Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Глава 2

Англия, 1171 год

– Наш приор умирает. – Монах был юн и сильно напуган. – Приор Жоффре умирает, а его даже положить не на что. Во имя Господа, одолжите вашу повозку.

Вся кавалькада наблюдала, как монашек спорил со своими собратьями возле приора, страдающего от мучительной боли и доживающего, возможно, последние минуты. Двое монахов склонялись в пользу легкой повозки настоятельницы и даже согласны были оставить приора на земле – только бы не везти его на крытой повозке язычников, торгующих снадобьями.

Толпа одетых в черное людей, обступившая несчастного аббата, донимала его советами и больше походила на стаю воронья над падалью.

Маленькая монахиня, сопровождающая настоятельницу, совала приору какой-то предмет.

– Ваше преподобие, вот сустав пальца святого. Молю, попробуйте еще раз. Может быть, чудодейственные свойства…

Ее мягкий голос тонул в громких возгласах юродивого по имени Роже Эктонский. Последний докучал аббату чуть ли не от Кентербери.

– Сустав пальца настоящего святого. Только верьте…

Даже настоятельница внесла лепту и посоветовала:

– Только прикладывайте его к телу с усерднейшей молитвой, приор Жоффре, а уж святой маленький Петр сделает свое дело.

Решение принял сам несчастный страдалец, который между стонами и богохульством промычал, что готов направиться хоть к язычникам, только подальше от настоятельницы, надоедливых клириков и прочих ублюдков, которые способны лишь стоять и таращить глаза на умирающего человека. Несколько оживившись, приор заявил, что не желает доставлять им удовольствия зрелищем того, как он испустит дух. Тем временем к богомольцам присоединилась часть проезжавших мимо крестьян. Селяне смешались с пилигримами и с интересом наблюдали за извивающимся на земле аббатом.

Оставалась только повозка шарлатанов-язычников. Поэтому монашек и обратился на норманнском диалекте французского языка к едущим на ней мужчинам. Отрок надеялся, что его поймут – до тех пор двое мужчин и женщина общались на неизвестном языке.

На мгновение они растерялись. Затем женщина – неброско одетое миниатюрное создание – спросила:

– Что с ним случилось?

Монах отмахнулся:

– Отойди, девушка, этот разговор не для женских ушей.

Тот из язычников, что был пониже, с некоторой озабоченностью посмотрел на девушку, но произнес:

– Само собой, э…

– Брат Ниниан, – представился монах.

– А я Симон Неаполитанский. Этого господина зовут Мансур. Само собой, брат Ниниан, наша повозка в вашем распоряжении. Чем захворал благочестивый человек?

Монашек объяснил.

Выражение глаз сарацина не изменилось, однако Симон Неаполитанский выразил глубочайшее сочувствие. Можно ли представить себе более мучительное заболевание?

– Пожалуй, мы сумеем оказать большую помощь, чем вы рассчитываете, – сообщил он. – Меня сопровождает доктор из медицинской школы Салерно…

– Доктор? Он доктор? – Монах бегом бросился к своему аббату и толпе, на ходу крича: – Они из Салерно. Этот смуглый – лекарь из Салерно.

Название города подействовало как лекарство. Известие, что троица приехала из Италии, потрясло всех.

Женщина из повозки снова присоединилась к своим спутникам.

Мансур бросил на Симона косой взгляд.

– Здесь какой-то умник сказал, что я салернский доктор.

– Разве? Разве я это сказал? – Симон всплеснул руками. – Повторяю: меня сопровождает…

Мансур перевел взгляд на женщину.

– Неверный не может помочиться, – сообщил он ей.

– Бедняга, – сказал Симон. – Уже одиннадцать часов мучается. Говорит, что лопнет. Вы в состоянии помочь, доктор? Знаете о таких случаях?

Аделия слышала о подобном. Неудивительно, что приор сильно страдает. Его мочевой пузырь действительно может лопнуть. Она видела на анатомическом столе труп мужчины, умершего от разрыва мочевого пузыря. Гординус ставил посмертный диагноз и говорил, что пациента можно было спасти, если бы… если бы… ага, вот. Ее приемный отец рассказывал, что видел в Египте настенную роспись, изображавшую ту же процедуру.

– Хм, – промычала она.

Симон возрадовался:

– О Боже, если мы его вылечим, то извлечем неисчислимые выгоды для нашей миссии! Приор Жоффре – влиятельный человек.

Плевать на влияние. Аделия видела только страдающего пациента и понимала, что если не вмешается, то несчастный будет мучиться, пока не лопнет мочевой пузырь и урина не отравит его организм.

А если она ошиблась с диагнозом? Существуют и другие причины задержки мочеиспускания.

– Хм, – произнесла Аделия снова, но уже другим тоном.

– Рискованно? – Симон встревожился. – Приору грозит смерть? Доктор, давайте еще раз все взвесим…

Аделия не обращала на него внимания. Она собиралась обернуться и даже открыла рот, чтобы спросить совета у Маргарет, и снова остро ощутила свое одиночество. Пространство, которое некогда заполняла тучная кормилица, опустело навек. Маргарет умерла в Уистрхеме.

Вместе с болью накатило чувство вины. Маргарет не следовало покидать Салерно и отправляться в дальнее путешествие, но она настаивала. Аделия любила кормилицу, ей требовалась спутница, однако она и мысли не допускала, что рядом может быть кто-то, кроме дорогой нянюшки. После долгих уговоров Аделия уступила. Плавание – почти тысяча миль по Бискайскому заливу, ужасные штормы – оказалось слишком трудным для старой женщины. Ее хватил апоплексический удар. Маргарет, двадцать пять лет служившая опорой Аделии, осталась в могиле на крошечном прибрежном кладбище возле Орна. А воспитанница вынуждена была добираться в Англию в одиночестве и действовать, как Руфь в стане врага.

Что бы посоветовала ей любящая душа?

«Не знаю, зачем спрашиваешь, ты все равно никогда меня не слушалась. Хочешь помочь несчастному, милая, так не интересуйся мнением, с которым никогда не считалась».

Аделия грустно улыбнулась, вспомнив энергичный девонширский говор кормилицы. Маргарет всегда была готова выслушать и утешить Аделию.

– Может, нам лучше уехать, доктор? – спросил Симон.

– Человек умирает, – бросила она. Как и Симон, Аделия понимала, что им грозит, если операция пройдет неудачно. Сойдя на берег незнакомой страны, они сразу почувствовали отчуждение окружающих. В подобной обстановке легко спровоцировать проявления враждебности. Однако если приор выздоровеет, выгоды перевесят возможные угрозы. Аделия была доктором, а рядом умирал человек. Выбора не оставалось.

Аделия осмотрелась по сторонам. Дорога, похоже, римская, протянулась прямо, как указующий перст. Налево, к западу, шли пустоши, с которых начинались болотные низины Кембриджшира. На горизонте тянулась багрово-золотистая линия заката. Справа поднимался поросший лесом склон невысокого холма, вверх по которому меж деревьев бежала узкая дорожка. Никаких признаков жилья – ни дома, ни хижины, ни лачуги пастуха.

Глаза Аделии остановились на канаве, напоминавшей неглубокий ров, что была проложена между дорогой и склоном холма. Салернка задумалась о содержимом низины. Она всегда так поступала, рассматривая творения природы.

Им потребуются уединенное место, свет и кое-что из содержимого канавы.

Аделия приняла решение.

Появились трое монахов, ведущих под руки страдальца приора. Рядом топал протестующий Роже Эктонский, по-прежнему настаивавший на действенности реликвии настоятельницы.

Старший из монахов обратился к Мансуру и Симону:

– Брат Ниниан говорит, что вы доктора из Салерно. – Нос у него такой, что можно поцарапать кремень.

Симон посмотрел на Мансура поверх головы стоявшей между ними Аделии. Твердо решив говорить только правду, он заявил:

– Между нами говоря, сэр, мы обладаем внушительными познаниями в медицине.

– Поможете мне?! – завопил приор, корчась от боли.

Симон почувствовал, как его толкнули локтем в бок, и храбро сказал:

– Да.

Брат Гилберт вцепился в руку больного, не желая отдавать своего благодетеля.

– Ваше преподобие, мы даже не знаем, христиане ли эти люди. Вам потребуется утешение молитвой, я останусь.

Симон покачал головой:

– Таинство излечения должно вершиться в уединенном месте. Только доктор и пациент.

– Во имя Христа, облегчите мою боль! – Приор Жоффре снова положил конец спорам. Брат Гилберт и христианское утешение были отброшены в сторону, двух других монахов приор оттолкнул и велел остаться, а рыцарю приказал стоять на страже. Качаясь на непослушных ногах, приор добрался до откидного задка повозки, где его подсадили Симон и Мансур.

Роже Эктонский побежал за повозкой:

– Ваше преподобие, если бы вы только попробовали чудесные качества пальца маленького святого Петра…

Раздался вопль приора:

– Я пробовал, но не могу помочиться!

Телега покатила по каменной дороге, поднимаясь по склону, и скрылась за деревьями. Аделия набрала чего-то в канаве и последовала за ней.

– Мне страшно за него, – промолвил брат Гилберт; в голосе прозвучало больше ревности, чем тревоги.

– Колдовство! – воскликнул Роже Эктонский. Других слов он подыскать не смог. – Лучше умереть, чем ожить в лапах Вельзевула.

Оба были готовы следовать за повозкой, но рыцарь приора, сэр Джервейз, любивший поддразнить монахов, внезапно преградил им путь:

– Он сказал «нет».

Сэр Джоселин, рыцарь настоятельницы, тоже проявил твердость:

– Полагаю, мы должны позаботиться о его покое, брат.

Они стояли плечом к плечу, с рыцарскими цепями на кольчугах – крестоносцы, воевавшие в Святой земле, служившие Богу и защищавшие слабых.

Дорога вела к странному холму. Подпрыгивая на ухабах, повозка ползла по склону, поднимаясь к округлой травянистой площадке, что высилась над деревьями. Ее освещали последние лучи заходящего солнца, и в их свете она напоминала чудовищную лысую, покрытую травой и приплюснутую голову.

Паломники тем временем решили не ехать дальше, а расположиться лагерем на расстоянии крика от рыцарей.

– Что это за место? – спросил брат Гилберт, продолжавший смотреть в ту сторону, куда уехала повозка.

Один из сквайров, снимавший седло с лошади приора, повернулся к монаху.

– Там, вверху – Вандлбери, брат. Это холмы Гога и Магога.

Гог и Магог – британские великаны-язычники, такие же мерзкие, как и их имена. Компания христиан сдвинулась ближе к огню. Люди постарались сбиться еще плотнее, когда из-за деревьев через дорогу до них долетел протяжный крик сэра Джервейза:

– Кро-о-ова-вая жертва! Сюда скачет Дикая Охота, господа. О ужас!

Охотник приора Жоффре, размещавший собак на ночевку, надул щеки, выдохнул воздух и покачал головой.

Мансуру место тоже не нравилось. Проехав примерно до середины пути, ведущего вверх, он увидел широкую площадку – часть склона была скрыта. Решив, что они добрались, Мансур выпряг мулов – их беспокоили доносящиеся из повозки стоны приора, – привязал так, чтобы животные могли пастись, и занялся разведением костра.

Принесли таз, в котором плескались остатки кипяченой воды. Аделия положила туда найденное в канаве и прополоскала.

– Тростник? – удивился Симон. – Зачем?

Она объяснила.

Симон побледнел.

– Это… приор не позволит… Он монах.

– В первую очередь – пациент. – Аделия перебрала стебли тростника и, отобрав два, стряхнула воду. – Подготовь его.

– Что?! Ни одного мужчину к этому не подготовишь. Доктор, моя вера в вас абсолютна, но… могу я спросить… вы раньше делали такую процедуру?

– Нет. Где моя сумка?

Симон пошел следом за салернкой по траве.

– Но вы по крайней мере видели, как это делается?

– Нет. Раны Господни, света совсем мало!.. – Повернувшись к повозке, Аделия крикнула: – Два фонаря, Мансур! Повесь их внутри под пологом. Так, теперь тряпки. – Она начала рыться в сафьяновой сумке, в которой хранила все необходимое.

– Кажется, стоит прояснить вопрос, – настаивал Симон, пытаясь сохранить спокойствие. – Вы не делали подобной операции и даже не видели, как ее делают?

– Говорю же, нет. – Аделия посмотрела на собеседника. – Гординус как-то упоминал. А Гершом, мой приемный отец, рассказывал о процедуре после поездки в Египет. Он видел ее на фреске в древней гробнице.

– Рисунок в какой-то древнеегипетской гробнице. – Симон сделал ударение на каждом слове. – Цветной хоть?

– Не вижу причин отказываться от задуманного, – сказала она. – Насколько я знаю мужскую анатомию, логично поступить именно так.

Аделия повернулась и решительно зашагала к повозке. Симон бросился следом и остановил женщину.

– А если мы немного разовьем логическое построение, доктор? Вы готовы приступить к операции, возможно, смертельно опасной?..

Салернка быстро кивнула.

– …над прелатом, имеющим влияние. Там ждут его друзья… – Симон Неаполитанский указал во тьму у подножия холма, – и далеко не все они рады нашему вмешательству. Мы чужеземцы, не обладающие в их глазах положением в обществе. – Чтобы продолжить, Симону пришлось преградить Аделии дорогу, потому что она сделала движение в сторону повозки. – Может случиться так, что сподвижники приора Жоффре, следуя собственной логике, повесят нас троих сушиться на веревках. И потому я снова спрашиваю: стоит ли вмешиваться в естественный ход вещей?

– Этот человек умирает, господин Симон.

– Я… – Мансур зажег фонари, свет упал налицо Аделии, и Симон смиренно отступил. – Да, моя Бекки поступила бы так же. – Ребекка была его женой и являлась образцом, на основании которого Симон судил о людском милосердии. – Прошу, доктор.

– Мне понадобится ваша помощь.

Симон покорно опустил голову:

– Я готов. – Он зашагал рядом с ней, вздыхая и бормоча: – Разве разумно нарушать естественный ход вещей? Господи, я только хотел спросить, вот и все.

Мансур подождал, пока Аделия и Симон забрались в повозку, потом оперся о нее спиной и сложил руки на груди – очевидно, он намеревался бодрствовать всю ночь.

А внизу, у дороги, от сгрудившейся вокруг костра компании отделилась рослая фигура. Казалось, человек отошел по нужде. Сделавшись невидимым в темноте, он пересек дорогу, с удивительной для его комплекции ловкостью перескочил канаву и исчез в кустарнике у обочины дороги. Тихо проклиная рвущую плащ ежевику, таинственный мужчина начал карабкаться к площадке, на которой остановилась повозка. Он принюхивался, стараясь уловить запах мулов и определить направление, а временами шел на отблески костра, высматривая их между деревьев.

Человек остановился, прислушиваясь к разговору двух рыцарей, которые застыли на дороге, словно статуи, преграждающие путь к повозке. Металлические полосы, опущенные со шлемов налицо и защищающие нос, делали воинов неотличимыми друг от друга.

Один из рыцарей упомянул о Дикой Охоте.

– …вне всякого сомнения, дьявольское место, – ответил второй крестоносец. – Местные сюда не подходят, и нам не следовало соваться. Лучше каждый день биться с сарацинами.

Человек перекрестился и пошел выше, непонятно как выбирая в темноте путь. Он незамеченным миновал араба – еще одну статую в лунном свете. Наконец достиг места, с которого видел повозку сверху. В свете фонарей она напоминала мерцавший на черном бархате опал.

Он прислушался. Вокруг в подлеске кипела своя, равнодушная к людским заботам жизнь. Над головой пронзительно крикнула вылетевшая на охоту сова.

Внезапно от телеги долетел несвязный говор. Ясный женский голос:

– Лягте на спину, это не больно. Господин Симон, поднимите его одежды.

Резкий голос приора Жоффре:

– Что она там творит?

Увещевания мужчины, которого называли господином Симоном:

– Лягте и закройте глаза, ваше преподобие. Будьте уверены, леди знает, что делает.

Панический возглас приора:

– Ну уж нет! Я стал жертвой ведьмы! Помилуй Бог, эта женщина вынет мою душу!

Снова женский голос, но уже посуровевший, приказной:

– Проклятие, да успокойтесь же! Хотите, чтобы лопнул мочевой пузырь? Держите пенис вверх, господин Симон. Вверх, я сказала, мне нужно раскрыть проход.

Раздался вскрик приора.

– Симон, таз. Таз, быстро. Держите вот так.

Далее следует звук – словно струя бьет в воду бассейна – и стон удовлетворения, какой мужчина издает, занимаясь любовью или освобождая мочевой пузырь от переполняющей его жидкости.

Замерев над площадкой, королевский сборщик податей широко открыл глаза, разинул рот, потом кивнул своим мыслям и начал спускаться с холма.

Слышали ли это рыцари? Скорее всего нет. Они носили под шлемом смягчающие шапочки, которые наверняка заглушали звуки. Кроме того, крестоносцы находились достаточно далеко от повозки. Значит, только он, не считая тех, кто был в повозке, и араба, является обладателем частички загадочного знания.

Возвращаясь тем же путем, которым пришел, мытарь несколько раз был вынужден хорониться во тьме. Удивительно, но даже ночью многие пилигримы бродили по холму.

Он заметил брата Гилберта, который, похоже, тоже хотел выяснить, что происходит в повозке. Затем увидел охотника приора Хью, который то ли интересовался тем же, что и Гилберт, то ли искал звериные норы. А неясная тень, скользнувшая меж деревьев, – не принадлежала ли она женщине? Жена торговца ищет место, чтобы справить нужду? Или это монахиня?

Глава 3

Встающее солнце застало расположившихся у дороги паломников продрогшими и раздраженными. Когда рыцарь подошел к настоятельнице и поинтересовался, как спалось госпоже, та набросилась на него с упреками:

– Сэр Джоселин, где вы были?

– Охранял приора, мадам. Он находился в руках чужеземцев, ему могла потребоваться помощь.

Настоятельнице ответ не понравился.

– Приор Жоффре сам принял решение. Если бы вы не оставили меня беззащитной минувшим вечером, я бы продолжила путешествие. До Кембриджа осталось всего четыре мили. Маленький святой Петр слишком долго ждет раку, в которой упокоятся его останки.

– Вам следовало захватить их с собой в Кентербери, мадам.

Приоресса не просто совершала паломничество в Кентербери – она ездила за ракой, заказанной златокузнецу обители Фомы Бекета год назад. Пока кости нового святого лежали в ее монастыре в скромном гробу. Скоро они упокоятся в драгоценном ларце, отделанном чеканным золотом, и с этой переменой приоресса связывала большие надежды.

– Я захватила с собой чудодейственный сустав от пальца святого, – сварливо возразила настоятельница, – и если бы вера приора Жоффре была достаточно крепка, он бы излечился.

– Матушка, не могли же мы бросить его в руках чужестранцев? – тихо спросила маленькая монахиня.

Сама настоятельница Джоанна сделала бы это не задумываясь. Она любила приора не больше, чем он ее.

– Разве у него нет собственного рыцаря?

– Чтобы стоять на страже всю ночь, требовалось два человека, мадам, – пояснил сэр Джервейз. – Один бдит, второй спит. – Он едва сдерживал раздражение. У обоих рыцарей были воспаленные, покрасневшие глаза, словно они вообще не отдыхали.

– Будто я спала! Всю ночь кто-нибудь вскакивал и ходил туда-сюда. И почему именно ему требуется двойная охрана?

Неприязненные отношения между приором монастыря августинцев в Барнуэлле и приорессой женской обители Святой Радегунды объяснялись тем, что, по мнению матушки Джоанны, приор Жоффре завидовал ее монастырю, где кости нового святого уже начали являть чудеса. Теперь останки поместят в новую, богато украшенную раку, и слухи о реликвии разойдутся, как круги на воде. Паломники повалят валом, пополняя казну обители, и доходы матушки будут расти как на дрожжах. По мнению настоятельницы, приору Жоффре оставалось только кусать локти от досады.

– Мы не станем ждать, пока он полностью оправится. Выезжаем немедленно. – Она оглянулась. – Где Хью с моими собаками? Черт возьми, надеюсь, он не пошел на холм?

Сэр Джоселин отправился на поиски своевольного охотника. Поскольку в своре Хью были и собаки сэра Джервейза, тот решил присоединиться к соратнику.

Приор хорошо поспал ночью и теперь набирался сил. Он сидел на бревне, ел яичницу из закрепленной над костром сковородки и не знал, с чего начать разговор с человеком из Салерно.

– Я изумлен, господин Симон, – произнес приор.

Невысокий мужчина, сидевший напротив, сочувственно кивнул:

– Понимаю, ваше преподобие. Certum est, quia impossibile[1]1
  Истинно, ибо невозможно (лат.). – Здесь и далее примеч. ред.


[Закрыть].

Приор изумился еще сильнее – ничтожный торгаш цитирует Тертуллиана! Кто эти люди? Тем не менее собеседник прав – теперь ситуация не кажется невероятной. Что ж, попробуем выяснить побольше.

– Куда она пошла?

– Аделия любит бродить по холмам, слушать природу и собирать растения.

– Ей следует быть осторожнее: местные жители обходят это место стороной, предоставив его овцам. Они убеждены, что Вандлбери посещают ведьмы и Дикая Охота.

– С ней рядом всегда Мансур.

– Сарацин? – Приор Жоффре считал себя человеком с широкими взглядами и был достаточно образован, но все же не удержался и спросил: – Значит, она все-таки ведьма?

Симон поморщился.

– Ваше преподобие, прошу вас… Если можно, не употребляйте этого слова в ее присутствии. Аделия – великолепный врач.

Симон помолчал, затем, стараясь разъяснить собеседнику непривычное для него явление, добавил:

– Медицинская школа Салерно разрешает женщинам практиковать.

– Я слышал об этом, – отозвался приор. – Но не поверил, как и в летающих коров. Теперь придется чаще смотреть в небо.

– Возможно.

Приор отправил в рот еще одну ложку яичницы и посмотрел вокруг, радуясь весенней листве и щебетанию птиц. Давненько он не обращал внимания на природную красоту. Прелат сидел и размышлял о том, что приходится вносить поправки в сложившиеся представления. Оказывается, компания не внушающих доверия оборванцев состоит из образованных людей. Отсюда следует, что они не те, за кого себя выдают.

– Господин Симон, лекарка спасла мне жизнь. Ее обучили данной операции в Салерно?

– Насколько мне известно, это опыт лучших египетских врачей.

– Невероятно. Сколько я должен?

– Аделия не возьмет денег.

– В самом деле? – Бескорыстность салернки показалась еще более невероятным явлением. Ни мужчина, ни женщина не попросили пока и шиллинга. – Господин Симон, а ведь она меня обругала.

– Примите извинения, ваше преподобие. Боюсь, Аделии не хватает врачебного такта.

– Вот-вот. – Насколько успел заметить приор, ей недоставало и женского стыда. – Простите стариковское нахальство, но к кому из вас она… привязана?

– Ни к кому. – Торговец совсем не обиделся, вопрос его только позабавил. – Мансур – ее слуга. К несчастью, он евнух. Сам я верен оставшимся в Неаполе жене и детям. По странному стечению обстоятельств мы с Аделией и Мансуром оказались союзниками.

Вопреки присущему скептицизму приор поверил собеседнику, однако его любопытство только возросло. «Черт побери, что же эта троица здесь делает?»

Вслух прелат твердо, со строгостью заметил:

– С какой бы целью вы ни ехали в Кембридж, столь странная компания не может не привлечь внимания. Госпоже доктору следовало бы захватить компаньонку.

Теперь удивился Симон, и приор понял, что собеседник действительно способен воспринимать женщину только как коллегу.

– Вы правы, – ответил Симон. – Когда мы отправлялись с миссией, компаньонка была – кормилица, нянчившая Аделию с детства. Но в дороге старая женщина умерла.

– Советую найти другую. – Приор помолчал, затем спросил: – Вы упомянули о какой-то миссии. Могу я поинтересоваться, в чем она состоит?

Симон замялся.

Приор Жоффре произнес:

– Господин Симон, полагаю, вы проделали путь из Салерно не только для того, чтобы продавать лекарственные снадобья. Если ваше поручение носит деликатный характер, можете смело мне довериться. – Неаполитанец продолжал колебаться, и приор от досады прищелкнул языком. – Вы, образно говоря, держите меня за яйца. Разве можно обмануть ваше доверие? Вы можете сообщить городскому глашатаю, что я, каноник августинского монастыря, известный в Кембридже человек… льщу себя надеждой, что и во всем королевстве, не только доверил самый интимный орган рукам женщины, но и позволил ввести в него стебель растения. Перефразирую бессмертного Горация, как бы это сыграли на сцене в Коринфе?

– Эх, – только и произнес торговец снадобьями.

– В самом деле, господин Симон. Расскажите, удовлетворите любопытство старика.

И Симон поведал, что они приехали выяснить, кто истязает и убивает детей в Кембридже. Их группа вовсе не намерена узурпировать полномочия местных властей, «но проводимое должностными лицами расследование чаще затыкает людям рты, чем отворяет их. Мы же действуем инкогнито и со всей осторожностью…». Симон сделал особый упор на то, что речь не идет о вмешательстве. Однако если поиски убийцы затянутся… вероятно, это опасный и коварный злодей… возможно применение специальных мер.

– Пославшие нас господа, похоже, решили, что мы с Аделией обладаем необходимыми знаниями.

Приор Жоффре из рассказа понял, что Симон Неаполитанский – еврей, и сразу запаниковал. Как крупный церковный деятель он нес ответственность за судьбы мира и за то, в каком состоянии он перейдет в руки Божьи в день Страшного суда – а он может наступить когда угодно. Что ответить Всемогущему, который предупреждал: в мире есть только одна истинная вера? Как объяснить существование необращенных, подобно болезни разъедающих тело церкви, которое должно быть единым и совершенным?

Гуманизм боролся с образованием семинариста – и победил. Приор никогда не выступал за истребление евреев и за то, чтобы их души были низвергнуты в геенну, – если, конечно, они у евреев есть. Приор Жоффре не просто мирился с фактом присутствия евреев в Кембридже – он защищал их, хотя и обличал церковников, занимавших у жидов деньги и способствующих распространению греха ростовщичества.

Теперь он тоже превратился в должника – еврей спас ему жизнь. Если этот человек – не важно, какой веры, – хочет разгадать ужасные преступления, потрясшие Кембридж, он сделает все, чтобы помочь. Зачем только Симон взял с собой доктора, тем более женщину?

Приор Жоффре слушал Симона и удивлялся его искренности и открытости. Этих качеств он прежде не встречал у представителей еврейского народа. Не вранье, не наглую ложь – неаполитанец говорил чистую правду.

Прелат думал: «Бедный дурачок, несколько ободряющих слов – и ты раскрыл все секреты. Ты слишком простодушен и не способен на обман. Кто решил послать такого простака?»

Симон замолчал, и наступила тишина. Лишь с дикой вишни доносилась песня черного дрозда.

– Тебя послали евреи?

– Вовсе нет, ваше преподобие. Первоначальный толчок делу дал сицилийский король, а он норманн, как вам известно. Я сам был удивлен. Кроме того, нельзя было не почувствовать участия других влиятельных сил: в Дувре не спросили паспорта, словно английские власти ожидали нашего приезда. Будьте уверены, если евреи Кембриджа виновны в злодеяниях, я сам затяну петли на шеях негодяев.

Ладно. Приор принял это к сведению.

– А зачем вам понадобилась женщина-доктор? Наверняка подобная rara avis[2]2
  редкая птица (лат.).


[Закрыть], если о ее прибытии станет известно, привлечет нежелательное внимание.

– Я поначалу тоже сомневался, – подтвердил Симон.

Да нет, он был ошеломлен. О том, что его будет сопровождать женщина, Симон узнал, когда Аделия со своими спутниками уже поднялась на борт отплывающего в Англию корабля. Протестовать было слишком поздно, но Симон бунтовал. Гординус Африканский, величайший из докторов и самый наивный из людей, лишь сердечно помахал в ответ на отчаянные жесты неаполитанца. А полоса воды между причалом и кормой быстро расширялась, унося ученика от учителя.

– Я сомневался, – повторил Симон. – Но оказалось, что Аделия уверенно говорит по-английски. Кроме того… – Торговец радостно улыбнулся, отчего морщины на лице стали глубже, а приор удвоил внимание – наверное, сейчас он узнает о каком-то особенном таланте лекарки. – Как сказала бы моя жена, у Господа свои цели. Значит, не зря Аделия оказалась рядом, когда вы в ней нуждались.

Жоффре медленно кивнул. На все воля Бога. Настоятель уже преклонил колени и возблагодарил Всевышнего за спасение.

– До прибытия в город, – негромко произнес Симон Неаполитанский, – я бы хотел узнать как можно больше о гибели ребенка и о пропаже двух других детей… – Еврей оборвал предложение, и оно словно повисло в воздухе.

– Дети, – тяжело вымолвил приор Жоффре после долгого молчания. – Ох, господин Симон, ко времени нашего отъезда в Кентербери исчез третий ребенок. Если бы я не принял обет совершить паломничество, то ни за что бы не покинул Кембридж – из страха, что в мое отсутствие количество пропавших возрастет. Да спасет Бог их души, но все мы боимся, что малышей постигла участь первого мальчика, Петра. Распятого.

– Евреи не распинают детей.

Однако именно иудеи распяли Сына Божьего, подумал приор. Бедный дурачок! Будучи евреем, отправился туда, где его разорвут в клочья. И врачевательницу вместе с ним.

«Проклятие, – думал приор, – я должен их спасти».

Он предупредил:

– Народ настроен против евреев. Люди боятся, что дети и дальше будут пропадать.

– А расследование? Какие доказательства вины евреев найдены?

– Обвинение было предъявлено почти сразу, – заговорил приор Жоффре, – и не без оснований…

Симон Менахем из Неаполя потому и являлся гениальным исследователем, сыщиком, посредником и шпионом – сильные мира сего использовали его во всех ипостасях, – что люди всегда видели в нем того, кем Симон казался. Никому и в голову не приходило, что нервный, невзрачный маленький человечек, который с большой охотой, даже рвением, делится информацией, способен обвести вокруг пальца. И только после заключения сделки выяснялось, что Симон достиг именно того, ради чего его послали хозяева. «Но ведь он же дурачок», – недоумевали люди.

Именно простаку, который постиг характер приора и понимал, что Жоффре чувствует себя обязанным, церковник рассказал все, что знал.

Это случилось год назад. Пятница шестой недели Великого поста. Восьмилетний Петр, мальчик из Трампингтона – деревни, расположенной к северо-западу от Кембриджа, – по просьбе матери пошел за ветками вербы, «заменявшими в Англии пальмовую ветвь».

Петр не захотел ломать дерево рядом с домом и побежал вдоль реки Кем на север, чтобы набрать веток на берегу возле монастыря Святой Радегунды. Считалось, что там растет по-настоящему чудотворная верба, которую якобы посадила сама покровительница обители.

– Можно подумать, что женщина из Германии, жившая в «темные века», поехала в Кембридж, чтобы посадить дерево, – с горечью произнес приор, прерывая рассказ. – Впрочем, эта гарпия… – так он называл приорессу монастыря Святой Радегунды, – еще и не такое может выдумать.

В тот же день несколько еврейских семейств – из числа самых богатых и влиятельных в Англии – собрались в доме Хаима Леониса, чтобы отпраздновать свадьбу его дочери. Петр мог увидеть праздничное гулянье с другого берега реки, когда бежал за вербой.

Поэтому он не стал возвращаться домой той же дорогой, которой ушел, а побежал коротким путем, через мост и огород, в еврейский квартал. Петр, видимо, захотел посмотреть на разукрашенные экипажи и лошадей в богатой сбруе, на которых к Хаиму приехали гости.