Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Ариана Франклин
О чем рассказали мертвые

От автора

Создать увлекательный роман о XII веке и не допустить ни одного анахронизма – дело почти немыслимое. Дабы не путать читателя, я использую современные наименования и титулы. К примеру, Кембридж вплоть до четырнадцатого столетия, даже после основания знаменитого университета, назывался Грантбриджем. А «докторами» в описываемое время именовали исключительно преподавателей логики, а не медиков.

Однако описанная во второй главе операция отнюдь не анахронизм. Любой мужчина вспотеет от ужаса при мысли о тростнике, который использовали в качестве катетера для освобождения мочевого пузыря. Некогда же это было единственным спасением, если увеличенная простата передавливала мочеиспускательный канал. Известный профессор-уролог заверил меня, что эту процедуру проделывали с незапамятных времен – соответствующие рисунки найдены на древнеегипетских фресках.

Насколько я знаю, ни один манускрипт того времени не описывает опиум как обезболивающее средство. Церковь весьма решительно отвергала любое смягчение страданий, ибо они посланы Богом. Однако в Англии, особенно в Болотном краю, опиум производили еще на заре истории – и нетрудно предположить, что какие-то менее набожные и добросердечные лекари тайком использовали его для уменьшения боли. Точно известно, что корабельные медики применяли опиум не раздумывая.

На моей совести перемещение места действия в Кембридж и количество убитых детей. Однако почти всеми деталями истории, связанной с убийством Петра Трампингтонского, я обязана рассказам хронистов о таинственной гибели в 1144 году восьмилетнего Уильяма Норвичского, за которой последовало обвинение английских евреев в совершении ритуального убийства.

Нет никаких сведений о том, побывал ли меч королевского первенца в Святой земле, но достоверно известно, что после безвременной кончины следующего сына Генриха Второго – тоже Генриха, прозванного Молодой Король, – его меч пропутешествовал в Иерусалим на спине королевского конюшего Уильяма. Мальчик, таким образом, стал крестоносцем посмертно.

Право иметь свои кладбища повсеместно было пожаловано английским евреям действительно именно при Генрихе Втором, а именно в 1177 году.

Есть ли подземные шахты в холме Вандлбери – не знаю, не имела возможности проверить. Впрочем, это не слишком большая натяжка: в каменном веке в тех краях было вырыто много шахт в поисках кремня для ножей и топоров. Древние штольни находят по сей день, однако редко и случайно.

Ради занимательности я перекинула из-под Норфолка в графство Кембриджшир знаменитые тредфордские катакомбы – сеть из более чем четырехсот подземных туннелей. Эта древняя каменоломня была обнаружена только в XIX веке – благодаря многочисленным проседаниям почвы, которые поначалу объясняли древними захоронениями. Сейчас тредфордские катакомбы открыты для всех желающих. В один из туннелей ведет вертикальная шахта с тридцатифутовой веревочной лестницей.

Ну и последнее: епископатов в XII веке было меньше, чем теперь, зато они были огромны. Поэтому Кембридж, к примеру, был подчинен одно время епископу Дорчестерскому. А святой Альбан – чистейшая выдумка.

Пролог

Ну вот и они. Стоя у подножия холма, мы слышали позвякивание сбруи и видели, как в ясное весеннее небо поднимались клубы пыли.

Пилигримы возвращались из паломничества в Кентербери. Шляпы и плащи украшали образки с ликами преподобного мученика, святого Фомы. Должно быть, кентерберийские монахи на них неплохо заработали.

Кавалькада ярко выделялась в потоке крестьянских телег, запряженных измученными быками. Паломники были упитанны и шумно вели себя – сразу заметно действие благодати, обретенной ими в результате посещения святого места.

Но один из этой компании – убийца детей. А милосердие Господа на детоубийц не распространяется.

Во главе процессии на большой чалой кобыле ехала крупная женщина. К ее мантилье был пришпилен серебряный образок. Мы знали, что это настоятельница женского монастыря Святой Радегунды, расположенного в Кембридже. Она громко о чем-то говорила. Матушку сопровождала молчаливая монахиня на верховой лошади, которая смогла позволить себе только оловянное изображение Фомы Бекета.

Между ними на послушном боевом коне скакал рослый рыцарь. На надетом поверх кольчуги плаще был изображен крест – знак того, что воин побывал в Святой земле. Рыцарь тоже прикупил себе образок и в настоящий момент комментировал словоизлияния приорессы. Та его не слышала, но у молодой монахини замечания рыцаря вызвали нервную улыбку.

За этой группой катилась запряженная мулами телега, на которой покоился единственный предмет прямоугольной формы. Видимо, именно его охраняли рыцарь-крестоносец и некий сквайр. Предмет был спрятан под покровом с геральдическими изображениями, однако от тряски ткань сползла, и мы увидели окованный чеканным золотом угол – то ли большая рака, то ли маленький гроб. Сквайр наклонился и поправил материю – так, чтобы ящик был закрыт полностью.

А вот и королевский чиновник. Достаточно общительный мужчина, правда, излишне полный для своих лет. Одет как обычный горожанин, но сразу понятно, кто он такой. Во-первых, при нем слуга, на камзоле которого вышиты анжуйские леопарды. Во-вторых, из переполненной седельной сумки выглядывали счеты и набитый монетами кошелек.

Чиновник со слугой ехали в некотором отдалении от кавалькады. Сборщиков податей мало кто жаловал.

Далее следовал знакомый нам приор в фиолетовой сутане, какую носят последователи святого Августина.

Жоффре служил настоятелем монастыря августинцев в Барнуэлле; его обитель располагалась на высоком берегу реки Кем как раз напротив женского монастыря Святой Радегунды и словно возносилась над последним. Приора сопровождали три монаха, рыцарь-крестоносец и сквайр.

Смотрите-ка, да ведь настоятель болен! Ему следовало бы возглавить процессию, но с его обширным чревом что-то не в порядке. Жоффре стонал и отмахивался от клирика с тонзурой, который пытался привлечь его внимание. Бедный аббат – здесь ему никто не поможет, поблизости не было даже постоялого двора. Придется мучиться до лазарета в своем аббатстве.

Краснолицый горожанин и его жена суетились возле приора и давали советы монахам. За ними ехал верхом менестрель, певший под лютню какую-то песню. Далее появился охотник с дротиками в сопровождении собак. Показались навьюченные мулы и толпа слуг – обычный сброд.

А в самом конце процессии – достойное дополнение пестрой компании. Крытая повозка, разрисованная кабалистическими знаками. На передке – двое мужчин, большой и маленький. Оба смуглые. У того, что покрупнее, на голове мавританский тюрбан. Похоже, шарлатаны-знахари.

А на задке повозки, болтая босыми ногами, сидела женщина. Она с интересом смотрела вокруг. Ее взгляд перебегал с дерева на клочок травы и словно вопрошал: «Как тебя зовут? На что ты годишься? А если бесполезен, то почему?» Такие вопросы задает председатель суда.

На широком пространстве, разделявшем нас и этих людей (в 1171 году вдоль Великой Северной дороги не осталось ни одного дерева, растущего ближе, чем на расстоянии выстрела из лука – их вырубили, чтобы под ними не могли спрягаться разбойники), стояла маленькая придорожная часовня – скромный деревянный приют Богоматери.

Некоторые всадники собирались проехать мимо, ограничившись поклоном в знак почтения к Деве Марии, но настоятельница подозвала конюха, чтобы тот помог ей спешиться. Тяжело ступая по траве, приоресса приблизилась к часовне, опустилась на колени и начала молиться. Громко. Мало-помалу к ней присоединились остальные паломники. Некоторые делали это нехотя. Приор Жоффре слез с коня со стоном, мученически закатив глаза.

Даже трое из повозки слезли и преклонили колени, хотя, кажется, тот мужчина, что посмуглее, обратился с молитвой в сторону востока. Господь слышит всех, сарацинам и прочим неверным по милости Генриха Второго разрешено открыто исповедовать свою религию.

Губы шептали молитву Богоматери, а руки клали крестное знамение. Господь, конечно, страдал на распятии, но не позволял грешным людям осенять себя крестом без серьезных последствий.

Кавалькада продолжила путь и свернула к Кембриджу. Постепенно болтовня паломников стихла вдали, и мы, оставшись на дороге, слышали только громыхание груженных зерном телег и щебет птиц.

Клубок уже в наших руках, и скоро ниточка приведет к убийце детей. Но чтобы его размотать, нам придется вернуться на двенадцать месяцев назад…

Глава 1

Англия, 1170 год

…1170 год. Год воплей и стенаний. Кентерберийские монахи оцепенели от ужаса, когда рыцари Генриха Второго разбрызгали мозги архиепископа по его же кафедре.

Папа грозил покарать короля. Английская церковь торжествовала: теперь Плантагенет был у нее в руках.

И далеко в Кембридже плакал ребенок. Слабый, почти неслышный крик прозвучал в унисон с остальными.

Поначалу в детском плаче присутствовала надежда. То был сигнал, означавший: «Придите, помогите – я боюсь!» До тех пор взрослые оберегали ребенка от опасности, от пчел, кипящих горшков и огня в кузнечном горне. Они должны были оказаться рядом, как всегда.

Олени, которые паслись на залитой лунным светом лужайке, услышав детский крик, подняли головы и посмотрели по сторонам. Их детеныши щипали рядом травку, и олени снова занялись своим делом. Лисица замерла на месте, подняв одну лапу и стараясь понять, не угрожает ли ей опасность.

Горлышко, издавшее крик, было слишком слабым, а место – слишком удаленным, чтобы кто-то поспешил на помощь. Надежду сменило отчаяние, и крик превратился в поскуливание, похожее на негромкий свист, которым охотник подзывает собак.

Олени сорвались с места и поскакали меж деревьев, виляя во тьме белыми хвостиками – словно кто-то бросил в ночной лес пригоршню костяшек домино.

Крик стал молящим, он будто просил мучителя или Бога: «Не надо, пожалуйста, не надо!» – а потом перешел в монотонный, безнадежный стон.

Когда наконец крик оборвался, в воздухе разлилась благодать, наполненная звуками ночного леса. Свежий ветер шевелил листья и ветви, о чем-то ворчал барсук, временами вскрикивали мелкие зверушки и птахи, попавшие в лапы хищников.

По замку Дувра стремительно шагал старик, в мгновение ока забывший о ревматизме. Огромный холодный замок был наполнен пугающими звуками. Несмотря на быструю ходьбу, старик замерз – от испуга. Судебный пристав вел его к человеку, державшему в страхе всю страну.

Они шли по каменным коридорам мимо открытых дверей, из которых лились свет и тепло, доносились болтовня и звуки виолы; и мимо закрытых, за которыми старику мерещились непристойные сцены.

Замковые слуги прятались по углам, чтобы их не смели с пути. За двумя мужчинами оставались опрокинутые подносы, разбитые ночные горшки, то и дело слышались сдавленные крики боли.

Последний виток каменной лестницы – и они оказались в длинной галерее, ближний конец которой занимали выстроившиеся вдоль стен конторки. В центре стоял массивный стол, крытый зеленым сукном. Его поверхность была разделена на квадраты, а на них высились стопки фишек разной высоты. Десятка три чиновников корпели в галерее, наполняя воздух скрипом перьев и шуршанием пергамента. Костяшки счетов скользили по проволоке, со стуком ударяясь друг о друга, и казалось, что в галерее трудились усердные сверчки.

В помещении бездельничал только один человек – он сидел на подоконнике.

– Аарон из Линкольна, ваше величество, – объявил посыльный.

Старик опустился на распухшее колено, коснулся лба пальцами правой руки и, протянув руку ладонью вверх, замер в позе покорности, склонившись перед сидевшим на подоконнике человеком.

– Ты знаешь, что это такое?

С трудом повернувшись, Аарон посмотрел через плечо на большой стол и промолчал. Безусловно, он знал, но Генрих Второй задал риторический вопрос.

– Это не бильярдный стол, – произнес король, – а моя казна. Квадраты – графства Англии, а фишки на них показывают, какой доход они должны приносить. Встань.

Он поднялся, подвел старика к столу и указал на один из квадратов.

– Это Кембриджшир. – Король повернулся к Аарону. – Зная твою финансовую хватку, хочу спросить: здесь достаточное количество фишек?

– Не совсем, ваше величество.

– Правильно, – согласился Генрих. – Прибыльное графство Кембриджшир. Обычно прибыльное. Несколько унылое, но производит значительное количество зерна, мяса, рыбы и хорошо платит казне. Многочисленное еврейское население не скупится на налоги. Обычно. По-твоему, фишки на этом квадрате верно отражают благосостояние графства?

Старик промолчал.

– А почему? – вопросил Генрих.

Аарон с трудом заговорил:

– Полагаю, из-за детей, ваше величество. Смерть детей – всегда горестное событие…

– Действительно горестное. – Генрих уселся на край стола и поболтал ногами. – А когда оно начинает влиять на хозяйство, то становится разрушительным. Крестьяне Кембриджа бунтуют, а евреи… где они?

– Прячутся в замке, милорд.

– А что им остается делать, – согласился Генрих. – Конечно, прячутся. В моем замке. Едят мой хлеб за мой счет и тут же испражняются, потому что слишком напуганы. И все это говорит о том, что они не приносят мне дохода, Аарон.

– К сожалению, милорд.

– А мятежные крестьяне сожгли восточную башню замка, в которой хранились долговые расписки, полученные евреями. Значит, и мной. Народ уверен, что евреи истязают и убивают их детей.

Впервые в душе измученного мрачными предчувствиями старика промелькнула надежда.

– Но вы так не считаете, милорд?

– Не считаю чего?

– Вы же не думаете, что детей убили евреи?

– Я не знаю, Аарон, – вкрадчиво произнес король. Не сводя глаз с лица старика, он поднял руку. Подбежал клерк и вложил в королевскую ладонь пергамент. – Вот отчет некоего Роже Эктонского, который утверждает, что это ваша обычная практика. По его словам, каждую Пасху евреи истязают до смерти как минимум одного христианского ребенка, помещая его в бочку, изнутри утыканную гвоздями. – Король заглянул в донесение. – Ребенка сажают в бочку, закрывают ее, и гвозди входят в плоть несчастного. Потом изверги собирают капающую кровь в посудину, чтобы приготовить тесто для опресноков. – Генрих сверился с пергаментом. – Неприятно, Аарон. – Он снова посмотрел в отчет. – А в ходе истязаний вы громко смеетесь.

– Вы знаете, что это неправда, милорд.

Король обратил на слова старика не больше внимания, чем на щелканье счетов.

– Но с этой Пасхи, Аарон, с этой Пасхи вы их начали распинать. Блаженный Роже Эктонский пишет, что найдено тело распятого ребенка – как его имя?

– Петр из Трампингтона, милорд, – подсказал клерк.

– Итак, Петра из Трампингтона распяли. Та же судьба, вероятно, постигла еще двух пропавших детей. Распятие, Аарон. – Король произнес могущественное и страшное слово негромко, но оно понеслось по холодной галерее, набирая силу. – И уже раздаются голоса, предлагающие причислить маленького Петра к лику святых, словно их у нас не хватает. Двое детей пропали, и одно обескровленное, изуродованное тело обнаружено в моих владениях. Не слишком ли много для теста, Аарон?

Генрих соскочил со стола и зашагал по галерее. Старик последовал за ним, оставляя за спиной стрекотание сверчков. Король вытащил из-под подоконника табурет и ногой подвинул еще один Аарону.

– Садись.

В этом конце галереи было спокойнее. Через незастекленное окно поступал сырой горький воздух, и вскоре старик начал дрожать. Из них двоих Аарон был одет богаче. Генрих Второй одевался как не привыкший к аккуратности охотник. Придворные дамы мазали волосы цветочными маслами, чтобы от них приятно пахло. От Генриха же несло потом и лошадьми. У него были грубые руки, а коротко стриженные рыжие волосы делали голову похожей на пушечное ядро. Но вряд ли кто-то не узнает в нем короля, правителя державы, раскинувшейся от Шотландии до Пиренеев.

Аарон мог бы полюбить Генриха, если бы тот не был столь ужасающе непредсказуем. Когда король приходил в ярость, он рвал и метал, и вокруг летели головы.

– Бог ненавидит вас, евреев, Аарон, – произнес Генрих. – Вы убили Его Сына.

Старик закрыл глаза и ждал.

– Бог ненавидит и меня.

Аарон открыл глаза.

Вопль короля, подобный реву трубы, заполнил галерею:

– Боже милосердный, прости несчастного, полного раскаяния короля! Ты знаешь, как боролся против меня Фома Бекет, как выступал против моих начинаний, и я в гневе призывал погибель на его голову. Я согрешил, потому что рыцари неправильно поняли мой гнев и убили Бекета, рассчитывая на признательность. И за это прегрешение Ты справедливо отвратил свой лик от меня. Я червь, каюсь, моя вина, моя вина, моя вина… Я корчусь под бременем Твоего гнева, а архиепископ Фома пребывает в лучах Твоей славы и сидит по правую руку Твоего Милосердного Сына, Иисуса Христа.

Лица клерков повернулись к королю. Счеты замолкли, перья зависли над пергаментами.

Генрих прекратил бить себя в грудь и с расстановкой сказал:

– Но я надеюсь, Господь сочтет его большой занозой в заднице, какой Фома был и для меня. – Король подался вперед, протянул руку и пальцем мягко подцепил нижнюю челюсть Аарона, поднимая голову старика. – В тот момент, когда эти ублюдки зарубили Бекета, я сделался уязвимым. Церковь алчет возмездия, она жаждет получить мою печень, горячую и дымящуюся. Также она жаждет – и всегда жаждала – изгнания вас, евреев, из христианского мира.

Клерки вернулись к работе.

Король помахал документом перед лицом старика:

– Вот петиция, Аарон, требующая изгнания евреев из моих владений. В настоящий момент юродивый из Эктона готовит ее копию, пусть черти оторвут ему яйца! Возможно, она уже на пути к папе. Убитый в Кембридже ребенок плюс двое пропавших – повод для того, чтобы требовать изгнания твоего народа, и теперь, когда Бекет мертв, я ничего не могу поделать. Если попробую сопротивляться, его святейшество отлучит меня от церкви и наложит на королевство интердикт. Ты знаешь, что это значит? Погружение в беспросветную тьму. Нельзя крестить детей, заключать браки, хоронить умерших без разрешения церкви. Любой выскочка в испачканных дерьмом штанах может подвергнуть сомнению мое право на власть.

Генрих встал, прошелся, задержался у стены и поправил завернувшийся от порыва ветра гобелен. Спросил через плечо:

– Разве я не хороший король, Аарон?

– Лучший, милорд. – Правдивый ответ.

– Разве я не был добр к евреям?

– Были, милорд. На самом деле. – И это правда. С помощью податей Генрих доил евреев, как хороший фермер – коров. Но ни один монарх не был с ними так справедлив, и нигде евреи не чувствовали себя настолько безопасно. Из Франции, Испании, Руси и стран, в которые вторглись крестоносцы, они ехали в Англию Плантагенетов, где получали привилегии и наслаждались спокойной жизнью.

«Куда же нам податься? – думал Аарон. – О Боже, не дай нам снова попасть к дикарям! Если не получим Земли обетованной, то позволь по крайней мере жить при этом короле, который оберегает и защищает нас».

Генрих покивал.

– Ростовщичество – порицаемый церковью грех, который грязнит христианские души. Оставь его евреям. Конечно, церковь сама занимает у тебя… Сколько храмов ты построил на собственные деньги?

– В Линкольне. – Аарон принялся загибать дрожавшие, изуродованные артритом пальцы. – В Петрборо церковь Святого Альбана, затем не менее девяти цистерцианских аббатств, потом…

– Да-да. Седьмая часть моих ежегодных доходов поступает от евреев. А церковь требует, чтобы я от вас избавился. – Снова по галерее раскатился яростный рев анжуйца. – Разве я не установил в этом королевстве мир, какого раньше не знали?! О Господи, разве они понимают, какой ценой достигнуто благополучие?

У самых нервных клерков перья попадали из рук.

– Вы добились этого, милорд, – подтвердил Аарон.

– Но не молитвой и постом, вот что я тебе скажу. – Генрих снова успокоился. – Мне нужны деньги на содержание армии, на плату судьям, на подавление мятежей и, черт побери, на прихоти моей супруги. Мир – это деньги, Аарон, а деньги – мир. – Король взял старика за грудки и потянул к себе. – Кто убивает этих детей?

– Мы не знаем.

Несколько долгих секунд пронзительные синие глаза яростно стремились проникнуть в душу Аарона.

– Значит, не знаете? – переспросил король, отпустив старика. Тот встал на ноги и поправил сбившийся плащ.

Генрих низко склонился к уху Аарона и ласково прошептал:

– По-моему, следует узнать. И побыстрее.

Когда слуга короля вел Аарона из Линкольна к лестнице, старик услышал голос короля:

– Я рискую потерять вас, евреев.

Старик обернулся и увидел, что Генрих улыбается. Во всяком случае, скалит в каком-то подобии улыбки крупные зубы.

– Но вы, евреи, рискуете сильнее, так как можете потерять короля.

Спустя несколько недель в Южной Италии…

Гординус Африканский посмотрел добрыми глазами на посетителя, поморгал, затем помахал в воздухе пальцем. Гостя представили с большой помпой: «Из Палермо, представитель нашего милостивейшего короля, Мордехай бен Берахия». Лицо вошедшего было знакомо Гординусу, хотя он запоминал людей только по их болезням.

– Геморрой, – радостно произнес он. – У вас был геморрой. Как себя чувствуете?

Мордехая бен Берахия трудно было вывести из себя. Личный секретарь сицилийского короля и хранитель монарших секретов славился невозмутимостью. Конечно, он был оскорблен – геморрой не та вещь, о которой стоит кричать на людях, – однако полное лицо осталось бесстрастным, а голос – спокойным.

– Я приехал узнать, благополучно ли отправился в путь Симон Неаполитанский.

– Куда отправился? – спросил Гординус.

С гениями всегда трудно иметь дело, подумал Мордехай. А когда они стареют, как в данном случае, почти невозможно. Гость решил использовать увесистое королевское «мы».

– Отправился в Англию, Гординус. Симон Менахем из Неаполя. Мы посылали его в Англию, чтобы разобраться с неприятностями тамошних евреев.

На помощь пришел секретарь Гординуса. Он подошел к стеллажам со свитками пергамента. Секретарь разговаривал с хозяином снисходительным тоном, словно с малым ребенком.

– Вы же помните, господин, было письмо от короля… О боги, куда же он его подевал…

Казалось, на поиски потребуется время. Тяжело ступая, Мордехай прошелся по мозаичному полу, изображавшему купидонов, занятых рыбной ловлей. Судя по древнеримской мозаике, это была одна из вилл Адриана.

«Неплохо живут доктора!..» Мордехай не думал о том, что в его собственном палаццо в Палермо полы отделаны мрамором и золотом. Он присел на тянувшуюся вдоль балюстрады каменную скамью и стал любоваться прекрасным видом на город и бирюзовые волны Тирренского моря.

Гординус, временами забывчивый, но обычно по-врачебному внимательный, позвал секретаря.

– Нашему гостю требуется подушка.

Появилась подушка, затем финики и вино. Гай осторожно спросил:

– Подходит, милорд?

Окружение короля, как и Сицилийское королевство, изобиловало представителями разных рас и народов. Арабы, ломбардцы, греки, норманны и евреи придерживались своих традиций. Религиозное чувство гостя можно было оскорбить, просто предложив освежающий напиток.

Лорд кивнул, разом почувствовав себя лучше. Подушка удобно легла под спину, морской бриз освежал, а вино было приятным на вкус. Не стоит сердиться на непосредственность старика. К разговору о геморрое можно будет вернуться, выполнив поручение. В последний раз Гординус быстро вылечил проклятую хворь. В конце концов, Салерно – город лекарей, и если кого-то и признать дуайеном большой медицинской школы, так только Гординуса Африканского.

Мордехай наблюдал, как старик, словно забыв о нем, вернулся к чтению манускрипта. Увядшая смуглая кожа на руке разгладилась. Лекарь потянулся пером к чернильнице, чтобы сделать пометку. Кто он? Тунисец? Мавр?

Приехав на виллу, Мордехай спросил у слуги, следует ли ему снять обувь перед входом в помещение.

– Я забыл, какую веру исповедует ваш хозяин.

– И он не помнит, милорд.

«Только в Салерно, – подумал Мордехай, – люди забывают о своих привычках и богах и полностью отдаются искусству врачевания».

Он сам не понимал, одобряет ли происходящее здесь. Отбросив косные уложения, лекари Салерно расчленяли тела людей, помогали при трудных родах женщинам, им же разрешали заниматься медицинской практикой.

К сотням врачевателей больные люди ехали со всех концов земли в надежде на исцеление.

Глядя вниз, на скопление крыш, шпилей и куполов, и попивая вино, Мордехай не в первый раз поражался тому, что именно этот город, а не Рим, не Париж, не Константинополь и не Иерусалим стал мировым центром медицины.

Вдруг раздался перезвон монастырских колоколов, перемешивающийся с криками муэдзинов, с высоты минаретов зовущих мусульман на молитву, и с голосами канторов из еврейских синагог. Нараставший шум поднялся по холму и достиг ушей сидевшего на балюстраде человека.

Конечно, так и есть. Сплав. Суровые и жадные норманнские авантюристы, создавшие Сицилийское королевство, были дальновидными прагматиками. Если человек действовал в общих интересах, им не было дела до его веры. Если они хотели обеспечить мирную жизнь – а значит, и процветание, – то следовало достичь слияния завоеванных народов. Не должно остаться второсортных сицилийцев. Арабский, греческий, французский, латинский – равноправные языки. Продвижение и успех – человеку любой веры.

«И мне жаловаться не к лицу, – думал Мордехай. – В конце концов, я, еврей, сотрудничал и с греческой ортодоксальной церковью, и с папскими католиками короля-норманна. Приплыл сюда на сицилийской военной галере, которой командует араб».

Внизу на улице перемешались халаты и рыцарские кольчуги, кафтаны и сутаны, а их обладатели не только не плевали друг на друга, но и обменивались приветствиями, новостями и идеями.

– Вот, милорд, – произнес Гай.

Гординус взял письмо.

– Ах да, конечно. Теперь вспомнил… «Симону Менахему отплыть со специальным поручением»… хм… «…евреи Англии оказались в затруднительном и угрожающем положении… Христианских детей истязают и убивают…» О Господи! «…а ответственность возлагают на иудеев…» О Боже, Боже… «Вам поручается разобраться и послать с вышеуказанным Симоном человека, сведущего в причинах смертей, говорящего на английском и иудейском языках и не склонного верить слухам».

Врач улыбнулся секретарю.

– И я послал, не так ли?

Гай наклонился к нему:

– Тогда возник один вопрос, милорд…

– Конечно, послал, я прекрасно помню. И человека, не только отлично разбирающегося в лечении болезней, но и владеющего также латинским, французским и греческим. Первоклассного специалиста. Я сказал это Симону, потому что он был несколько смущен. Я заверил, что лучше никого не найти.

– Замечательно. – Мордехай встал. – Прекрасно.

– Да, – гордо подтвердил Гординус. – Полагаю, мы в точности выполнили требования короля, не так ли, Гай?

– Совершенно верно, милорд.

В поведении слуги сквозило нечто странное – Мордехай привык подмечать подобные вещи. В голову пришла мысль: почему Симон Неаполитанский был смущен личностью человека, назначенного ему в спутники?

– Кстати, как дела у короля? – поинтересовался Гординус. – С той маленькой неприятностью справились?

Не обращая внимания на вопрос, Мордехай в упор посмотрел на Гая:

– Кого он послал?

Слуга перевел взгляд на возобновившего чтение хозяина и ответил, понизив голос:

– Выбор посланца – дело ответственное…

– Послушай, любезный, миссия в высшей степени деликатная. Надеюсь, хозяин выбрал не выходца с Востока? Желтокожего, заметного в Англии, как лимон?

– Нет, нет. – Гординус решил лично принять участие в беседе.

– Хорошо, так кого же вы послали?

Лекарь назвал.

Не веря своим ушам, Мордехай переспросил:

– Вы послали… кого?

Гординус повторил.

Ко всем стенаниям тревожного года прибавился вопль Мордехая:

– Ах ты, старый дурак!