Текст книги "О чем рассказали мертвые"

– Давайте прогуляемся и поговорим – вы не против? – спросила Аделия. Ей не хотелось беседовать рядом с таким количеством любопытных ушей.

Девушке было от силы шестнадцать лет. Но когда она подняла вуаль, ее хорошенькое личико оказалось не по возрасту взрослым и печальным, полным недетской горечи.

Отойдя вместе с Диной от остальных евреек, Аделия задала свой вопрос.

Дина закусила губу и отвернулась.

– Я не хочу говорить на эту тему.

– Но этим вы поможете найти убийцу!

Пока Дина готовилась ответить, до них из-за стены донеслось: «Смерть жидам! Убьем евреев!» Это Роже Эктонский приветствовал въезжающего в крепость епископа.

– Они все убийцы, – мрачно сказала Дина. – Вы бы видели, что люди сделали с моим отцом и матерью… И теперь я одна как перст…

– У вас муж.

– A-а, муж, великая подмога! – раздраженно скривилась Дина. – Они убили моих родителей. Погубят и ребенка. А потом истребят весь еврейский народ.

– Король не допустит, – не очень убежденно сказала Аделия. – И не говорите плохо о своем муже – он ваш главный заступник!

Аделии стало ясно, что брак Дины не задался. С будущим мужем она познакомилась в день свадьбы. И добрым обычаем это назвать нельзя. По еврейским законам девушку нельзя выдать замуж вопреки ее воле, но у родителей есть тысяча возможностей настоять на своем. Аделии просто повезло, что ее приемные родители были широких взглядов и позволили дочери выбрать целибат ученой жизни. «Хороших жен пруд пруди, – говорил Гершом, – толковых докторов – единицы, а одаренная женщина-доктор – редкостный драгоценный рубин!»

– Послушайте, Дина, – решительно сказала Аделия, – все ваши мрачные пророчества могут сбыться именно потому, что вы не хотите говорить со мной. Если вы не желаете провести остаток жизни в крепости и для вас важно, чтобы преступника схватили и дети больше не погибали, то вы обязаны ответить на мой вопрос! На детоубийце есть и кровь ваших родителей!

– Малышей убили, чтоб иметь повод уничтожить нас, – убежденно сказала Дина. – Тело Петра подбросили на нашу лужайку с умыслом. Все было заранее продумано.

– Но после гибели Петра евреи в крепости, – возразила Аделия, – и их уже нельзя обвинить в смерти других детей.

– Вы ничего не знаете! – с горящими ненавистью глазами сказала Дина. – Правда никому не интересна. Они готовы убивать своих собственных детей, чтобы иметь оправдание, когда придут истребить нас! Вы знаете, что я жива только потому, что мать закрыла меня грудью? За мою жизнь она заплатила своей!

Аделия понимала причины слепого гнева еврейки, но попыталась переубедить девушку:

– Дина, на самом деле только один человек убил Петра. Я видела трупы остальных детей. Они изувечены точно таким же способом, что и первый мальчик. Преступник убивает потому, что ему это нравится. А то, что евреев ложно обвинили, ограбили и загнали в крепость, для него только приятное дополнение к полученному удовольствию. Мы с Симоном Неаполитанским приехали в Англию, чтобы расследовать дело и снять вину с иудеев. Но я прошу вас помочь мне не потому, что вы дочь Израиля. Любой человек обязан сделать все, чтобы положить конец череде убийств – дети не должны погибать, и тем более дикой, мучительной смертью. Это против божественных и человеческих законов. Поэтому я спрашиваю снова: Дина, вы видели тело Петра на поляне до того, как погасили огни, – в каком состоянии оно было?

– Бедный мальчик, – сказала Дина, и слезы потекли из ее глаз. На этот раз она плакала не о своих родителях и не о себе, а о невинноубиенном маленьком христианине. – Несчастное создание… Кто-то отрезал ему веки.

Глава 8

– Я поверю только фактам, – сказала Аделия. – Заранее никаких версий не отметаю. Возможно, в смерти Петра повинен вовсе не тот, кто убил остальных детей. Или, допустим почти невероятное, мальчик погиб в результате несчастного случая, а какой-то урод нанес увечья уже покойнику.

– Ну да, «в результате несчастного случая», – с горькой иронией подхватил Симон. – А затем покойник прошествовал к ближайшей еврейской лужайке и прилег там отдохнуть. Еще одно злоключение!

– Для полной ясности следует установить, так ли он умер, как остальные. – В отличие от Симона Аделия не корила евреев за то, как они поступили с подброшенным трупом. Она им сочувствовала: несчастные испугались, растерялись – и совершили ошибку. – Теперь мы, слава Богу, можем исходить из того, что Хаим не имеет отношения к убийству Петра.

– Но как убедить других? – уныло вздохнул Симон.

Разговор происходил за ужином. Последние лучи солнца проникали через маленькие оконца, согревали комнату и играли на стеклянном графине в центре стола – сегодня в нем было местное пиво, на которое Симон перешел с дорогого вина. Перед Мансуром стояла кружка ячменного отвара, который Гилта делала специально для него.

– Почему этот пес поганый отрезал детям веки?! – вопрошающе воскликнул Мансур.

– Не знаю… и знать не хочу, – сказала Аделия.

– Думаю, я могу ответить, – отозвался Симон.

Аделия не имела ни малейшего желания размышлять на эту тему. В Салерно все было куда проще: ей привозили на исследование трупы людей, погибших насильственной смертью или при странных обстоятельствах; свои соображения она излагала приемному отцу, тот передавал их властям, и трупы увозили. Иногда Аделия узнавала, что ее выводы привели к поимке убийцы – и преступника или преступницу настигла заслуженная кара. Однако теперь Аделия была впервые в жизни вовлечена в практический процесс ловли душегуба, и это не доставляло ей никакого удовольствия.

– Я полагаю, – сказал Симон, – на извращенный вкус негодяя, дети умирали слишком быстро. Отрезая веки, убийца добивался их посмертного внимания.

Аделия досадливо отвернулась к окошкам и смотрела, как в солнечных лучах танцует пыль.

– Если бы я встретил эту сволочь, то не раздумывал бы, что отрезать первым делом! – прорычал Мансур.

– Доктор, вы согласны с моей теорией насчет век? – не унимался Симон.

Аделия устало повернулась к нему:

– Извините, но подобные мысли я себе в голову не пускаю.

– Придется. Чтобы поймать убийцу, нам нужно восстановить ход его мыслей. То есть научиться думать, как он.

– Нет уж, увольте. Если желаете – займитесь этим сами. Вы лучше моего разбираетесь в оттенках чувств и более способны к тонкому анализу.

Симон опять вздохнул, но возражать не стал.

– Ладно, – сказал он, – давайте проанализируем то, что нам уже известно. Мансур, что скажете?

– До Петра здесь не было случаев брутальных детских смертей. Возможно, преступник переселился в Кембриджшир года полтора назад.

– По-вашему, он мог совершать жуткие деяния и раньше, только в другом месте?

– Шакал всегда шакал!

– Верно, – согласился Симон. – Однако не исключено, что наш убийца – свежий рекрут Вельзевула. И Петр был для него первой пробой. Теперь он вошел во вкус адского занятия и уже не остановится.

Аделия нахмурилась пуще прежнего. Слова Симона навели ее на мысль, что душегуб может оказаться юношей. Однако в голове до сих пор упрямо складывался образ немолодого человека, который ведает, что творит.

– А вы что думаете, доктор? – обратился к ней Симон, тоже вдруг озабоченный возрастом убийцы. – Может ли наш преступник быть желторотым подмастерьем сатаны?

– Ну, если погадать… – без особого энтузиазма начала Аделия, – то найдутся аргументы «за» и «против». По агрессивной жестокости – работа юноши. Но преступления продуманы и все концы аккуратно спрятаны в воду – и тут чувствуется зрелая рука. Он заманивает детей в безлюдные места. Возможно, чтобы никто не услышал вопли во время пыток. А крики и стоны – такая сладкая музыка для убийцы, что ему жалко вырезать жертвам язык. Вероятно, он растягивает себе удовольствие: губит детей медленно, несколько дней кряду. Правда, это не относится к Петру – он не был «просмакован», то есть был убит, можно сказать, второпях. – Аделия сделала паузу. Ее теория была ужасна. И почти не опиралась на факты. Однако салернка решила фантазировать дальше: – Да, очень вероятно, что похищенных детей не лишали жизни много дней. То есть преступник обладает неким извращенным терпением и любит наблюдать долгую агонию жертвы. Судя по тому, как хорошо сохранился труп последнего мальчика, я вполне допускаю, что его не добивали в течение нескольких недель. Однако процессы разложения зависят от такого количества причин, что я могу ошибаться.

Они помолчали. Симон отхлебнул пива, потом с досадой произнес:

– Ну вот, опять мы нисколько не продвинулись. Перед нами сорок семь паломников, и предстоит изучить, что делал каждый из них в ту ночь, после которой нашли три детских трупа. Придется написать жене, что мы безбожно задерживаемся.

– Не впадайте в отчаяние, – успокоила его Аделия. – Кстати, сегодня в разговоре со мной Дина выдвинула любопытную версию: убийства есть часть заговора с целью очернить еврейский народ.

– О нет, тут несчастная, похоже, заблуждается, – возразил Симон. – Преступник очень рад спихнуть ответственность на евреев, но убивает он ради собственного удовольствия.

– Согласна, – сказала Аделия. – Форма убийства указывает на ожесточение скорее половое, чем расовое.

Врачевательница замолчала. Себе она поклялась не углубляться в мысли преступника, однако обстоятельства заставляли нарушать данное себе слово.

– Итак, он делал это ради услады, – пересилив себя, продолжила она. – Но! В случае с Петром он подумал: почему бы не добавить к приятному «полезное»? И подбросил труп на лужайку Хаима, чтоб подгадить евреям? И почему бы не свалить вину на вечных козлов отпущения?

– Если убийца думал именно так, – начал Мансур, – то действительность превзошла его ожидания. Ни малейшего подозрения не пало на настоящего преступника. А евреям сказали: «Прощайте!» – Мансур выразительно резанул пальцем по своей шее.

– Да, – поддержала его Аделия, – евреям указали на дверь: «Прощайте, надеемся больше не увидеться!» Народный гнев против иудеев был частью плана этого негодяя. Однако почему он подбросил труп именно Хаиму? Можно было выбрать двор или сад любого другого кембриджского еврея. В тот вечер почти все ушли на свадьбу Дины. Дома осталась только прислуга. Если предположить, что преступник был в лодке, ему было бы даже удобнее подбросить труп к дому старика Вениамина – тот стоит много ближе к реке. Но он тащит труп на хорошо освещенную лужайку Хаима, где поблизости толпы гостей! Разве не странно?..

– Так-так, – ободряюще произнес Симон, – продолжайте, продолжайте!

– Однако риск оправдался. Евреям приписали распятие мальчика, обезумевшая толпа пошла громить жидов и повесила Хаима, самого крупного богача и заимодавца в Кембридже, а то и во всей стране. В разгар беспорядков очень удачно сгорела крепостная башня, в которой хранились данные Хаиму долговые расписки.

– Вы хотите сказать, преступник был должником Хаима?! – воскликнул Симон. – То есть он хотел не столько евреям досадить, сколько имел простой шкурный интерес уничтожить ростовщика и свои долговые расписки? Но как он мог предугадать, что гнев толпы обрушится на Хаима, которого убьют, а башню сожгут?

– Это еще одна причина, почему я не представляю в роли детоубийцы человека молодого, горячего и неопытного! – сказала Аделия.

Мансур с горящими глазами вставил:

– Этот пес не только предвидел! Он контролировал события! Был в толпе и подначивал окружающих: «Смерть жидам! Смерть Хаиму! Смерть ростовщикам! Друзья, айда в крепость! Сожжем поганые расписки! Хватайте факелы – и вперед! С нами Бог!»

На выкрики Мансура в комнату заглянул удивленный Ульф. Аделия махнула рукой и велела мальчику идти спать.

– Почему вы все время говорите на заморской абракадабре? – спросил мальчик.

– Чтоб ты, проказник, меньше подслушивал! – строго сказала Аделия. – Ну, ступай!

– Вы по-прежнему думаете, что это не евреи убили Петра и остальных ребят? – не унимался Ульф.

– Нет, евреи тут ни при чем. – После того как Ульф показал ей сточную трубу под причалом Хаима и на многое открыл глаза, Аделия относилась к нему с уважением и даже снизошла до объяснений: – Свадебные гости нашли Петра на лужайке перед домом Хаима уже мертвым. Кто-то нарочно подбросил труп, чтобы повесить на них страшную вину. Евреи испугались и бросили покойника в канализацию, чтоб отвести подозрения.

– Ушлые! – презрительно фыркнул Ульф. – Кто же его убил?

– Вот этого мы пока не знаем, – сказала Аделия. – Желавший свалить вину на Хаима, возможно, один из его должников. Ладно, иди спать.

Симон жестом задержал мальчика и сказал ему:

– Обещаю, что мы докопаемся до правды и выведем преступника на чистую воду. – Затем Симон обратился к Аделии: – Послушайте, Ульф – смышленый малец. И уже один раз помог. Вы не против, если он немного пошпионит для нас?

– НЕТ!!! – вскричала Аделия и удивилась собственной горячности.

– С удовольствием, – сказал Ульф. – Я в городе каждый закоулок знаю. Я глазастый. И уши всегда на макушке.

Тут в комнату вошла Гилта.

– Ульф, марш в постель! – приказала она. – Уже поздно, и ты мешаешь господам.

– Бабушка, подтверди, что я глазастый и ушастый! Разведчика лучше меня в городе не найти! Я могу высмотреть и выслушать что нужно – никто меня не приметит! Это даже мой долг – ведь Гарольд и Петр были моими приятелями!

Взгляды Гилты и Аделии встретились. В глазах обеих был одинаковый ужас. Обе понимали, что рядом ходит преступник, который выискивает очередную жертву.

Шакал всегда шакал!

Симон сказал не терпящим возражений голосом:

– Завтра мальчик пойдет с нами и покажет место, где нашли три тела.

– Это у подножия проклятой горы! – переполошилась Гилта. – Нечего ему там делать!

– С нами Мансур. Смотрите, какой он крепкий и решительный! Смешно предполагать, что преступник будет на горе и набросится на нас. Живи убийца на Вандлбери – это сильно облегчило бы наши поиски. Но он, увы, где-то в городе. И отсюда выманивает детей на расправу. Так что нечего беспокоиться за Ульфа, если он пойдет с нами.

Гилта вопросительно посмотрела на Аделию. Та утвердительно кивнула. С ними Ульф будет куда в большей безопасности, чем в одиночку бегая по городу и вынюхивая что-то на свой страх и риск!

– А что с больными? – спросила Гилта.

– День подождут, – решительно сказал Симон. – Завтра у доктора другие дела.

На это Аделия не менее решительно возразила:

– Доктор с утра, перед походом к холму, примет самых срочных и тяжелых больных.

Симон тяжело вздохнул.

– Эх, тут мы дали маху! – сказал он. – Следовало представиться в городе астрологами. Или юристами. Кем-нибудь бесполезным. А так навлекли на себя толпы страдальцев – и призрак Гиппократа не позволяет безучастно смотреть на них.

– Вы правы.

В маленьком пантеоне Аделии Гиппократ действительно занимал важнейшее место.

После того как Ульф нехотя поплелся в полуподвал, где ночевал вместе с другими слугами, а Гилта ретировалась в кухню, троица продолжила прерванную дискуссию.

– Думаю, мой добрый мудрый друг Мансур прав, – сказал Симон. – Наш убийца был в беснующейся толпе и подначивал окружающих повесить Хаима. Есть возражения, доктор?

– Версия вполне правдоподобная, – осторожно согласилась Аделия. – Дина убеждена, что толпу искусно разогрели.

Тут ей вспомнились истошные однотонные крики Роже Эктонского: «Смерть жидам! Смерть! Смерть!» Была бы высшая справедливость, окажись этот оголтелый еще более отвратительным человеком, чем выглядит. Не только идиотом и подстрекателем, но и убийцей-изувером. Однако мир сложнее, чем хочется.

– Возможно, наш преступник – юродивый Роже, – задумчиво обронила Аделия и тут же поняла, что сказала глупость. Убийца умел соблазнять детей. Но было трудно представить, что оборванный, грязный и вонючий бесноватый мог соблазнить робкую Мэри даже самой вкусной конфеткой. Девочка убежала бы от одного его вида. Роже – уродливый и бесхитростный шут. Евреев он, конечно, ненавидит всем своим куцым разумом. Однако чтоб он занимал у них деньги? Во-первых, как можно иметь дело с тем, кого так ненавидишь? Во-вторых, кто ж ему хоть грош даст?

Свои сомнения Аделия тут же изложила вслух.

– Тут я был бы осторожней с выводами, – сказал Симон. – Мой отец был ростовщиком. И я тысячу раз слышал, как люди, выходя от него с полными карманами денег, поносили его на чем свет стоит. Принципы принципами, а как нужда припрет – все идут к процентщику-еврею. Достоин ли Роже ссуды? Тут мы можем только гадать. До какой степени он сумасшедший? Может, Роже только носит маску юродивого, а на деле проворачивает темные дела. Он, кстати, хоть и паршивая овца, но из благородной семьи и у него должны иметься богатые родственники. И кто-то опрометчивый мог даже финансировать этого типа. Так что Роже Эктонского я бы не спешил сбрасывать со счетов. Напомню также, что его замызганный наряд из того же хорошего сукна, каким связывали руки детям. Поэтому будет разумно поинтересоваться, где был и чем занимался Роже в дни похищений.

Симон, по обыкновению, незамедлительно загорелся надеждой – на этот раз от собственных рассуждений – и уже рисовал в уме скорое возвращение в лоно семьи.

– Au loup! – воскликнул он. – Или как тут кричат, когда травят волка? Мы с вами, друзья, взяли правильный след. Знай я прежде, как увлекательна охота, стал бы не кабинетным ученым, а ловчим! Завтра вернусь в крепость и использую сей замечательный инструмент, – тут Симон со смехом потряс пальцами свой массивный нос, – дабы вынюхать, кто в городе был должником Хаима и был готов на все, только бы не возвращать деньги!

– Какой вы горячий! – в свою очередь, рассмеялась Аделия. – Забыли о наших планах? Мы собрались на проклятый холм Вандлбери. И для надежности лучше идти туда втроем. Прихватив проводником Ульфа.

– Ладно, уговорили, на денек отложу разгадку дела! – шутливо согласился Симон. – Смотрите, сколько у нас всего накопилось. Мы сошлись на том, что убийца далеко не юноша. Три ночи назад он шатался на Вандлбери, перенося трупы. Далее, надо проверить, что подозреваемые делали в дни похищений. Убийца был по уши в долгах у Хаима. Соответственно нужно искать самого истового крикуна во время народных беспорядков – того, кто вел толпу на убийство и поджог. Известно также, что у него был или есть запас определенного сукна. Друзья мои! – вскричал Симон напоследок, быстро опрокинув в себя остатки пива. – Зная столько о преступнике, смешно не найти его! Мы разве что размер обуви не выяснили!

– И такую мелочь, как имя, – сурово осадила напарника Аделия.

В душе она была согласна с Симоном. Что-то уже вырисовывалось. К списку фактов Аделия бы прибавила только обаяние. Преступник обладает неким шармом, а может, и юмором, чтобы очаровывать детей, которые все менее и менее склонны доверять чужим. После смерти Петра мальчики и девочки наверняка стали осторожнее. А уж после третьей пропажи даже самые легкомысленные родители, несомненно, прочитали отпрыскам строжайшую лекцию про то, как опасны «посторонние дяди». Но к этому моменту и сами детишки должны были проникнуться страхом и недоверием.

Аделия вспомнила сборщика податей. Приятной внешности, солидный, обходительный. Если не думать о том, что его профессия – выжимать из людей иногда последнее, вполне симпатичный человек. Неспроста же она невольно исключала его из круга поиска убийцы! Теперь по тем же причинам он может стать главным подозреваемым.

Гилта, недовольная тем, что хозяева, похоже, опять намерены засидеться за столом до полуночи, вошла в комнату и начала демонстративно собирать посуду. Аделия не возражала, а Симон и Мансур решительно вцепились в свои тарелки.

– В кухне вас дожидается дядя Матильды Гладкой, продавец сладостей, – сердито буркнула Гилта. – Я подумала, он вам сгодится, чтобы разобраться со штуковиной, которую показывала госпожа. Велеть ему зайти?

– Да, спасибо, – сказала Аделия, – веди его сюда. Я мигом сбегаю за конфеткой.

Поднимаясь в свою комнату по лестнице, салернка не могла не возмущаться хамским поведением Гилты. В Салерно служанка, которая распускает язык, дерзит и ерепенится, была бы тут же выгнана из дома. В особняке приемных родителей Аделии вышколенные слуги знали свое место: спросят – отвечают, а так почтительно помалкивают.

С другой стороны, что лучше? Безучастное уважение или неуважительное участие? Ведь Гилта по своей инициативе пригласила торговца сладостями!

Вернувшись вниз, Аделия развернула на столе льняную тряпочку с найденной в волосах Мэри конфетой. Симон невольно отшатнулся в ужасе. Но дядя Матильды Гладкой спокойно наклонился, потрогал вещественное доказательство пальцами и отрицательно помотал головой. Нет, подобное лакомство он видит впервые.

– Смотрите внимательнее, – попросила Аделия, придвинув свечу ближе к конфете.

– Сделана на сахаре, – сказал гость. – Сахар – вещь безумно дорогая. Мы используем мед.

– Это же ююба! – неожиданно воскликнул Мансур.

– Что значит «ююба», Мансур? – спросила Аделия.

– Сорт финика, – ответил сарацин. – Когда я был маленьким, моя мать, да будет милостив к ней Аллах, баловала меня пастилками из ююбы.

– О Боже! Как же я раньше не догадалась?! – воскликнула Аделия. – Ююба! Я такого слова никогда не слышала, но в арабском квартале Салерно делают конфеты из фиников разных сортов – только другой формы. Это сбило меня с толку. А разгадка была так проста!

Все присутствующие озадаченно уставились на нее, и врачевательница пояснила:

– По словам Ульфа, Петр на прощание бросил своему приятелю Уиллу: «Я жду ююду». Я напрасно ломала голову над тем, что бы это могло значить. Говорил ли он об Иуде – в еврейском квартале имя достаточно распространенное? Или употребил слово «ююд» как еще одно ругательное прозвище евреев? В любом случае какая-то загадочная или бессмысленная фраза. На самом деле Петр сказал: «Я жду ююбу». Но Ульф слышал название экзотического лакомства впервые – и переиначил его в нечто известное.

Все молчали. Гилта проводила Матильду Гладкую и ее дядю из комнаты, вернулась и, словно в порядке вещей, присела к столу.

Наконец Симон нарушил молчание:

– Думается, вы правы, Аделия. Засахаренные финики привез в Кембридж какой-нибудь араб. Надо искать человека, имеющего связи с Востоком.

– Крестоносец-сладкоежка, побывавший в Палестине, – добавил Мансур, – мог привезти с собой запас сушеной ююбы и рецепт. Насколько мне известно, из тех рыцарей, что вернулись в Салерно, многие пристрастились в Святой земле к сладостям.

– Похоже на правду! – взволнованно сказал Симон. – Скорее всего наш убийца сам побывал на Востоке!

И снова Аделия подумала не о грубом хаме сэре Джервейзе и не о его приятеле и подголоске – бесхребетном любезнике сэре Джоселине, а о приятном во всех отношениях сборщике податей. В свое время он тоже побывал на Востоке в качестве крестоносца.

Овцы, как и лошади, шарахаются от трупов. Поэтому старый пастух Уолт в то утро увидел странную картину: при спуске с холма стадо ни с того ни с сего разделилось надвое, будто обтекая невидимое препятствие. Когда животные миновали заклятое место и опять сомкнулись, бегущие за ними собаки вдруг завыли.

Так пастух обнаружил свертки с детскими трупами. Обычными супостатами в его спокойно-размеренной жизни были дурная погода и волки. Впервые он увидел дело рук истинного дьявола – врага человеческого.

Теперь сгорбленный старик стоял, тяжело опираясь на посох и едва заметно шевеля губами, и молча смотрел на то место, где обнаружил страшную находку.

– Молится Пресвятой Деве, – со знающим видом пояснил Ульф. – Чтобы она очистила этот клочок земли от скверны.

Аделия присела на кочку. У ее ног расположился Страшила. Попытка разговорить старика Уолта закончилась ничем. Тот упрямо смотрел мимо нее и отвечал нечто невразумительное. В довершение всего он говорил исключительно на местном, «болотном наречии», которого Аделия практически не понимала. Так что расспросы она перепоручила Ульфу. Для него этот язык родной. Да и мальчик для пастуха свой, не то что диковинная заморская госпожа.

Какой странный пейзаж! Слева раскинулась бесконечная болотистая равнина, усеянная купами ольх и ив, справа высился лесистый холм. Вместе с Симоном, Мансуром и Ульфом в последние три часа она исходила склоны Вандлбери вдоль и поперек в тщетных поисках логова преступника. Рощи, заросли кустарника, многочисленные странные прогибы почвы, но ни единой пещеры, ни намека на то, что здесь произошли трагедии.

После короткого дождя снова засияло солнце, а они все искали.

И тут Аделия заметила отару с пастухом во главе, прихватила Ульфа и заспешила прочь от мужчин – поговорить со стариком Уолтом.

Сейчас она в десятый раз перебирала в уме причины, которые привели ее на холм. Дети умерли там, где много мела. Вандлбери – единственное место в окрестностях, где много известняка. Трупы были захоронены где-то тут, а потом в спешке перенесены на равнину.

Ульф закончил разговор с пастухом и повернулся к Аделии:

– Уолт говорит, что про пещеры в холме он никогда не слышал. Уже давно холм обходят стороной – по ночам на нем играют огни, дьявол с ведьмами танцует! Овцы там пасутся, а сам наверх – ни ногой.

– Что за огни?

– Уолт ничего определенного не сказал.

Аделия тяжело вздохнула.

– Он только удивляется, – добавил Ульф, – что у детей, которых он нашел, были те же раны, что и у овец, убитых дьяволом несколько лет назад.

Салернка озадаченно сдвинула брови:

– Каких овец?

– Уолт думал, что дьявол бросил свои забавы, но он вернулся.

Наверное, овец просто волк зарезал, но не грех проверить…

– Когда это случилось? – спросила Аделия.

– В год Большой бури.

– Мне это ни о чем не говорит. Ульф, спроси, что Уолт сделал с погибшими овцами.

Поначалу Аделия и Ульф пытались работать в указанном месте с помощью широких древесных сучьев, но известняк так крошился, что проще оказалось копать ладонями.

Мальчик сразу задал резонный вопрос:

– А что мы ищем?

– Овечьи скелеты, дружок. По словам пастуха, животных резал не волк и не бродячая собака. Их калечило и убивало двурукое существо.

– Он сказал – «дьявол»! – уточнил Ульф.

– Чепуха! Черт с рогами – это выдумки для детей!

Ульф поежился. Для него не верить в нечистого было таким же кощунством, как отречься от Христа.

– Пастух сообщил только одну важную деталь, – сказала Аделия. – Раны овец и детей были удивительно похожи. И теперь мы ищем подтверждение словам Уолта. Давай-ка меньше философствуй и больше копай!

– А что такое «философствовать»?

– Глупости говорить и от работы отлынивать, – пояснила с улыбкой Аделия. – Ты мне лучше скажи: в каком году была Большая буря, о которой говорил старик Уолт?

– Тогда еще грохнулся колокол церкви Святой Этелии.

Аделия досадливо вздохнула. В мире Ульфа не существовало летосчисления и дни рождения не праздновали. Единственными временными метками были из ряда вон выходящие события.

– А когда он упал? – спросила Аделия и тут же уточнила, чтобы не получить очередной ничего не говорящий ответ: – Сколько святок назад?

Ульф выпрямился.

– Это было не на святки, а когда появились первоцветы! – поправил он бестолковую иноземку. Потом задумался и добавил: – Шесть или семь лет назад.

– Ты копай, не отвлекайся!

Итак, шесть-семь лет назад…

Именно тогда на холме Вандлбери был овечий загон – Уолт упоминал, что по ночам он запирал отару. И в одно ужасное утро обнаружил, что калитка сломана, а стадо перебито.

По словам пастуха, настоятель Жоффре отмахнулся от его рассказа о дьяволе. Какой-нибудь особо лютый волк, сказал он. И велел организовать охоту на подлого зверя.

Однако Уолт нисколько не сомневался, что действовала рука врага рода человеческого. Никакой хищник не способен покалечить овец подобным образом! От волков Уолт на своем веку немало настрадался – и их повадки знал преотлично. Поскольку в деле была замешана нечистая сила, Уолт и похоронил овец по-особенному. Не побросал в яму, а уложил в ней аккуратными рядами (по-божески, как сказал он Ульфу), словно погребал в братской могиле товарищей по оружию. А затем сотворил молитву – чтобы отвадить рогатого от этого места.

Разве станет человек пырять овцу ножом с такой жестокостью и столько раз не одного убийства ради, а для игры? На низкие проказы способен один сатана!

«Есть человек, способный на такое, – возразила про себя Аделия. – Господь милостив, есть надежда, что зверь в человеческом обличье – единственный в мире».

– Ура! – закричал Ульф. – Нашел!

Он извлек из земли продолговатый череп.

– Молодец, – сказала Аделия. И тут же сама выгребла несколько массивных костей. – О, да это как раз то, что нам нужно! Тазовые кости!

Овцы были действительно похоронены по-божески, ровными рядами, головой к горе. И это оказалось большим подспорьем. Без долгих раскопок Аделия могла проверить тазовые кости сразу у нескольких овец. Правда, мешал начавшийся вдруг дождик – небо заволокло, и пришлось ждать просвета в тучах, чтобы как следует рассмотреть повреждения скелетов.

Обнаруженное было настолько интересно, что Аделия деловито бросила Ульфу:

– Ну-ка, беги за Симоном и Мансуром. Одна нога здесь, другая там!

Кости оказались идеально чистыми – шерсть легко отходила. Это подтверждало, что они пролежали в земле долгие годы и процесс разложения давно завершился. Из мертвых животных Аделия знала скелеты только свиней, зато во всех подробностях. Однако строение овец вряд ли сильно отличалось.

Опознанные ею тазовые и лобковые кости имели следы колотых ран. Некое многогранное холодное оружие. Старик Уолт был прав: волки тут абсолютно ни при чем!

Когда мальчик убежал, Аделия вынула из дорожного мешка грифель и доску, присела прямо в яме и стала делать записи. Характер повреждений овечьих костей точно соответствовал тому, что она видела, рассматривая останки детей. Оружие было, без сомнений, то же или очень похожее. Что это могло быть? Явно не дерево. Что-то металлическое, острое. Но не кинжал и не меч – форма отверстий слишком необычная.

Выходит, свою безумную склонность преступник сначала удовлетворил на овцах. Но почему после этих убийств наступила пауза в шесть-семь лет? Жажда убийств, пробудившись однажды, постоянно требует новых жертв. Преступника тянет получить то же удовольствие. Возможно, до перехода на детей он убивал овец или других животных за пределами графства, но бесчинства каждый раз списывали на волков.

Аделия наклонилась к овечьим костям, чтобы еще раз вглядеться…

И тут за ее спиной раздался жесткий мужской голос:

– Добрый день.

Она окаменела.

Убийца вернулся на место своих преступлений?

Женщина ожидала удара по голове или еще чего-то страшного. Вместо этого последовали смешок и вопрос:

– Снова беседуете с костями?

Салернка узнала голос сборщика податей.