Текст книги "О чем рассказали мертвые"

– Знаю. Но и скелет может многое рассказать!

Убийство Петра отличалось от остальных тем, что произошло в самом Кембридже, а не за его пределами. По крайней мере так все утверждали. И только его распяли. Даже если они с Симоном выловят целую ватагу детоубийц, нет никакого шанса восстановить доброе имя евреев, не расследуй они до конца гибель Петра из Трампингтона. Три последних убийства должны стать ключом к первому.

– Послушай, Гилта, а нельзя ли мне поговорить с родителями Петра? Они ведь видели труп сына до того, как его бросили в варочный котел.

– Уолтер и его благоверная? – усмехнулась экономка, уже зараженная исходящим от Аделии духом сомнения. – Они видели гвозди в руках сынишки и терновый венец на его голове. И ни за что не изменят свой рассказ, за который им было, видать, хорошо заплачено.

– Ты думаешь, они сорвали куш на смерти ребенка?

Гилта махнула рукой вверх по течению речки:

– А вы съездите в Трампингтон, где их жилище. Там теперь что ни день, то пилигримы, то прочие любопытствующие. Подышать воздухом в стенах дома, где жил святой Петр, прикоснуться рукой к его сорочке, у которой якобы целительные свойства… Мамаша сидит на пороге и с каждого посетителя взимает по пенни.

– Какой срам!

Гилта посуровела и, ставя чайник на огонь, сказала:

– Видать, не знали вы бедности, госпожа хорошая.

Эта почти саркастическая «госпожа хорошая» была дурным знаком. Похоже, утреннее взаимопонимание во время приема больных оказалось кратковременным – нелюбовь и недоверие к хозяевам у крестьянки Гилты были в крови.

– Да, бедности я, слава Богу, не знала, – согласилась Аделия.

– Будь у вас шестеро детишек, кроме того, что погиб, и трудись вы на монастырь четыре дня в неделю от зари до зари просто за крышу над головой и участок земли, вы бы не сказали: «Какой срам!» Иная монетка от пилигрима – это столько, сколько отец Петра за месяц плугом не напашет, а мать за лето не нажнет!

Аделия молчала. Возразить было нечего.

– Ну, стало быть, я просто пойду в монастырь Святой Радегунды и скажу, что хочу взглянуть на мощи, – сказала она.

– Воля ваша.

– Похожу, посмотрю… Так Ульфа вы мне одолжите?

Гилта величаво кивнула.

И Ульф, и Страшила были рады прогулке. Засобиравшегося Мансура Аделия остановила:

– Оставайся дома. С Ульфом и собакой я не привлеку внимания. А на тебя все будут таращиться.

Мансур запротестовал: опасно женщине одной в городе!

– Здесь женщины ходят в одиночку, – возразила хозяйка. – На улице светло. Народу много. При мне кинжал и грозная собака, один запах которой отпугнет злоумышленника за двадцать шагов. Так что бояться нечего. А ты пока можешь побеседовать с Гилтой в кухне и отведать, что она готовит на ужин.

Аделия закинула правильную приманку – Мансур сдался.

Вооруженная Страшилой и спрятанным под платьем кинжалом и держа Ульфа за руку, Аделия вышла через сад к задним воротам.

За воротами был выгон. По его краю к реке вели мостки. Слева горожане мотыжили свои огородики. При виде Аделии некоторые из мужчин касались лба, обозначая приветствие. Дальше, на берегу Кема, на распялках сушилось белье.

Здесь проходила граница города – сразу за рекой начинались поля и леса. Вдалеке, у рощи, виднелся одинокий богатый особняк – красивый, как картинка.

– А где Трампингтон? – спросила она у Ульфа.

– Трампингтон! – приказал Ульф Страшиле. Тот, казалось, понял и побежал в нужном направлении. Аделия и Ульф последовали за ним. Вниз и вверх по реке скользили плоскодонные ялики – водный путь был самым скорым и простым способом добраться до центра города. Многие в лодках приветливо махали Ульфу руками. Тот тихонько рассказывал собаке: – Вот Сауни-Погауни плывет собирать налоги… А прачка Уайти-Стирати везет белье своим клиентам… Сестра Матильда-Толстильда едет закупать съестное своим отшельникам-многоельникам… А Могги Кривые Ноги сегодня что-то рано торговлю свернула и с рынка возвращается…

Теперь они шли по гати – только благодаря настилу из хвороста туфельки Аделии, босые ступни Ульфа и лапы Страшилы не утопали в пойменной болотной жиже. В высокой траве, между ивами, паслись коровы, чавкая копытами при переходе с места на место.

Никогда Аделия не видела столько разнообразной, свежей зелени и птиц. И такой упитанный рогатый скот. На родине, в Салерно, трава быстро выгорала, и ее хватало только козам.

Они завернули за холм. Ульф остановился и показал рукой в сторону далекой группы домиков под соломенными крышами и церковки.

– Трампингтон, – сообщил он собаке.

Аделия кивнула.

– А теперь скажи-ка, где находится дерево святой Радегунды.

Мальчик сердито фыркнул и закатил глаза.

– Радегунда-Святунда – это совсем в другом направлении! – сказал он Страшиле. – Придется возвращаться!

По мостику они перешли Кем и пошли по его левому берегу на север. Ульф без умолку разговаривал с собакой. Из его болтовни Аделия узнала, что мальчику решительно не нравится новое занятие бабушки. Разносчиком угрей или яств из угрей он частенько получал монетку сверх положенного – и у него всегда имелись карманные деньги на сладости. Теперь счастливое время закончилось, а у Гилты на конфеты не допросишься.

Через какое-то время Аделия перестала слушать его глупости.

С запада донеслись звуки охотничьих рожков. Ульф и Страшила разом навострили уши.

– Волков травят! – пояснил мальчик собаке.

За очередной излучиной, со взгорка, им открылся весь Кембридж, скученный на равнине. Над хаосом крыш там и тут возвышались колокольни церквей. Вдалеке Большой мост, массивный, каменный, главная артерия города, был забит повозками и экипажами. Ниже по течению широкая излучина реки образовывала подобие озера. Там – под замком на холме, который казался горой в этом плоском ландшафте, – были оживленные грузовые причалы, где густо стояли корабли, плоты, лодки и утлые суденышки. Оттуда доносились скрип лебедок, многоязыкий шум, песни и хохот грузчиков.

Однако Ульф вел салернку в сторону от города – к монастырю, обнесенному простой оградой из толстых кольев. Прямо у ворот две монахини торговали ветками с чудотворного дерева святой Радегунды. А внутри, в залитом солнцем дворе, была целая толпа пилигримов, вокруг которой сновали бойкие послушницы. Аделия слышала, как одна из них говорила супружеской паре:

– Посетить могилку святого Петра стоит пенни. Или дюжину яиц. У нас что-то куры плохо несутся.

– А горшочек меда сойдет?

– Смотря какого размера.

Аделия бросила в тазик, уже полный монет, два пенни и прошла через ворота.

Она невольно сравнивала этот убогий монастырь с обителью Святого Джорджио – самым большим из трех салернских женских монастырей. Разумеется, сравнение не было справедливым. Обитель Святого Джорджио была фантастически богата – множество добротных каменных зданий за высокой стеной, кругом мрамор и мозаики, бронзовые ворота и двери, внутренние тенистые дворики с колоннадами и фонтанами. Настоятельница, мать Амброса, любила приговаривать: «Здесь есть все, чтобы напитать голодные души красотой!»

В монастыре Святой Радегунды голодным душам из Кембриджа и округи не перепадало ни крошки. Провиантный сарай в обители Святого Джорджио был красивее и больше, чем здешние кельи. Приходящим сюда не стоило уповать и на милосердие. Монастырь был хорошо организованным учреждением по отъему денег у верующих. Служительницы Бога не столько давали, сколько брали.

Наверняка у этой обители нет богатых покровителей и обширной земельной собственности, поэтому главная статья доходов – реликвии и мощи.

На прилавках пилигримам предлагали целый ассортимент чудотворных товаров – талисманы, нашивки, медальки и медальоны с изображением маленького Петра, а также деревянные фигурки. Предлагали веночки из листьев вербы, на которой ребенок был распят, а также склянки с его кровью – если бледно-розовая жидкость действительно была человеческой кровью, то сильно разведенной.

Монахини расхваливали свой товар с настырностью рыночных торговок:

– А вот средство от подагры! У кого подагра? Налетай, дешево отдаем наручный браслет от подагры! А кто страдает от приливов? Сюда – цепочка с образом святого Петра любого излечит! Два пенни штука. Покупаете две цепочки – платите только три пенни! Или вот средство от бесплодия.

– А поможет этот образок моей корове?

– Что бабы, что коровы… Повесьте на шею – и ждите приплода!

Аделию передернуло от отвращения. Ватикан, кстати, еще не признал «святого Петра» святым. Но здешний монастырь грел руки на его славе загодя, не дожидаясь официальной канонизации. Впрочем, то же самое было в Кентербери. Когда тамошний архиепископ Фома Бекет пошел против воли короля и погиб мученической смертью, уже на следующий день вокруг покойника пошла бойкая торговля, и в город повалили толпы пилигримов со всех концов страны. А нынче половина города живет за счет тех, кто приходит на поклонение чудотворным мощам святого Фомы.

Помня подначку Гилты, Аделия старалась не осуждать бедный монастырь за то, что он так лихо эксплуатирует гибель мальчика. Однако ей претила бесстыжая вульгарность происходящего. В толпе шастал знакомый ей по путешествию из Кентербери Роже Эктонский. Он покрикивал, размахивая склянкой с розоватой жидкостью:

– Кто обмоется сей святой кровью, тот вовеки пребудет чист – хоть до самой смерти не купайся!

Судя по запаху, который он вокруг себя распространял, юродивый Роже опробовал кровь святого Петра на себе – и с тех пор многие месяцы не мылся.

По пути из Кентербери он казался простым крикливым идиотом – шапка налезает на глаза, одет в загвазданное рубище, по которому видно, что он ел в последние дни. Сейчас Роже Эктонский был в той же шапке и рубище и снова гримасничал и кривлялся. Но тут, на монастырском дворе, в качестве продавца монах-юродивый был на месте – никто не мог устоять перед его шумной навязчивостью. Склянки с кровью расходились, как горячие пирожки. Для суеверных людей юродивый – божий человек. Под стать отшельникам или столпникам. Припадочный живет в грязи, голоде и холоде, но при этом славит Господа… Грех обидеть божьего человека словом или делом.

Но Аделия боялась блаженных. Такие по темноте и безумию натравливают толпу на иноземцев, иноверцев или на эксцентричных старух, которых они объявляют ведьмами.

Она новыми глазами приглядывалась к Роже Эстонскому. Насколько опасен этот юродивый?

Может, это он балует на холме Вандлбери? Может, купаться в крови малолетних для него вошло в привычку?

Время для разговора с ним еще не наступило, но в списке подозреваемых Роже пока что на одном из первых мест.

В скопище пилигримов Роже не узнал лекарку. Равно как и настоятельница Джоанна, которая прошествовала мимо Аделии к воротам.

Приоресса была одета для верховой езды и на руке держала кречета. Одни пилигримы хохотали и беззлобно кричали ей вслед «ату, ату!», другие почтительно кланялись и желали благополучной охоты.

Настоятельница Джоанна имела вид решительной и строгой особы. Казалось, под началом этой мегеры монастырь должен был поражать если не богатством, то хотя бы порядком и чистотой. На самом же деле вокруг церкви рос бурьян, крыши строений зияли дырами, а застиранные облачения монашек оскорбляли взор аляповатыми заплатками и грязными подолами. Манерами и языком святые девы могли соперничать с солдатами.

Аделия могла только гадать, куда деваются деньги богомольцев. Ведь на маленьком мученике Петре монастырь неплохо зарабатывал уже который месяц. На починку строений или благотворительность доходы явно не идут. Нет тут ни богадельни, ни странноприимного дома. Никто не трудится напоить или накормить пилигримов, а ночевать их отсылают в городские постоялые дворы.

Однако и большинство странников составлял неприхотливый народ – такие и под открытым небом ночуют. Женщина на костылях хвасталась, что она уже прикладывалась к святыням в Кентербери, в Винчестере, в Валсингэме, была на могилах святого Эдмонда и святого Альбана. И каждый раз пешком, на клюках! Этот ангел терпения и упрямства и сейчас улыбался: «Говорят, святой Петр хотя и малолетний, но творит истинные чудеса. У меня, калеки, вся надежа на него! Ежели его распяли, как и Спасителя нашего, тогда Иисус на небе должен к его просьбам ухо иметь!»

Глаза Аделии вдруг наполнились слезами. Бесхитростные слова калеки тронули ее. Да, если святой Петр на небе и рядом с Христом… пусть он замолвит словечко за эту несчастную нищую и многострадальную страну – за всех страждущих и калечных… Она поймала себя на том, что молится. С ней это редко случалось.

Аделия вошла в церковь. Внутри она была такой же убогой, как и снаружи. У входа сидела монахиня и записывала в книгу отзывы пилигримов о чудодейственной силе мощей.

Бледная пигалица как раз рассказывала, как ей полегчало от одного прикосновения к святым костям.

Сзади на Аделию пахнуло смрадом – за ней в церковь ввалился Роже Эктонский. Даром что они были в святом доме, где не пристало орать, он развязно закричал:

– Ну-ка, женщина, говори народу правду! Проняло тебя иль нет? Чувствуешь крепость во всем теле? Чуешь, как Святой Дух вошел? Все грехи вымыло из тебя! И все хвори как рукой сняло! Так?

– Так, так, – слабым голосом подтвердила женщина.

– Чудо! Народ, слушай сюда, новое чудо! Еще одна исцеленная! Молитесь, молитесь сильнее! Святой Петр всем пособит, всем будет заступником перед Господом!

В церкви пахло опилками, которыми был присыпан пол. Пилигримы толпились в правом нефе, где была рака с останками святого Петра. Аделия пристроилась в конец небольшой очереди желающих приложиться к святым мощам.

У стены она заметила камень с надписью: «В лето 1138-е от Рождества Господа нашего, по изволению короля Стефана, золотых дел мастер Уильям Ле Мойн основал сию обитель во славу короля Генриха и за упокой его души». Это, возможно, объясняло нищету монастыря. Король Стефан долгие тринадцать лет воевал со своей кузиной Матильдой, которая в итоге победила и возвела на престол своего сына Генриха Второго. Обитель, воздвигнутая с одобрения лютого врага, не могла рассчитывать на пожертвования правящего короля и богатой знати, следившей за тем, куда ветер дует.

Из списка настоятельниц следовало, что Джоанна возглавила монастырь два года назад. Судя по состоянию церкви и обители, своими обязанностями она занималась без особого рвения. Очевидно, предпочитала охоту и верховую езду скучным будничным монастырским хлопотам.

Пока Аделия рассматривала нехитрое убранство церкви, очередь медленно сокращалась. Наконец перед ней осталась только одна пожилая супружеская пара. Когда они опустились на колени, у Аделии перехватило дыхание от волнения. Свет многочисленных свечей выхватывал из темноты нефа раку и склоненную возле нее скорбящую монашку с руками, сложенными для молитвы. «Как на картине! – подумалось Аделии. – Пьета. Богоматерь, оплакивающая Христа».

Аделия ощутила страстное желание верить. Здесь было место, где божественная правда могла вытеснить все сомнения из ее мятущейся души.

Супружеская пара на коленях вслух молилась. Их сын сейчас сражался в Сирии, и они просили святого Петра заступиться за него перед Господом и позволить юноше вернуться домой невредимым.

Аделия поймала себя на том, что тоже молится: «Дай мне, Господи, поверить в Тебя. Ниспошли простую и прочную веру, по которой я тоскую».

Супруги встали и отошли. Настал черед Аделии. Она опустилась на колени. Рака покоилась на невысоком каменном постаменте и теперь оказалась на уровне ее глаз. Это был очень большой позолоченный ларец, украшенный драгоценными камнями. На золоте мастер выбил несколько сцен из жизни мальчика: деревенские идиллии, мученическая смерть, вознесение на небо (вот куда ушли монастырские деньги!). Несущая стражу хорошенькая монахиня кротко и кратко улыбнулась Аделии – девушка была среди паломников из Кентербери и помнила иноземку.

– Молись, сестра, – сказала она с искренним чувством. – Святой Петр непременно поможет тебе.

В передней части ларца было окошко, заделанное тончайшим перламутром – можно было различить, что находится сразу за ним: на бархатной подушечке лежали косточки ладони, сложенной для благословения.

– Если хотите, можете поцеловать сустав его пальца.

Монахиня показала на стоявшую на раке украшенную золотом и драгоценными камнями дароносицу. В ее бок была инкрустирована косточка святого Петра.

Трапециевидная кость. Возвышенного настроения Аделии как не бывало. Она опять стала рассудительно-деловитым «доктором мертвых».

– Я заплачу еще пенни – дайте мне посмотреть на весь скелет, – сказала салернка монахине, которая стояла на коленях чуть поодаль от нее, с другой стороны постамента.

Та не моргнув глазом согласилась. Сняла дароносицу и открыла крышку ларца. В процессе ее руки оголились почти до локтя, и Аделия увидела багрово-синие синяки. Монашка заметила ее округлившиеся глаза, но только улыбнулась и, опуская рукава, обронила неопределенное «Господь милостив!».

«Господь, может, и милостив, – подумала Аделия, – но здешняя монастырская жизнь вряд ли сладка…»

Аделия встала с колен и, не спрашивая разрешения, схватила одну из толстых свеч, чтобы получше осмотреть раку. Очевидно, Петр при жизни был небольшого роста. Ларец был ему, как костюм не по росту – скелетик занимал половину пространства. За вычетом трапециевидной кости, которая была вделана в дароносицу, руки и ноги были в полной сохранности. Преодолев накат сентиментальных слез, Аделия холодно констатировала: ни одна из костей скелета не повреждена. Никто не вбивал гвоздей в руки или ноги мальчика. Никто не подвешивал его за ребра. То, что настоятель Жоффре считал раной от удара копьем в живот Петра, было скорее всего более или менее обычным разрывом ткани раздутого в воде разлагающегося тела. Живот попросту «треснул».

Только на костях таза были те же отметины, что она видела у других детей: следы хаотичных ударов неизвестным многогранным острым предметом.

Аделии понадобилось усилие воли, чтобы не протянуть руку и не вытащить пару костей для более тщательного осмотра. Это бы вызвало скандал. Но даже не прикасаясь к останкам, она сделала однозначные выводы.

Очередь за ней роптала.

Аделия дала пенни монахине, поблагодарила ее и пошла прочь.

При выходе монахиня с книгой отзывов почти строго спросила Аделию:

– Ну, госпожа, ушла ваша хворь? Мне велено записывать все чудеса, совершенные святым Петром.

– Сформулируем так – мне полегчало, – сказала Аделия.

И она действительно испытала облегчение: теперь она знала, что не зря приехала в Англию. Петра никто не распинал. Он умер так же, как и другие дети. Жестокой смертью, но не на кресте.

Однако поди объясни все это местному коронеру и судье, которые, похоже, ничего не смыслят в анатомии и нисколько не огорчены этим. На что этим горе-умникам уроки медицины, а тем более от женщины и иноземки?..

При выходе из церкви Аделия наконец хватилась Ульфа. Он давно отстал от нее и теперь сидел на траве у выхода из монастыря, обхватив колени руками и разговаривая со Страшилой. Опять, наверное, жаловался на судьбу, пославшую ему в хозяйки заморскую тетку, которая доброй половины их языка не понимает и не догадывается подбросить ему пенни на сладости.

Аделии вдруг пришло в голову, что она забыла задать мальчику простейший вопрос. И теперь она наверстала упущенное:

– Послушай, а ты знал святого Петра?

Ульф фыркнул и ответил собаке:

– В одном классе у священника грамоте учились – мог ли я его не знать?

Аделия если когда и имела дело с детьми, то исключительно с мертвыми, при вскрытии. Племянников и племянниц у нее не было, и за неимением опыта она пыталась разговаривать с малышами, как со взрослыми. Разумеется, получался конфуз.

Но к Ульфу надо было как-то подольститься, чтобы получить нужные сведения.

– Ты можешь гордиться, – сказала она, – ведь не каждому выпадает учиться грамоте рядом со святым! А ты видел Петра в день его исчезновения?

Мальчик закатил глаза и пожаловался собаке:

– Ну как можно не понимать?! Пасха была. А на Светлое Воскресение мы с бабушкой завсегда угрями занимаемся – не до учебы!

Аделия вздохнула. Допрос ничего интересного не принес.

Однако Ульф внезапно добавил:

– Но Уилл видел Петра в тот день. И не раз.

– Уилл тоже твой одноклассник? – оживилась Аделия.

– Ага, – сказал мальчик Страшиле. – Они с Петром в тот день собирались вербу ломать.

– Прекрати эту дурацкую игру! – воскликнула в сердцах Аделия. – Говори не с собакой, а со мной!

Ульф упрямо отворачивал голову и продолжал общение с собакой:

– Мы с тобой оба не любим эту особу, да?

– Ты мне тоже не нравишься, негодный мальчишка! – окончательно вспылила Аделия. Она схватила Ульфа за волосы и с силой повернула его лицом к себе. – Но я хочу узнать, кто, почему и как убил твоего товарища. Я имею большой опыт в разгадывании подобных вещей. Но мне необходима помощь местных жителей. А поскольку ты и твоя бабушка находитесь у меня в услужении, вы просто обязаны сотрудничать! Взаимная симпатия тут ни при чем. Изволь подчиняться хозяйке и отвечать прямо, когда я спрашиваю. Иначе велю Гилте выпороть тебя хорошенько.

– А чего тут разбираться! – угрюмо сказал мальчик, впервые повернув голову к Аделии и с вызовом глядя ей в лицо. Глаза Ульфа были почему-то старые-престарые. Как у Аделии, когда она занималась с трупами. – Все знают, что Петра убили проклятые жиды!

– И ты тоже веришь в это?

– Идите за мной.

Аделия подчинилась. По пути она незаметно вытерла руку о платье – волосы мальчишки оставили на ней жирный след… К тому же на голове этого шалопая мог быть целый зверинец.

Ульф остановился у ограды монастыря и добавил:

– Вот, посмотрите между кольями. Логово главного жида.

За рекой она увидела отдельно стоявший каменный домище – с большим садом и собственным причалом. Ставни особняка были закрыты, под окнами рос бурьян. Было очевидно, что жилище заброшено.

– Это дом Хаима? – спросила Аделия. – Тот самый, в котором якобы распяли Петра?

– Ага. Якобы. Насчет когда и где у меня свое мнение.

– Насколько мне известно, прачка утверждала, что он висел в одной из комнат еврейского особняка.

– Марта! – брезгливо поморщился мальчик. – Знаю ее. Она с придурью, что угодно соврет, лишь бы на нее все внимание обратили! – Тут Ульф устыдился того, что так честит землячку перед иноземкой, и быстро исправился: – Ну может, и не соврала, а только неправду сказала – не видела она никакого распятого. И балда торфяник тоже сказки рассказывает. Не мог он подсмотреть, как евреи сбрасывали с моста мешок с телом Петра!

– То есть человек, который поставляет торф в замок, на самом деле лгал или ошибался?

Мальчик кивнул.

– Старик – первое – наполовину слепой, а второе: любит байки придумывать. Тело Петра выудили из реки вон у того причала – застряло между опорами. – Ульф показал пальцем. – Видите? А теперь глядите, где мост. Понятно? Если евреи сбросили Петра в реку, то каким образом его тело нашли выше по течению? А?

– Да, ты прав, мертвецы против течение плавать не умеют, – сказала Аделия с усмешкой. Мальчишка имел дерзость проверять ее смекалку. – Стало быть, торговцу действительно веры нет.

Про себя Аделия удивилась: если даже мальчишке ясно, что торфяник говорил чепуху, то и рассказ не вполне нормальной женщины о том, что она якобы видела распятого мальчика в доме Хаима, терял убедительность. Как можно было на основе одного шаткого свидетельства, подтвержденного явно невероятным рассказом старика-пустобреха, ткнуть обвиняющим перстом в евреев? Горожане явно сошли с ума! Или кто-то задурил им голову!

– Получается, евреи ни при чем, – сказала Аделия вслух.

– Очень даже при чем! – возразил мальчик. – Только Петра они убили, конечно, не тогда, когда все думают, а позже.

Тут он скороговоркой изложил версию убийства, которая сложилась в среде его одногодков. Поскольку Ульф перестал следить за собой, в речи мелькали десятки диалектных слов, и Аделии приходилось напрягать слух и внимание, а порой и просто догадываться, что он имел в виду. В итоге, перепрыгивая, как по кочкам, с одного знакомого слова на другое, она поняла следующее.

Мальчики были ровесниками, и в тот роковой день родители послали их наломать вербы. Уилл жил в Кембридже, а Петр – в Трампингтоне. Они встретились на полпути – у дерева святой Радегунды. Забыв о деле, ребята какое-то время с любопытством глазели на свадебный праздник на лужайке перед особняком Хаима поту сторону реки, а потом решили перейти через мост и пробраться к конюшням богатого еврея, чтоб наблюдать с более близкого расстояния.

Уилл быстро нагляделся вдоволь, вспомнил про задание наломать веточек вербы и ушел. А Петр, несмотря на уговоры, решил остаться и досмотреть торжество до конца.

– И после этого исчез – да? – спросила Аделия. – Больше его не видели?

– Ничего подобного! – насмешливо возразил Ульф. – Никто, кроме Уилла.

– Приятель видел его позже? – ошарашенно спросила Аделия.

В тот день, когда уже темнело, Уилла послали отнести котелок с ужином отцу, который конопатил баркас, готовя его к утренней работе. Рыся берегом Кема, мальчик заметил на другой стороне реки Петра. Тот в задумчивости сидел у воды. Ульф показал пальцем место, где сидел Петр. Уилл крикнул ему: «Чего ты там делаешь, дурачина? Беги быстренько домой!» До Трампингтона надо было идти по гатям через торфяник – а все знают, что в темноте болотные черти приманивают людей блуждающими огоньками, утаскивают в топь и губят.

Аделия проигнорировала нелепое простонародное суеверие о блуждающих огоньках и взволнованно спросила:

– И что же ответил Петр своему приятелю?

– Что он ждет ююду. И махнул рукой – дескать, давай сюда, присоединяйся.

– Ююду? Он ждал еврея?

– Да. Уилл крикнул, что спешит, и припустил дальше. Потом он мне говорил: «Это Господь подсказал не согласиться, а то бы и я теперь был покойником!» Уилл – последний, кто видел Петра живым.

Аделия озадаченно сдвинула брови. «Ююда» – какое странное слово. За короткое время на английской земле она успела услышать добрую дюжину недобрых прозвищ евреев. Среди них был и «юда», то есть Иуда, или иудей. Петр исказил его еще больше, на детский манер – ююда… Но зачем Петр ждал в темноте на пустынном берегу какого-то еврея? Если это правда, то кого именно?

– Уилл рассказал кому-нибудь об этом? – спросила Аделия.

– Нет, взрослым ни слова. Вдруг жиды и его прикончат – чтоб язык не распускал! Он правильно рассудил. Если вздумаете после моего рассказа донимать Уилла вопросами, будьте уверены – он от всего отопрется.

Результат мальчишеского «благоразумия» Аделии был известен: никто не помешал несправедливому обвинению евреев в убийстве, а супружескую пару лишили жизни. Подлинный же негодяй продолжал убивать детей…

– Хотите узнать больше? – сказал довольный произведенным впечатлением Ульф. – Пойдем к реке. Только вам придется замочить ноги. Зато я вам докажу, что Петр в тот вечер вернулся в дом Хаима. Уже после того, как Уилл видел его в последний раз.

Через десять минут они были на месте. Излучина реки между двумя рощами даже в разгар дня была безлюдна. И это при обилии паломников в монастыре! Легко представить, какая пустыня здесь с наступлением темноты!

Ульф потащил Аделию за собой на мелководье. Как она ни поднимала платье, все равно подол намочился и перепачкался в иле. Вдобавок Страшила бросился в воду за ними и окатил обоих холодными брызгами.

Однако показанное Ульфом стоило мокрых ног и испорченного платья.

Когда Аделия карабкалась обратно на берег, из-за деревьев показались два всадника с тремя волкодавами на сворке. Она узнала сэра Джервейза и сэра Джоселина, ехавших с паломниками из Кентербери. Рыцари возвращались с охоты. Через седло сэра Джоселина был перекинут мертвый волк.

– О, прекрасная дама поднимается из реки, как Афродита из пены морской! – воскликнул сэр Джоселин.

– О, иноземная шлюха и ее арабский выродок поганят нашу добрую реку! – в тон ему подхватил сэр Джервейз и захохотал.

Сэр Джоселин с упреком посмотрел на него, но… подхихикнул.

– Что побудило иноземку возмущать прибрежную грязь? – спросил он. Теперь уже нельзя было понять, издевается он или пытается быть вежливым.

Оба всадника, плечистые, могучие, грозно высились над женщиной и мальчиком. Собаки на сворке скалились на Страшилу, который поджал хвост и пытался спрятаться за ногами Ульфа.

Аделия, пораженная хамством сэра Джервейза, угрюмо молчала.

А тот веселился дальше:

– Надо бы доложить шерифу, что ведьма и сарацинова подстилка бродит в непотребных для дамы местах и что-то замышляет.

– Мальчик – внук моей служанки. А вы извольте выбирать слова!

– Что, обратно в воду захотела, паскуда языкатая?

– Не обращайте внимания на грубость моего приятеля, – сказал сэр Джоселин. – Он только что упустил волка. Завидует мне и бесится.

Аделия была рассержена, но не испугана. Она ничем не заслужила такую животную ненависть. Эта сволочь Джервейз мог бы запросто ее изнасиловать – даже днем и при мальчике. Однако не при сэре Джоселине, который хоть и подлаживался под своего приятеля, но был явно из другого теста. А впрочем, откуда взялись иллюзии насчет сэра Джоселина? Из-за пары вежливых слов? Два сапога пара. Любой из рыцарей мог быть детоубийцей.

– Наше почтение! – сказал сэр Джоселин. Его друг ожег Аделию бессмысленно-лютым взглядом, и оба поскакали дальше.

Когда они скрылись, Ульф восхищенно воскликнул:

– Крестоносцы! Были в Святой земле!

Аделия презрительно фыркнула. Да, эта парочка действительно сражалась в Палестине – вернулись с богатой добычей и купили себе большие владения. Но восхищаться ими у нее не было охоты.

– А вы молодец, не поджали хвост, как наша собака! – добавил Ульф.

Симон вернулся домой только к ужину. Весь день он общался с торговцами и сукноделами. Заодно побывал в мастерских и узнал много о шерстопрядении.

За едой он возбужденно делился впечатлениями:

– Не к столу будь сказано, но овечью шерсть местные очищают с помощью мочи! Вся семья пьет воду бочками и бегает мочиться в чан с шерстью. Даже соседей, слуг и работников обоего пола заставляют ссать не по кустам, а в тот же чан!

Аделия, отложив ложку, нетерпеливо стучала пальцами по столу.

– Ладно, не буду вас томить, – сказал со вздохом Симон. – Мне повезло выведать, полосками какой ткани убийца связывал руки жертв. Это сукно было прислано илийскому аббату три года назад и пошло на монашеские рясы.

– Неужели убийца – служитель вашего Господа?! – ахнул Мансур.

Аделия отнеслась к новости. Симона менее эмоционально.

– Так, – деловито сказала она, – настоятеля Жоффре можем исключить. Он был болен, и мы всю ночь от него не отходили. Среди паломников было еще три монаха.