Текст книги "Православное пастырское служение"

Нечего и говорить, что недостатки этого «поновления» бросаются в глаза. Оно страдает: 1) чрезмерными длиннотами; 2) повторениями; 3) перечислением грехов, которые не следовало бы даже печатно распространять и тем самым может быть даже и ввести несведующих в соблазн; 4) явно католическим, киевомонгольским взглядом на священническую власть отпускать грехи. Но несмотря на все эти недостатки, которые могут быть легко исправлены рукою священника, знающего свою среду и степень ее духовной осведомленности, подобные «генеральные исповеди» вовсе не так плохи для подготовки к исповеди людей, от церкви далеких и мало знающих.

Последним, наконец, средством, могущим помочь и кающимся и духовнику, является чтение соответствующей духовной, преимущественно аскетической, литературы, как-то: «Добротолюбия», «Лествицы», аввы Дорофея, «Патериков» и др. памятников подвижнической письменности. Многое из нее может быть, конечно, рекомендовано только с особой осторожностью, так как является слишком твердой пищей для начинающих, для людей, давно от церкви отошедших или никогда церковной жизнью не живших. Поэтому пастырь должен быть весьма и весьма рассудительным, чтобы не оттолкнуть слабых еще людей от слишком суровых требований, заключающихся в упомянутых книгах. «Лествица» или «Добротолюбие», пригодные в монастырском обиходе, даются к чтению и то не всякому молодому монаху, т к. в них содержатся подчас слишком для молодого и неутвержденного человека строгие мысли и требования. Такой повышенный уровень требований может вселить в неутвержденном человеке чувство безнадежности, неумеренной суровости, беспощадности, немилосердия и т. д., что легко приводит к отказу от всякого интереса к подобного рода литературе.

Поэтому очень хорошо начать с произведений еп. Феофана Затворника (да и то не всех), с Тихона Задонского, с писем Амвросия Оптинского. Можно советовать знакомиться и с произведениями еп. Игнатия Брянчанинова, или с «Наставлениями священнику при совершении исповеди» архиепископа Платона Костромского, или с «Вопросами кающимся», экзарха Грузии Ионы. Эти книги в значительной степени полезны и для самого духовника, так как поучают его, на что должен он обращать особливое внимание, готовясь к совершению тайны исповеди. Единственным может быть недостатком всех этих духовных книг может быть признан их несколько устаревший язык, тот стиль духовной литературы, который отвращает от себя всякого человека с литературно развитым вкусом. Они составлены каким-то лже-русским языком, уснащенным устаревшей церковно-славянской слащавостью, которая от себя отталкивает людей современного общества. Это, разумеется, недостаток чисто внешний, который может быть преодолен и на который не следует обращать преувеличенного внимания. Внутренняя ценность этих произведений во много раз превосходит этот внешний и, конечно, второстепенный недостаток.

Из подобного рода книг обращаем, наконец, внимание на замечательную: «Исповедь» митр. Антония (Храповицкого), которая излагает этот вопрос в равно интересной степени для духовника, как и для кающегося. Она вводит в ряд вопросов аскетики и поясняет простым, литературным и очень живым языком то, что всякому православному человеку надлежит знать о подготовке к исповеди. Она была издана в Варшаве в 1928 г.

Глава V
Грехи против Бога и Церкви

Как ни схоластично деление грехов в руководствах по нравственному богословию на грехи против Бога, против ближних, против общества, против семьи и т. д. и, как мы видели, свв. отцы знают иное деление: на страсти или лукавые помыслы, все же, для большей систематичности в изложении и для более удобного перечисления грехов в руководстве для исповеди, приходится выделить в особую группу именно эти «грехи против Бога и Церкви».

Они весьма многочисленны, охватывая целую сеть тонких духовных состояний, от наиболее простых, до самых скрытых и на первый взгляд, казалось, невиных.

Вкратце можно свести все эти грехи к следующим: 1) безверие; 2) маловерие; 3) суеверие; 4) кощунство и божба; 5) немолитвенность, или более общие, – не церковность; 6) прелесть.

Безверие. Вряд ли до конца убежденный безбожник придет к священнику на исповедь; а если и придет, то может быть для того, чтобы посмеяться над таинством и поставить священника в ложное положение, надругаться над ним или вести с ним пустые словопрения. В последнем случае, по совету митр. Антония («Исповедь», стр. 22–23) его, при нежелании говорить серьезно, следует отослать прочь. Но если только пришедший обнаруживает маломальское желание найти в священнике поддержку в своем тяжелом нравственном переживании, священник должен с особою тщательностью, возможною терпимостью и всей силою своей сострадательной любви к грешному человеку, пойти ему навстречу и, в зависимости от обстоятельств, поговорить с ним или тут же у аналоя, или, если количество исповедающихся и недостаток времени этого не позволяют, назначить ему время для специальной беседы на дому.

Очень часто в таких случаях дело идет вовсе не об атеизме или богоборчестве, а некотором ослаблении некогда бывшей веры, о налетавших сомнениях, о колебаниях в религиозных убеждениях. Тут священник должен помнить, что сомнения сами по себе доказывают уже наличие некоторой, хотя бы минимальной веры. Если нет никакой веры, то не может быть и сомнений. Полезно бывает духовнику вспомнить и «спасительное неверие Фомы», так замечательно прославляемое церковью в своих песнопениях.

Выясняя генезис таких сомнений или «потери веры», о которых иногда несчастные говорят, надо постараться найти причину случившейся перемены. Может быть это последствие возраста, периода «бури и порывов», когда все вообще берется под сомнение и молодой ум восстает против всех авторитетов и традиций; может быть это влияние дурных разговоров с людьми, отошедшими от веры и старающимися и других от нее отвести; может быть здесь мы имеем дело с последствиями разных оккультных и теософских влияний; может, наконец, «потеря веры» произошла вместе с потерей невинности, с плотским падением. На этом последнем объяснении настаивает митр. Антоний («Исповедь»). Характерно, что и другой моралист, противоположного направления, Толстой, объяснял этим же религиозные сомнения. Средством помощи в этом грехе может быть, конечно, только основательная, длительная и терпеливая беседа, которая, по всей вероятности, не закончится у исповедного аналоя, а перенесется на квартиру священника, где у него будет больше времени поговорить с сомневающимися. Подобного рода беседы должны быть характера апологетического, но, разумеется, на принципах умной, научной, философски обоснованной апологетики, а не при помощи устаревших, оптимистических семинарских учебников, в которых сложнейшие философские построения пантеизма, деизма, материализма и прочее «разбиваются» на полутора страничках весьма жиденьких аргументов или ссылками на одни только жития святых и чудеса, бывшие у мощей угодников. Мощи, святые, угодники и т. п. не могут тут быть никаким аргументом для людей, у которых колеблется самая земля под ногами, и которые заблудились в разных построениях теоретиков и модерных философов. Нужна апологетика серьезная, нужно не бояться парадоксов, проблем, настоящей философии. Надо бесстрашно подходить к подобного рода вопросам, так как православию не страшно ничего. Но для этого надо быть прежде всего, пастырем умным, образованным, глубоко верующим, не боящимся никаких совопросничеств, а готовым самому закидать собеседника вопросами и поставить его в тупик. Очень важно рекомендовать тут соответствующую литуратуру, как напр.: «Смысл жизни» кн. Е. Трубецкого, книги Вл. Соловьева, С. Л. Франка, Н. О. Лосского, (не все, а некоторые, более апологетического, чем чисто философского характера) и мн. другое.

Маловерие. Грех гораздо менее острый, но более прилипчивый. Законченных атеистов и антитеистов не так уже много на свете. Если повнимательнее разобраться в душе так называемых безбожников, то нетрудно обнаружить, что это в сущности «в трех соснах заблудившиеся», что они вовсе и не атеисты, а «просто так», по какому-то недомыслию, по лени думать заучили такие-то общие фразы, поддались чьему-то влиянию, повторяют малопонятные выражения, чтобы свою «образованность показать».

Что же касается маловерия, то этим грешат очень многие и от этого греха отделаться гораздо труднее. Тут нужно и некоторое усилие воли, некоторая работа над собою. Если существует в сознании некоторых то, что называется атеизмом, то это так сказать «атеизм теоретический», т е. разумное отрицание бытия Божия. Но при маловерии легко обнаруживается «практический атеизм». Данное лицо не отрицает своим сознанием бытия Божия, но всем своим бытием и поведением оно противоречит имеющейся якобы у него вере. Он не только легко сомневается во всемогуществе Божием, в Его милосердии или в Промысле Его. Он поступками своими, укладом своей жизни противоречит тому, что он, якобы, устами проповедует. Его жизнь находится в противоречии с Евангелием. Он не хочет углубляться в истины веры. Он боится богословских рассуждений и его отталкивает догматическая жизнь Церкви, так как это может, якобы, поколебать то немногое, чем он обладает, поколебать его наивную веру в какой-то минимум религиозных истин, которым он ограничил свое плоское богословское мировоззрение. Такой человек хочет во что бы то ни стало примитивизировать христианство, застилизовать его под веру простецов, ссылаясь очень неудачно на пример простых рыбаков-апостолов, а забывая ученнейшего Павла, муч. Иустиана философа, Климента Александрийского, Оригена, св. Афанасия и великих Каппадокийцев, которые отстояли веру на соборах, углубили сокровища богословия и благочестия. Такой маловер хотел бы представить себе христианство, как чисто бытовую религию, как старообрядческое охранение древнего благочестия и т. п. Ему чужды проблемы современности. Он не отдает себе вовсе отчета в том, что история ушла вперед, что христианство подвергается обстрелу со стороны материализма, модернизма, лженауки, теософии, оккультных течений и пр. Его пугает все, что может как-либо нарушить его религиозную беспечность и слабенькое здание его малой веры. Такие страшные для него выражения, как «история религий», «критика библейского текста», «филологический анализ Евангелий», «религиозная философия» и пр. звучат нестерпимым кощунством. Он, как страус, старается спрятать свою голову под собственное крыло или уйти в пустыню своего интеллектуального невежества. Терпеливо, но, может быть, и с меньшей надеждой на успех, чем в первом случае, священнику придется много поработать над этими слабыми и трусливыми маловерами.

Особенно распространен и трудно искореним грех суеверия. Он так легко уживается наряду с, казалось бы, крепкой верой и церковностью, что на него и не обращают обыкновенно никакого внимания, считая все его проявления в порядке вещей. Его можно объяснить остатками распространенного у всех народов и далеко не изжитого двоеверия, т. е. наличия наряду с христианством, официально воспринятым, и обрывков языческих верований. Они легко облекаются в формы разных примет, верований в мифические существа (домовой, леший, русалки и пр.), в счастливые и несчастные дни и числа. Нередко найти человека образованного, даже надмевающегося своей цивилизованностью, может быть даже и в известной мере приверженного к Церкви, но никогда не решившегося бы поехать в путешествие или начать какое-либо дело в 13-ое число; или сесть за стол, где 13 приглашенных; или верящего в черную кошку, в перебежавшего дорогу зайца, в трубочиста, в неизбежность несчастья при встречах с похоронами или со священником и пр. Эти люди, зачастую протестующие против разных религиозных обрядовых подробностей и постоянно недовольные строгостью церковных предписаний, сами верят в гадания, любят прислушиваться к разным предсказаниям, верят в гороскопы, в собственные и в чужие сны. Весьма вероятно, что они когда-либо отдали дань, а может быть и теперь не совсем свободны от увлечения теософией, оккультизмом, спиритизмом и пр.

Говоря об этих последних, надо сказать, что редко какой грех оставляет столько неизгладимых следов на людях, как участие когда-либо в теософических движениях и занятие оккультизмом. И на лице остается какой-то тяжелый отпечаток, словно груз неисповеданного греха; и глаза приобретают какой-то нездоровый отблеск; а главное, на душе остается искривление на всю жизнь. Хлебнувшие зла оккультизма и теософии, или особливо модного штейнерианского антропософского яда почти всегда остаются с замутненным религиозным сознанием. Как потеря невинности, как излишество алкоголизма, эти учения извращают и портят человека. «Нет религии выше истины», а христианство является только какой-то одной из прочих истинных учений, равно как различные их теории о «карме», о переселении душ, о йогах и пр., отнимая чистоту церковной веры, навсегда делают человека рабом этих предрассудков. Редко кто из побывавших в цепях теософии и оккультизма навсегда и совсем от него освободился. Порча останется на всю жизнь. Эти люди будут и на исповедь ходить и, может быть, священнику даже не признаются в какой-либо приверженности к этим учениям, но рано или поздно последствия этих духовных искривлений и заболеваний скажутся и проявятся в душе такого несчастного.

Здесь тоже священнику нужно обладать большой начитанностью и образованностью, так как сами оккультисты и теософы в большинстве случаев чрезвычайно начитаны и вооружены разными сведениями. Бороться надо с ними средствами воистину научными, философскими аргументами, доводами психологии и психоанализа, а не легендами и не школьной апологетикой.

На все рассуждения о «судьбе», о том, что «так уж суждено», «таков мой рок» и пр. необходимо противопоставить здравые мысли о свободной воле, о нравственной ответственности, о значении личности в человеке. Помнить надо, что оккультизм и теософия, по удачному выражению Бердяева, никогда не способны открыть тайны бытия, а только пытаются разболтать некоторые секреты. Надо заставить человека призадуматься над своей свободой от детерминированности природных законов, от социальной условности, от рабства лже-авторитетам разных духовных вождей и пр.

Кощунство и божба нередко уживаются у людей, считающих себя верующими и православными. Сюда относятся прежде всего насмешки над малопонятными и потому кажущимися ненужными или отжившими обычаями церковными; пренебрежение к тому, что обыватель любит называть «обрядом»; кощунственные выражения о священном; рассказывание малопочтительных и зачастую совсем и не остроумных анекдотов о духовных лицах. Если же приходится присутствовать при подобных разговорах и из уст других слышать подобные непристойные слова, то у слабого человека не хватает достаточного мужества этому противостать и защитить церковную правду.

Сюда же отнесть надо и хулу на Бога и на святыню. Сюда же относится и ропот на Бога за Его, якобы, немилосердное отношение к человеку, за невинные, якобы, страдания, которые приходится переносить.

Особливо распространен скверный обычай божбы и поминовения всуе Божиего Имени. Это так незаметно просачивается в повседневную жизнь и становится такой неотъемлемой привычкой, что отделаться от нее труднее, чем от какого-либо крупного порока. У некоторых народов (сербы, например) злоупотребление. священным именем Божиим сплетается с самым отвратительным ругательством.

Древний иудей или вовсе не писал имени Божия в Священном Писании, оставляя только пустое место, или же ставил вместо Него два «йот» (вместо «Яхвэ»), но уж во всяком случае не позволял себе произносить имя Господа или хулить его. В обществе же у нас весьма распространена скверная привычка везде и всюду, кстати и не кстати произносить Божественное имя.

Во всяком случае, нет никакой физической необходимости, это не диктуется никакими потребностями телесными, воздерживаясь от подобного рода скверной привычки, человек нисколько не будет страдать. Поэтому освобождение себя от этого есть дело чисто волевое, на которое надо решиться и стараться быть упорным в исполнении раз на себя взятого обязательства. Подобно осуждению, этот грех является делом самой обычной распущенности. Таким образом, и духовнику здесь надо взывать не к научным авторитетам, не к апологетике, не к полемике с какими-либо философами, а просто влиять на психику и на волю кающегося. В этой области особенно может обнаружиться стойкость человека и его решимость действительно раскаяться, т. е. переменить свою греховную линию жизни.

Немолитвенность, как более частный случай нецерковности, встречается очень часто. Это в современном христианском обществе, лишенном рамок церковности и установившегося, традиционного, быта почти общераспространенный грех. Священник обязательно должен спрашивать, молится ли кающийся вообще и каковы плоды его молитвы; доставляет ли ему молитва духовное утешение или является тяжелой повинностью, от которой он старается всячески и под всеми предлогами уклониться; читает ли он молитвы по правильнику, т. е. молитвеннику, иными словами, есть ли у него установленное молитвенное правило и следовательно привычка молиться, или же он, как многие малоцерковные люди, предпочитает молитву «своими словами»; читает ли он ежедневно Евангелие; поминает ли он ежедневно имена своих близких за здравие и за упокой, а особливо молится ли он за «ненавидящих и обидящих», за тех, против кого у него есть какое-либо горькое чувство обиды и неприязни; ходит ли регулярно в церковь или же ограничивается одними только особенными днями праздничными, как-то Страстная седмица, Пасха, Рождество и день своего Ангела, или же он бывает в церкви «только в день своего полкового праздника», как это иногда приходится слышать; соблюдает ли он церковные посты и как проводит эти дни, в согласии ли с требованиями церковного устава, и многое другое. Иногда обнаруживается, что пришедший к исповеди совершенно лишен молитвенной привычки и не признает никакой дисциплины в этой области и живет вообще вне церкви. Современное состояние расцерковленности приучило очень многих к указанным ненормальным с точки зрения церковной дисциплины привычкам.

Приходится чаще всего слышать, что по молитвеннику они вообще не привыкли молиться, что о так называемом «вечернем и утреннем молитвенном правиле» они и понятия не имеют. Если таким людям показать и прочитать хотя бы некоторые вечерние и утренние молитвы, хотя бы «Боже вечный, Царю всякаго создания.» или «Вседержителю Слово Отчее.» или «Господи, Царю Небесный.» или же обе молитвы св. Иоанна Златоуста из того же вечернего правила, в которых даны прошения на каждый час дня, равно как и все утренние молитвы, то это будет в большинстве случаев просто откровением для таких людей, а в случае смиренного приятия ими совета священника обязательно эти молитвы читать ежедневно, это послужит им к великой пользе для души и возможно, что даже на следующей исповеди они с благодарностью признаются духовнику, как много им дает такое молитвенное правило. Приходилось слышать, что известная вечерняя (одна из последних молитв «Владыко Человеколюбие, неужели одр сей гроб мне будет.») впервые стала известной потому, что в романе «Война и мир» старая графиня Ростова читает перед сном эту молитву.

Точно также надо учить кающихся обязательно готовиться к достойному принятию Св. Тайн чтением положенного правила для подготовления к причастию. В этой связи обязательно надо настаивать на соблюдении так называемого говения, слушания соответствующих покаянных канонов и песнопений.

Молитва есть температура духовной жизни, показатель здорового или больного состояния духа кающегося. Надо стремиться не только отчитывать молитвы и отстаивать какие-либо службы в церкви; надо учить стяжать дар молитвы, привычку молиться, любить молиться, ждать молитвенного часа во дню. Надо учить любить музыку церковных песнопений, музыку славянского языка, красочность и образность литургических символов, красоту церковного благолепия и пр. Надо приучиться приобрести молитвенную стихию.

Это приводит к вопросу об упражнении в молитвенном делании. Искусство молиться в известной степени есть и искусство владеть своим вниманием, не рассеиваться по сторонам, не повторять слова молитвы одним только языком и губами, но и всем сердцем и всей мыслью участвовать в молитвенном делании. Тут важно поэтому так называемое в аскетике «умное делание» и «умное трезвение», т. е. приучение себя быть внимательным в молитве. Прекрасным средством для этого служит так называемая «Иисусова молитва» или равномерное, многократное и неторопливое повторение по четкам (или и без них) определенной молитвы «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Об этом молитвенном упражнении существует обширная аскетическая литература, собранная преимущественно в «Добротолюбии» и в других отеческих творениях. Более современное и литературное изложение этого учения дано в прекрасных «Откровенных рассказах странника своему духовному отцу», выдержавшему уже четыре издания.

Иисусова молитва тем особенно хороша и важна, что она не связана ни временем, ни местом. Ее можно читать и в поезде, и на работе, и в кухне, и идя по улице. Она в таких случаях особенно отвлекает наше внимание от предметов соблазнительных, пустых, раздражающих, а приучает в то же время сосредоточивать свой ум и сердце на сладчайшем Имени Божием. Правда, в таком упражнении «духовным деланием» без соответствующего руководства опытного духовника таится немалая опасность впасть в духовную прелесть, в лжемистические состояния, о чем сказано будет ниже подробнее.

Часто, затронув вопрос о молитве, духовник услышит, что данному лицу труднее молиться в церкви, чем дома; что церковные формы молитвы ему непривычны и чужды; что в храме все его отвлекает (входящие люди, рядом стоящие богомольцы, их наряды и пр.), а что дома ему лучше. Может быть до известной степени эти лица и правы, но это не должно служить оправданием их нецерковности. Надо учить их, что в церкви молитва соборна, молитва поддерживается молитвенным настроением других людей, священника и всей мистической атмосферой церкви; что вся обстановка храма во всяком случае должна быть более располагающей к молитве, чем обыденная инсценировка своей комнаты; что церковная молитва есть опыт вековой традиции и молитвенного опыта. Конечно, лучше хоть дома молиться, чем никак не исполнять молитвенного правила, но церковная молитва все же выше во всех отношениях, чем индивидуальная. О пустынническом умном делании, конечно, говорить не приходится, да это и не входит в обычные случаи исповеди. Грех нецерковности проявляется в разных формах, но чаще всего он облекается в нелитургичность, с ее более частной формой неевхаристичности, а кроме того, вообще в виде церковной недисциплинированности. Нелитургичность есть отсутствие всякого сознания жизни церковной, отсутствие любви к богослужению. Бедные современники наши, лишенные с детства какого бы то ни было церковного воспитания и традиционного быта, совершенно не представляют себе, что собственно есть богослужение. Для массы – это совершенно непонятная «церковно-славянщина», «какие-то обряды», «почему-то такие долгие службы», да и вообще всякий «помилос» (т. е. священное «Господи, помилуй», превращающееся в какой-то «помилос», как это заметил еще Толстой, или, что тоже подхватили наши предки в тогда еще греческом богослужении: «Кирие элейсон», превращается в их сознании в какое-то «куралейс», из чего образовалось «куралесить»; «ну, пошли теперь куралесить!»).

Священник сам во многом виноват. Плохое чтение, безвкусное, а подчас и кощунственное пение концертных номеров, неблагообразная служба, нелюбовь и неумение самого священника увлечься и увлечь богослужением, нежелание или неумение объяснить смысл песнопений, праздников, таинств, т е. раскрыть все содержание нашего литургического богослужения. Если пастырь будет в богослужении стараться быть не ремесленником, а художником, то он многих сможет вернуть к литургичности и церковности.

Более частный вид той же нецерковности есть потеря евхаристического чувства и прекращения евхаристической жизни. Причащаются многие раз в год, некоторые даже и этого не соблюдают, причащаются раз в несколько лет и в то же время считают себя очень верующими людьми. Некоторые аккуратно ходят в церковь и только присутствуют на литургии. Давно уже, во время свв. Василия Великого и Иоанна Златоуста, стала ослабевать евхаристическая дисциплина, о чем свидетельствуют их писания. Но до тех столпов, до которых дошли в наши дни, они, конечно, не могли и додуматься.

Большинство верующих совершенно забыли, что Церковь евхаристична, т. е. что нельзя себя представить в церкви и церковности без участия в евхаристической жизни. Непричащение есть выпадение из темпа церковной жизни. Причащаться надо как можно чаще, а всего правильнее постоянно. К литургии не ходят что-то слушать (красивое пение, громогласного диакона и солистов певчих); к литургии не ходят смотреть на пышный ритуал архиерейских и соборных служб. У литургии нельзя только просто присутствовать. Литургия совершается, чтобы верные, чтобы пришедшие на эту Тайную Вечерю участвовали в ней. «Пийте от нея вси…» слышат все верные, но это проходит мимо их слуха. «Со страхом Божиим, и верою, и любовью приступите» – слышат все, но часто священник так и уносит в алтарь Чашу, от которой никто так и не счел нужным, не захотел причаститься.

Священник должен прежде всего сам это осознать. Он должен затем звать всех к частому причащению, к возрождению евхаристической жизни и к пробуждению евхаристического сознания и чувства.

Грехи, наконец, против церковной дисциплины вообще чаще всего проявляются в несоблюдении постов. «Пост Господу Богу не нужен», – слышно часто из уст рационализирующего современника. «Постились в России только простые мужики, да купцы», – скажут помнящие еще старое время. Скажут, но этим подтвердят, что они совсем не знали старой жизни. Кроме освободивших себя от всякой церковной традиции интеллигентов, постились очень многие и в высшем обществе, и в среде мещан, и купцов, и в простом народе, и в крепкой среде старообрядцев.

К посту надо звать и к нему надо приучать, напоминая пример и Самого Господа, 40 дней постившегося и нам пример показавшего; напоминая и жизнь подвижников, которым пост помогал обуздывать свой характер и свои телесные похоти; напоминая и подтверждая это ссылками их песнопений Постной Триоди, что и как много дает пост. Церковь не приписывает постного меню; история поста очень поучительна и типики отедельных монастырей вносят много разнообразия: то, что считается постным в России, на Востоке считается скоромным, ибо там, когда кто-либо постится, то уже постится по уставу монастырскому, не вкушая ни оливкового масла, ни тем более рыбы. Важен не тот или иной постный стол, не то или иное меню, а принцип поста, самое воздержание. Надо с постом телесным учить и воздержание мыслей, слов, чувств и пр. Зовя к посту, опасно впасть и в грех постного чревоугодия и чрево-услаждения хоть и постными, но вкусными яствами.

Духовная прелесть существенно отличается от всех других видов греха против Бога и Церкви. Подобно тому, как в аскетике одни страсти исходят из зла и укореняются в нем, тогда как другие имеют своим обоснованием добро (гордость и самомнение при, якобы, побежденном каком-то грехе); точно также и все перечисленные виды греха имели своим источником недостаток того или иного духовного дара или состояния, как напр.: неверие, недостаток веры, неправая вера, немолитвенность, нецерковность и пр., тогда как существует еще и особое духовное состояние, источником коего является кажущийся избыток духовных дарований. Это так называемая «духовная прелесть» или «прельщение», – грех, особенно известный в аскетической литературе, в монашеской среде, у людей, склонных к повышенной духовной чувствительности.

Состоит он обыкновенно в том, что эти люди себя мнят уже достигшими каких-то особых плодов духовной жизни, доказательством чего для них являются разные сновидения, или видимые, таинственные голоса, раздающиеся в ночной тишине, зовы куда-то и пр. Эти люди часто бывают весьма одаренными мистически, но благодаря отсутствию богословско-церковного образования, отсутствию хорошего опытного духовника и благодаря легкой склонности окружающей среды слушать их россказни и поддаваться их влиянию они легко приобретают многочисленных сторонников, распространяют на них свое вредное настроение и легко создают сектантские течения. Начинается это с рассказов о снах, почти всегда невероятно сумбурных и обязательно с претензией на пророческие откровения. Также часто это переходит в следующую фазу, – видения наяву или какого-либо сияния, или же даже и различных небожителей: ангелов, св. Иоанна Крестителя, Богоматери или же и Самого Господа Спасителя. Все они сообщают такому визионеру самые невероятные откровения, к тому же зачастую совершенно бессмысленные. Это все может иметь место и при наличии самых хороших побуждений у таких несчастных, но при отсутствии надлежащего духовного руководства пастыря строгого, трезвого и вдумчивого. Неоднократно это приходилось замечать у людей, отдавшихся «умному деланию», творящих Иисусову молитву с увлечением, но без руководства. Вся аскетическая литература полна рассказов о лицах, впадавших в прелесть именно при практике умного трезвения. Характерно, что отдающиеся этому умному трезвению, именно и впадают легко в духовную нетрезвость.

Русскому народу в разных слоях его свойственно увлечение такого рода эффектами. Ни один народ не расплодил у себя такого количества самых разнообразных рационалистических, а наипаче мистических сект, как народ русский. Хлысты, скопцы, иоанниты в низших слоях общества; последователи баронессы Крюденер, Татариновой, Лабзина, Пашкова, а потом и разных других лже-мистиков, выдававших себя за визионеров, но зачастую бывших просто шарлатанами, – в обществе высшем.

Священнику придется немало иметь дело с такими болезненными явлениями. Экзальтированные люди, преимущественно среди дам и простых баб, будут докучать священнику рассказами о снах и видениях, и это должно, кроме прочего, послужить духовнику и испытанием его пастырского терпения. Надо всячески отучать от подобных склонностей; надо внушать не обращать внимания на сны; надо узнать, не творит ли Иисусову молитву такой человек и, в случае положительного ответа, проверить, не является ли это прельщение плодом безконтрольного увлечения «умным деланием»; опытные люди (митр. Антоний, «Исповедь», стр. 37) советует спрашивать, был ли явившийся святой с крестом и благословил ли крестом его, или нет; но что еще важнее, чтобы распознавать истинную мистическую одаренность, светлую и святую от ложной, посмотреть, не раздражается ли при своих повествованиях о снах и видениях такой визионер. «По учению отцов, – говорит митр. Антоний, – гнев или раздражение при рассказе и видениях есть признак духовной прелести видевшего и ложности самих видений». Здесь опасно, конечно, напугать человека и загасить в нем подлинный огонь духовной жизни. Поэтому надо священнику особливо быть осторожным: если он обнаружит в среде своих духовных детей людей с мистическими склонностями и настоящими духовными дарованиями, то надо не дать этим дарам заглохнуть, всячески в то же время наблюдая, как бы не впал этот человек в духовную прелесть. Как сказано выше, надо поощрять молитвенное внимание, учить Иисусовой молитве, распространять аскетические творения об этом, но при всем этом зорко следить за тем, чтобы увлекающиеся люди не впали в самоволие, не начали бы уклоняться от отеческих наставлений и не впадали бы тем самым в духовную погибель.