Текст книги "Принцип причинности"

Неразбериха с записками вынудила друзей зауважать русский язык, а заодно Шапокляк, которая знала правила этого языка. Поэтому в среду, на общем сборе Вовке попало за то, что он пишет «лутьше» и «Нюй-Орк». Заодно ему растолковали, что ёт – вовсе не ёт, а йод. Непонятно почему, но пишется именно так. Урок этот Вовка усвоил так хорошо, что с тех пор писал «лучше», «Нью-Йорк» и «йод». А заодно и «йожик». И «йолка». Даже когда стал взрослым.

Ну хорошо, с этими словами разобрались. А что делать с другими? Не учить же правила, в самом деле! Они нудные и длинные и их ужасно много. Вышли из положения они с блеском: решили просто писать поподробнее. И в самом деле, напиши Вовка «принеси ЁТ царапину замазать», они б обо всём догадались. Вовка с доводами согласился и обещал писать подробнее, хоть и очень не любил выводить буквы.

Поскольку первый вопрос сбора так изящно разрешился, мальчишки не мешкая перешли ко второму, не менее важному. Состоял он из двух подпунктов: как раздобыть второй шар и кого на нем запускать. Добычу поручили Ваське – он всё равно возле синоптиков всё время крутится, они к нему давно привыкли, ему первей и дадут. А насчёт кандидата в пилоты спорили до самого обеда, чуть не подрались. Сначала хотели запустить ещё одного суслика, но потом решили, что интересней другого пилота, мол, к чему эксперимент второй раз повторять? Рассматривали кандидатуры лягушки и ящерицы – они прельщали малым весом и лёгкостью поимки. Однако слабые умственные способности пресмыкающихся поставили крест на затее – отправлять их в полёт было скучно, они скорей всего и не поняли бы ничего. Хомяк и морская свинка тоже отпали – тот и другой были в деревне в единственном экземпляре, в школьном живом уголке, выкрасть их откуда было непросто. Да и кто хочет идти в школу летом?! Ещё поймают и дадут задание… Наконец, родилась замечательная идея – запустить кота. И не просто запустить, а сбросить его с парашютом с высоты метров этак в пятьсот. Чтобы кот не потерялся и не пропал, а благополучно вернулся домой. Но Васька категорически отказался жертвовать ради науки своего кота Мишку. Не дам, говорит, и всё, японский городовой! Он и суслика-то с неохотой разрешил запулить в небо, да и только лишь после того, как убедился, что тот после приземления легко выпутывается из тесёмки. И тогда Славка вспомнил про Тихона. Того самого, что жил на улице Рабочей молодёжи в трёхэтажном доме. Неприлично толстый, ленивый до изумления, чёрный с белыми пятнами кот подходил как нельзя лучше. Потому что он был ничей, подъездный.

Для Тихона они сшили парашют, сперев у матерей простыни, бельевые верёвки и старую холщовую сумку. Парашют получился как настоящий: круглый, с ранцем, с вытяжным парашютиком, с застёжками на ремнях. Площадь его пересчитывали трижды, по настоящим формулам, которые Славка раздобыл в школьной библиотеке. И укладывать учились долго и терпеливо – у дяди Пети, бывшего в войну десантником. Научившись, мальчишки приступили к испытаниям – отлавливали кота, надевали рюкзак и сбрасывали его с крыши. И всё получилось замечательно, за исключением одной мелочи: Тихон никак не мог привыкнуть. Каждый раз, спускаясь во двор с пятиэтажки, он летел вздыбленный, с прямыми как палки ногами, выпученными, полными ужаса глазами, и орал благим матом. Один из испытателей дежурил внизу, чтобы вовремя успеть поймать кота, пока тот не смылся в кусты вместе с парашютом. Ему же приходилось выслушивать возмущённые крики соседей, привлечённых к окнам кошачьими воплями. Из-за этих соседей каждый раз после запуска Тишки ребята вынуждены были прятаться на заднем дворе. Там они отстёгивали парашют и аккуратно, по всем правилам, складывали его – для следующего пуска. Тихон, кот от природы добродушный, нелюбопытный и ласковый, а благодаря сытной жизни – обленившийся, после этих экспериментов обрел ловкость и научился мастерски лазить по деревьям. Характер кота, мирно продремавшего половину сознательной жизни на лавочке, благосклонно позволявшего себя погладить любому жильцу и уже давно ставшего привычной частью дворового ландшафта, резко переменился. Стал кот настороженным и чутким и, едва завидев ребят со знакомым рюкзаком, бросался наутёк. Впрочем, удрать ему удавалось редко.

Неделя ушла на расчёты и изготовление парашюта, ещё неделя – на испытания. Дней десять – на изобретение устройства, которое бы отсоединяло кота-парашютиста на нужной высоте. Остановились на самой простой конструкции – длинной ленте из пропитанной селитрой бумаги. Тлела она медленно, и несложно оказалось отмерить нужной длины кусок, чтобы минут через десять после старта она пережгла тесёмку, соединявшую пилота и шар. А чтобы Тихон с парашютом не упал в пруд и не утонул, решено было ждать нужного ветра.

Наконец долгожданный час настал – Васька притащил воздушный шар! Погода, как на заказ, стояла летная – и солнце, и ветер от пруда в сторону Мертвяцкой горы. Парашют, селитрованная бумажная лента, скрученная в жгут – всё было готово, не хватало только кота. За ним отправились втроём, оставив Ваську охранять шар. Тихона они поймали легко, когда он дремал на любимой лавочке. Окружили с трёх сторон, подкрались и схватили! Он хотел было дёрнуться, убежать, но было уже поздно. Тихона засунули в заготовленную заранее хозяйственную сумку – чтобы взрослые лишних вопросов не задавали – и побежали к Ваське во двор. Там кот вёл себя на удивление спокойно, дал себя вытащить из сумки и мирно сидел у Андрюшки на коленях. До тех самых пор, пока Вовка не достал парашют. Увидев рюкзак, Тихон дёрнулся изо всех сил и умудрился вырваться, больно поцарапав Андрюшке ногу, после чего заметался по двору, возмущённо мяукая. Однако поймали его быстро – в незнакомом месте Тихон неправильно сориентировался, свернул не туда и попал в тупик без щелей и отдушин, куда можно было бы ушмыгнуть. На орущего и отчаянно брыкающегося кота надели парашют. Славка подпалил селитрованный жгут, и Васька отпустил бечёвку. Но шар не поднялся. Славка подбежал, ухватил кота за шкирку и что есть силы подбросил вверх. Шар подлетел, закачался. Тихон на длинной бечёвке стал описывать круги. Он орал дурным голосом и летел, широко расставив лапы. Очевидно, кот никак не мог понять, почему он не падает вниз. От тлевшего над Тихоном жгута длинным каракулем потянулся шлейф белого дыма, словно кто-то расписывал ручку. Резко запахло горящей селитрой. Шар перемахнул ворота и, оказавшись на улице, начал медленно опускаться. Друзья выскочили вслед за ним. И тут нервы у Тихона сдали: на мальчишек пролился вонючий золотой дождь. Они бросились врассыпную, но отбежать всё же не успели, досталось всем. Меж тем, полегчавший шар замедлил падение, остановился и подался вверх. Так он и поплыл над тротуаром, с белым дымным зловонным следом и орущим, замершим в смертельном напряжении котом. Пролетев метров пятнадцать, шар снова начал опускаться. Ребята бросились к нему. Но шар, едва миновав верхушку молодого клёна, остановился. Мальчишки подбежали поближе и увидели, что не перестающий орать Тихон накрепко уцепился когтями за ветку клёна. На улице стали появляться любопытствующие – из соседних домов вышли люди, посмотреть, что за шум на улице, братья Бусыгины подбежали, прохожие остановились. В этот момент жгут пережёг шнур, и шар всплыл вверх. Видимо, мальчишки что-то недорассчитали, потому что через секунду шар с оглушительным хлопком взорвался! Возможно, шнур загорелся… Резиновая оболочка шара шлёпнулась на дорогу. Тихон взвыл громче, спрыгнул с клёна и сиганул в ближайшую подворотню. Но опять ошибся – протиснуться в щель ему помешал рюкзак с парашютом. Сердобольные прохожие поймали его, освободили от экипировки и отпустили. С этих пор Тихон не подпускал к себе детей. Никаких и никогда. Даже если у них не было с собой парашюта.

Так бесславно кончил свою жизнь ВВАС-2. Третий шар Ваське синоптики так не дали, хотя шаров у них было полно, водорода – тоже. Но после случая с Тихоном они стали осмотрительней – вдруг пожар кто устроит или ещё какое ЧП?

Мальчишки, после того как всех четверых выпороли и все четверо отсидели в тоске положенные дни дома, начали строить новые планы. Переписка через тайник возобновилась. Откуда им было знать, что заводское начальство велело исправить освещение водосброса? И что пришёл электрик и часа полтора возился в щите с приборами и контрольной лампочкой, что-то скручивал и привинчивал? В том самом щите, что находился в укромном месте, на фонарном столбе, ночами освещавшем водосброс на плотине. В удобном месте, где и людей мало, и мальчишек, на полдороги от Кадочниково до Серебровки. Не могли они этого знать и не знали. Поэтому Вовка смело полез в тайник за запиской. День был дождливый, промозглый, Вовка промочил ноги, да и куртка у него промокла насквозь. Знакомым кривым гвоздём он ловко открыл замок, распахнул железную дверку щита и заглянул внутрь. Записка внутри была, она лежала себе в дальнем углу, за проводами. Вовка потянулся за ней – не хватило роста достать. Тогда он подтащил старое оцинкованное ведро, что валялось неподалеку, перевернул вверх дном и встал на него, как на пьедестал. Ну вот, совсем другое дело! Он потянулся за запиской, опершись второй рукой на железный край щита, и поскользнулся на мокром дне ведра, потерял равновесие. Он ударился головой в оголённую медную шину. С треском сыпанули жёлтые искры, и Вовка провалился в темноту.

7. Профессор

Я не мог не прийти к нему на похороны. Бросил дела, отпросился с работы – и поехал. И конечно опоздал. Когда я добрался до места, автобусы с чёрной полосой вдоль борта уже выезжали из арки. Пришлось пристраиваться в хвост колонны и тащиться за ней до самого кладбища, а там идти пешком за гробом, надев на себя маску скорби.

Когда гроб установили на свежий холмик земли, чтобы попрощаться с покойным, я узнал его. Мёртвый, осунувшийся, со впалыми щеками он стал похож на Вовку из Серебровки. Да чего там – похож… Он и был!.. Надо же, как в жизни бывает. Друг детства объявился. И сразу ушёл. Обидно. Жалко и обидно.

Над могилой тучный краснолицый мужчина долго и нудно произносил речь и никак не мог закруглиться. Наконец он смолк, и гроб в полной тишине – ни оркестра, ни рыданий родственников – опустили в могилу, и я бросил свою горсть земли. Могильщики взялись за лопаты. Я подошёл к вдове и матери, произнёс слова утешения. Мне они казались пустыми и никчёмными. Представляться я не стал, момент не тот, пусть думают, что я сослуживец. Его мама, седая сгорбленная старушка с добрым лицом, посмотрела на меня и сказала удивительно спокойным голосом:

– Спасибо, что пришёл, Слава.

Весь вечер я ходил сам не свой, на меня с поразительной, пугающей яркостью обрушились воспоминания далекого прошлого. И Володина смерть, и рукопись всколыхнули память, и я вспомнил в мельчайших подробностях, будто это было вчера, мальчишку в драных сандалиях, рваных штанах, в линялой клетчатой рубашке. Всплыла в памяти и столярка, в низкие маленькие окна которой бил косыми лучами яркий солнечный свет, и в его лучах всегда весело плясали мириады пылинок, и вкусно пахло воском и свежеструганным деревом. Я не спал полночи, ворочался в постели с боку на бок и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Эх, Вовка-Вовка, ссыт и месь… И как это его мама меня вспомнила и назвала по имени? Как узнала? И почему она была так убийственно спокойна, будто и не её сына хоронили? И жена была спокойна. Странно это… Забылся я только перед рассветом.

А утром… Утром жизнь напористо ломилась вместе с ярким солнцем через окно, через открытую балконную дверь, с улицы врывалось беззаботное пение птиц, свежий ветерок колыхал тяжёлые портьеры. С кухни доносились не менее жизнерадостные звуки – Машка гремела посудой и весело переругивалась с Владой, включённое радио надрывалось: «А я всё летала…». Жизнь ликует, жизнь – продолжается. Подъём! Я бодро вскочил на ноги, несколькими движениями обозначил зарядку, накинул халат (а как же, теперь у нас живёт гостья) и пошёл в ванную – бриться и чистить зубы.

Через четверть часа я предстал перед дамами свежим, причёсанным и умытым. У них шёл важный разговор, они даже радио сделали потише. Я уселся на свое место, ухватил бутерброд с ветчиной. Машка, наливая мне кофе, мудро вещала:

– Да ладно тебе, Влада! Никогда не поверю, что мужчина водил тебя в театр просто так, по дружбе. Сколько вы уже знакомы?

– Неделю! – с вызовом ответила Влада.

– Всего-то? Да он за тобой ухаживает.

– Он же сам говорил, что и в мыслях у него нет ухаживать! К тому же он женат.

– А ты и поверила, наивная! Да у мужчин мозги – между ног.

– Пардон, сударыни! – вмешался я, – Я, между прочим, тоже мужчина. Выходит, и у меня мозги между ног?

– Да какой ты мужчина? – удивилась Машка.

– Обыкновенный, – весело заявил я, – Можно подумать, у женщин мозг в другом месте.

– Мозг у женщины между ног?!

– Ну само собой.

– У женщины там вообще ничего нет!

– Хм… этим она и думает?

– Ну, знаешь! – возмутилась Машка. И тут же не выдержала, рассмеялась.

– А по большому счёту ты, конечно, права, Машка. И Владе надо знать, что мужчина, заговаривая с женщиной, всегда надеется на продолжение отношений вплоть до постели. И женщина не может этого не чувствовать. А достаточно долго удерживать его рядом возможно только одним способом: постоянно подогревая эти надежды. Если же постель ей изначально неинтересна, выходит, она сознательно идёт на обман.

– Какой обман? – сделала непонимающие глаза Влада. – Какие надежды? Мы просто общаемся! Мне с ним интересно, ведь он – настоящий актёр!

– Ну и подумай сама, – встряла Машка, – зачем ты ему, актёру, да ещё женатому, нужна? Ну зачем?

– Не знаю. Просто. Может, ему со мной интересно.

– Знаю я, что ему интересно! Да и ты знаешь, и нечего мне невинные глазки строить. Смотри, его жена тебя найдет и глаза выцарапает.

– Не найдет. И вообще, у него душа тонкая, ранимая, а она такая стерва! Всё время деньги требует.

– Ну откуда ты знаешь?

– Знаю! Ему просто не везёт, и дома и на работе. А он талантливый, только ему режиссёр проходу не даёт, наверное, таланту его завидует! И жизнь у них такая интересная, у актёров! Куча поклонников. Всё ярко, всё возвышенно, какие они все замечательные, какие красивые, благородные!

– Ты что же, серьёзно так думаешь? – перебил я Владу.

– Ну конечно! Они ж артисты! – с жаром ответила она.

– Эта богемная жизнь тебе нравится, покуда ты далека от неё. А стоит приблизиться – таким смрадом понесёт! Чего там только нет: интриги, обиды, взаимные обвинения, шантаж – и всё это круто замешано на всеобщей ревности всех ко всем. Кроме того, все эти писаные красавицы без должного света и макияжа, по полтонны пудры на каждого, обыкновенные простушки, на улице пройдёшь мимо – не заметишь. С писаными красавцами та же история. Это только в кино героини не кряхтят, поноса у них не бывает, прыщей с бородавками, мозолей, перхоти, и зубы все как на подбор будто фаянсовые. Что же, Ассоль за всю жизнь вообще ни разу не ходила на горшок? Ей, похоже, незачем. Да и нечем… Иной мужчина, когда увлечётся кем-нибудь, первое время даже не может предположить, что у предмета его страсти бывают месячные или насморк, или сварливый характер… Всегда – «Леди Совершенство». А потом такое горькое разочарование его постигает, что жалко смотреть. Вот скажи, Влада, у совершенной леди и понос, должно быть, совершенный? А герои-мужчины? Секс-символы с мускулатурой Геркулеса, сердцем Данко и мозгами Эйнштейна? Ты думаешь, они и в жизни такие сияющие и благородные? Да что там артисты! Судьбы настоящих героев переписывают. Ну в самом деле, не умирать же бравому гусару от раны в задний проход! Это не эстетично. Или, предположим, ему при обороне Шевардинского редута яйца (пардон, дамы) ядром оторвало, а он не знал, как ему с этим жить дальше, сел на корабль, поплыл в туретчину и евнухом в гарем определился. Влюбился в прелестную невольницу, а поскольку ему оторвало причиндалы в зрелом возрасте, то он смог с ней согрешить, поскольку эректильная функция осталась. Увидел это другой евнух, завистливый. Ну, в общем, голову гусару всё ж отрубили. А в кино ему прямо на редуте ядром голову снесёт, потому что он благородный герой. Нет, театр и кино, всё это искусство – красивая ложь. Фальшь. По ту сторону экрана. А мы все живём по эту сторону. Кинозвёзды включительно.

Высказал я это всё и зло принялся за бутерброд. А Машка посмотрела на меня и сказала тихо:

– Какой же ты умный…

– Я не умный, – ответил я, – я лишь умело притворяюсь умным.

И я, доев в тишине бутерброд, с гордым видом удалился.

* * *

После лекций я заперся в кабинете и снова взялся за рукопись, в который раз пытаясь сопоставить текст с формулами. Может быть, воспоминаниями Володя просто даёт понять, что мы друзья детства? Нет, вряд ли, это можно было сделать проще. Может, хотел разволновать, душу взбудоражить? Тоже нет – она б и так встревожилась. Тогда что? Какая связь? Почему выделены именно эти моменты? Ведь я помнил, что мы делали и взрывпакеты, пытались построить двигатель, который ездил бы не на бензине, а на порохе, и чёрт знает что ещё… Наверное, Володя выбрал самые важные для него события. Так-так-так, уже теплее. Когда он подрос, он отделился от нас, стал чужим, непохожим на остальных подростков. Возможно, он почувствовал какие-то изменения в себе самом, понял, что он становится не таким как мы, не таким как все. А потом, по прошествии многих лет, он наверняка не раз пытался анализировать свою жизнь и найти факторы, которые сделали его таким. Не исключено, что он страдал от этой своей непохожести. И очень даже вероятно, что пытался описать жизненные события математикой, чтобы с её помощью выделить решающий фактор. Или несколько факторов. Если так, то ничего у него не вышло, да и подход был явно дилетантский. Видно, что он что-то читал, что-то умел, но системы знаний нет, вот и тыкался как слепой котёнок. Впрочем, с подобной задачей никто бы не справился – слишком много субъективного в оценке каждого события. Баллы он им, что ли, присваивал? Если так, то исходя из чего? От фонаря разве что. Тут уж ни о какой точности, ни о каких выводах и речи быть не может, сплошное гадание на кофейной гуще.

Ещё я догадался, что писалась рукопись по воспоминаниям всех троих друзей. То ли Володя с ними созванивался, то ли переписывался, не знаю, но какая-то связь была. Потому что местами рассказывалось о тех событиях, о которых он не мог знать. Ну, например, о моем визите к Андрюхе перед отъездом в Москву.

И ещё – я нашёл новый лист! Даже не лист – обрывок. Поначалу я его не заметил, потому что он завалился за клапан папки, а сейчас вот вывалился. На этом клочке той же рукой, что трудилась над рукописью, было написано: «ААндрюшка Козлов – инженер, где-то в недрах ВПК, то ли у Сухого, то ли у Грушина, проверить, найти телефон, показать чертежи 14, 17. Васька Петров – так и осел в Кадочниково, занят разведением пчёл и неплохо живёт, созвониться, обещал приехать на рыбалку, привезти прополису для мамы. Славка Львов – профессор математики. Найти обязательно. Числа Демона!»

Слово «найти» против моей фамилии было трижды зачёркнуто красным жирным карандашом, и тем же карандашом неряшливо написано Рыж. Кар. с тремя восклицательными знаками.

Так! Стоп-стоп-стоп! Ведь он мне говорил про Рыжего Карлика! Я кинулся в угол, за портьеру, и достал из дальнего шкафа старую папку. Вот они – Числа Демона. Может, здесь собака зарыта?

* * *

Этой идеей я увлёкся, после шапочного знакомства с «Диалектикой природы» Ф. Энгельса, ещё когда сдавал экзамены кандидатского минимума. Энгельс писал: «Оттого что нуль есть отрицание всякого определённого количества, он не лишён содержания. Наоборот, нуль имеет весьма определённое содержание… Более того, нуль богаче содержанием, чем всякое иное число». При этом он ссылался на безусловный философский авторитет Гегеля: «Ничто, противополагаемое [какому-нибудь] нечто, ничто какого-либо нечто, есть некое определённое ничто». Следуя этой логике, можно потеснить с пьедестала незыблемое правило арифметики, утверждающее, что деление на ноль невозможно, и взять да и разделить, скажем, единицу на ноль. В результате получится конечное число. Не безразмерная бесконечность, а именно число, пусть невероятно большое, но конечное. Копнув поглубже, я с удивлением обнаружил, что получается не просто число, а целый класс чисел. Я назвал их числами Демона. Квинтэссенция интриги заключалась в возведении этих чисел в отрицательную степень, когда они описывают структуру ноля. Получалось, что в нуле спрятано бесконечно много чисел Демона отрицательной степени. Причём не просто чисел, а классов чисел!

Задача упиралась в интегрирование бесконечно глубокой пустоты нуля. А это ничто иное, как математическая форма описания космологической сингулярности или, если хотите, Большого Взрыва Вселенной. И я попытался её решить. В цепочке формул передо мной вставала величественная картина зарождения Мира с того момента, когда ни времени, ни пространства ещё не было. И выходило из формул так, что в сингулярности спрятано бесконечно много Вселенных. От такого поворота событий захватывало дух. Ведь если отбросить сухой язык формул и взглянуть на открывающуюся картину с философской точки зрения… Верный ленинец увидел бы подтверждение материалистичности мира, поскольку «материя» не исчезает. Ни в нуле, ни в бесконечности. А идеалист, напротив, подтверждение первичности идеи, или Бога, поскольку мир рождается из ничего и уходит в необозримость. Всё вместе это подтверждало дуализм мироздания, в котором идея порождает материю, а материя становится источником идеи.

А примерно год назад появился Рыжий Карлик – он вступил со мной в электронную переписку после того, как я опубликовал материалы о числах Демона в Интернете. Он сыпал идеями, которые решить было не под силу не только мне, а и всему институту. А может, и всем институтам планеты. После того как он предложил интерпретировать числа Демона векторно, да ещё с нецелыми степенями, количество существующих параллельно вселенных возросло неимоверно. А новые числа засияли созвездием в континууме координат. Если же соединить их с началом координат, получался векторный ёж, я так их и назвал – «Ёжик». И тогда я попал в порочный круг: упомянув начало координат, я увяз в проблеме – под началом-то я понимаю ноль, а ведь он состоит из бесконечного количества чисел Демона! Причём неизмеримо более бесконечного, чем сами векторы. Я бодрым шагом зашёл в тупик. Или меня завел туда Рыжий Карлик?

Если вникнуть в физический смысл получаемых результатов, картина складывалась следующая. Согласно популярной гипотезе, время состоит из мельчайших неделимых отрезков – квантов. Меньше, чем квант, отрезка времени быть не может. Но если признать свойства чисел Демона, кванты получаются трансцендентными, то есть не описываемыми алгебраическим уравнением числами, бесконечной дробью, вроде числа «Пи». Чтобы существовать физически, реально, в каждой Вселенной квант должен самоокруглиться до некоторого рационального значения. Это самоокругление заставляло Вселенные ветвиться, то есть – множиться! А раз так, то параллельные миры существуют рядом с нами, отличаясь исчезающе малой разницей в размерности кванта времени. Так и лезет в голову мысль, что округлением ведает если не сам Абсолют, то кто-то из его аппарата, этакий менеджер на побегушках.

Я прекрасно понимал, что Числа Демона могут принести немало открытий, но и отдавал себе отчёт в том, что на решение этой проблемы едва ли хватит жизни, нет, не моей, а всего человечества. И поэтому потихоньку работу забросил. Дела насущные, неотложные только помогли мне в этом.

* * *

И эту старую свою работу, «Ёжика», я тоже не смог связать с рукописью, как ни прикидывал. То ли я устал, то ли отупел, то ли связи действительно никакой нет… Я налил чаю, подвинул к себе жестяную коробку с любимыми конфетами «Мишка на Севере»… А что если поручить эту работу Роману? Он у нас молодой, подающий надежды. Опять же с числами Демона, судя по словам Володи, знаком не понаслышке. Ишь какой нашёлся мастер розыгрыша, прикинулся Рыжим Карликом! Сидел, небось, в кулак смехом давился, на меня глядя, паразит этакий. А ведь талантливый, засранец, ничего не скажешь! Надо бы уточнить, он ли это был… Вдруг Володя напутал? И я позвонил по внутреннему.

Роман явился минут через пять, взъерошенный, улыбчивый, с неизменной своей лукавинкой в глазах. И конечно в грязных кроссовках, это у них с Серёжей такой особый шик – нечищеная обувь. Пижоны. Едва увидев меня, Роман заявил:

– А я думал, вы уже ушли, профессор.

– Да я тоже думал, что я ушёл. А потом смотрю – нет, на месте сижу!

Роман не нашёлся что ответить – редкий случай, обычно он за словом в карман не лезет. И эта маленькая победа воодушевила меня.

– Твоих рук дело? – спросил я, извлекая на свет божий отпечатанную на принтере записку. Короткая записка гласила:

«Объявление

Пишу грамоты. Недорого.

Филька.

Тел. 312»

– Ну почему непременно моя, профессор? Мало ли кто мог так пошутить…

– Предположим. А это тоже не твое художество? – И я предъявил другую записку:

«Объявление

Потерян паспорт на имя Львова Вячеслава. Кто найдёт – прошу позвонить по телефону 312 или занести в аудиторию 203. Нашедший вправе утверждать, что 500 рублей в паспорте не лежали»

– Ну кто кроме тебя, Роман, догадается дать мой телефон? И повесить эти писульки на институтскую доску объявлений? А ты знаешь, что может подумать Рэм? Скажем, что я взятки собираю.

– Из-за этого-то объявления? Хотя… Рэм, конечно, может. С него станется. Не подумал я, профессор. Хотел просто пошутить. Грешен. Пойду посыпать голову пеплом. И буду впредь заниматься только добродетельными делами, во искупление и в противоположность греху.

– Понятие, противоположное греху, Роман, есть не добродетель, а вера.

– Вера во что?

– В Бога. Наверное…

– А он есть, бог-то? Чего в него верить, если, скажем, его нет?

– На то она и вера. Она же не Истина. Одно с другим никак не связано. Например, можно верить в Бога, а можно в привидений или в то, что на Луне есть пивной ларёк. Это не значит, что Всевышний есть на самом деле, или что на Луне торгуют «Невским»…

Роман тяжко вздохнул, плечи его опустились, взгляд потух, и всем своим видом он выражал раскаяние. Посмотрев на него, я решил, что изрядную долю заносчивости сбить с него удалось, и что он сожалеет о содеянном вполне искренне.

– А теперь иди, Рыжий Карлик.

Роман потушил взгляд окончательно. И только тихо спросил:

– Вы и это знаете? Что я – Рыжий Карлик?…

– А как же!

– Но профессор, я не хотел, розыгрыш получился случайно. Дело в том, что вы не первый, кто додумался до чисел Демона, идея-то оказалась старой.

– Вот как? Что ж, это неудивительно, ведь она витает в воздухе. И кто меня опередил?

– Профессор Лебедев, а он в свою очередь случайно наткнулся на неё у Эйлера.[1]1
  Имеется в виду работа Леонарда Эйлера «О разных способах исчисления простых количеств», где в главе V «О дробях вообще» утверждается, что «1 разделённая на 0 означает бесконечно великое число».


[Закрыть]

– Что за Лебедев?

– Не знаю…

– Откуда тогда знаешь подробности про Эйлера?

– В книжке прочитал… У меня как раз в то время совершенно случайно оказалась на руках его книжка, там и про числа Демона есть.[2]2
  Имеется в виду книга Лебедева Ю.А. «Неоднозначное мироздание», Кострома, 2000, авт. изд., 320 с., изданная тиражом 192 экземпляра.


[Закрыть]

– И где эта книжка?

– Пропала… Потерял где-то.

– Поищи, интересно было бы взглянуть…

– Искал уж…

– Ну в библиотеке поищи.

– Нет её в нашей библиотеке, она вышла совсем смешным тиражом, сто или двести штук.

– Так ты из неё черпал мысли, чтоб меня поддеть?

– Да…

– Но зачем?

– Сначала просто баловался. А оно само как-то постепенно закрутилось… И потом, ведь вам так понравилась эта интрига… Я и подыграл…

– Но почему вдруг Рыжий Карлик?

– Да тут вообще детектив, с этим карликом. Во-первых, после того как Лебедев опубликовал свою книгу, а получилось у него почти то же самое, что у вас, только числа Демона он называл k-числами, так вот, едва он напечатал книжку, как с ним связался некто, представившийся как РК. И Лебедев тут же назвал его «рыжим карликом», ну, помните такую сущность из Стругацких? Так вот. Этот РК накидал Лебедеву кучу ценных идей, чем загнал его в тупик. Мне так понравился такой поворот событий, от него так разило мистикой, что я решил пойти по стопам того, лебедевского РК. Извините, профессор…

– Ясно… А что это за Лебедев? Из МИФИ?

– Нет. Не знаю я… Книжка вообще не в Москве отпечатана. То ли в Калуге, то ли в Костроме, не помню.

– Ладно уж, чего там. Дело прошлое. Забыто. Но на будущее смотри у меня! – И погрозил пальцем.

– Я больше не буду…

– Как дитё, ей богу! Знаю, что не будешь. Но я, собственно, по другому делу тебя позвал.

Роман вопросительно посмотрел на меня.

– Вот, – я передал ему папку с «Делом», – тут рукопись, чертежи и какие-то выкладки. Попробуй увязать одно с другим. А заодно, возможно, и с числами Демона.

– А чьё это всё?

– Владимира.

– Мишина?!

– Мишина.

– Но, профессор, что мог написать слесарь, пусть даже высшего разряда, пусть даже работающий в закрытом НИИ?

– Ты не рассуждай, Роман, а делай. И будет лучше, если эту папку увидит поменьше глаз.

– Ясно. А может, у него у самого спросить?

– У кого?

– У Владимира же!

– Интересно, как? Ты будешь покойнику вопросы задавать?

– Почему покойнику?

– А ты не знал?

– Что?

– Что Владимир Мишин скоропостижно скончался.

– Нет… Я дома давно не был…

– Теперь, значит, знаешь.

– Теперь знаю… Так вот почему он так странно на меня смотрел… Хорошо, профессор, я займусь этой работой в первую голову.

И Роман ушёл, прижимая к груди папку. Плечи его так и остались опущенными. А я так и не спросил – что значит «странно смотрел».