Текст книги "Машенька, или Что скрывают сны"

В этих пяти метрах и создавали мои родители свою историю, и покидали кухню только для сна. Если сильно разругаются, то кто-то из них уходил в комнату или вообще из дома.

Кто из родителей был пленником своего желания? Почему папа не хотел ничего менять, и был ли он счастлив тем, что имеет, почему мама мечтала уехать из нашего города и узнать другую жизнь? Только лишь потому, что город скучный? А может, ею руководило совсем иное – во всем идти наперекор? Кто из них проявлял слабость, а кто был беспомощен и неспособен что-либо изменить и находил тому оправдание? И почему никто не положил конец ссорам – без них их жизнь стала бы неинтересной? Многое оставалось для меня загадкой, и, постоянно находясь в поиске ответов, я пребывала в уверенности, будто не нужна родителям вовсе.

Папа по характеру был мягким и тихим. Неболтливый, чаще молчал, думал. Я помню его именно таким. Когда я видела отца с другими людьми, он всегда внимательно слушал, кивал, отвечал мало и коротко. В отличие от него мама любила поговорить, но в ее разговорах всегда ощущалась тяжесть – она тяжело вздыхала, жаловалась на что-либо или ругала свою жизнь. Если папа говорил, то я чувствовала тепло и легкость от его слов, с ним уютно было даже помолчать.

Таких мужчин, как папа, в Москве я не встречала: тихие работяги, пахнущие потом, недорогим терпким одеколоном, непритязательные в еде, спокойные. Жизнь в маленьких городах другая, все отличается от столицы: традиции, ценности, настроение, и даже время течет медленнее, как будто это другая планета, и все проще, по-свойски. Любят искренне, не скрывая чувств, а если случалась беда, то горевали всем городом, потому что так или иначе все знали друг друга. И печаль общая, и радость – папу все устраивало.

Он работал на заводе, что естественно – лучшей работы в городе не было, и каждый вечер после смены пил. Мама работала продавцом в местном магазине; «недосупермаркет» – так я любила его называть. И после работы она пила тоже. С отцом.

Начала ли она пить вместе с ним, вслед за ним или чтобы не отставать от него? Я спрашивала маму, почему она и папа пьют, и слышала в ответ: «Разве мы пьем? Нам надо просто отвлечься от работы».

– Не придирайся. Лучше иди к себе, – стандартная фраза, чтобы я не задавала лишних вопросов.

Когда я стала старше и попробовала выпивать, то попала в алкогольную зависимость, но смогла ее преодолеть, после чего задумалась: почему же мама выбрала алкоголь и перестала бороться за свою мечту? Ведь это была обычная женская тоска: вышла замуж больше по необходимости – была беременной, образования не получила иного, кроме школьного, да и стремления его получить у мамы особо и не было. Она обладала довольно сильным характером, чтобы все изменить, но не меняла ничего! Разве не давала ей жизнь шанса? Не уверена, но почему тогда она все оставила как есть и заглушала свою боль алкоголем?

В 18 лет забеременеть от местного парня – повод сдаться? Сколько раз я хотела ее понять, залезть ей в голову и выяснить, почему она срывала свою досаду на мне и папе, разве это был не ее выбор?

Половину жизни я искала ответ, носила в себе груз злости, невыплаканных слез и обид от того, что не получила в полной мере маминых поцелуев, объятий, ласки и ее участия в моей жизни. Почему она предпочитала отгораживаться от меня любыми способами?

Могла ли я понять тогда, что таким образом она берегла меня? Как умела, защищала от своей безнадеги в душе, чтобы я не заразилась ею. Догадывалась ли она, что я уже давно разделяла ее мечты? Конечно, будучи ребенком, я не понимала причин маминой холодности и считала, что она просто не любит меня. Мысль об этом маленькими коготками оставляла царапины на сердце, которые не заживали. Внешне я оставалась спокойной, но так хотелось закатить истерику, как делают дети – лечь на пол и биться головой, если бы это помогло узнать – почему не любит? Но забываешь, привыкаешь, живешь день за днем и неожиданно вспомнишь свой вопрос, поднимешь глаза и спросишь у себя: почему? И тут же запретишь думать об этом – не узнаю же.

В течение многих лет я продолжала запрещать, пока множество вопросов не прорвалось наружу – я должна была найти ответы на все, иначе как жить своей жизнью? Не прошлым, не вопросами, а настоящим! Не таскать груз прошлого за своей спиной и тратить силы на то, чтобы тащить, вместо того, чтобы радоваться жизни.

А до той поры моим миром были карандаши, бумага и мое воображение.

Можно ли ожидать от ребенка большего – что он станет бороться за себя, защищать свое существование, требовать объяснений и любви? Нет, мне не приходило в голову подойти к маме и спросить:

– Мама, ты меня не любишь? Почему?

Родители, несмотря на скандалы, любили друг друга. Весьма странная любовь, и все-таки любовь. Мама ждала отца, если он задерживался, заботливо отпаивала его утром рассолом или бегала за «лекарством», чтобы вылечить от похмелья. Отец всегда и всюду называл маму с гордостью «моя», если в разговоре с кем-то заходила речь о ней. Непосредственно к маме обращался по имени – Нина, Ниночка, Нинель!

Чаще всего я слышала слово «моя» в разговоре папы с бабушкой, когда та упрекала его в том, что он не делает ее дочь счастливой: мало зарабатывает и не стремится зарабатывать больше – мерилом счастья у бабушки была исключительно финансовая составляющая. И папа отвечал ей:

– Она моя, это наша семья, и мы сами решим, что нам нужно.

«Моя» – с гордостью и силой в голосе, как будто ставил точку в разговоре.

Его задевали слова бабушки – еще бы, бабушка умела обидеть. Это она хотела большего, именно бабушка была борцом по характеру, ее не останавливали преграды или сложности. Бабушке была нужна масштабность, которой она и добилась в итоге. Кто ищет, тот найдет! Папе немного нужно было для счастья, он не считал наличие высокого заработка и всех возможностей, которые дают деньги, единственной альтернативой счастью.

Конечно, каждый из родителей имел свое представление о счастливой семейной жизни. Папа почти с детским упрямством все оставлял как есть, сколько бы мама не говорила о своих желаниях. Может быть, считал, что если он пойдет на поводу ее желаний, то даст маме повод и дальше только требовать, и не хотел показать слабость, соглашаясь с ней. В нашей семье папа принимал решения, а то, что мама шла наперекор им, отдельный разговор. Какой мужчина добровольно распишется в своей неспособности отстоять собственный выбор еще и перед женой? Папе давалось это с трудом, потому он и проявлял упрямство, утверждая, что город N хороший, работа есть, а большие города только портят и деньги – зло.

Думается мне, он в большей степени назло отстаивал свой выбор с таким упорством. Папа – простой человек, без полета фантазии или высоких целей, для него тихая семейная жизнь – самый лучший подарок. Так жили его родители, и так хотелось ему. Да и звезд с неба он не хватал, откровенно говоря. Он умел работать там, где работал, вел дом по-мужски – все было на своих местах, краны не текли, табуретки не разваливались. А то, что не было хорошего ремонта, значит, устраивало. Может, считал, что это женская задача – решать, нужен ремонт или нет, а он сделает, если надо. В еде отцу не нужны были излишества или причуды: суп, котлеты с картошкой, хлеб, банка солений и рюмка водки. Ему нужна была простая жизнь. Как раз та, какой и живут все в нашем городе, и так бы отец и прожил всю жизнь, если бы не мама, которая день за днем мутила воду.

Чтобы быть подальше от домашних скандалов, по возможности я уходила гулять. Чем дальше от дома, тем быстрее я забывала о своем одиночестве и в какой-то момент стала рисовать. Как будто нашла выход для себя в увлечении – рисование помогало почувствовать, что я не одна и не стоит так печалиться. Есть мир моих рисунков и фантазии, которые можно передать на бумаге. Нечаянное хобби, которое дало мне глоток радости и стало моей профессией в жизни.

А началось все банально.

За нашей школой был пустырь. Говорили, на его месте предполагалось строить новые дома, потому и расчистили место под них. Завод планировали расширять, достраивать корпуса, тем самым увеличивать количество рабочих мест, и требовалось построить общежития для новых работников, направленных на завод из соседних городов. Но ничего не построили, все планы остались на бумаге. Пустырь обнесли проволочным забором, который не выдержал проверку временем и по всему периметру то тут, то там повалился на землю, а те редкие отрезки, что еще держались, сильно покосились. Сначала в заборе делали лазы, а потом, когда он уже стал падать на землю, просто ходили на пустырь по самому забору. И никто его не убирал.

На пустырь я и шла после школы одна или с одноклассниками. Мы там играли, разговаривали или просто сидели. Кто-то заботливо притащил на пустырь бревна и доски, чтобы было где присесть.

Дневное время – время школьников, вечером приходили взрослые: мужики с завода или парочки. Однако в основном люди ходили в лес, пустырь был не так интересен – открытое пространство, да и смотреть не на что. То ли дело лес.

Когда мне хотелось побыть одной, я приходила на пустырь, выбирала место подальше от всех, садилась на бревно и смотрела вдаль. На небо, на землю, слушала все, что меня окружало: как кричит где-то птица или лает собака, как звенит звонок в школе, который никогда не отключали, как скрипит от ветра забор, как кто-то проходит мимо в поисках местечка, чтобы тоже посидеть. Люди знали, что я тихоня и люблю проводить время в одиночестве. Поэтому просто здоровались, проходя мимо, и я в ответ.

Однажды услышала:

– Смотри-ка, Полинка никак рисовать начала!

Кажется, мне было лет 9.

Я уже рисовала какое-то время, вернее пыталась рисовать на последних страницах в школьных тетрадях. Мои первые, нелепые и смешные рисунки – рожицы, карикатуры на учителей, названия учебников и книг, которые я пыталась копировать. Затем я завела себе отдельную тетрадь, где стала рисовать то, что видела вокруг, и уже позже – то, что я хотела бы видеть вокруг. Так и училась. Вечерами сидела в своей комнате, делала уроки, читала, смотрела телевизор или снова рисовала, пытаясь красиво срисовать какую-то понравившуюся картинку. У меня были детские книги с красивыми рисунками, их привозила мне бабушка или покупала, когда мы с ней проводили время вместе на каникулах.

Сверстники, думаю, не понимали меня – для чего я решила начать рисовать?

– Зачем тебе это здесь? – спросила меня однажды одноклассница. – Уехала бы к бабушке в Москву, там и рисуй.

Я ответила, что мой дом здесь, где мама и папа, как же я могу уехать от них?

– Почему тогда не уедут родители? – снова спросила одноклассница.

– Потому что папа так решил.

Подруга подумала пару мгновений и выдала:

– Правильно, не хочу терять такую подругу, как ты!

В друзьях я не испытывала недостатка, заводила дружбу легко, достаточно было просто внимательно выслушать собеседника и согласиться с ним. Я не делала ничего специально, я так научилась дома, с родителями и с бабушкой: слушай и соглашайся – такой и была со всеми другими. Если ты умеешь выслушать человека и никому не рассказать об услышанном – это очень ценится им. Для меня не составляет труда хранить секреты, я не сплетница. Не могу даже представить, что бегу к подружке обсудить то, что мне сказала другая подружка.

А вот других людей слушать очень люблю. Делаю это с удовольствием, и с таким же удовольствием мне многое рассказывают. Беседы не раз помогали мне найти ответы на волнующие вопросы – то, что со мной мало общались родители, я компенсировала разговорами с друзьями.

Но как у медали две стороны, так и я слушала их истории и нет-нет, да хотела, чтобы со мной было то же, что у них. Принимала я свою жизнь только внешне, чтобы так думали родители и другие люди, а самой не хватало общения с мамой и папой: ни о чем, о пустяках, о мелочах, о всякой ерунде – самого факта разговора.

Может показаться, что мы с родителями жили в одной семье, но не общались. Конечно, это не так, но настоящих душевных разговоров не было, не строили планы, не беседовали увлеченно о чем-либо. То, что родители выпивали, этому не мешало. Они не пили как горькие пьяницы, когда так много выпьешь, что не можешь стоять на ногах, их желание выпить объяснялось необходимостью снять стресс и уйти от реальности. Но мой дневник исправно проверялся, кто-то из родителей обязательно помогал с домашним заданием, мама все постирает и погладит, приготовит вкусный ужин, за которым спросит – как дела в школе, с кем дружу или как провела каникулы в лагере. Самая обычная семья, просто я молчунья, и родителей это не беспокоило, а я потому и молчала, что считала нашу семью не такой как у всех, неправильной. Если ругаешься все время, значит, тебе не нравится человек, и тогда с ним лучше не общаться. У других детей родители жили мирно, без ссор, и я переносила все проблемы на себя – наверное, из-за меня не могут не общаться, поэтому я виновата.

Почему-то именно так решила моя детская логика.

Однажды у меня состоялся разговор с папой, и сказанное им запало мне в душу на всю жизнь. Самый серьезный разговор из всех, что у нас были, и единственный настолько драматичный – об этом можно было догадаться по особой печали в его глазах.

Неожиданно для себя я спросила:

– Пап, а почему люди пьют?

Был субботний вечер, тот самый редкий вечер, когда папа был еще трезвым. Мне захотелось сладкого чая, и я отправилась за ним на кухню. Но остановилась в проходе, потому что увидела папу с сигаретой, смотрящего в окно. В обычной ситуации я не решилась бы спросить его – не из-за боязни, а потому что знала – он не ответит и отошлет в комнату.

Однако в тот вечер я сначала спросила и потом осознала, ЧТО спросила, как будто помимо моей воли внутренний голос обрел силу и дал о себе знать.

Отец сидел, сгорбившись, на табуретке, нога на ногу, в руке сигарета. Обычно сигарету папа держал между средним и указательным пальцами, не сгибая их, что создавало впечатление очень больших рук. Вообще папа был некрупный – коренастый, крепкий, невысокий, но руки у него были большие, сильные. Я называла его ладони «лопатами», подносила свою ладошку к его и сравнивала. Папа смеялся, говорил, что я еще вырасту и руки мои вырастут, но у девочек они должны быть маленькими – это красиво. И я от всей души не хотела больших рук у маленькой девочки, поэтому втайне мечтала о таких же руках, как у мамы. Но папины руки очень любила и знала, что такими руками можно кого хочешь остановить, если понадобится, и защитить меня.

Он не слышал, как я вошла, а я задала вопрос и даже зажмурилась: жду, что он ответит.

Отец не сразу обернулся. Молчал, курил, я стояла и ждала. И уже решила было уйти – испугалась все-таки, что не надо было спрашивать, но не ухожу. Откуда во мне тогда эта настойчивость появилась, сама не понимала.

– Пап… – еле слышно проговорила и опустила глаза. Он ответил не поворачиваясь, продолжая смотреть в окно.

– Это тоска, доча, тоска, ведь если птице сломать крыло – она не полетит. Она останется птицей, но уже не полетит. Знаешь ведь?

– Какая птица? Голубь?

– Нет, – он улыбнулся. – Что голубь? Вот орел, например. Лиши ты его возможности летать – он затоскует: ни тебе еды достать, ни снова ощутить полет, нет больше неба… – Помолчал, вздохнул, затянулся сигаретой. – Нет больше жизни.

Папа повернулся ко мне и посмотрел долгим взглядом своих глаз, таких же голубых, как и мои.

– Так что мама твоя права. Что я ей дал? Ничего я ей и не дал. И сам летать не могу и ей не даю. Тоска это, тоска. Эх…

От его «эх» у меня мороз по коже пробежал – сколько же было в его словах тоски.

– Найти в себе силы отпустить? Сомневаюсь, что я смогу, но она моя, понимаешь? МОЯ!

Он сказал это в своей манере – ставя точку: его решение и его не изменить.

– И ты моя! Ты маленькая еще. Может, вырастешь и скажешь, что отец твой старый дурак и пьяница, а может, ты и права. Но я же люблю тебя, ты ведь кровь моя и плоть, и Нинку я тоже люблю. Всю жизнь люблю. Любовь это, понимаешь?

Я кивнула, а он опустил глаза. Выкинул сигарету в окно, встал, потом снова сел на табуретку. А я стою как вкопанная, боясь сделать вдох, и понимаю, что папа сейчас сказал что-то очень-очень важное и никогда уже так не поговорит со мной. В тот самый момент, когда кивнула, соглашаясь с отцом, тогда и догадалась, что люди могут любить и страдать одновременно. Что это очень больно для них, но такова их судьба или выбор.

А папа подозвал меня к себе, усадил на колени, обнял и спросил, чего я пришла. Говорю ему, что чаю хотела сладкого, он поставил чайник на плиту, налил мне чаю и спросил:

– Тебе не нравится, что я выпиваю? Я ответила, что если бы они с мамой меньше ссорились, тогда и выпивать можно, наверное.

Папа улыбнулся:

– Как ты придумала. Ты на мать-то не обижайся, она не плохая ведь. Просто она как птица без полета. А ты иди, держи чай, сластена. – И поцеловал меня в лоб. – Пахнешь теперь сигаретами. Мать ругаться будет.

Он проводил меня до моей комнаты, положил ладонь мне на голову, прижал к себе и тихо произнес:

– Моя! Поняла? – подмигнул и, не дожидаясь ответа, закрыл за мной дверь.

Я легла на кровать, повернулась лицом к окну, смотрела на небо и плакала.

Если бы я могла тогда понять всю глубину папиной безысходности, было бы в моих силах его остановить? Как долго я винила себя за то, что не услышала в его словах самого главного, не поняла его крик отчаяния и обвиняла его – если я твоя, то почему ты ушел и взял с собой только маму? Почему ты оставил меня одну?

Сколько же бед натворила со мной эта обида!

Родители

Мои родители были красивыми. Безусловно, мнение мое субъективное, потому что это мои мама и папа, но я часто слышала, что говорили о них другие люди – красивая пара, красивые оба. Особенно в молодости были очень красивыми. Родители умерли, когда им было чуть более 30, поэтому в моей памяти они навсегда останутся молодыми, но я говорю о том возрасте, когда они только поженились.

К сожалению, я не помню их лиц так подробно, как мне хотелось бы, и на помощь приходят фотографии. Их забрала бабушка, когда собирала вещи для переезда. Она смогла сохранить хладнокровие и организовать переезд; сама я бы не стала ничего делать, просто взяла бы свою сумку и вышла, не оглядываясь, из квартиры, чтобы больше никогда в нее не вернуться, в чем была на тот момент: джинсы, кроссовки, свитер. И сейчас, перебирая время от времени фотографии родителей, я мысленно говорю бабушке «спасибо» за память, которую она для меня сохранила.

Большинство фотографий – со свадьбы родителей. Также есть фотографии того периода, когда они еще встречались: в компании друзей, вдвоем, поодиночке, в гостях, на учебе. Все фото черно-белые. Бумага пожелтевшая, некоторые фотокарточки с потрескавшимися уголками или даже оторванными – так часто смотрели, наверное. Все они небольшие, не больше размера 9 × 13. Мама на фотографиях выглядит как куколка, худенькая, хрупкая и нежная, а папа рядом с ней большой и сильный. Вот он с искренней улыбкой обнимает маму за плечи, и мама тоже улыбается. На следующей фотографии папу качают на руках его друзья, а мама с волнением на лице что-то говорит. Вот еще одна: папа и мама стоят напротив друг друга и над чем-то смеются – что же их рассмешило? Какие они здесь счастливые, сколько взаимопонимания! Смотришь и через много лет улавливаешь эмоции и настроение – и нет сомнений, что они друг друга любили.

Вот еще фото, как папа выносит маму из ЗАГСа на руках, а люди вокруг осыпают их рисом и монетками, мама закрывается букетом и смеется. Или другая фотография, где мама целует папу в щеку, а он зажмурился, сморщил нос, и при этом улыбка до ушей. И все это было между ними, нельзя сыграть искренность, но почему же тогда все закончилось? И у меня в руках только пожелтевшая фотобумага как единственное напоминание о том, что они были счастливы.

Если быть объективной, то назвать маму особенной красавицей нельзя, но я строга в отношении внешней красоты и себя тоже никогда не считала красивой; многие говорят, что я скромничаю, поэтому мама красивая и точка. У нее были правильные черты лица, выразительные глаза, длинные ресницы, пухлые губы, тонкий нос, стройное тело, густые волосы цвета заката – светлые с золотисто-бежевым оттенком. Мне нравилось их трогать, перебирать пальчиками, вдыхать запах – ее волосы пахли сигаретами, самый лучший на свете аромат, потому что он мамин, и в памяти он на всю жизнь.

Мне очень хотелось поскорее вырасти, чтобы стать такой же красивой, как мама, чтобы мои волосы тоже пахли сигаретным дымом. Иногда я таскала у родителей по одной сигарете и кривлялась перед зеркалом, когда никого не было дома, представляя, что я уже взрослая.

Курить я попробовала, когда училась в институте. Даже курила около месяца постоянно, но бросила, потому что мне не понравился сигаретный привкус во рту и запах на одежде, и я решила «не переводить продукт», как говорили мои однокурсники. Сейчас я лишь изредка могу выкурить сигарету или две.

Возможно, именно осознание своей привлекательности и сыграло с моей мамой злую шутку: она считала, что внешности женщине вполне достаточно, чтобы получить желаемое, однако случайная беременность мной изменила все ее мечты, и то, к чему она так стремилась, было совершенно не нужно моему папе. Бабушка настояла, чтобы мама вышла замуж и родила в браке. Хотя никогда не скрывала, что выбор мамы ей не по душе и мой отец – это одна сплошная ошибка.

К своему сожалению, я должна признать, что мама отца не любила так, как он ее. Есть мнение, что в паре кто-то любит, а кто-то позволяет любить, и так было у моих родителей. Мама критиковала отца, провоцировала скандалы, могла многое сделать назло, даже ударить его, но в то же самое время гордилась им, переживала из-за каждой ссоры, стремилась загладить свою вину – приготовить вкусный ужин, проявить нежность, обнять, попросить прощения. Когда папы не было рядом, мама словно застывала и скучала, когда он приходил – она оживала, в ней как будто снова появлялось желание делать что-то. Можно ли это назвать любовью?

Любишь ли, когда говоришь своему мужу, что он сломал тебе жизнь, что ты могла бы жить лучше и давно уехать в столицу? «Если бы не ты» – та фраза, которую мама изо дня в день говорила папе, но не уходила от него, наоборот, она была с ним до самого конца и ушла вместе с ним, из жизни в смерть.

И до самого конца мечтала жить по-другому и в свое удовольствие.

Возможно, она предполагала, что, переехав в Москву, она получит образование, найдет работу по душе или же будет тратить деньги мужа своей мамы на себя: салоны, магазины и путешествия. Если бы она получила, что хотела, имела ли она шанс понять, что семья любит ее и заслуживает любви в ответ? Искренней и настоящей. А ведь все это не более чем простая необходимость в любви – любви своей мамы; недолюбила она ее, как говорят.

Бабушка не умела проявлять нежность и любовь: не обнимет лишний раз, не поцелует, слова ласкового не скажет, зато подавляла и не считалась с мнением своей дочери, я это знаю, потому что все это испытала на себе. Бабушка такой человек – волевой и жесткий, и это не повод считать, что близкие люди ей безразличны. Только мама моя не знала этого, и не нашелся такой человек, который подсказал бы. И она бунтовала – не стремилась быть лучшей, зато стремилась разрушить то, что имела. Это был протест, которым руководила душевная боль, и вина тому – недостаток нежности и любви. Ребенку нелегко поступать правильно и разумно, не хватает опыта и мудрости. Но ведь ребенок вырастает, и можно поговорить открыто и честно. Многих ошибок можно избежать, многое можно понять и простить, если просто поговорить. Лучше поздно, чем всю жизнь носить в своем сердце обиды. Но… Я поступила так же – от того ли, что не видела иного примера, или от того, что так заложено природой самого человека: не видеть очевидного выхода из ситуации, а все лишь усложнять.

Когда птица попадает в силки, она бьется в них и еще сильнее затягивает петлю. Если бы птица могла найти в себе силы успокоиться и остановиться, то она, быть может, нашла способ выбраться. Если бы моя мама смогла спокойно посмотреть на себя со стороны – возможно, ей хватило бы сил принять эту ситуацию и понять, что ее мама выражала любовь по-своему, в чрезмерной строгости. Но это была любовь, и не может быть сомнений. Да, часто хочется больше, чем есть, особенно если вместо поощрения и ласки получаешь запреты и наказания. Но птица не обладает способностью оставаться спокойной, попадая в силки, а моя мама не обладала способностью принять свою жизнь и проживать ее счастливо. По мнению мамы, она сделала неверный шаг, подчинившись моей бабушке и выйдя замуж за моего папу, – все остальное лишь следствие ее огромного сожаления о совершенном.

Если бы отец встал на сторону мамы и согласился на перемены, возможно ссоры и конфликты закончились, она нашла бы союзника и поддержку, а не того, кто снова не считается с ее мнением. И это была бы другая жизнь, но вместо нее мама обвиняла всех вокруг и меня в том числе, что она не живет, как хочет. Я только сейчас поняла, почему она сама не сделала этот шаг – не собрала вещи и не уехала со мной в Москву. Зная бабушку, могу почти с уверенностью сказать, что именно этого волевого решения она и ждала от своей дочери, но дело в том, что рядом с моей бабушкой научиться принимать решения и осуществлять их практически невозможно. Она не давала шанса проявить свою самостоятельность – все за всех знала. Именно бабушка решила, что маме следует выйти замуж, раз забеременела так рано, раз встречалась с тем, с кем запрещалось, – выкручивайся теперь с мужем и ребенком.

Потому что надо было думать головой, когда в постель ложилась!

Бабушку разозлило то, что ее дочь посмела пойти против ее планов и поступить вопреки им – выбрать «не того», сломать себе жизнь.

Извечный протест детей, которых воспитывают такие властные и тоталитарные родители, как моя бабушка. И мне досталось от нее, и со мной бабушка была не той бабушкой, какую описывают в сказках или показывают в фильмах – в цветастом передничке, с пучком на голове и вкусными блинами по выходным. Нет! Моя бабушка была человеком, чье слово имеет вес. И только ее. Моя мама сопротивлялась такому давлению, как и я в свое время. К сожалению, мы обе не всегда выбирали правильные методы и зачастую вредили себе вместо того, чтобы сделать лучше.

Немудрено, что мой дедушка был в сущности слабым и безвольным человеком. Каким еще он мог быть при такой жене, как бабушка? Иметь свое мнение или отстаивать его было невозможно! Он выбрал другой способ – ушел от бабушки тихо и без лишних слов, и больше о нем никто ничего не знал.

Мама тяжело переживала факт того, что отец ее бросил и не пытался с ней связаться, и никогда не упоминала имени своего отца, словно его и не было. Его уход стал лишним поводом укрепить мамину обиду на бабушку, и проявляла ее мама через сопротивление – делать все наперекор желаниям бабушки. Так мама и стала встречаться с моим папой, но со временем она поняла, что ее поступок обернулся против нее же самой – кому она сделала хуже, если не себе? Несмотря ни на что, я уверена – любовь была, иначе зачем маме встречаться с тем, кто ей не нравится со всеми вытекающими последствиями, то есть беременностью мной и свадьбой, лишь только назло? Можно просто повстречаться с парнем да и разойтись, доказать тем самым, что можешь принимать решения, но не выходить за рамки, ведь бабушка желала маме лучшей жизни; когда мама это поняла – было уже поздно повернуть назад и что-то исправить. Поэтому она хотела, чтобы ее муж изменился и принял ее сторону и выбор уехать, но и здесь она не нашла поддержки. Возможно, в этом причина частых ссор и всех ее поступков?

Все это я узнала через сны, в которые мама приходила и рассказывала в них о том, чего не говорила при жизни.

Я очень сильно любила маму. Но когда ее не стало, мне казалось, что это не так: я нуждалась в маме, в ее присутствии рядом, но была уверена, что не люблю, и спрашивала себя, возможно ли такое и смогу ли полюбить ее когда-нибудь. Особенно меня волновал этот вопрос, если я напивалась, и жалость к себе становилась хозяйкой моих эмоций, я рыдала, твердила себе, что ненавижу ее. Мне хотелось заставить себя поверить, что ненавижу – разве я игрушка, чтобы уйти навсегда и даже не попрощаться со мной. Ведь предсмертную записку оставил папа, а мама не оставила ни строчки. Но только папу я отчего-то сразу простила, как будто его поступок был совершенно естественным, а вот маму возненавидела, потому что ее смерть стала доказательством ее нелюбви ко мне. Как можно уйти вот так, оставить ребенка сиротой, позволить поселиться в его сердце страхам и боли? Какая любящая мама допустит такое?

Вам это может показаться немыслимым, но поступок моих родителей – тоже любовь, неправильная и жестокая, и тем не менее…

В семье, где ее главой и деспотом в одном лице была женщина, очень сложно стать самостоятельной личностью и научиться принимать решения и нести за них ответственность. Все решала и контролировала только бабушка, и она же подавляла любое желание, которое шло вразрез с ее мнением – шаг вправо, шаг влево рассматривался как неподчинение и жестко наказывался моральным давлением: ты не знаешь жизни, кому, как не мне знать, что тебе нужно.

Это ты делаешь неправильно, это ты говоришь не так, выпрямись, подтянись, улыбнись, делай, что я тебе скажу, и не пропадешь. Исключительно, потому что бабушка желала своему ребенку лучшего и не хотела тратить время на лишние разговоры и объяснения, не считала нужным, потому что и так все очевидно. Скорее всего, именно так бабушка и думала. И самое интересное – это тоже любовь. Очень больно бьющая, но любовь ведь.

Мне довелось пройти через то же самое, так что знаю, что говорю. Но, в отличие от своей мамы, я человек замкнутый и даже могу показаться холодной – не каждую эмоцию впущу в свое сердце, поэтому уверена – именно эта черта характера дала нечто вроде защиты от бабушкиных методов воспитания. Однако если оглянуться и посмотреть со стороны, я повторяла тот же самый сценарий, что и мама, – поступала назло.

Из редких откровенных разговоров с мамой я знаю, что она мечтала танцевать. Имея худощавое телосложение и приятную внешность, она могла попытаться заниматься танцами профессионально.

Во времена маминого детства в городе N была небольшая школа танцев при Доме культуры, преподавали всего понемногу: народные танцы, балет, классические бальные танцы. Мама записалась на балет и классические бальные танцы и ей очень нравилось. Преподавали двое: муж и жена, профессиональные танцоры, их специально пригласили жить и работать в наш город. Поначалу все шло прекрасно – группы большие, желающих танцевать детей много, но со временем интерес угас – развития нет, научится ребенок основам балета, например, а дальше что? Преподаватели из города уехали, а других так и не нашли или не искали вовсе.