Текст книги "О чем рассказали мертвые"

– Сударыня, в этом состоит вся прелесть избранной кары. Что до монахини… мне доложили об ее отсылке в Норвегию. Губерт, ты знал, что эти прохиндеи нашли более дешевый способ избавиться от сестры?

– Нет, ваше величество.

Секретарь отложил свой столик, встал и вежливо, но решительно поднял салернку с колен.

– Успокойтесь, сударыня.

Он дал ей испачканный чернилами платок. Аделия, все еще всхлипывая, высморкалась.

– Они замуровали Веронику прямо в ее келье, – сказала лекарка. – Я слышала ее крики. За толстой стеной они похожи на жужжание мухи, которую прикрыли кружкой… То, что она творила, не заслуживает прощения. Однако поступить так с несчастной сумасшедшей… против Божьего милосердия! Это – преступление.

– Да, сурово, – отметил Генрих. – Кровь им проливать нельзя. Вешать – тоже. И все же извернулись. Что значит смекалка! Я бы просто повесил эту монахиню, а церковь… И эти люди называют меня лютым!

– Освободите несчастную, – почти приказала Аделия. – Без воды она может прожить там три-четыре дня. В нестерпимой пытке!

Генрих заинтересованно поднял брови:

– Всего-то? Я полагал, что люди умирают от голода неделями. Ну, три-четыре дня – это пустяки.

Аделия разом перестала плакать. Этого внешне добродушного человека черта с два разжалобишь!

– Увы, сударыня, что сделано – то сделано, – сказал король. – Церковь не пожелала отдать монахиню мне. Поэтому я бессилен.

– Разве вы не высшая власть в стране?

– Конечно. Только вы же слышали наши ночные дебаты с иерархами. Многим из них не по нраву, когда ограничивают их права. Сударыня, вы напрасно так дерзко воротите от меня голову. По слухам, вы умная женщина. По этому рассудите сами. – Генрих показал рукой в сторону города и продолжил: – Как вы помните, несколько дней назад здешний дурачок Роже Эктонский натравил толпу на заключенных в крепости евреев. Сброд вторгся в королевский замок, мою твердыню! Какой-то негодяй тяжело ранил моего друга сэра Роули Пико. И выдумаете, я могу повесить бунтаря Роже? Черта с два! У него тонзура. Всего ума – дочитать «Отче наш» до конца. Но он годится для церковной службы. И мне, стало быть, неподсуден. Могу я его наказать, Губерт?

– Вы, сир, – с лукавой усмешкой отозвался секретарь, – изволили ему два ребра сломать собственными ногами.

– Ты преувеличиваешь. Всего-то пару зубов выбил. Но и за это удовольствие я получил нагоняй… После того как горячие головы из моего рыцарства имели глупость убить Фому Бекета, мне приходится претерпевать дерзости от иерархов, дабы папа не отлучил Англию от церкви. Монахи этим пользуются: творят что хотят… – Король вздохнул. – В один прекрасный день Бог поможет моей стране избавиться от диктата папы римского. Но это случится уже не при мне…

Аделия почти не слушала его. Она просто развернулась и пошла к могиле Симона.

Губерт Уолтер, больше короля шокированный подобным оскорблением, хотел кинуться за врачевательницей и вернуть, но удержался.

– Ваше величество, зачем вы терпите эту строптивую грубиянку? – спросил он.

– Для пользы отечества, Губерт. Не часто удается заполучить в наши края такие таланты.

Май наконец вспомнил, что он предваряет лето. Солнце грело по-настоящему. Пижма, которую леди Болдуин посадила на могиле Симона, принялась, пчелы деловито суетились между цветущими примулами.

Вспугнутая малиновка, оставив метку, слетела с надгробного камня, который заменил временную дощечку. Аделия наклонилась и платком Губерта стерла помет.

– Мы тут среди варваров, Симон, – пожаловалась она своему доброму другу.

Если бы Симон мог отвечать, он бы ей возразил:

– Не все таковы. Некоторые уже борются со здешней дикостью. Вспомни Гилту, настоятеля Жоффре, сэра Роули… Да и этот странный король, который сам себе зашивает перчатки, пытается что-то изменить…

– И все равно, – ответила Аделия на несказанные слова, – мне тут невыносимо.

Она поклонилась Симону и пошла обратно по дорожке. Генрих как ни в чем не бывало орудовал иголкой. При приближении Аделии он поднял голову.

– Сударыня?

Салернка поклонилась ему и сказала:

– Благодарю вас за гостеприимство и снисхождение, однако я не могу более оставаться в вашей стране. Меня ждут дела в Салерно.

Король перекусил нитку маленькими крепкими зубами.

– Нет.

– Простите?

– Я сказал «нет».

Генрих покрутил в руках перчатку, любуясь своей работой.

– Чудесно. Это, наверное, в крови. Среди моих предков была кожевница. – Король улыбнулся Аделии: – Не смотрите так сердито. Я вас не отпускаю. Ваши таланты нам нужны, доктор. В моих владениях, увы, всегда достаточно покойников, у которых вы способны выпытать много занятного. Я человек любопытный и с удовольствием буду выслушивать доклады.

Она возмущенно уставилась на него:

– Вы не сможете удержать меня в Англии!

– Ну-ка, Губерт, возрази! – с усмешкой сказал король.

– Сударыня, не сомневайтесь, что его величество найдет способ настоять на своей воле. Прямо сейчас на моем столе набросок письма сицилийскому королю, в коем содержится просьба на время одолжить Англии знаменитого салернского доктора.

– Я не вещь, чтобы меня брали взаймы! – возмутилась Аделия. – Я свободный человек и сама управляю своей судьбой.

– Женщина, – добродушно рассмеялся Генрих, – в этом мире даже короли не располагают собой! – И, посуровев, прибавил: – Но мы вершим судьбы других людей. Клирики время от времени ерепенятся, зато остальные из моего кулака не высовываются. Если я велю закрыть все порты и не выпускать вас – так и будет.

Генрих Плантагенет говорил беззлобно, с любезной улыбкой. Аделия поняла, что от этого человека нечего ждать искренности и великодушных движений души. Гнев и ласка были лишь орудиями для достижения цели. Включая или выключая свое обаяние, король искусно манипулировал людьми.

– Стало быть, и меня замуруют, – мрачно процедила Аделия.

Государь посмотрел на нее с деланным удивлением:

– Ну, это слишком крепко сказано… Границы моей страны далеко отстоят друг от друга. В питье и еде ограничений не будет. Поверьте, вам не придется жаловаться на условия пребывания в Англии.

Было ясно, что она попала в ловушку. Король не отступится. Спорить бесполезно. Талант неожиданно сослужил ей недобрую службу. Однако если Генрих так уважает ее способности… не грех хоть что-то хорошее из этого извлечь. Стоило поторговаться.

И она сказала:

– Мне претит жить в отсталой стране, где евреи вынуждены всех своих покойников свозить на единственное кладбище в Лондоне.

Король удивился. Или только разыграл изумление?

– Фу-ты, Господи! Неужели у них всего одно кладбище?

– Будто вам неизвестно!

– Честное слово, не знал. За ворохом дел иногда упускаешь важное… Впрочем, это поправимо. Запишите, Губерт. Чтоб евреи повсеместно имели свои кладбища. – Затем он обратился к Аделии: – Вот, как вы и просили. Будет издан соответствующий королевский указ.

– Спасибо. Я ваша должница. – Поскольку король лукаво смотрел на нее, Аделия была вынуждена спросить: – Чем я могу вас отблагодарить?

– Подарите мне епископа, сударыня. Я уповал, что мой добрый друг сэр Роули поможет навести порядок внутри церкви, однако он удумал жениться и отказался от сана. Как я понимаю, в супруги он выбрал вас.

– Что ж, извольте. Делайте из Пико кого угодно. Я не возражаю, – устало ответила Аделия. – Замужество не для меня. Сэр Роули предлагал мне руку и сердце, но я отвергла его. Мое предназначение – быть доктором, а не супругой.

– Ах вот как? Гора с плеч.

Генрих просветлел. Потом с нарочитой озабоченностью сдвинул брови:

– Боюсь, он теперь никому не достанется. Бедняга при последнем издыхании.

– Что-о-о?!

– Я прав, Губерт?

– Нам было так доложено, сударыня, – пряча улыбку, подхватил секретарь.

Король состроил печальную мину и добавил:

– Рана, которую он получил во время схватки с бунтарями, опять открылась, и местный доктор только руками разводит…

Тут Генрих обнаружил, что говорит с воздухом. Новое оскорбление королевского величества! Аделия унеслась прочь, не спросив позволения и не попрощавшись.

Король проводил салернку насмешливым взглядом. Когда дверь за гостьей захлопнулась, он холодно резюмировал:

– Она – женщина слова. На мое счастье, за Роули этой строптивице никогда не бывать. – Генрих встал. – Ну, Губерт, я полагаю, теперь мы наконец-то можем назначить сэра Роули Пико епископом Святоальбанским. Благо, он здоров и полон сил служить своему королю.

– Он будет весьма польщен, сир.

– Еще бы! Счастливчик! И сан ему, и такая аппетитная женщина…

Через три дня после этих событий Агнес, мать невинноубиенного Гарольда, которая перенесла свой пост от крепостных ворот к монастырю и сторожила теперь не евреев, а настоятельницу Джоанну, вторично разобрала хибарку и наконец, после годичной отлучки, вернулась домой, к супругу.

Осаду с упраздненного монастыря сняли. Епископ лично угомонил народ, и приорессу благополучно увезли.

Евреи тем временем без помпы и шума вернулись в город.

Аделия не заметила ни того ни другого. Она была занята, днями и ночами не выбираясь из постели новоиспеченного епископа Святоальбанского.

А королевский суд тем временем уже двинул дальше – прочь из Кембриджа, по древнеримской дороге в новый город… Трубы трубят, барабаны грохочут, бейлифы отгоняют в сторону взбудораженную ребятню и ошалело лающих собак, освобождая путь нарядным лошадям и паланкинам с важными персонами; слуги погоняют мулов, нагруженных тяжелыми мешками мелко исписанных пергаментов, а судебные писари и в пути что-то марают грифелем на своих досках. Замыкают процессию своры охотничьих псов.

Ушли. Дорога опустела. Оставили по себе только кучи конских яблок. Кембридж облегченно вздыхает. Можно снять праздничные наряды и вернуться к спокойным будням. В крепости шериф Болдуин наконец-то укладывается в постель с мокрым полотенцем на лбу, чтобы поскорее отойти от треволнений последних дней. А повешенным еще долго качаться на майских ветрах, которые шаловливо обсыпают их пригоршнями опавших лепестков.

Мы отвлеклись на другие события и пропустили работу королевского суда в Кембридже. Однако теперь не упустим заметить: то был момент эпохальной важности. Во тьме невежества, самоуправства и суеверия была затеплена первая свеча законности. Был сделан первый шаг на пути к достославному английскому праву.

Ибо во время этой выездной сессии королевского суда никого из обвиняемых не бросили, по обыкновению, для проверки в пруд (утонувшие доказали невиновность; кто выплыл – тому голову долой как преступнику).

Ни одной подозреваемой в краже или убийстве женщине не сунули в руку раскаленную подкову (если рана на ладони зажила за определенное число дней, то бедняжка чиста перед Богом и людьми; в противном случае повесить негодяйку).

Ни один земельный спор не был решен поединком между феодалами (кто из двоих бросил меч и запросил пощады или был убит – тот и не прав).

Поединок, испытание водой и железом… Генрих Второй был первым монархом, который осмелился похерить все глупости, не имевшие ни малейшего отношения к справедливости и установлению истины.

Король повелел, дабы отныне доказательства вины всякий раз рассматривали двенадцать достойных граждан. Выслушав спорящие стороны или взвесив уличающие свидетельства, они сообщают судье свое мнение: виновен подсудимый или нет. Судье остается или назначить наказание, или отпустить оправданного на свободу.

Эту дюжину достойных граждан назвали присяжными. Новое понятие в судебной практике.

Свежим поветрием было и другое. Прежде каждый феодал чинил расправу в своих владениях: мог по своему усмотрению судить и вешать вассалов. Генрих Второй положил конец хаосу баронского самодурства и учредил в Англии новую судебную систему. Отныне все на территории страны подчинялись единому закону, который назывался «Общее право».

– И где же теперь этот хитроумный король, который так продвинул свою страну на пути к цивилизации? – спросите вы.

– Оставил судей и присяжных вершить скучное правосудие, а сам удрал на охоту. Слышите, как в горах заливаются его псы?

– Бедолага, возможно, догадывается, – усмехнетесь вы, – что в народной памяти он все равно останется не как реформатор суда, а как убийца святого Фомы Бекета.

– А кембриджские евреи, – подхватим мы, – осознали, что, однажды оправданные, все равно не избавились от клейма ритуальных детоубийц. Век за веком повторяется одна и та же история и звучат издревле знакомые упреки. Уж так глупо устроен мир.

На том и закончим. И да будет милостив к нам Господь!