Текст книги "Принцип причинности"

– А знаете что, – прервал коллективные размышления Андрюшка, – пёс с ними, с роликами. Можно сделать совсем другой вечный двигатель, без них.

– Какой? – вяло поинтересовался Славка.

– А из вентилятора, – всё больше оживляясь, ответил Андрюшка, – Вот, смотри!

Он подобрал короткую ветку и начал чертить ею на земле.

– Значит, так, вот у нас вентилятор. Напротив него ставим другой такой же, только не с мотором, с генератором. Вентилятор будет гнать воздух на этот пропеллер, он раскрутится, и генератор начнет вырабатывать ток. Этот ток мы и подадим на вентилятор! Так и выйдет, что вентилятор будет крутить генератор и от него же брать электричество. А? Ну как?

– Здорово! – поддержал его воспрянувший духом Славка. – Только где мы возьмём генератор? И пропеллер?

– Пропеллер не нужен, – вмешался Вовка.

– Почему это? – не без ревности к своей идее спросил Андрюшка.

– Потому что можно просто соединить электромотор с электрогенератором, свинтить валы вместе, и всё. Мотор будет крутить генератор, а генератор выдавать ток для мотора. Только работать это не будет.

– Почему?

– Не будет, и всё, – рассердился Вовка, – а если заработает, то его фиг остановишь, только не заработает он.

– Ну почему?

– Почему-почему… По науке! Давайте лучше строить машину времени!

– А ты знаешь, как её строить?

– Знать – не знаю. Но предполагаю.

– Ну и как?

– А вот как, – Вовка отобрал у Андрюшки палочку и начал рисовать на земле новый чертёж.

9. Профессор

Роман явился ко мне через неделю. Как человек, получивший изрядное воспитание, сначала позвонил, испросив разрешения зайти, и только потом вошёл в кабинет. Впрочем, не вошёл, а ввалился, расхристанный, с развязанным шнурком на левом ботинке и по обыкновению радостный, с идиотской своей улыбочкой.

Роман уселся без приглашения и молча уставился на меня, всё так же улыбаясь. Пальцы его беззаботно отбивали какой-то ритм по крышке стола.

– Итак, с чем пожаловал? – спросил я.

– С рукописью.

– Нашёл что-нибудь интересное?

– Кое-что нашёл, – Роман ахнул рукопись на столешницу, – Он действительно пытался математикой описать какие-то жизненные события, но у него ничего не вышло. Собственно, этому посвящены только первые две странички. Они явно заброшены, писал он их давно, очевидно, бросил это дело и больше к нему не возвращался. А в папку эти листки попали только потому, что на обратной их стороне есть расчёты. Полагаю, он хотел вычислить, какие из событий изменили его психику, сделали его необычным человеком. А между тем, тут и вычислять нечего, всё и так ясно. Куда интереснее те расчёты, что на обороте. Как раз этой теме и посвящена почти вся математика. Я думаю…

– Постой-постой. Что тебе «и так ясно»? Ну-ка поделись.

– Очевидно, какое событие перевернуло всю жизнь Владимира.

– Какое же?

– Ну конечно удар током! Известно, что повреждённый мозг может восстановиться за счёт нетронутых частей, причём зачастую после такого восстановления он начинает работать не совсем так, как работал до электрошока. Случается, у людей после удара молнией появляются всякие экстрасенсорные способности. Мне это знакомый доктор из «Склифосовского» рассказал. Вот у Владимира необычные способности и появились.

– Да? Какие же?

– Смотрите сами, – Роман стал загибать пальцы, – он предугадал про пескарей – и что это будут именно они, и что они сдохнут. Это раз. Он догадался убрать щит у летучих мышей, словно видел наперёд, что будет. Это два. А с проектом вечного двигателя? Он с лёгкостью отбросил детские заблуждения, и опять будто видел результат наперёд, будто предчувствовал. Знал, что не получился, но не мог объяснить, почему. Это три. Ну а почему знахарки боялись Вовку? За что? Что он такое страшное знал или умел? За эти самые экстрасенсорные способности! Это четыре. Наконец, проявляться они стали как раз после удара током. Это пять. Сам же он не мог увидеть собственные странности, потому что ему они казались естественными. Ну не видел он ничего необычного в том, что догадался, что караси сдохнут.

– Пескари.

– Ну да, пескари. А знаете, почему его боялись знахарки?

– Почему?

– Он предсказывал будущее. Он его просто видел. И думал, что другие тоже видят.

– Да, похоже на то… Судя по рукописи, он нередко просто знал, что будет.

– А я что говорю?

– Ну хорошо. Предположим, что это так. А что там за другие выкладки?

– А! – оживился Роман, – Это прелюбопытнейшая вещь. Насколько я успел разобраться, математическая модель некого аппарата. Или двигателя, если хотите. Да тут и чертёжики имеются… (он зашуршал листами, роясь в папке). Вот смотрите! На первый взгляд – классический инерцоид. По крайней мере, похож.

– Да, похож, – согласился я. И подумал, чёрт его знает, похож или нет, я ж в чертежах не смыслю ничего. Но виду не подал и уставился на лист с какой-то чудной проекцией.

– Но только похож! – ликующе объявил Роман. – На самом деле тут сразу три псевдоинерцоида с перпендикулярными осями вращения. Понимаете, как в декартовой системе координат!

– Понимаю, – ответил я, ничего не понимая.

– А здесь, видите, они синхронизированы! И углы наклона осей регулируются, видите?

Я кивнул.

– И на что это похоже?

– И на что?

– Похоже, Владимир изобрёл принципиально новый тип двигателя! – торжественно заявил Роман. – Скорее всего, для летательных аппаратов, наподобие тарелок.

– Ты уверен?

– Ну… Наполовину.

– Ясно. Давай сюда папку, я потом ещё раз посмотрю.

Роман со вздохом подтолкнул папку по столешнице ко мне.

– Никому не показывал?

– Обижаете! Обещал же…

– Ну ладно, ладно… А связи с числами Демона ты не узрел?

– Нет.

– Понятненько… Что ж, спасибо за работу. Можешь быть свободен.

Роман кивнул и молча ретировался из кабинета. Эх, Рома, Рома! Ты просто не знаешь, что проблему векторного представления L-чисел все же можно решить. По крайней мере, попытаться. Меня осенило сегодня утром – можно попытаться использовать геометрическую интерпретацию чисел как сети эллипсоидов в n-мерном пространстве. Ту самую сеть, что придумал сам Минковский задолго до того, как занялся пространством-временем. И я попробую, непременно попробую. И всё у меня получится с числами Демона.

Вечером, когда я вернулся домой, Машка с Владой вовсю чаёвничали на кухне, причём добрые три четверти бутылки джина они уже оприходовали. Джин был настоящий, английский, мне его привезли в подарок из Лондона в прошлом году. Ну как было не присоединиться к теплой компании? Тем более под такую славную закуску? Тут тебе и лимон, порезанный крошечными ломтиками-полумесяцами, и чёрные маслины с влажными боками, и маслянистые зелёные оливки, и невесомый, тонкий до прозрачности карбонад, и мягкий, душистый, в круглых дырочках, сыр. Они пили джин без тоника, обсуждая всё тот же вопрос – как Владе поскорей найти мужа. Лучше чтоб с квартирой. Но едва я уселся с ними за стол, дамы тут же заговорили о высоком. Вернее, заговорила Влада. А Машка больше слушала.

– Мне, – сказала Влада, – как и любому нормальному человеку всегда хочется совершенства. Но понимаешь, что это нереально, ведь гармония – она или есть, или её нет.

– Ты полагаешь, Влада, любой человек хочет совершенства? А ведь несовершенство – оно тоже совершенно в своём несовершенстве.

– Не понимаю. Как это несовершенное может быть совершенным?

– Не страшно, бывает, – улыбнулся я, – А гармонию чего ты ищешь?

– Прежде всего, я хочу гармонии и уважения.

– Уважение просто так получить нельзя, его придётся заслуживать. И всё же – гармонии в чём ты так жаждешь? Она бывает разная. Или ты про гармонию души и тела?

– Конечно же да!

– Ну не знаю… Возможно ли это даже в самом принципе. У меня вот не получается слитности: душа рвётся к светлому, скажем, к водке с солеными огурцами, а тело требует низменного, прозы. Жареной картошки с молоком. А разве можно совмещать соленые огурцы с молоком? Нет. Вот и получается, что гармонии в жизни нет.

– Словом, Влада, мужа тебе надо искать, – подвела неожиданный итог беседе Машка, – и чем раньше, тем лучше. А я пока спать пошла. Чао!

Я тоже засобирался ко сну – джин всё равно уже закончился, закуска тоже. И тут зазвонил телефон. Я снял трубку сказал раздражённо:

– Слушаю.

– Алло! Это Владимир.

– Какой Владимир, ночь на дворе!

– Какой-какой… Вовка Мишин!

10. Рукопись

…встречал на вокзале. Славка и Васька выбрались из вагона – рослые, краснолицые, широкоплечие, загорелые. Андрюшка тут же позавидовал им – он, худой до субтильности и бледный, на их фоне казался заморышем. Одно слово – городской. Ребята легко подхватили свои огромные (и наверняка тяжёлые) пожитки – чемоданы и мешки, и бодрой походкой двинулись вперёд. Андрюшке доверили авоську с бумажным свёртком – до обидного невесомую.

– Куда идем? – жизнерадостно осведомился Славка.

– На троллейбус, направо, – ответил Андрюшка. – А Вовка почему не приехал?

– Не захотел, наверное, – ответил Славка.

– Вы что, не знаете, захотел или нет?

– Не-а. Мы года три вообще его не видели.

– Ну и что же. Меня тоже два года не видели.

– С тобой-то мы хоть общаемся. То позвоним, то напишем. То родственники гостинец передадут. А с ним как-то перестали потихоньку встречаться, и всё. Странный он стал в последнее время. И невесёлый.

– А я слышал от бабы Нюры, что он уехал с матерью в Невьянск жить, – объявил Васька.

– А где это?

– Не знаю. Далеко, наверное.

Они подошли к остановке. Троллейбус, видимо, только что ушёл, потому что под навесом было всего два человека – седой сгорбленный старик в очках на резиночке, с тростью и с авоськой, и плотного сложения жизнерадостная дама лет сорока. На даме надето было белое, в крупных красных цветах, платье с глубоким декольте, и дорогие лаковые туфли на высоком каблуке. В руках она держала замшевый ридикюль. Дама была явно в хорошем расположении духа – улыбка не сходила с её круглого лица, а две кокетливые ямочки только добавляли задора. Увидев Ваську, она весело воскликнула, будто умиляясь:

– Ой, какой кудрявый мальчик!

Так умиляются трёхмесячному ребёнку, намочившему пелёнки. Ну откуда ей было знать, что Васька с детства не переносит упоминаний о кудрях? Он хмуро посмотрел ей в лицо, будто взвешивая что-то в уме, и медленно, с расстановкой, ответил:

– А насрать тебе под рыло!

Дама охнула, переменилась в лице, но тут же взяла себя в руки, величественно отвернулась, пробормотав под нос что-то вроде «ну, знаете», и, гордо вскинув голову, с важным видом покинула остановку.

– Васька, ты чего? – удивленно спросил Андрюшка. – Незнакомая женщина. Она, может, тебе в матери годится…

– А чего она?! – возмущённо заявил Васька. – Я её трогал?

И тут подошёл троллейбус.

В квартире ребята распаковывали чемоданы и, смущаясь, вручали Андрюшкиной маме гостинцы. Васька – трёхлитровую банку меда с дедовой пасеки, а Славка – домашнее облепиховое масло, варенье из калины, от давления, и черёмуховую настойку. Мама усадила всех троих за стол, чаёвничать, и начала расспрашивать, кто как поживает в Кадочниково и куда собрались поступать ребята. Из этих разговоров Андрюшка узнал, что все его (а больше, конечно, мамины) родственники живы-здоровы, что дед, хоть ему и под девяносто, ещё бодр, только стал хуже слышать, что комарилка до сих пор действует и исправно истребляет насекомых, уже в трех метрах от неё комары не кусаются, и можно спокойно читать газету, и что Славка отправил письмо в Москву, в патентное бюро, чтобы получить на неё Авторское Свидётельство. Ещё выяснилось, что Васька приехал поступать в горный, на геолога, и что первый экзамен у него уже через неделю. А Славка здесь проездом, он навострил лыжи в Москву, собрался попытать счастья в МГУ, на математика. Или на журналиста, как получится. А про Андрюшку мама рассказала сама, что он будет поступать в политехнический, на радиофак. И что он три месяца ходил на подготовительные курсы и теперь наверняка вступительные экзамены сдаст. Ему стало неудобно, он даже зарделся от стыда, показалось, что по отношению к друзьям он поступает нечестно с этими курсами, но они похвалили его совершенно искренне, молодец, мол, так и надо, мы бы, если смогли, тоже бы на курсы пошли.

Так, за разговорами, они просидели за столом до вечера. А потом мама захлопотала, начала доставать подушки, широко взмахивать простынями – стелить для мальчишек в Андрюшкиной комнате. Она проследила, чтобы они все умылись и улеглись, ну в самом деле, как с маленькими, а потом выключила свет и ушла на кухню. Ребята, само собой, зашептались, время от времени переходя на приглушённый басок. Неудивительно, ведь они не виделись уже три года. Вернее, не видели Андрюшку. И совершенно естественно, что разговор зашёл о Вовке.

– Ты понимаешь, Андрюха, он стал в последнее время совсем странный, – объяснял Васька.

– А что в нем странного-то?

– Ну как что… Вот в церковь стал ходить, к примеру. А ведь он комсомолец, атеист!

– Ну и что с того? Подумаешь, в церковь!

– Нелюдимый он стал, мрачный, молчаливый, – добавил Славка.

– Ага, – поддержал Васька, – И по бабкам стал ходить.

– По каким таким бабкам? – не понял Андрюшка.

– Да по знахаркам, же, ну! По каким ещё бабкам можно ходить? К Дарье Федотовне, знаешь, Славка, такую? (Славка согласно кивнул, чего, впрочем, в темноте видно не было) Ну, которая Пашке Бусыгину свела бородавки жёлтой обезьяной, к ней ходил.

– Он что, болел чем-то? – спросил Андрюшка.

– В том и дело, что нет! По каким-то своим делам ходил. В народе говорят, он с ними советовался, что ли…

– Ну и что же?

– А то! Понимаешь, дело в том, что они его БОЯЛИСЬ. Все. Даже Макарониха.

– Та самая?

– Ага.

– Вот эта страшная носатая старуха, которая умела кого хочешь заставить споткнуться?

– Эта. У нас одна Макарониха.

– А правда, что она наводила порчу за деньги? И что умеетнасылать смерть?

– Не знаю. Говорят – наводила.

– И она – боялась Вовки?!

– Боялась.

Друзья замолчали, проникшись моментом. Сразу стало слышно, как звонко цокают капли о дно нержавеющей мойки на кухне. И как ровно и весомо тикают огромные напольные часы в гостиной. И как жужжит где-то в недрах дома лифт.

– А сейчас что, не боится? – прервал паузу Андрюшка.

– Нет, – ответил Славка.

– Почему?

– А потому что Вовка вместе с родителями уехал.

– Уехал? И адреса не оставил?

– Нет, мы ж с ним не общались последние годы.

– Жалко… Ну да ладно, нет – и нет. Захочет – сам напишет, он-то наши адреса знает… Слушайте, а что за история с жёлтой обезьяной?

– Это Васька лучше знает.

– Васька, что за история?

– Да обычная история, – нехотя ответил Васька, – как Федотовна свела бородавки.

– А причём тут обезьяна? Да ещё жёлтая? У неё что, зверинец дома?

– Да нет, причём тут зверинец… – Васька вздохнул, поняв, что рассказывать придётся подробно, – У Пашки Бусыгина были на руках бородавки, и он очень переживал из-за этого, руки всё время прятал, то за спиной, то в карманах. Лечить пытались всяко, и в нашей больнице, и в районной, и даже в областной. Чем-то мазали, прижигали, и ещё чего-то делали, я толком не знаю. Знаю только, что лечили долго, и всё без толку. Ну и в конце концов повели его к знахарке, то бишь – к Федотовне. Федотовна взяла с него денег и велела жить при себе десять дней, и чтоб со двора – ни ногой. Он и остался. А Федотовна замотала ему руки бинтами и велела сидеть в летнем домике. И ещё сказала, думай, говорит, о чем хочешь, только не думай о бородавках. И бинты крепко-накрепко запретила ему разматывать. Чем уж она его поила, какими травами – не знаю. Но через десять дней бинты сняли – а руки чистые! С тех пор у него бородавок и нет.

– Ясно. А причём тут обезьяна-то?

– Как причём? Скажу я тебе – не думай о жёлтой обезьяне, да запру для верности, подальше от телевизора и книг. А ты постарайся о ней не думать! И не сможешь! Ну хотя бы одну минуту.

Андрюшка попробовал. Он пытался подумать о дне рождения, о скорых экзаменах, о Ленке из второго подъезда, но мысль действительно сама собой сползала на жёлтую обезьяну. Вот гадость какая!

– Нет, не получается, – сообщил он, – всё равно на глаза лезет.

– Ну вот. А у Пашки так же было с бородавками. Не мог он о них не думать. Значит, только и делал, что о них думал. Да ещё и не видел под бинтами. Поэтому, видать, и сошли они.

– Здоровски! А откуда ты про жёлтую обезьяну знаешь? Федотовна сказала?

– Да прям! – не выдержал Славка. – Дед сказал. Он у меня умный.

– Ой, хвастун! – съязвил Васька. – Много твой дед понимает! Тоже нашёл авторитет!

– А вот много! Если хочешь знать, он до революции был штабс-капитаном! И знал телеграф и рацию, её тогда беспроволочным телеграфом называли. Азбуку Морзе до сих пор помнит.

– Что-то не шибко он похож на белогвардейского офицера. Они вон какие все – обходительные, лощёные. А он – крестьянин.

– Во-первых, не белый, а царский! За белых он не воевал. А только против Германии, в Первую мировую. А во-вторых, много ты живых царских офицеров-то видал?

– Да какая разница, белый, царский… Главное – не красный!

– А шашка наградная? От Будённого? Его ж за храбрость наградили. С гравировкой!

– А за кого он воевал-то? В Гражданскую?

– А за всех… И за Колчака две недели, и в Забайкалье, в банде Семёнова писарем служил. А потом попал в Первую конную, там и воевал.

Андрюшка тоже хотел было похвастать дедом, но к позору своему понял, что ничего рассказать про него не может. Его дед всю войну проработал на заводе, счетоводом. И завод-то был не военный, не танки выпускал, не снаряды и не порох. А всего-навсего валенки. Что тут интересного?

Так проболтали они до поздней ночи. А утром снова отправились на вокзал – провожать Славку. Андрюшка с Васькой посадили его в вагон, пожали прощанье руку и ушли, не дожидаясь отправления поезда. С тех самых пор они его не видели. Больше того, они потеряли с ним всякую связь, как раньше с Вовкой, потому что вскоре, через год или полтора, Славкины родители перебрались то ли на Север, то ли куда-то на Волгу.

Через две недели, в один и тот же день и Андрюшка, и Васька отравились сдавать вступительный экзамен. Андрюшка – физику, Васька – математику. Вернулись домой они почти одновременно, около двух часов дня, Андрюшка – счастливый, сияющий, с пятёркой, Васька – тихий и хмурый. Экзамен он завалил. И не просто завалил, а, как оказалось, даже не пытался сдавать, положил билет на стол и отправился забирать документы.

– Как же так? – недоумевал Андрюшка, – Ты же прекрасно знаешь математику! Что тебе попалось, какой вопрос?

– Да вопрос-то простой, теорема косинусов, задачка плёвая…

– Ну! А в чём дело? Переволновался что ли?

– Ещё чего! Ни капельки.

– А что тогда? – настаивал Андрюшка. И мама его выглядывала из кухни, и взгляд её казался Ваське вопросительно-осуждающим.

– Понимаешь… Там тётка оказалась, ну, которая экзамен принимала, преподаватель…

– Ну?

– Та самая.

– Какая та самая? Ты чего загадками говоришь?

– Ну та, в платье с красными цветами, с остановки.

– С какой ещё остановки?

– А с троллейбусной. Помнишь, как только мы приехали, она про кудри мои говорила? А я ей ответил. Вот она и была. Не повезло мне. Эх, японский городовой… – только и смог объяснить он.

Вечером Васька собрал пожитки и, пока дома никого не было, ушёл на вокзал. Один. Оставив короткую записку «Я уехал. Пётр Васин». Андрюшка сдал все экзамены, прошёл по конкурсу на радиофак и уехал с другими такими же, как он, новоиспечёнными студентами, в колхоз – на картошку. По возвращении в город он начал переписываться с Васькой. И, хотя новая жизнь, яркая, насыщенная, захватила его, закружила, на старого друга он всегда находил несколько свободных минут. А по весне Ваську забрали в армию, и как-то так потихоньку вышло, что стал всё сильней отдаляться от Андрюшки, а через год переписка и вовсе прекра-…

На этом рукопись обрывалась.

11. Роман

– Вон-вон, глянь в окно, Анатоль из второго корпуса пошёл. Идёт, гад, жопой виляет. Платочек на шею повязал, фуфырла! Одно слово – голубой. Щас ему в окошечко-то и спою. Что б такое пообиднее? Ага!

 
Там живут, и песня в том порукой
Нерушимой, крепкою семьёй
Три танкиста – три весёлых друга,
экипа-а-аж машины боевой!
 

О! Услыхал, услыхал, ишь, как засеменил. У, змей!

– Ромка, хорош в форточку кричать! Да и вообще, слезь оттуда. Или накинь на себя хоть что-нибудь, а то высунулся из окна, а у самого, как у бушмена, из одежды – одно только копьё.

– Как это? А трусы? А майка?!

– Истинный джентльмен не может орать в форточку без смокинга и бабочки. Так что кыш с подоконника!

– Ладно, Серёга, не ной, уже слезаю.

Роман стал слезать с подоконника, неловко двинул ногой и зацепил пяткой глиняный горшок со столетником. Горшок покачнулся и грохнулся на пол, разлетевшись черепками и комьями сухой, как пыль, земли.

– Ты чё делаешь, чё делаешь? – возмутился Серёжа, – Это столетник мне мама подарила!

– Серёга, ну я ж нечаянно, – извиняющимся голосом ответил Роман и развёл руками, – сейчас подмету.

– Подмету-подмету… Может, он мне был дорог как память, цветок этот! И горшок…

– Да? А чего ж ты тогда его ни разу не поливал?

– А не твоё дело! Не хотел – и не поливал. Ну вот зачем ты это сделал? Зачем разбил?

Роман выдержал паузу и язвительно сказал в ответ, – Сижу, значит, я на подоконнике и думаю. Дай, думаю, разобью…

– Гад!

– Сам ты… Нарочно я, что ли? Нашёл из-за чего ругаться – из-за черепков! Тоже мне, друг называется!

– Ладно. Забыто. А столетник я и правда не поливал, смотри, скукожился весь. Ну и чёрт с ним.

– Другой разговор! – повеселел Роман, – Давай лучше думать, что мы Ирке на день рождения придумаем.

– В подарок?

– Подарок есть уже, номер какой-нибудь хорошо бы сделать. Или розыгрыш.

– Хм… А давай их напугаем? Свет отрубим на этаже, а в окно страшную морду сунем. С подсветкой. У одного моего приятеля есть. Резиновая.

– Не, не пойдет. Семён Семёныч если узнает – выселит нас из общежития. И так уже мы его до ручки довели. И потом: как ты сунешь морду в окно на девятом этаже?

– Тоже правильно, – согласился Серёжа, ловко ссыпая землю из совка в ведро. – А что тогда?

– Ну не знаю… Может, песню разучить? Слова сочиним, а ты сыграешь, ты ж у нас с музыкальным образованием.

– А что, это идея! На популярный мотив, а? Давай! Только аккомпаниатор из меня никакой, я ж всего три года в музыкалке отучился.

– Подумаешь. А вообще нот не знаю.

– Нет, не смогу. Да и инструмента нет.

– Ладно, найдём инструмент. И музыканта найдём. Давай слова сочинять!

– Давай. Только сначала рифмы придумаем.

– Ирка – копирка.

– Ирка – дырка.

– Иринка – кретинка.

– Ирина – субмарина.

– Нет, лучше Ирина – балерина.

– Ты что! На балерину ещё обидится.

– Да, может… С её-то задницей…

– Ладно, давай сядем за стол. Где тут у нас бумага была? Будем думать.

Думали они минут пятнадцать. За это время ни одна строчка не легла на клетчатый тетрадный лист. Роман смотрел в угол, на тумбочку, морщил лоб и шевелил губами. Серёжа с мечтательным видом разглядывал пейзаж за окном и грыз карандаш. Тишину нарушил Роман:

– А на какую мелодию стихи-то?

– Не знаю… Я сам сочинить хотел.

– Ну и как?

– Странное дело: нот всего семь, и я все их знаю, а музыка не выходит.

– Как же, а всякие диезы с бемолями? Меццо форте? И восемь октав? Тут фиг угадаешь, в какое время какую клавишу нажать! Сто одна клавиша на рояле, я посчитал.

– Я тоже считал.

– Тоже 101 получилось?

– Каждый раз получались разные результаты, я разными способами считал.

– А просто клавиши подряд пересчитать? По одной пассатижами выдёргивать и при этом считать?

– С пассатижами в голову не приходило… Но зато я продал этот гроб с музыкой без ведома взрослых! Хорошо стало. Стал читать книжки.

– Не прибили?

– Не-а, были так ошарашены, что не прибили…

– А деньги пропил?

– В тринадцать-то лет пропил? Нет. Как хороший мальчик, отдал маме с папой.

– Вот как ловко они привили у тебя любовь к книжкам – через ненависть к пианине!

– Ладно, не отвлекай, давай сочинять.

Так они и просидели целый час с девственно чистой страницей, до тех самых пор, пока не пришёл Мишка, лаборант с физтеха, который жил тут же, в общаге, этажом ниже. Тот самый, что в позапрошлом году, будучи в командировке где-то в Курганской области, фотографировал колхозников теодолитом. Накинув на голову чёрную тряпку, он всего за десять рублей нацеливал на клиента объектив минуты на полторы. И каждому выписывал квитанцию на стандартном листочке лабораторных данных. С Мишкой было весело, он всегда что-нибудь придумывал, а вдвоём с Романом они и вовсе составляли гремучую смесь.

Например, в апреле они начудили… Роман тогда ухаживал за Юлькой и зашёл к ней в гости. А чтоб сильно не робеть, позвал с собой Мишку. Посидели, чаю с её родителями попили, поболтали о том о сём, Мишка тогда прозрачно намекнул, что собирается завести гарем. Потом, уже после того, как Юлькин отец поперхнулся кипятком, уточнил, что гарем этот будет из одной жены. Так вот. На обратном пути они увидели на лестничной клетке брошенную ванну. И тут же решили скинуть её с крыши. Интересно же, как она будет лететь – спланирует или начнёт кувыркаться.

Ванна оказалась тяжеленной, из толстого чугуна, и поэтому они ужасно измучились, пока пёрли её до лифта и запихивали в узкие двери, Роман измазался и сильно поцарапал палец, а Мишка порвал рукав. В конце концов, в лифт ванну они затолкали. А когда доехали до верхнего, семнадцатого этажа, увидели, что на крышу её не поднять: в окошко она не пройдет, а дверь оказалась заперта на висячий замок незыблемых размеров. Так с ванной они и спустились вниз, стоя прямо в ней, чем сильно удивили жильцов дома, которые ждали лифт на первом этаже. Представляете, отрывается дверь, а в кабинке по колено в ванне стоят два молодых человека. Юлька говорила, ванна каталась в лифте целый месяц.

Когда Роман собирался с Мишкой вместе, они любили не только пошутить, но и, как говорил Мишка «употреблять в пищу самогон, водку, перцовку и другие молочные продукты». Вот и сегодня он пришёл не с пустыми руками: на столе красовалась бутылка «Кедровой». Роман, как самый одетый из всей компании вызвался сбегать за закуской. Только надо поскрести по сусекам, а то у него карманы пустые, а зарплата только послезавтра. В сусеках нашлось сорок семь рублей – как раз на банку солёных огурцов. Засунув деньги в задний карман, Роман выскочил на улицу.

Путь ему предстоял хорошо известный – триста метров до магазина, через крохотную площадь, мимо клумб и скамеек, по асфальтовой дорожке. Он шёл, насвистывая, и радовался жизни. До тех самых пор, пока его не окликнула дама в чёрном.

Она сидела на деревянной скамейке, надменно-стройная, в чёрном приталенном платье с глухим воротничком, в чёрных облегающих перчатках, в чёрной шляпке, чёрных чулках, чёрных туфлях на высоком каблуке и с чёрной лакированной сумочкой. Бледное лицо её казалось неестественно вытянутым, возможно, от излишней худобы, а руки – до хрупкости тонкими. Глубокие синие глаза смотрели пронзительно и устало.

– Здравствуйте, Роман.

– Здравствуйте… Вот не думал, что мы увидимся опять.

– Обстоятельства вынуждают.

– Зачем я понадобился вам на этот раз, сеньора?

– В прошлый раз вы поработали хорошо с профессором, Вам удалось запутать его достаточно быстро.

– Это Вам удалось с моей помощью. Я бы не сообразил насчёт чисел Демона сам.

– Тем не менее, нам важен результат. А он налицо – профессор забросил эту работу.

– Да. А я чувствую себя Иудой.

– Не льстите себе, Роман. Честно отрабатывая деньги, вы никого не предали, а лишь разыграли.

– А на душе всё равно гадко, фройляйн.

– Не стоит терзаться по мелочам. С профессором ничего не случилось, он жив, здоров и даже счастлив.

– Хорошо, проехали. Так чем же обязан на этот раз, мадемуазель?

– Вы должны воспрепятствовать встрече Владимира Мишина с Вячеславом Львовым. Любым способом.

– Зачем?

– Вы опять задаёте лишние вопросы…

– Извините. Хорошо, я попытаюсь. Но я не могу обещать, мон шер ами…

– Не «попытаюсь», а должны.

– Я никому ничего не должен, княжна. Я могу лишь попробовать, не более того. А если вы ответите на несколько вопросов, накопились, знаете ли, с прошлой нашей встречи, я буду стараться изо всех сил.

– Вы должны во имя мира.

– Мира во всём мире? Это задачка мне не по плечу, герцогиня.

– Но последствия этой встречи могут быть ужасны.

– А могут и не быть ужасны? Мне лично они чем-то грозят, баронесса?

– Вам лично – нет…

– Тогда ради чего я должен стараться, графиня?

– Во имя…

– Это я уже слышал, маркиза. Если я откажусь, что вы сделаете со мной? Грядёт расплата, возмездие?

– Нет, Вы не представляете опасности.

– Тогда ради чего я должен стараться, виконтесса?

Дама в чёрном задумалась ненадолго, положив острый подбородок на изящно изогнутую ручку зонта. Роман заметил, что её холёные ногти были покрыты чёрным лаком.

– Чёрт с вами, Роман, задавайте свои вопросы. Только учтите, я оставляю за собой право отвечать не на все. И перестаньте награждать меня титулами.

– Но я же должен как-то вас называть…

– Можете называть меня Мойра.

– Договорились. Скажите, Мойра, кто за вами стоит?

– Это должно быть ясно из моего имени.

– Мне не ясно.

– Можете считать, что высшие силы.

– Вы это серьёзно?

– Вполне.

– Что – сам Лучезарный?

– Ну не сам. Считайте, что его канцелярия.

– У Светоносного есть канцелярия?

– Сарказм здесь неуместен. Имена – тоже. В конце концов, Люцифер лишь одна из ипостасей Самого. А мы служим им всем.

– У Вас своя религия? Или вы служите у него в штате?

– У нас мало времени. Другие вопросы у Вас есть?

– Есть. Насколько я понял, Вы много знаете о свойствах времени и активно ими пользуетесь. Так вот. Меня давно мучает один вопрос… Некто Минковский, учитель Эйнштейна, говорил, что будущее уже существует, и прошлое существует тоже, а время неподвижно. Мы всего лишь перемещаемся по оси времени и сталкиваемся с событиями в своём настоящем. Не поэтому ли встречаются прорицатели?

– Да, это так.

– Вы пытаетесь изменить прошлое, чтобы исправить будущее?

– Нет, мы лишь пытаемся не допустить изменений прошлого.

– И для этого вмешиваетесь в него? Разве это логично?

– Это очень долго объяснять. Скажу только, что возможности наши ограничены. Кстати, именно поэтому мы прибегаем к вашей помощи.

– Ладно. Если я продамся вам, я согрешу. Как посмотрит на это ваш шеф? Ведь я попаду в ад.

– Когда ОН судит, то не приглашает ни свидётелей, ни адвоката, ни прокурора, ОН не подгоняет действия подсудимого под имеющийся кодекс с готовыми статьями. ОН просто ВЗВЕШИВАЕТ СЕРДЦА. И если человек согрешил, но искренне считал себя правым при этом, такой грех не считается преступлением.

– Так можно и убивать?

– Можно. Если считаете себя абсолютно правым. Причём считаете искренне, всей душой. Например, если вы солдат и идёт война, и вы защищаете свою землю.