Текст книги "Неизбежность Пасхи. Великопостные письма"

Чаша доверия

Исповедь – церковное таинство. Привычное определение. Но звучит парадоксом: слово «таинство» говорит о глубоко личном характере происходящего, а прилагательное «церковный» указывает на то, что это дело касается общины.

Как только мы что-нибудь наделяем определением «церковный», тут же это что-нибудь перестает быть делом личным. Нельзя исповедоваться для себя, как нельзя причаститься для себя. Исповедь – личное дело каждого? Не совсем. Если речь идет о Церкви, то здесь вообще нет личных дел. Идя на исповедь, ты не отправляешься решать свои вопросы. Церкви принадлежит тот, кто участвует в Евхаристии. Церковь живет Евхаристией и живет в Евхаристии. Быть в Церкви – быть в Евхаристии. Можно стать специалистом в богословии, сделать карьеру церковного чиновника, овладеть нюансами церковной политики, но все же не быть в Церкви. Доступ в Церковь – через Чашу.

Однако мы знаем, что священник может не допустить человека к причастию, а значит, поставить его вне Церкви. Если ты вне Евхаристии, ты – вне Церкви, отлучен, выключен из ее жизни. Потому что Церковь – это не просто сообщество людей или организация, хотя и эти уровни бытия Церкви никто не оспаривает.

Церковь являет себя в Евхаристии, в единстве Тела и Крови. Буквально.

Тело и Кровь Христовы делают нас единокровными друг другу. Буквально.

Христиане – братья и сестры по крови. Буквально.

Христиане – братья и сестры друг другу не просто по убеждениям, а по той крови, что течет в наших жилах. Мы можем принадлежать разным расам: вы, например, китаец, я – негр, но причащение от Чаши Причастия делает нас подлинными братьями, несмотря на цвет кожи. Страшно? Воистину! Но это еще не всё.

Мы не только причащаемся Телу и Крови Христовой, позволяя Жизни Бога влиться в нашу жизнь, смешаться с ней, пронизывая все существо. На литургии святого Василия Великого священник молится: «Нас же всех, от единаго Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу, во единаго Духа Святаго причастие».

Это значит, что у Чаши Причастия мы причащаемся и жизни друг друга, и мне есть большое дело до того, чьей жизни я причащаюсь в Церкви. Наши жизни сообщаются, приобщаются друг другу. А вы готовы причаститься тому, кто вместе с вами подходит к Чаше?

– Что же, значит, его грехи перейдут на меня? Вот из-за чего я болею?

– Спокойно! Евхаристия – общение святых. Вы не знали, что вы святой? Святой. Так же как и я, как и каждый из наших братьев и сестер. Ничего не поделаешь. Вы святой, и с этим надо смириться. Никакие тяжкие грехи не в состоянии задушить искорку образа Божия в человеке, а значит, искорку святости. В Евхаристии, в общении святых, раскрываются самые потаенные и незамутненные уголки нашей души, оттого так легче дышится после литургии, и вы это знаете.

Как знаете и то, что в молитве перед причастием поминаются Тайная Вечеря и Иуда. Этот несчастный апостол предал не только своего Учителя. Он предал все братство учеников, изменил своему братству. Их было одиннадцать, и каждого он обманул, придя на Вечерю с дурными намерениями, от которых его не отвратила даже торжественность момента. Для Иуды это был простой ужин. Очень скромный и несытный. И он был чужим на этой Вечере. Тот, кто подходит к Чаше, цинично намереваясь продолжить жизнь нечистую и нечестную, – чужой, посторонний. Поэтому, отлучая от причастия «чужака», священник оказывает ему услугу: страшно и опасно идти путем Иуды.

В древности то, что мы сейчас назвали бы исповедью, проводили собрания священников во главе с епископами. Это было похоже на заседание суда. Однако судили не каждого причастника, а только тех, на кого падало подозрение в нечистой и нечестной жизни. Эти собрания проводились с целью призвать грешника к покаянию, а если он не хотел менять своей жизни, отлучить его от Чаши, потому что не может причащаться тот, кто, словно Иуда, не отказывается от своих дурных планов и намерений.

Но вот – некто Петр. В прошлом – рыбак, семейный человек. Он тоже был на Тайной Вечере и причастился от рук Спасителя. Петр пламенно обещал и клялся, что останется со своим Учителем до конца и ничто не устрашит его. И всего через несколько часов друг за другом случились странные события: Петр мужественно бросился защищать своего Наставника с мечом в руках, не испугавшись вооруженной стражи, а потом отрекся трижды, напуганный служанкой. Знал ли об этом Христос? Знал. И причастил Петра.

Не только Господь знает немощь нашу, но и наши братья и сестры знают это слишком хорошо. Все мы грешны, и все мы падаем, и мужества в нас не больше, чем у Петра. Но Господь верит в нас, сколько бы мы ни оступались. Поэтому к причастию допускают и тех, кто еще не совсем поборол свои страсти, но сражается за свою любовь, укрепляясь в этой борьбе Евхаристией. Потому что Евхаристия – это лекарство бессмертия, лучшее средство против греха и порочных привычек.

Мы живы доверием Бога и доверием братьев.

Чаша Причастия – это Чаша доверия.

Христианство без анафемы

Может ли считать себя православным человек, который не знает Символа веры?

Имеет ли право говорить о богословии тот, кому не известно значение терминов «Троица», «единосущный», «ипостась», «природа»?

Как может давать советы в духовной жизни человек, ни разу не читавший «Добротолюбие»?

Считается ли православным священник, не соблюдающий постов, не читающий молитвенного правила, не следующий пасхалии?

Допустимо ли считать экспертом в Священном Писании того, кто не знает точного количества книг Нового Завета?

Это очень простые вопросы. Скорее даже не вопросы, а эмоциональные восклицания, потому что сложно даже представить, что в природе есть такие православные миряне, не говоря уже о священниках.

Однако на эти вопросы утвердительный ответ возможен, потому что я знаю одного такого человека. Он православный. И священник. Зовут его апостол Павел.

Ему неведома была та красота, которая доступна каждому ученику воскресной школы. Он еще не знал тех слов, без которых трудно себе представить Православие: «монах», «Вселенский Собор», «Троица», «иконостас», «митрополит». Потому что не было еще в ту пору церковной юности ни монашества, ни символов веры, ни стройной иерархии, ни церковного календаря, ни устава богослужения, ни мощей и чтимых икон, ни епархиального устройства, ни пяти древних патриархатов, ни духовных академий, ни колоколен и церковных партитур, ни богослужебных облачений, ни латинского прозелитизма, ни православного фундаментализма, ни общецерковных постов и многого, многого другого – горького и прекрасного – не было.

Апостол Павел никогда не видел «Троицу» Рублева, не восхищался подвигами Антония Великого, не следил за диалектикой каппадокийцев, не сражался за Григория Паламу, не ездил на Афон, не зачитывался житием Сергия Радонежского, не молился перед иконой Серафима Саровского, не видел улыбку Амвросия Оптинского. Во времена апостола Павла не было даже Библии в том виде, как знаем ее мы, потому что канон Священного Писания оформился спустя триста лет со смерти апостола. Он даже Апокалипсиса не читал.

Не читал. Не видел. Не слышал. Не предполагал. И был православным.

Примите это как духовное упражнение – умозрительно помещать себя в перспективу другого церковного времени. Здорово отрезвляет. Без этого духовного упражнения очень трудно понять, что же мы празднуем в день Торжества Православия?

Этот праздник появился в IX веке. Он стал символом победы тех православных, которые боролись за правоту иконопочитания. Так получилось, что именно эти люди стали авторами и архитекторами Триоди Постной. Святые Феодор Студит, Феофан Начертанный, Иосиф Песнописец, инокиня Кассия не только обличали иконоборцев, но и пострадали за свои убеждения. Несли несправедливые наказания. Проливали кровь. И у них было полное право запечатлеть эту победу на страницах своей святой Триоди и в церковном календаре.

До IX века в этот день по одним уставам чтили память пророков, по другим читали Евангелие о самарянке, по третьим – о слепом. Но вот уже тысячу лет мы отмечаем Торжество Православия, и нам понятно, что праздновали авторы Триоди. Но что празднуем сегодня мы? Какой смысл мы вкладываем в этот праздник?

Если мы называем Торжеством Православия победу восточного христианства, то в чем же она состоит? Нас мало. Мы скорее маргиналы мира не только политического, но и религиозного. Крупные научно-богословские центры – по ту сторону православного мира, библейские исследовательские институты основаны и поддерживаются не православными, крупнейшие миссионерские проекты не имеют к нам никакого отношения; центры влияния, политического и финансового, – все не наше.

Поэтому имеет хождение версия о «малом стаде», задача которого хранить истину, причем только хранить, потому что добавить к тому, что сказали отцы, уже нечего. Все уже сказано. Все уже написано, и один старый архимандрит уверенно говорил мне, что надо бы запретить писать духовные книги и позволять печатать только репринтные издания, потому что лучше, чем отцы, не напишешь, и даже предполагать такую возможность – страшное кощунство.

Праздник Торжества Православия стал знаменем охранителей. Это идеология законченности Православия, его завершенности. На литургии в этот день читается отрывок из Послания к Евреям, финал которого в богослужебном Апостоле, по некой промыслительной иронии, отмечен фразой «конец всем святым и Православию».

Это один из моих самых любимых текстов Священного Писания. Обратил я на него внимание еще в юности, когда «болел» монашеской литературой. Дело в том, что мои любимые старцы Божии носили ми́лоти, плащи из овечьей шкуры. Поэтому я всегда волновался, слушая в первое воскресенье поста этот Апостол, где было чудесное слово «милоть». Говорилось здесь о святых, которые

верою побеждали царства,

творили правду,

получали обетования,

заграждали уста львов,

угашали силу огня,

избегали острия меча,

укреплялись от немощи,

были крепки на войне,

прогоняли полки чужих;

жены получали умерших своих воскресшими;

иные же замучены были, не приняв

освобождения, дабы получить лучшее

воскресение;

другие испытали поругания и побои, а также

узы и темницу;

были побиваемы камнями, перепиливаемы,

подвергались пытке;

умирали от меча;

скитались в милотях и козьих кожах, терпя

недостатки, скорби, озлобления;

те, которых весь мир не был достоин,

скитались по пустыням и горам, по пещерам

и ущельям земли

(Евр. 11: 33–38).

Против каждой фразы из этого перечня можно вписать имена святых, которых поминает апостол. Это собрание праведников апостол называет облаком свидетелей (Евр. 12: 1) – так их много и так поразительны их подвиги. Это настоящий гимн. Но – кому? Апостол Павел привел длинный перечень праведников Ветхого Завета, потому что других он не знал. Значит ли это, что здесь нет про моих славных египетских старцев, скитавшихся в милотях, как и пророк Илия?

Апостол Павел был пророком, и я верю, что гимн из Послания к Евреям – пророческий. Он и про иудейских пророков и мучеников, и про египетских монахов, и про печерских затворников, и про русских юродивых, и про новомучеников нашей земли. Но не только о них. Этот гимн о тех неведомых святых и мудрецах, которые придут после нас, когда, может быть, умрет последний носитель русской речи и в неизвестной нам сейчас стране, среди не родившегося еще народа проснется неведомая юная империя, которая будет знать взлеты и падения, войны, расцвет искусства и научные прорывы и много другого, чему нет пока даже названия. И эта империя состарится, и рядом с ней созреют другие, молодые. Но сколько бы их ни было, всегда останется Церковь, которая будет плодоносить святыми и богословами. И появятся еще неслыханные мучители, и восстанут коварнейшие ереси, способные так подстегнуть богословскую мысль, что новые поколения христиан, может быть, через две-три тысячи лет после нас поймут о Православии что-то такое чудесное и составят такие прекрасные службы, богослужебные чины и молитвы, что и нам это будет в радость.

Правда в том, что Православие не может быть завершено, не может быть загнано в жесткие рамки законченной системы. Православие не может завершиться, превратиться в законченный, а значит, закрытый проект. Православие – это жизнь Духа Святого в Церкви. Жизнь, которая делает Церковь всегда растущей, всегда новой и неожиданной.

Церковь – это не зал ожидания, может быть и очень стройный и величественный, но скучный и тоскливый. От того, как мы понимаем праздник Торжества Православия, зависит перспектива нашей церковной жизни. Что мы предпочтем: атмосферу камеры хранения или свежий и опасный воздух целины, а значит, готовность на труд, интерес к новому, творческое бесстрашие?

Православие – риск творчества и смирение перед поколениями предков и потомков, потому что Церковь – это не только наша радость, но и радость тех, кто родится после нас, и у нас нет права запрещать им церковное творчество. Труд каждого поколения христиан не только сохранить, но и творчески понять и творчески приумножить полученное от отцов. Православие – это не только о наших святых предках, но и о нас и о тех, кто «войдет в наш труд».

Настоящее Торжество Православия – это то, что однажды все мы – многочисленные поколения христиан всех времен, народов и языков – отслужим в обновленном мире, в сиянии нетленного света Пасхи. Торжество Православия – единственный день в Великом посту, когда священники служат в золотых облачениях. Золото – это не цвет, это отсутствие цвета или то, что выше цвета. В сиянии золотого Грядущего Града совершим мы нашу Пасху, и радости этой никто не отнимет от нас.

Вторая седмица

Хроническая аскеза. Острая форма

Если вы пережили первую седмицу поста без потерь, могу вас поздравить. Это была непростая неделя. Во-первых, Покаянный канон – серьезнейший текст, требующий особого внимания и просто сил. Во-вторых, все готовились к Причастию, и многие причастились, подготовившись к Исповеди, прочитав положенные молитвенные правила, выстояв длинные и многолюдные службы. Это большой труд, и я не постесняюсь сказать: вы – молодцы! Вы – труженики! Вы сделали хорошее дело!

Не смущайтесь похвалой. Мы ведь с вами знаем, что гордость – это грех, а значит, и нос задирать не будем. Однако и не станем отрицать того, что поститься – дело трудное, если не сказать изнурительное. Окончание первой седмицы обычно «выбрасывает» из поста большую часть верующих. Скажут:

– А как иначе? Самое важное уже совершилось: первую седмицу провели как положено, выпостились, вымолились. Отговели. Имеем законное право «выдохнуть». Ведь что там впереди? Постное однообразие. Да, будут родительские субботы, Крестопоклонная очень важна, обязательно придем на Мариино стояние на пятой неделе и Субботу Акафиста – вот и все. До Вербного воскресенья ничего значительного.

Все верно. Ничего значительного. Почему? Архитектура поста дает нам подсказку: теперь внимание должно быть переключено вовнутрь. Наступает, может быть, самое интересное и увлекательное время поста – время духовных упражнений. Мы уже вошли в строй этих упражнений, но они не завершаются с окончанием первой недели. Сейчас, когда все «выдохнули», можно вплотную подступить к кропотливой и долгосрочной работе.

Духовными упражнениями называются систематические усилия по воспитанию себя как духовного существа. Примем пока такое определение. Апостол Павел четко различал три состояния: человек бывает духовным, душевным и плотским. Интуитивно мы понимаем, о чем говорит апостол, но, чтобы разобраться в этом как следует, потребуются время и силы. А перед нами стоит не просто задача разобраться, но и самим вырастить из себя духовного человека, как бы вызывающе это ни звучало.

В церковном словаре есть некрасивое слово «аскеза», которое несведущие товарищи принимают за название болезни. Некоторые даже думают, что это что-то кожное. Аскеза – не болезнь, а лечение. Слово греческое. Заимствовано из лексикона спортсменов. Глагол «аскео» имеет значение «упражняться в чем-либо». Например, атлет упражняется в беге. Он упражняет тело. Путем долгих и проверенных упражнений подчиняет тело себе, заставляет его быть покорным и закрепляет эту покорность выработкой долгосрочного навыка.

Христианин – духовный атлет. Его цель – обожение, охристовление. Надо сделаться подобным Христу. Достичь этого можно только активными усилиями. Нельзя просто сидеть и ждать, что божественные энергии, накапливаясь во мне благодаря длинным службам, акафистам и маслу с соборования, сделают свое светлое дело, и я наконец просвещусь.

Аскеза – активное усилие. Аскеза – борьба. А раз борьба, значит, есть сопротивление, и сопротивление нешуточное, крайне опасное. Конечно, мы не старцы, и это утешает – по крайней мере, никто от нас не ждет схватки с демонами лицом к лицу. Нам бы справиться с собственной испорченностью. И вот тут кое-что мы можем сделать.

Мы живем в хорошее время. У нас есть доступ к аскетической литературе на любом языке. Это очень много – способность читать Писание и творения святых отцов. Роскошь неслыханная для наших предков, большинство из которых были неграмотны. Преимущество этого времени еще и в том, что христианство все-таки сильно изменило наш мир: нравы стали мягче, жить стало безопаснее – например, для женщин и детей. В школах нет телесных наказаний, женщины могут не только получать образование и работать, но и просто безопасно ходить по улице без охраны мужчины. Да, эти достижения весьма относительны. Но это тоже наше преимущество, потому что женщине уже не надо тратить огромные силы, доказывая, что она тоже человек.

Однако самое большое достижение последних лет – это открытие мирян. Оказывается, миряне тоже люди, им так же доступно спасение, как и монахам. Они тоже могут заниматься богословием, спорить, создавать песнопения, сочинять духовную музыку, писать прекрасные иконы, и все это не будет менее добротным только оттого, что работал над этим не монах.

Скажу очень дерзновенную вещь: сегодня мы знаем об аскезе больше древних отцов. Потому что на нашей стороне не только богословие и патрология, но и естествознание, психология и медицина. Это ни в коем случае не делает нас более духовными, но снимает массу надуманных проблем, над которыми уже не стоит биться, это сделали ученые. Мы знаем, как на человеке сказываются проблемы со щитовидной железой, что с нами делает сахарный диабет, как работает в психологии и педагогике механизм подкрепления, и много других вещей из сферы физиологии и психологии, известных даже школьнику. И это здорово. Ведь теперь некоторые пугающие вещи можно предупредить йодированной солью или правильным отдыхом, а отчитку и крестные ходы оставить для других случаев. И не надо паниковать: не только исследователи святоотеческих текстов, но и вдумчивые читатели хорошо знают, что наши святые старцы не стеснялись использовать в своих духовных упражнениях достижения в том числе и языческой медицины, и психологии.

Время хорошее. Оно требует следующего шага: создания корпуса мирянской аскезы или духовных упражнений для мирян. На протяжении многих столетий в Церкви доминировала монашеская культура – от богословия и искусства до литургического строя и аскетических опытов. Такое было время. Не надо думать, что монахи коварно узурпировали все сферы церковной жизни. Это не так. Современное христианское общество буквально выращено монахами, воспитано в монастыре. Университеты, библиотеки, больницы, галереи, миссии, благотворительные учреждения и школы – все это было служением монахов, когда нести эти труды было некому. Сейчас монахи освободились от своего долга и могут заняться тем, ради чего ушли в монастыри. Слово за грамотными и активными мирянами. Ребята, вам строить и воцерковлять этот мир в ближайшие столетия. Время подготовить себя к этой работе духовными упражнениями.

Жало в плоть

Сначала Марк Твен лечил бессонницу шампанским. Был разработан сложнейший ритуал укладывания в постель с постепенным поглощением благородного напитка.

Не помогло.

Выяснилось, что светлое бостонское пиво способно творить чудеса. Были закуплены ящики целебного напитка. Друзья и родственники участвовали в лечении бутылками и советами. Четыре бутылки способны усыпить хоть недреманного Бальзака.

Не сработало.

Путем проб и ошибок были обнаружены скрытые свойства шотландского виски. Марк Твен взбодрился и мужественно взялся за лечение. Лекарство всегда было под рукой. Темные бутылки отражали мудрые глаза писателя.

Не справились.

Замечено: если засыпать на полу в ванной, дремота берет с такой силой, что уж потом точно схватит сон. Оккупирована ванная. Розданы инструкции. Два дня тщательной подготовки. Барабанная дробь в ушах. В груди закипают надежды.

Не спит. Ворочается. Лохматит голову. Терзает усы. Все напрасно.

Однажды улегся в десять вечера просто так, задумавшись. Заснул. И проспал всю ночь без пробуждений и беспокойных снов.

Так Марк Твен поборол бессонницу.

Мне хорошо знакома эта болезнь. Видимо, тут что-то генетическое. Но как бы там ни было, великого американского писателя я вспомнил, чтобы прояснить один закон духовных упражнений. Я не ошибся: речь именно о духовных упражнениях.

Этот термин вы нечасто встретите в православной литературе. У нас все больше говорят о духовной жизни, причем специфически монашеским языком. То, о чем я здесь пишу, ни в коем случае не является заменой православной аскетике. Надо быть духоносным старцем, чтобы дерзать на такие вещи. Мы люди простые. Живем в городах, в суете и шуме, и, скорее всего, до высот духа нам не добраться. Мы и не претендуем. Но у нас, городских и шумных, тоже есть свои духовные проблемы. Наверное, они слишком мелкие и незначительные, но нам надо как-то их решать. Вот об этом наши духовные упражнения – о простом и незначительном, но весьма болезненном опыте живого человека.

Марк Твен боролся с бессонницей и поборол ее. Получается не у всех. Он боролся не со страстьми, а с нервным расстройством, но его опыт проясняет одну важную истину, без которой и нам, духовным и намоленным, не обойтись. Друзья Марка Твена отмечали необыкновенное, даже вызывающее благодушие, с которым отец Тома Сойера относился к трудностям. Всякая проблема порождала у Твена не уныние и разочарование, а спортивный азарт. Сражение развлекало его, а неудачи в борьбе порождали еще больший азарт и благодушие.

Благодаря апостолу Павлу в наш аскетический лексикон вошло понятие «жало в плоть» или, для более продвинутых православных, «пакостник плоти». В известном отрывке из Второго послания к Коринфянам читаем о личной проблеме апостола, которая доставляла ему невероятные мучения:

И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей; ибо сила Моя совершается в немощи». И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова. Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12: 7–10).

Мы не знаем, о какой немощи здесь говорит апостол. Существует целый букет версий по этому поводу: от близорукости, которой страдал Павел, до каких-то теорий романтического и романического характера. Надеюсь, мы никогда об этом ничего не узнаем. Надо уважать тайны личной жизни, даже если это личная жизнь святого. Однако то, что апостол не называет свою немощь прямо, говорит нам о том, что законы противостояния немощи универсальны. Потому я и позволил себе начать этот разговор с неправославного Марка Твена: законы духовной жизни одинаковы, потому что все мы – дети Адама.

Важно заметить вот что: апостол видит в своей безымянной немощи средство смирения – эта немощь попущена Богом, чтобы Павел не превозносился. Для нас это важно. «Пакостник плоти» есть у каждого, у каждого он свой – не стану перечислять версии, разумный поймет. Однако эту немощь не следует провоцировать якобы для того, чтобы побороть гордыню. Случаются и такие товарищи, которые оправдывают, например, свой запой борьбой с гордостью, но это уже клиника.

Вторая подсказка от апостола: противодействие немощи, сопротивление этому «пакостнику плоти» сопровождается благодушием – вот правильная реакция на проблему. Благодушное, веселое сопротивление делает нас сильнее. Мы все – живые люди, носим плоть, которая хранит не только предрасположенности, «подаренные» предками, но и те болезни, страсти и привычки, которые мы беспечно подхватили в течение своей жизни. Грех – это болезнь, и реагировать на греховные импульсы следует с медицинским и спортивным интересом.

Каждый греховный поступок как бы пробивает свое русло в нашем поведении, и потом, когда обстоятельства складываются подобным образом, наша стратегия действия «разряжается» именно в это русло. Так складывается порочная привычка, замыкается порочный круг, из которого выбраться архисложно. Чем чаще мы пользуемся этим руслом, тем быстрее, бессознательнее срабатывает механизм привычки, тем чаще происходит то, что в аскетическом словаре называется падением.

Обычная реакция на эти падения – приступ уныния и отчаяния, которые провоцируют еще больший урон. Как говорят белорусы: «Згарэу сарай – гары и хата» (сгорел сарай – гори и дом). Поэтому первое, на что нам следует обратить внимание, – воспитание реакции на свое падение. Марк Твен здесь неожиданно согласен с апостолом Павлом: к своей проблеме следует относиться с благодушием и спортивным азартом.

Борьба делает нас сильнее. Чем сложнее проблема, чем серьезнее противник, тем больше пользы мы можем извлечь из сопротивления этому врагу. Если «русло» поступка проложено, скорее всего, оно у вас останется на всю жизнь: бывших наркоманов не бывает, как не бывает бывших алкоголиков, блудников, сребролюбцев и прочая, прочая, прочая. Однако это не повод для уныния. Если «руслом» не пользоваться, оно постепенно зарастет.

Если, несмотря на весь ужас очередного падения, вы найдете в себе силы благодушествовать, разбудите в себе здоровый молодецкий азарт, то сможете провести эффективную работу над ошибками, заметить обычную тактику вашего противника, то место, на котором он вас поймал, заманил, где очаровал и лишил способности сопротивляться. Во всем этом есть закономерности, и враг наш разнообразием подходов не отличается, не очень-то хорошо у него с фантазией.

Борьба – это труд, постоянный, ежедневный, кропотливый. Удач здесь крайне мало, но они случаются. Как говорили старые монахи: «Плохое входит пудами, а выходит золотниками». Золотник – это древняя мера веса, которая применялась только к незначительным величинам. Сейчас бы мы сказали «капелька», «крошечка», «самая малость» или, как говорила моя бабушка, «граммулька». Если ненавистное зло будет убывать хотя бы по одной незаметной капельке, эта борьба стоит того.

По крайней мере, будет весело.