Текст книги "Инспектор Лосев"

– Ждем. Весьма ждем.

Я вешаю трубку.

Два дня проходят в лихорадочной деятельности.

За это время дал первые показания Горохов. Ему деться некуда. К тому же прилетел наш товарищ из Пунежа. И Горохова приперли к стенке уликами. Сначала он признается в нападении на Игоря. Потом в убийстве Клячко. Но все, что возможно, валит на Зуриха. И конечно, не просто валит, а выдает того с головой. Они, оказывается, еще в колонии познакомились, когда Зурих свой первый срок отбывал, и Горохов тоже. С того времени Горохов не раз оказывал Зуриху различные и весьма опасные услуги и однажды за это «сел», но Зуриха в тот раз не выдал. Сейчас другое дело, сейчас ему, Горохову, «светит вышка». Дважды судимый за разбой, он совершил убийство и попытку второго. Сейчас ему пощады ждать не приходится, и он мечется, он готов на все. Страшное состояние…

Взят и Сенечка. Это просто мелкий хулиган. Он ничего не знает, кроме того, что Галина познакомила его с Толиком, и последний посулил ему хороший куш за участие в драке. Но Зурих у Галины не появляется. Был, однако, зарегистрирован визит. Теляша в комиссионный магазин. Он о чем-то коротко переговорил там с Галиной. Судя по встрече, они до этого знакомы не были.

И вот настает вечер, когда мне надо идти к Теляшу.

Квартира его вот уже двое суток как взята под наблюдение. Но Зурих почему-то не показывается и там. Значит, он придет туда позже, может быть, даже после меня. Не исключено, что Теляш хочет сперва поговорить со мной наедине. Но вдруг Зурих что-то учуял и скрылся из города? Конечно, золото великий магнит. Но Зурих не дурак, он понимает, что после той истории около бара Галина у нас на подозрении. И она легко может вывести на его след.

Впрочем, все это только наши предположения. Теляш ведь сказал, что Зурих хочет увидеться со мной.

Я одеваюсь и на этот раз весьма тщательно и продуманно. Прежде всего скромность и солидность. Без всяких там курточек, свитеров. На мне сейчас белоснежная рубашка, модный галстук и темный, хорошо сшитый костюм. Все это тоже было учтено еще в Москве и прихвачено с собой, включая добротное пальто и шляпу.

Чувствую я себя вполне сносно. Голова, правда, временами слегка кружится, от слабости, наверное. На щеке Лена припудривает мне несколько ссадин, их теперь почти не видно. Вот только еще больно глубоко вздохнуть. Но это уже пустяки.

В условленный час за мной заезжает Лева.

– Зурих появился? – нетерпеливо спрашиваю я.

Лева досадливо качает головой.

– Нет, чтоб ему сдохнуть.

Итак, Зуриха все еще нет у Теляша. Я чувствую, как во мне начинает расти беспокойство.

Мы прощаемся с Леной и уходим.

Она остается. И снова будет, конечно, волноваться. Ее роль кончилась. Она мне очень помогла, эта славная девушка. Она мне и сейчас помогает, одним своим присутствием даже, если хотите знать.

Машина несется по знакомым и незнакомым улицам. Мы всего пять или шесть дней в этом городе, а мне иногда кажется, что мы уехали из Москвы чуть не месяц назад.

Вот наконец и нужная нам улица. Машина останавливается. Лева исчезает. Мы уже обо всем условились, в том числе и о сигналах. Дальше я иду один, заворачиваю за угол и поглядываю на светящиеся номера домов. Холодно, сыро в тонких туфлях и легком пальто, под ногами чавкает грязь.

Вот и дом семнадцать. Я слегка надвигаю на глаза шляпу и толкаю тяжелую дверь подъезда. Квартира Теляша на третьем этаже. Известно, что его жена и сын уехали на праздники к старикам родителям в Лузановку, под Одессу, и еще не вернулись. Таким образом, Богдан Осипович сейчас один, и обстановка для конфиденциальной встречи у него в доме самая подходящая.

А сам дом сейчас окружен. Контролируются и все подступы к нему, все входы и выходы, лестницы, чердак. Слишком крупный и опасный хищник должен попасть в капкан, его нельзя упустить. Условлено, что ребята войдут в квартиру по первому моему сигналу. Им может быть цветок, который я передвину – горшки с цветами стоят там на всех подоконниках и хорошо видны с улицы, – любой новый предмет, который я поставлю на подоконник, взмах рукой возле окна – человеческий силуэт легко просматривается на фоне легких тюлевых занавесок, наконец, мой звонок дежурному по управлению и любые слова, которые я при этом скажу. В последнем случае сигнал будет передан ребятам по радио.

Словом, все готово. Дело за самым главным – чтобы появился Зурих. Его беспрепятственно пропустят в квартиру, если он будет один. Но Зуриха пока нет. И где он скрывается, неизвестно. И появится ли он вообще у Теляша – тоже неизвестно. И это всех нас чрезвычайно беспокоит. Неужели весь поиск придется начинать сначала? Ведь так было уже не раз.

Я медленно поднимаюсь на третий этаж. Кожей чувствую, как чьи-то глаза следят за мной. Но это свои. Любая другая слежка была бы мгновенно обнаружена.

Звоню. За дверью слышатся быстрые шаги. Щелкает замок, и дверь распахивается. На пороге стоит Теляш. Множество морщинок в радостной улыбке расползлись по желтоватому лицу, глаза за круглыми стеклами очков сияют восторгом. Он подобострастно жмет мне руку и помогает снять пальто. Около зеркала я не спеша причесываюсь. Затем из передней проходим в столовую.

Все тут красиво и современно. Прозрачные нейлоновые занавески, за которыми видны горшки с цветами. В серванте переливается хрусталь. Посреди комнаты на круглом полированном столе ваза с фруктами, большая китайская пепельница. У стен удобные кресла, тахта под красивым ковром, спускающимся со стены. Рядом дверь в соседнюю комнату, вероятно, спальню.

Мы усаживаемся на тахту и закуриваем.

– Где же Михаил Александрович? – интересуюсь я.

– Будет. А пока… Вы звонили в Москву?

– А вы сомневались?

– Чтоб мне не жить, если я сомневался. И что же?

– Получено добро на семь тонн.

– О-о! Гран мерси, – Теляш, жмурясь, потирает руки и вдруг хитренько смотрит на меня сквозь очки. – Но Григорий Макарович, кажется, болен? Он в больнице.

Ого! Дело у них поставлено. Но выходит, что Теляш кому-то проговорился? Я с сомнением смотрю на него и хмурюсь.

– М-да…

– Неувязочка? – сочувственно осведомляется Теляш.

– Довольно крупная, – отвечаю я.

– Выходит, играете втемную? – спрашивает Теляш. – За такие номера, я извиняюсь, у нас в Одессе…

– Лучше не договаривайте, – с неожиданной суровостью перебиваю я его. – Не вешайте себе еще один камень на шею, милейший.

– То есть? – иронически переспрашивает Теляш. – Или я ослышался, или что?

– То самое. Вы звонили Григорию Макаровичу позавчера. И говорили с его супругой. Так?

– Ну, так…

Теляш, опешив, таращит на меня глаза.

– А я звонил вчера. И со вчерашнего дня, к вашему сведению, Григорий Макарович уже дома. Не угодно ли проверить?

– Так вы таки да, умница, чтоб мне не жить! – Он всплескивает руками и с восторгом смотрит на меня.

– Я-то умница. А вот кто вы? – угрожающе спрашиваю я.

– Кто я? Я всего только осторожный человек, – усмехается Теляш. – И я, ей-богу, никуда не звонил. Так… Дошли слухи.

– Ах, вот оно что! Слухи? И вы всего только осторожный человек? Но слишком осторожный человек часто оказывается предателем, вам известно? – гневно спрашиваю я.

Я нисколько не притворяюсь, я киплю к нему ненавистью. Пружинисто вскочив, я сую правую руку в карман, словно у меня там пистолет. Теляш в страхе шарахается в сторону.

– Но, но! Осторожнее! Вы что?!.

Он поднимает руки, как бы защищаясь от удара.

В этот момент дверь соседней комнаты открывается. В столовую спокойно заходит высокий, очень прямой, почти с меня ростом, седоватый человек с мятым и одутловатым лицом. Лохматые черные брови нависли над зоркими, очень живыми глазами, под которыми видны синие мешки.

– Ну, ну, граждане, – мягко, но властно говорит он. – Не надо ссориться. Это прежде всего глупо.

Зурих! Вот ты, оказывается, какой!

Он обращается ко мне и иронически осведомляется:

– Так вы и есть Олег Иванович?

– С кем имею честь? – сухо и подчеркнуто недоверчиво отвечаю я вопросом на вопрос.

– Михаил Александрович. К вашим услугам.

– Выходит, этот тип…

– Не надо обижать нашего хозяина, – все так же властно перебивает меня Зурих. – Лучше сядем и поговорим.

Он лениво опускается в кресло. Я, все еще хмурясь, сажусь в другое, напротив. Между нами на тахте размещается Теляш. Но тут же вскакивает и бежит к серванту. Через минуту на маленьком столике между мной и Зурихом появляется бутылка с вином и три хрустальных бокала. Теляш торжественно наполняет их. Рука его при этом слегка дрожит.

Значит, Зурих все эти дни скрывался здесь. И может быть, не один. И тот, второй, сейчас сидит в соседней комнате и ждет только команды…

– Выпьем! – в восторге объявляет Теляш. – За сотрудничество! За дружбу! За… за доверие!

Зурих снисходительно улыбается. Мы чокаемся.

– Надо, друзья мои, выпить еще и за предприимчивость, – самодовольно объявляет Зурих, разваливаясь в кресле. – И особенно за умных людей. Их немного. Тем более очень умных.

Он достает сигарету, и Теляш услужливо подносит ему зажженную спичку.

– Что я имею в виду? – затянувшись и кивнув Теляшу, продолжает Зурих. – Жизнь весьма сложная штука, и далеко не каждому дано в ней разобраться. Ну, Олег Иванович этого постигнуть не может в силу своего возраста. Вы, уважаемый Богдан Осипович, – в силу, я бы сказал, некоторой территориальной удаленности от мозговых центров. Так вот, сложность жизни в сложности господствующей системы. А эта сложность имеет и обратную сторону. Чем сложнее, допустим, система управления, производства, экономических связей, тем больше в такой системе уязвимых, слабых точек и звеньев. И умный человек может эти звенья использовать, если с ними столкнется. Но очень умный сам находит их, даже, если хотите, предвидит, где они могут находиться. Именно так: предвидит и находит.

Я замечаю, что они все, жулики всех, так сказать, рангов, любят пофилософствовать, каждый на своем уровне, конечно. Это как-то утверждает их в собственных глазах. А человеку, даже жулику, надо самоутвердиться. Жулику особенно, хоть в чем-то.

– Вы, Михаил Александрович, умеете предвидеть и находить, как никто, – объявляет Теляш и даже закатывает глаза.

– Да, я умею, – спокойно подтверждает Зурих.

«От скромности ты не умрешь», – думаю я. Но все же про себя вынужден признать, что некоторый резон в его рассуждениях есть.

– И вторая проблема – это люди, – Зурих продолжает упиваться нашим вниманием. – Человек – это тоже система, хотя и не такая уж сложная. Цель его одна: он хочет хорошо жить. Что значит хорошо? Красиво, богато, вкусно, вольготно. Не так ли? Кто ему это предложит, за тем он и пойдет. Любой человек… почти любой, – подумав, сам себя поправляет Зурих. – Умный, встретив, использует такого человека. Очень умный его найдет. Так я нашел многих, к слову сказать.

«Мы их тоже нашли, многих. И тебя, к слову сказать, – зло думаю я. – Найдем и остальных».

Он продолжает все пристальней изучать меня. Что это может значить?

– А теперь разрешите мне задать вам несколько вопросов, – медленно произносит Зурих. – Откуда вы знаете Григория Макаровича, если не секрет?

– Выяснять будете один вы? – снова вопросом на вопрос отвечаю я.

– Сначала я, – резко произносит Зурих. – Вы искали связь с нами. Вы к нам пришли. Логично?

– Пожалуй, – соглашаюсь я.

– Тогда отвечайте на вопрос.

– Григорий Макарович старый друг моего отца. Сейчас я работаю в его управлении.

– Ваша фамилия?

– Симаков. Олег Иванович Симаков.

– Та-ак…

Взгляд Зуриха становится тяжелым и враждебным.

– По-моему, – медленно произносит он, – это вы тот самый молодой человек, который на днях познакомился с Галиной. Я не ошибаюсь?

– Возможно, – я заставляю себя самодовольно усмехнуться. – Очень соблазнительная женщина.

– А два дня назад вы были с ней где-то? – насмешливо спрашивает Зурих.

– У вас на лице какие-то следы.

Все. С ним не удастся больше играть в кошки-мышки. Он меня расшифровал. Его надо брать. Немедленно. Он сейчас что-то задумал.

Я пытаюсь подняться с кресла.

– Сидеть! – приказывает Зурих.

Ну, это уже слишком. Я поднимаюсь и при этом краем глаза слежу за дверью в соседнюю комнату.

– Вы что, меня уже арестовали? – усмехаюсь я.

Зурих остается сидеть и, пристально глядя на меня снизу вверх, медленно говорит:

– Нет, мы не собираемся вас арестовывать…

– В чем же дело?

Я замечаю, как медленно приоткрывается дверь соседней комнаты. За ней кто-то стоит…

– Дело в том, – продолжает Зурих, – что вы ввязались в скверную историю, молодой человек. И вы мне сильно мешаете. И Галине тоже.

– Галине? – переспрашиваю я. – Это исключено. Если хотите, я могу пригласить ее сюда. И мы кое-что выясним.

– Даже сюда? – иронически осведомляется Зурих. – Это любопытно. И вы думаете, она придет?

– Если ее позову я.

– Ого! Ну попробуйте.

Он указывает на телефон около двери в прихожую. Это весьма подходящая позиция на любой случай. Я подхожу, быстро и уверенно набираю номер. Потом говорю ласково, но настойчиво:

– Галочка? Милая, немедленно приходи к Богдану Осиповичу. Ты, конечно…

Я не заметил, какой знак подал Зурих. Я только вижу, что дверь в соседнюю комнату вдруг распахивается, и, не раздумывая, рву свободной рукой выключатель со стены.

Квартира погружается во мрак. Кажется, я устроил в квартире короткое замыкание. Но я еще хватаю подвернувшийся мне под руку стул и наугад швыряю его вверх, туда, где должна быть люстра. Со звоном сыплется стекло. Слышу, как остервенело ругается в темноте Зурих, что-то кричит насмерть перепуганный Теляш.

Я выскакиваю в переднюю, спиной наваливаюсь на дверь. Сердце колотится так, что мне даже больно от его ударов. И я ртом хватаю воздух. В столовой слышится возня, падает какая-то мебель, и через минуту на дверь наваливаются. Я не в силах ее удержать. Ох, как мало у меня, оказывается, еще сил. Дверь медленно отжимается. За ней тяжелое дыхание трех человек.

Я чувствую, как начинает кружиться голова, и теряю ориентировку. Где выходная дверь на лестницу, в какой стороне? Впрочем, я все равно не успею ее открыть.

В этот момент откуда-то раздается металлический скрежет. И в переднюю неожиданно падает свет с лестничной площадки.

Первым врывается в квартиру Стась. За ним еще кто-то. Острые лучи фонарей бегают по темным стенам передней, упираются в дверь, которую я держу.

– Стой! – кричит Стась. – Стой! Будем стрелять!

Я отскакиваю от двери. Она с треском распахивается. Прямо в объятия Стася попадает Теляш. И тут же катится куда-то в сторону. Стась бросается на Зуриха. В квартире появляются все новые люди.

Утро. Я лежу у себя в номере. В окно бьет солнечный свет. Звонит телефон. Звонки непривычно длинные. Жмурясь, я поднимаюсь с дивана, в трусах и майке подхожу к письменному столу и беру трубку.

Лена, кутаясь в халатик, выбегает из своей комнаты. В трубке знакомый, ужасно знакомый, хрипловатый голос.

– Виталий, ты? – спрашивает Кузьмич. – Ну здравствуй, милый. Как себя чувствуешь?

– Все в порядке, Федор Кузьмич.

– Как Лена?

– И Лена тоже. Операция завершена, Федор Кузьмич.

Да, уголовный розыск свою задачу выполнил. Преступник задержан. Теперь дело за следователем. О, у него труднейшая задача. Зурих будет отбиваться изо всех сил. Он будет путать, врать, провоцировать, клеветать, будет втягивать в орбиту следствия все новых и новых людей, некоторых, конечно, вынужденно, вроде неизвестного пока Сокольского из Ленинграда или некоего Палатова из Ростова, других только для того, чтобы запутать следователя, при этом он будет сто раз менять показания, писать бесчисленные жалобы, а под конец, может быть, даже философствовать на тему о том, как он использовал «недостатки и ошибки системы». И надо будет сделать все, чтобы он как следует «отдохнул» от этой «работы», чтобы в будущем не мешал нам исправлять эти недостатки и ошибки.

Словом, если обо всем, что еще предстоит, рассказать, то получится новая повесть.

Но я об этом рассказать не могу. По-моему, все надо сначала самому хоть как-то пережить.

Лучше я как-нибудь расскажу вам еще одну историю о своих друзьях из уголовного розыска. Эту работу я понимаю и больше всего люблю.

В 1982 году состоялась премьера трёхсерийного художественного фильма «Инспектор Лосев», снятого на киностудии им. А. Довженко режиссёром Олегом Гойдой на основе романа Аркадия Адамова «Злым ветром»

Гостиница «Минск». Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Гостиница «Минск» на улице Горького (Тверской) в Москве

Московская Петровка – главная улица в советских детективах.

Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Улица Петровка, 38. Адрес знакомый каждому любителю советских детективов.

Центральный вход на территорию ГУВД по г. Москве, где находится легендарный МУР. Через него много раз проходил Аркадий Адамов.

Двор ГУВД по г. Москве.

Ресторан «Прага» не только ресторан, но и кафе и закусочная. Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Ресторан «Прага» на Арбатской площади, 1976 год

Патриаршие пруды. В 1982 году они назывались Пионерскими.

Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Пионерские (Патриаршие) пруды. 1980 год.

Одесский аэропорт. Пассажиры с летного поля попадают прямо на улицу. Багаж можно получить рядом на крытой площадке.

Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Аэропорт Одессы

Гостинице «Красная» на улице Пушкина в Одессе. 1-й троллейбус ещё ходит мимо гостиницы до Дерибасовской.

Отель «Бристоль» (при советской власти переименован в гостиницу «Красная»). 1918 год

Дом ученых в Одессе. Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Дом ученых в Одессе. Фасад здания.

На Дерибасовской было всегда многолюдно. Тротуары переполнены прохожими. Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Дерибассовская улица в 1978 году

Дерибасовская улица. В кинотеатре им. Маяковского идет хит 1981 года – фильм «Экипаж». Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Кинотеатр им. Маяковского. Начало восьмидесятых годов

Афиша кинотеатра им. Горького. Кадр из фильма «Инспектор Лосев»

Кинотеатр имени Горького

Петля

Глава 1
Туман

Я иногда думаю, сколько человеческая голова способна вместить дел, забот, неприятностей, неожиданностей и даже радостей? И должен вам сказать, что предела не вижу. Сегодня, например, у меня, ни мало ни много, двенадцать совершенно конкретных и неотложных дел, самых разных, которыми забита моя голова, начиная от маминой просьбы забрать из мастерской пылесос (она уже неделю меня об этом просит) и кончая занятием кружка текущей политики, которым я с грехом пополам руковожу. А между ними – самое главное, служебные дела: поездки, встречи, бумаги, которые нельзя отложить, пропустить и не составить. Причем то и дело я выбиваюсь из графика, который сам себе наметил, и тогда летит обед, непременный «контрольный» звонок Светке и короткий визит в больницу к Игорю – визит, обычно санкционированный, кстати, самим Кузьмичом. Так было, например, вчера.

Но сегодня я вроде бы движусь по графику. Ровно в час дня я приезжаю к себе в отдел после нелегкого, но все-таки выигранного мною свидания с одним малоприятным и потенциально весьма опасным типом. На обратном пути я еще успеваю заскочить в мастерскую и получить этот злосчастный пылесос и сейчас загоняю его под свой стол, чтобы вечером захватить домой. А пока что мне необходимо сесть за составление одной срочной бумаги, которую с утра уже ждет Кузьмич. Вы себе даже представить не можете, в каком находишься напряжении, когда Кузьмич от тебя что-то ждет. К счастью, я эту бумагу уже мысленно составил по дороге, и сейчас надо только все это записать.

Но в этот самый момент звонит телефон, и Кузьмич вызывает меня к себе. Причем тон у него такой, что я понимаю: или он сейчас с меня снимет голову за то, что проклятая бумага еще не у него на столе, либо случилось что-то малоприятное, и Кузьмич собирается взвалить эту неприятность на меня. Ни то, ни другое, естественно, меня не радует. И в то же время, представьте себе, меня разбирает любопытство: а вдруг и в самом деле случилось что-то необычное и загадочное, и Кузьмич решил поручить это дело мне? Что-то такое было в его тоне.

В кабинете Кузьмича я застаю небритого, хмурого человека в перепачканном пальто и разбитых кирзовых сапогах. Редкие светлые волосы его свалялись, в руках он теребит старенькую шапку-ушанку. На красном, задубленном ветром и морозом лице маленькие, в морщинках глаза полны тревоги и возбуждения.

Кузьмич сидит насупленный и трет ладонью ежик седых волос на затылке. Что-то случилось, не иначе.

Увидев меня, Кузьмич говорит сидящему напротив него человеку:

– Вот он с вами поедет. По дороге все ему расскажете… – и, обращаясь ко мне, добавляет. – Возьми машину.

При постороннем неудобно уверять, что занят по горло, что нервы и так дрожат, потому что ничего не успеваешь, что срочная бумага еще не готова, и что можно поручить эту поездку кому-нибудь другому. Впрочем, и без постороннего человека я бы все это сказать Кузьмичу никогда не решился. Ладно уж, поеду. Несколько утешают меня слова, которые Кузьмич говорит мне уже вдогонку:

– Ты не очень там задерживайся. Дело-то, видимо, ясное.

Тем не менее, я улавливаю в его голосе и какие-то нотки сомнения.

Мы молча идем с моим спутником по коридору к моей комнате. И тут я успеваю рассмотреть его уже внимательнее. На пальто следы кирпичной пыли, на сапогах застывшие брызги цемента. Словом, строитель, не иначе. А на стройках бывают разные любопытные находки. Иначе чего бы это он прибежал к нам? С обычной дракой или несчастным случаем к нам не бегут.

Я открываю ключом дверь комнаты, мы заходим и наконец знакомимся. Человек называется Григорием Трофимовичем, фамилия Сизых, он бригадир на стройке.

– Что же у вас стряслось? – спрашиваю я. – Вы пока хоть в двух словах скажите.

– А в двух словах только и скажешь, – разводит руками Сизых и вздыхает.

– Женщину, значит, нашли. Мертвую, конечно.

– Когда?

– Да вот, считай, час назад. С вечера котлован снежком припорошило. Издали ничего не видать. А как ребят на работу повыгонял…

– Это час-то назад?

– Ну, два. Что, я смотрел на часы, по-вашему? – начинает сердиться Сизых. – Как из управления приехал, так и повыгонял.

Я машу рукой:

– Ладно. Вы там ничего не трогали?

– Не. Что же, я книг не читаю? А ребята и подавно. Охраняют, значит, пока я тут.

– Тогда поехали, – решительно объявляю я. – Остальное по дороге доскажете.

Мы торопливо спускаемся по лестнице, минуем дежурного и выходим на улицу.

Погода отвратительная. Грязь, ветер и знобящий, сырой холод. Снег виден только на крышах домов и кое-где во дворах. Из-под колес машин веером разлетается жидкая грязь. С низкого, серого неба сыплют редкие снежинки, крутятся и, подхватываемые ветром, летят в лица прохожим.

Я нахожу нашу машину, и сильный ветер прямо-таки вдувает нас в ее холодное нутро. Сизых говорит водителю адрес, и машина, слегка забуксовав в глубокой грязи, срывается с места.

Ехать, оказывается, недалеко. Вот почему Сизых прибежал к нам, а не в местное отделение милиции. Вскоре я уже вижу длинный, местами покосившийся забор, наклонную стрелу крана за ним, а у ворот – зеленый обшарпанный вагончик, на котором прибит лист фанеры с неровными буквами и цифрами, указывающими, какое именно строительное управление и какого московского треста ведет тут работы.

Мы подъезжаем ближе. Створки ворот наполовину распахнуты и увязли в глубокой грязи. За воротами по одну сторону видны штабели серых железобетонных ригелей, плит, колонн, по другую – гора целых и битых кирпичей. А прямо и чуть подальше высятся горы отваленной земли, за которыми угадывается глубокий котлован. Из него-то и торчит ажурная стрела крана. В стороне, за горой кирпича, притулились у забора несколько молодых деревцев.

Проехать в ворота нам не удается. Тяжелые грузовые машины пробили здесь такие глубокие колеи, что наша «Волга» тут неминуемо сядет на брюхо.

– Завтра вот плиты бетонные набросаем, – смущенно хрипит Сизых, – тогда милости просим. Все не было плит-то. А теперь автокран не допросишься. Ну, да уж завтра точно.

Говорит он это таким тоном, что даже мне ясно, что никаких плит он завтра не набросает, и никакого автокрана у него не будет.

Мы вылезаем из машины и, обходя самые глубокие лужи, пробираемся по двору, затем с трудом карабкаемся на высокий земляной отвал, где нас поджидают двое рабочих в брезентовых штанах и куртках.

Через минуту я уже стою рядом с ними и смотрю вниз. Ох, каким же глубоким кажется отсюда этот котлован! Я не сразу различаю на дне его, среди битых кирпичей, возле тяжеленной бетонной плиты в виде шестигранника, косо врезавшейся в землю, словно сорвавшейся откуда-то сверху, тело женщины. Одна рука ее неестественно подвернута под спину, другая как будто вцепилась в край серой бетонной плиты, длинные светлые волосы рассыпались по осколкам кирпича, прилипли к застывшему, словно мраморному лицу. Пальто расстегнуто, ноги судорожно поджаты, как для прыжка, на ногах длинные модные сапожки.

Начинаем осторожно спускаться в котлован. Тут ничего не стоит сорваться, под ногами крутой и скользкий земляной откос. Длинная лестница из котлована кончается значительно ниже места, где мы стоим. Ноги поминутно скользят.

В этот момент я слышу, как на улице, возле ворот, останавливается машина. Мы еще не успеваем спуститься по лестнице, как в котловане, с другой его стороны, появляются знакомый мне следователь прокуратуры Исаев и трое ребят из местного отделения милиции. Их, наверное, проинформировал Кузьмич. Они здороваются с нами коротким, молчаливым кивком.

И вот мы все стоим немым полукругом, на некотором расстоянии от лежащей женщины.

Я забыл сказать, что вместе со мной приехали медэксперт и фотограф. Последний уже отснял все, что требуется в таких случаях.

Мы стоим полукругом и молча, сосредоточенно, пока что издали, изучаем «место происшествия», как это говорится на нашем языке. Впрочем, нам только кажется, что мы сейчас что-то изучаем. На самом деле мы просто хотим успокоиться, взять себя в руки перед тем как приступить к работе. И это далеко не просто, можете мне поверить.

Женщина совсем молодая, года двадцать два, не больше. Лицо открытое и славное, вздернутый носик, крупный рот с пухлыми губами, большие серые глаза. Впрочем, я невольно реконструирую это лицо, сейчас оно совсем не такое, сейчас на нем застыли ужас и невыносимая боль. Я не могу оторвать глаз от легкой, пушистой, словно еще живой пряди светлых волос на мертвом лбу.

Мы долго молчим. Рядом со мной стоит Сизых, горестно вздыхает и трет под пальто грудь.

Нет, невозможно привыкнуть к такой смерти. Нам как-то рассказывал Кузьмич. С первого дня войны он был на фронте и до последнего дня. Повидал немало смертей, валялся в госпиталях, сам нес смерть врагу. Но первый труп в обычной московской квартире, причем не в постели, окруженной родственниками, а опрокинутый на залитый кровью пол между столом и отброшенным стулом, произвел на боевого фронтовика такое впечатление, что он не выдержал, незаметно вышел из квартиры и некоторое время приходил в себя на площадке лестницы, куря одну сигарету за другой. Привыкнуть к такому невозможно и недопустимо, как нельзя привыкнуть к несправедливости, к лжи и жестокости. И простить это тоже невозможно.

Справедливость – это нравственный закон нашей профессии. Даже в преступнике я стремлюсь обязательно вызвать это чувство и добиться, чтобы он согласился, что по справедливости заслужил наказание.

Вот и тут кто-то по справедливости заслужил наказание. Если только… Впрочем, будущее покажет.

Сейчас я думаю уже совсем о другом. И внутреннее мое состояние лишь помогает мне сосредоточиться. Я ищу и отбираю детали, самые мелкие подробности и штрихи в окружающей обстановке, которые позволили бы ответить на первый из главных вопросов каждого расследования: что? Что здесь произошло: убийство, самоубийство, несчастный случай? Несчастный случай наименее вероятен. Зачем бы этой женщине понадобилось одной бродить вечером по этой стройке?

Тем временем врач уже склонился над трупом, осматривает его, даже переворачивает его на бок, высвобождая подвернутую руку.

Потом встает, отряхивает колени и подходит к Исаеву.

– Смерть наступила от падения в котлован, – хмуро говорит он.

– Не труп бросили?

– Нет, нет, – врач крутит головой. – Это я могу уже сейчас с уверенностью сказать. Случилось вчера вечером, часов в восемь – десять. Точно укажу в акте после вскрытия.

– Не раньше восьми?

– Думаю, что нет. Точно все будет в акте. Тело можно увозить?

– Да, конечно.

Итак, убийство или самоубийство? Многое станет ясным, когда мы узнаем, кто эта женщина. Сейчас это сделать невозможно: никаких документов при ней не оказывается. Сумочки тоже нет. Вот это уже странно. Женщина одета вполне прилично, даже кокетливо, при ней должна быть сумочка. И если ее нет, значит, ее кто-то унес. Случайный человек, обнаруживший труп? Вряд ли. Труп обнаружили рабочие всего час назад. До них в котловане никого не было. Ну, кто и как туда ночью попадет? Да и не решится случайный человек унести сумочку. Скорей всего он поднял бы тревогу. Нет, такого человека здесь не было. Значит, женщина была сначала ограблена, а затем уже убита? И грабители забрали сумочку? Но на руке у женщины остались часы и кольцо на пальце, кстати, не обручальное. Насилие? Но одежда на женщине цела, никаких следов борьбы не видно. Впрочем, для убийства могут быть и другие мотивы, кроме ограбления и насилия, допустим, хотя бы ревность. Ведь женщина молода и привлекательна. Все это так, но ведь могут быть мотивы и для самоубийства. Сейчас важно узнать, кто эта женщина, найти ее родных, друзей, сослуживцев, услышать от них, как она жила, что из себя представляла.

Однако пока что, под свежим впечатлением от случившегося, надо побеседовать с бригадиром и рабочими.

Исаев кивает мне на Сизых. Сам он хочет еще раз обследовать площадку. Я окликаю бригадира, и мы забираемся с ним в пустой вагончик.

Здесь невозможно жарко, приходится сбросить пальто. Я замечаю в углу большой асбестовый цилиндр, внутри которого вставлен асбестовый стержень, густо обмотанный раскаленной до розового свечения проволокой. Это сооружение жрет энергии, наверное, не меньше, чем средних размеров жилой дом. Мы подсаживаемся к длинному дощатому столу, я сдвигаю в сторону разбросанные костяшки домино, пустые, развороченные консервные банки и бутылки из-под кефира, – ни одной винной я, кстати, не замечаю, – и мы приступаем к беседе.

– Что вы тут строите? – спрашиваю я.

– А! – презрительно машет рукой в брезентовой варежке Сизых. – Гараж. Кооперативный, видишь. Нешто это работа? То крана две недели ждали. А пришел – так на другой день сломался. Теперь три дня мастера ждем, чтоб починил. То кирпича нет, то раствора. И эти не чешутся…