросами, я старался, то вслушиваясь издали, то усаживаясь поближе, усвоить из их бесед хоть что-нибудь и, таким образом, составить понятие о духовном устроении приходивших отцов.

Дело шло к ночи. В ожидании звуков била, созывающего к агрипнии, я закончил положенную раздачу кофе братии и гостям и присел у себя в кафецарии[69]69
  Помещение на архондарике [в гостинице] для приготовления кофе. – Изд.


[Закрыть], чтобы немного передохнуть до начала бдения по случаю Пятой недели Великого поста.

И вот, желая, как видно, дать мне представление о трапезе отцов-аскетов, а наипаче положить конец внутреннему моему ропоту, особенно усилившемуся из-за авронии[70]70
  Объяснение см. ниже, в основном тексте. – Ред.


[Закрыть],– ибо, во-первых, меня, как более юного, дважды в неделю посылали с другими сверстниками собирать это растение и, таким образом, лишали службы, а во-вторых, я не мог выносить горькую похлебку из него, – Всеблагой Бог устроил так, что в это самое время пришли и уселись на скамье снаружи два эримита. И первый вопрос у одного к другому был: «Как до сего дня проводили вы Святую Четыредесятницу?». «Молитвами вашими и по благодати Христовой благополучно, – отвечал тот. – По соседству с нами есть благочестивый духовник иеромонах Матфей, он служит для нас литургию, и по средам и субботам братия причащаются. С тем и послал меня старец, чтобы я взял просфор, немного свечей, вина и вернулся». «А как справляетесь с телесными нуждами?» – снова спросил первый. – «В нынешнем году милосердие Божие пощадило нас. Мы питались авронией и не заметили, как прошла Святая Четыредесятница. Каждый день отвариваем ее с малой толикой риса, а по субботам и воскресеньям – с елеем, так что мы избыточествуем пищей и имя Божие прославляется!». Услышав это, я оплакал себя и тотчас исцелился от роптания, ибо у нас в монастыре похлебка из авронии готовилась раз или два в седмицу, и вдобавок братская трапеза постоянно включала маслины и смоквы, эти же в своей бесплодной пустыне лишены были того и другого. Аврония представляет собой растение с мягкой верхушкой из разряда, как мне думается, карабкающихся влаголюбивых. Горькое на вкус, оно, по мнению ученых, обладает мочегонным и кровоочистительным действием. На Святой Горе аврония встречается во всех влажных местах, и стебли ее, выходящие из земли с начала по конец марта, считаются благословением Божиим для Великого поста. Тем, кто вкушает ее впервые и без елея, как положено в постные дни на Афоне, она и вправду кажется невыносимо горькой, но отцы издавна свыклись с ней, находя съедобной и полезной.

В каменистой пустыне Афона, простирающейся от «малого» скита Святой Анны до Виглы, водятся во множестве огромные улитки, пригодные в пищу. Здесь же мне довелось видеть отцов, никогда не позволявших себе вареной пищи и поддерживавших силы лишь сырыми плодами и паксимадами (сухарями). Был тогда у нас в обители прекрасный обычай: из хлеба, остающегося от трапезы отцов, делать сухари для раздачи приходящим пустынникам. А те, приходя за благословением и зная, что монастырь наш собирает в Моноксилите богатый урожай отборных смокв, приносили с собой улиток и выменивали их на плоды.

Теперь, быть может, и нет на Святой Горе отцов, которые могли бы уподобиться постом древним монахам Фиваиды и Палестины, проводившим по десять и более дней без пищи или довольствовавшимся кто тремя смоквами, кто пятью финиками в день. Но и сегодня найдутся здесь – как в скитах и пустынях, так и в святых обителях – воздержники, обходящиеся без пищи по три – пять дней либо вкушающие ее раз в день без елея, поскольку сухоядение для них – лучший обычай монаха. И таких отцов следует признать равночестными древним, приняв во внимание условия Афона, которые требуют большего расхода сил, чем жаркие и сухие страны (что подтвердят и коренные их обитатели, и переселенцы, долго там прожившие).

А с убылью святогорских монахов, с сокращением милостыни от святых монастырей, утративших, как мы сказали, свои метохи, и, наконец, с переменой в умонастроении христианского мира, который не идет на Афон, и тем паче к нищим пустынникам (если же и идет, то почти не подает им милостыню), эти последние, невзирая на телесную немощь и преклонный возраст, вынуждены тяжко трудиться для прокормления нищеты своей.

Лишь тот, кто знаком с труднопроходимыми тропами Афона, кто повидал скитян и пустынников, часами бредущих по ним с мешками в двадцать-тридцать ока на плечах, – тот оценит, быть может, труды и тяготы этих подвижников.

И да не подумает он, что отцы эти были еще в миру приучены к грубому ручному труду и тяжкому ремеслу носильщика. Далее мы представим читателю доныне здравствующих мужей, обладавших огромным богатством, отмеченных всевозможными почестями, блестяще образованных, воспитанных в роскоши, а порой и в царских чертогах, но все оставивших и возложивших на себя легкое бремя Господне, отвергшихся богатства житейского и навыкших, с Божией помощью, тесному подвижническому пути.

В скитах и пустыне, где не положено иметь вьючных животных, всякая работа выполняется насельниками как почетная и достойная похвалы, хотя для многих поначалу и непривычная. Одни рубят дрова, другие возделывают крошечный огород, третьи замешивают глину, стряпают, стирают – словом, делают все, что необходимо человеку в земной жизни.

Но сказано также: отвергнись себя (Мф. 16, 24). После утомительной для тела полунощницы естество физическое требует пищи и подкрепления, но устав иноческого жительства повелевает поститься до часа девятаго, то есть до трех часов пополудни. Природная часть ищет беседы, общения и рассеяния, трезвящийся же дух напоминает монаху о безмолвии и заповедях Внемли себе (Быт. 24, 6) и «Бегай [людей], и cпасешься»[71]71
  Изречение преподобного Арсения Великого. – Изд.


[Закрыть].

А затем вступают в дело монашеские обеты, безропотное послушание старцу, терпение прещений (хотя бы кто и без всякой вины был), отсечение своеволия и все прочее, чего требует добровольно избранный путь мученичества, то есть иноческого жития.

Посему братия, находящиеся в миру, но вожделеющие истинной жизни и делания по Богу, ревнующие о добродетели и чающие спасения души, почитайте нищих и смиренных монахов, избравших вольную бедность и уничижение, чтобы приобрести Христа. И не будьте, заклинаю вас, скоры на осуждение и на умозаключение о целом по некоей части его. Творящий бесчиние сам выставляет себя на обозрение, добродетель же в благообразии своем, напротив, смиренномудра и сокровенна. Не давайте веры всем обвинениям против монашествующих, но, как благоразумные и рассудительные, всегда памятуйте, что в любом звании людском встречаются негодные, что и среди апостолов нашелся предатель и что всецелое совершенство – лишь на небесах.

О прельщении от самомнения

Рассказывал нам блаженнейший старец Христодул из Катунакии, что в одной приморской каливе «малого» скита Святой Анны жил монах по имени Харалампий, подвизавшийся в уединении. Был он пригож лицом, высок и с бородой до пояса.

Сему-то монаху вселукавый изобретатель зла диавол исподволь внушил, что по духовным своим дарованиям, как и по телесному виду, достоин он патриаршества. И, когда увидел Харалампия ежедневно охорашивающимся, глядящимся в зеркало и ухаживающим за бородой, вообразил, что тот уже пленен гордостным помыслом. Отчего и явился ему во сне в образе священнослужителя со словами: «Прибудет на днях из Константинополя посольство архиереев, чтобы забрать тебя отсюда и возвести на Вселенский престол». Поверив сказанному, сей несчастный из самомнения, а также из страха, как бы предприятие это не расстроилось, не открылся никому и втайне начал готовиться к прибытию послов и скорому отъезду.

И вот однажды ночью пристает к утесу, на котором стояла его калива, изукрашенный корабль, а на нем – множество клириков со свещеносцами, хоругвеносцами и воинской стражей. При виде сего злополучный инок, собрав нехитрые свои пожитки, устремился навстречу гостям.

Но безмерно человеколюбие Божие и неодолима сила Честного Креста! Готовясь шагнуть на палубу, Харалампий осенил себя крестным знамением, и лукавое наваждение во мгновение ока исчезло, сам же несчастный очнулся у края утеса над бездной, кишащей акулами. Тогда осознал он сполна бесовское свое помрачение, вернулся в каливу и воздал хвалу всемилостивому Богу, а затем, отправившись к отцам-духовникам, поведал обо всем бывшем и неминуемом, казалось бы, духовно-телесном потоплении своем, от коего избавила его в последний миг благодать Божия.

Познаем отсюда, братья, сколь пагубно сатанинское самомнение и гордыня. Ибо брат сей, имея от Бога телесное благообразие и совершенство, вместо прославления Творца, заботы об украшении души своей и постоянного памятования слов Псалмопевца: Человек, яко трава дние его, яко цвет сельный, тако оцветет (Пс. 102, 15) и Яко земля еси, и в землю отыдеши (Быт. 3, 19), подобающего всем человекам, и в особенности монахам, тешил себя недолжными помыслами и фантазиями.

А вместе с тем подивимся, возлюбленные, и силе доброго обычая. Прародители и отцы наши имели боголюбивый навык: прежде всякого дела, будь то обычное рукомесло и даже выход за порог, осенять себя крестным знамением. Ибо, как поет святая наша Церковь, «Крест – хранитель всея Вселенныя, Крест – красота Церкве, Крест – царей держава, Крест – верных утверждение, Крест – Ангелов слава и демонов язва»[72]72
  Эксапостиларий праздника Воздвижения Честного Креста, а также канона Кресту в среду и пяток, который помещен в Часослове. [Греческий Часослов, или Орологион, в отличие от употребляемого в Русской Церкви, включает некоторые тексты Октоиха, к которым принадлежит последний из названных канонов.]


[Закрыть].

О старце Каллинике Исихасте

Тот же старец поведал нам и о наставнике своем отце Каллинике. Сей, будучи родом из Афин, явился сперва в святую обитель Иверскую, но, не удовлетворенный тамошним особножительным укладом, перешел в скит Святой Анны, а оттуда – в Катунакию, под начало искушенного в добродетели духовника отца Даниила, где и научился ремеслу резчика по дереву.

Большинство монахов, живших в конце прошлого века, предавалось молитве и трезвенному созерцанию. Старец же Даниил удерживал от сего тех, кто не упражнялся прежде в послушании и иных практических добродетелях, говоря, что трезвение – дар Божий и как всеблагой Бог вначале создал человека, а затем вдунул в него душу живую, так и монаху надлежит сперва очистить себя доброделанием и затем уже принять от Бога дар умной молитвы и трезвения, восходя, подобно древним отцам, от деяния к началам созерцания. Старец Каллиник не получил систематического образования, но, обладая безмерным прилежанием и стяжав чистейший ум, достиг того, что проникал в глубинный смысл Писания и наилучшим образом разрешал все cвязанные с ним вопросы.

Когда в 1913 году среди русских и румынских насельников Святой Горы возникла ересь «имябожия»[73]73
  Имябожие – развернувшееся на Афоне еретическое движение, начало которому положил в 1907 г. выходец из России схимонах Иларион. Приверженцы его утверждали, что «имя Божие есть сам Бог в существе Своем». Движение это нанесло тяжкий вред Святой Горе и было осуждено Священным Кинотом, Вселенским Патриархатом и Святейшим Синодом Русской Церкви. Эпицентром имябожия стал скит Серай [Свято-Андреевский скит], где дело дошло до прямых вспышек насилия. По прибытии русских солдат летом 1913 г. около тысячи имяславцев было принудительно отправлено в Россию. Вселенский Патриархат, со своей стороны, запретил им возвращаться на Афон, что положило конец смуте.


[Закрыть], он первый поспешил в Священный Кинот, чтобы обличить несостоятельность и неправославие этого учения, о котором метко сказал: «Отбросив голову, поклоняются скуфье!».

Старец Даниил Катунакийский

Своевременное вмешательство сего мужа и непоколебимая верность Православию членов Священного Кинота не дали вовлечь в конфликт остальных святогорцев, и прежде всего греков. Совместным решением Вселенского Патриархата и священноначалия Русской Церкви всех приверженцев этой безумной ереси вывезли с Афона специальным судном и поселили на Кавказе. Блаженный старец прожил около пятидесяти пяти лет в каливе Святого Герасима Нового, где и почил праведным сном в 1930 году семидесяти семи лет от роду. Им был пострижен в монахи выпускник Цюрихского университета Герасим Менайас из Кефаллинии.

Об отце Евстратии Долгобородом

Сей блаженный подвизался сперва в пещерной кафизме Живоначальной Троицы, что близ пристани Свято-Павловой обители, а после кончины своего старца пришел в одну из келлий Кавсокаливийского скита и испросил дозволения пребывать в тамошней общине. Хотя и достигший к тому времени тридцати лет, Евстратий, подобно младенцу, оставался совершенно безбородым и потому встретил отказ. Когда же, не отступая, продолжал просить, старец келлии умилосердился и молвил: «Если хочешь, брат, останься, и сотворим сегодня же всенощное моление Предстательнице и Покрову нашему, Госпоже Богородице. Если Всемилостивая пожелает, чтобы ты был в доме Ее, то Сама явит чудо, как Ей ведомо и угодно».

И к утру, когда совершили бдение, на лице Евстратия – о чудо! – показалась растительность, к великой радости и изумлению всех и его самого, без промедления принятого в синодию, ибо на то изъявили волю Сам Господь и Пречистая Его Матерь.

Но чудо на этом не кончилось. Отросшая со временем у Евстратия борода достигла щиколоток и стала простираться далее, так что многие приходили подивиться этому необычайному явлению.

В 1864 году, когда между монастырями Святой Горы возникли административные споры, для улаживания их явился в Карею турецкий губернатор Фессалоники Хусни-паша. Как человек просвещенный, он захотел посетить здание Протата и полюбоваться фресками знаменитого Панселина[74]74
  Панселин, Мануил (конец XIII – начало XIV вв.) – выдающийся представитель так называемой Македонской школы иконописи. Среди его работ наиболее известны фрески храма Протата в Карее.


[Закрыть]. Во время осмотра их важный гость в недоумении остановился перед изображениями преподобных Онуфрия Египетского и Петра Афонского, чьи бороды достигали земли, и заявил, что такое «невозможно физически». Находившиеся при губернаторе антипросопы[75]75
  Антипросопы – представители от каждого афонского монастыря, составляющие Священный Кинет. – Перев.


[Закрыть] Священного Кинота не только из благочестивой ревности (особенно чувствительной к несправедливым нареканиям), но и ради справедливости уверили его, что облик запечатленных здесь святых был именно таков, и хотя в природе это, по справедливому замечанию Его Превосходительства, пожалуй, невозможно, но среди православных иноков подобные вещи встречаются. И, когда тот снова усомнился, прибавили, что такой монах есть на Афоне и его, если угодно, можно увидеть. Хусни-паша живо согласился, и Кинот послал за братом Евстратием, которого привезли в Карею. Представ перед губернатором, тот попросил дать ему маленькую скамеечку. И когда, встав на нее, сделался выше ростом на пядь, то выпустил из-за пазухи бороду, ниспадшую до самого пола.

Ошеломленный вельможа обратился к честному собранию со словами: «Афендерсин, эфендилер!»

(«Прошу прощения, господа!»), затем вынул из кошелька три золотые лиры, которые и подарил брату Евстратию.

О духовнике Иларионе Ивирите

Согласно дошедшему до нас преданию, сей достопочтенный муж и великий ревнитель иноческого жительства, родом грузин, пришел на Афон совсем юным. Он подвизался сперва в грузинской келлии святого Иоанна Богослова при Иверской обители, но, не найдя там любезного ему безмолвия, получил от Дионисиата кафизму Святого Иакова Брата Божия в получасе ходьбы от него, на месте глухом и пустынном.

В этом исихастирии[76]76
  Исихастирий (букв.: место безмолвия) – собирательное обозначение отшельнических скитов и келий, иногда – целых монастырей. – Перев.


[Закрыть] блаженный Иларион, подвизаясь сверх человеческих сил, а относительно пропитания довольствуясь монастырской милостыней и чем придется, пребывал в полном уединении десять лет, после чего, с благословения обители, принял к себе послушника – знаменитого впоследствии духовника отца Савву. Когда старец вполне овладел греческим языком и был посвящен в иеромонаха, они с отцом Саввой, рукоположенным несколько позже, стали по очереди ежедневно совершать литургию, причем неслужащий в тот день исполнял обязанности чтеца и певца. В монастырь оба приходили лишь к агрипниям под великие праздники, и дожившие до наших дней отцы Дионисиата вспоминают седовласого духовника, неподвижно выстаивающего всю службу в герондиконе (старческой стасидии)[77]77
  Старческие стасидии (γεροντικά) – стасидии, размещенные в главных местах храма. Предназначены для игумена и некоторых должностных лиц из братии, а также для почетных гостей – монахов других обителей.


[Закрыть], не покидающего храм даже в промежутке, но ожидающего в притворе начала Божественной литургии.

Приснопамятный старец пришел в такую меру добродетели, что сподобился дара прозорливости, слава о которой достигла и России. Около 1859 года, накануне войны, позже получившей имя Крымской[78]78
  Ошибка или опечатка в оригинале. Крымская (или Восточная) война началась в 1853-м и закончилась в 1856 г. Поскольку упоминаемое далее пророчество о ее исходе исполнилось через три года после тайной миссии на Афон, то вместо 1859-го следует читать 1853 г. – Перев.


[Закрыть], посланы были на Афон особым судном то ли от самого царя, то ли от генерального его штаба доверенные люди, чтобы вопросить авву Илариона об исходе военных действий, в которых против России выступила, помимо Турции, без малого вся Европа. Поначалу он отказывался принять посланцев, но, когда судно простояло на рейде три дня, все же дал ответ.

Как показала история трех ближайших и последующих лет, пророчество старца сбылось вполне, ибо он предсказал, что в этой войне «Россия будет обессилена и под конец побеждена, но владений своих не лишится», что и произошло. А почивший старец Иаков рассказывал мне следующее: «В бытность мою послушником отправили меня на новое послушание при водяной лесопильне рядом с кафизмой Святого Иакова. По любви к отцам-кафизматам, их духовнику Илариону и иеромонаху Савве, я самовольно отлучился туда за благословением на монашество. Старец-духовник сидел снаружи у двери хижины. Стоило мне появиться, он тут же произнес: “Добро пожаловать, чадо Иоанне!”. Недоумевая, откуда он знает тогдашнее мое имя, я подумал, что ему рассказали обо мне приходившие отцы. Во время беседы старец, благословив меня терпеливо сносить все и быть послушным, наказал не печалиться из-за того, что днем раньше покинул монастырь родной мой брат Георгий, ибо он уже поступил в общежительный монастырь Ксенофонт, где ему будет хорошо (о чем я и сам через несколько дней узнал, получив известие от брата, которого именно в тот день приняли послушником). Потом отвел меня в малую церковку апостола Иакова и велел, сделав три поклона, приложиться к его иконе. Когда я поднялся, авва положил руку мне на плечо и сказал: “Люби и почитай соименного тебе апостола: он будет наилучшим твоим заступником!”. Я решил, что старец ошибся, но в ответ на свое возражение: “Я, отче, зовусь не Иаковом, а Иоанном” – услышал: “Будешь и Иаковом, а пока не сделаешься монахом, ты один знай про то, что говорил тебе сегодня какой-то глупый старик”. Сказанное исполнилось, но, когда я принял ангельский образ, дивного духовника уже не было в живых».

Монахи-пантелеимониты почитали его безмерно и часто приглашали к себе, как знающего русский язык, принимать исповедь. И вот, придя с этой целью в Русик Великим постом 1864 года, он, как указано в монашеском списке нашей обители, почил о Господе 14 февраля.

Предвидя час смерти, авва Иларион заповедал своему послушнику иеромонаху Савве, также находившемуся тогда в Русике, чтобы останки его погребли не здесь (ибо русские окружили бы их особым почитанием, а со временем признали бы, пожалуй, и святыми мощами), но перенесли на место покаяния – в иверскую келлию Иоанна Богослова, а кости по прошествии трех лет захоронили в усыпальнице Дионисиата[79]79
  По существующей на Афоне традиции останки умершего монаха спустя некоторое время (обьино через три года, когда тело истлевает) извлекаются из земли, после чего череп и кости полагаются в монастырской костнице. – Перев.


[Закрыть]. Что и исполнил названный муж с монахами Русика, во множестве сопровождавшими честное тело до места упокоения.

Как погребение, так и перенесение костей в наш монастырь совершил тот же иеромонах Савва. И после настоятельного ходатайства перед игуменом и отцами дозволено было ему, приняв как благословение главу блаженного старца, взять ее с собой в каливу Воскресения Господня, что в Катунакии, куда отец Савва перешел после смерти своего наставника. Всеблагой Бог, Который прославляет верно чтущих Его делом и словом во всем земном житии, благоволил, чтобы над этой каливой целых три года являлся каждую пятницу небесный свет. Свет сей видели честные отцы расположенного напротив скита Святой Анны, а благочестивые духовники объясняли его появление тем, что приснопамятный старец по пятницам держал совершенный пост, не вкушая и воды.