Текст книги "В водовороте лет. Поэмы"

Из цикла «Переписка с друзьями»

«Когда-то, пару лет назад, тебе я написал…»

 
Когда-то, пару лет назад, тебе я написал
Письмо, но как-то впопыхах его не отослал,
Да и конец мне не дался, не виден был конец.
Не приходило мне на ум лукавое: «п…ц».
 
 
Но вот теперь оно пришло и мудрое «прости»
Меня вдруг за душу берет и хочет увести
Во времена минувших лет, но мучает азарт,
Позволь мне дописать письмо, сменив размер и такт.
 
 
…Ты знаешь, друг, давно, что есть в Европе Вена.
Нет, Вена – не Париж, и не течет здесь Сена,
Здесь кровь лилась по узким мостовым,
Сгоревших синагог струился едкий дым.
 
 
Здесь Моцарт отправлял на пенсию Сальери,
И тот бежал до Линца иль до Твери,
Подбросив в суп злосчастный порошок:
Он смерти не хотел, он ставил на горшок.
 
 
Он гения мечтал желудочным экстазом
Отвлечь от музыки позывами и газом,
Разрушить перистальтику кишок,
Но план не удался. Потряс планету шок.
 
 
Так и тебя, мой друг и почитатель,
И пестрых сарафанов обожатель,
Соблазн объял средь запятых и клякс,
Но дело сделано, и ты поплелся в ЗАГС.
 
 
Крути кино назад и угодишь в Перово.
Изба, чердак, матрац, и для тебя не ново
Над юностью глумиться, хмуря бровь,
Ты похоть усмири, пусть в жилах стынет кровь.
 
 
Морали нет, мораль сейчас в загоне,
Нет, Боже упаси, ты спал не с тетей Соней,
И тетя Соня не спала с тобой —
Ее в те годы мучил геморрой.
 
 
Какой устав, какой моральный кодекс?
Женитьба – это не гонконгский «Rolex» —
Надевши на руку, его не сбросишь прочь
И будешь, как с женой, носиться день и ночь.
 
 
Пока не лопнет мерзкая пружинка,
Блондинка или жгучая грузинка
Глазами поведет, и унесешься вдаль,
Забудешь сон и дом, в него войдет печаль.
 
 
Жена начнет полнеть, варить не то, что надо,
В постели будешь находить огрызки шоколада,
Супруга станет не мила и в меру некрасива,
И в завершение – пакет презервативов
 
 
Во время детских именин из пиджака на стол
Упал. Презренный всеми, ты вдруг спать под мост пошел.
Друзья покинули тебя, в груди возникла боль,
Задумал погубить тебя проклятый алкоголь.
 
 
Но это в прошлом. А сейчас ты мил, ухожен, бодр,
И вновь влечет тебя к себе упругость женских бедр,
Забыты свалок мерзкий смрад и туалетов вонь,
Клопов не гонишь по ночам, в углу лежит гармонь.
 
 
Собака лает на жену, та штопает носки,
Давно не смотрят на нее чужие мужики,
Все устаканилось: грустишь и попиваешь чай,
И вместо сахара медок глотаешь невзначай.
 
 
Но, несмотря на всю любовь и к пчелам, и к медку,
Утек Лужков от них тайком, то ль в Лондон, то ль в тайгу.
А ты спокойствие познал и весь твой долгий род,
Ты никуда не убежал, не бросил свой народ.
 
 
А как иначе, разве ты не пил, не ел, не срал
И за второй пакет рагу друзей не продавал?
Все это было не во сне и не в больном бреду,
Ты перестройку не проспал под яблоней в саду.
 
 
Хитрее был твой круг друзей, ты упустил свое,
Но ты не проклял этот мир, он твой, а ты – его.
Ты не грустишь, смирился ты, и старость, словно тень,
Плетется за тобой с утра, и мучает мигрень.
 

Случай в Карловых Варах

 
Вы были когда-нибудь в Карловых Варах?
Стекло из Богемии, словно на нарах,
В витринах уложено в тихом молчанье,
Мечтой привлекая прохожих вниманье.
 
 
А цены манят нас своею доступностью.
Не стоит совсем заниматься преступностью.
Владея сим хрупким и сказочным миром,
Вчера был паханом, сегодня – эмиром.
 
 
Волшебный вертеп раскрывает объятья,
Желая продать нам немножечко счастья
Игрою теней тонконогих бокалов
И блеском почти что старинных опалов.
 
 
И тут, как бывает, нигде не «засвеченный»,
Маршрутом туристским едва ли отмеченной
Улочкой темной, лишенной витрин,
На свет появился лихой господин.
 
 
Собой невелик, но в огромных ботинках,
Он руки с опаской держал на ширинке,
Словно шпион, озираясь в пути,
Явочный адрес пытаясь найти.
 
 
Вечерней звезды не желая дождаться,
У входов домов стали вдруг зажигаться
Вестники блуда – огни фонарей,
Что отличают людей от зверей.
 
 
Прибыв на леченье на родину Швейка,
Жене заказал он простую индейку.
А сам, предвкушая еду пожирней,
Направил стопы к тупику фонарей.
 
 
Средств не жалея на случай пожарный,
Деньги скопил он в артели кустарной.
Сбросив усталость, вальяжен и мил
Легким движением дверь отворил.
 
 
«Хэллоу» он бросил на ломаном идиш.
«Я к вам. Иностранец. Ты разве не видишь?»
От счастья слезы глазёнки затмили.
В ботинках до боли червонцы давили.
 
 
Он так обратился к сидящей у бара
Кобыле иссохшей по имени Лара.
(Что было написано, глаз не жалея,
На мятой картонке, привязанной к шее.
 
 
Там же цена в неизвестной валюте,
Тарифы на тело и всякие мути,
Да номер «четыре». Клиент смекнул сразу,
Что брать он не станет такую заразу).
 
 
И с хитростью старого иезуита
Напомнил Ларисе о цели визита:
«Есть ли возможности мне показать
Работницу бара под номером «пять»?
 
 
Кляча кивнула в ответ понимающе.
Через минуту к нему вызывающе
Вышла, дрожа подбородком, овца —
Парик в завитушках скрывал пол-лица.
 
 
Бывший кустарь не дешевой был марки,
Чтоб враз залететь на таком зоопарке.
Виду не подав, с милейшей улыбкой
Осведомляется: «Будет ли скидка?»
 
 
Возможность отхода уже не стояла:
Дверь заслонили два дюжих амбала;
Ручищи – чугунные мощные гири…
И он согласился на номер «четыре».
 
 
А, впрочем, и кляча – изящнее трости…
И кости дают ощущение злости.
Об этом бедняге поведать успели
На областной сексуальной неделе.
 
 
Ускоренный опыт баталий в постели
Он приобрел в шалаше Церетели,
Который навечно залит в монолит
И, как мавзолей Заратустры, стоит.
 
 
Пред взором прошли Подмосковья места:
Здесь Ельцин когда-то скатился с моста
И, пробираясь вдоль берега бродом,
Бежал от семьи, как Толстой от Синода.
 
 
Дом спрятан в деревьях, весь в белый кирпич,
От Крупской в нем прятался первый Ильич.
Ильич номер два здесь в период застоя
С усердьем лечил рецидив геморроя.
 
 
Во время войны и чеченских терактов
На уровне межгосударственных пактов,
Достойный венец чтоб придать заведенью,
Решили построить к зиме отопленье.
 
 
А голь из села пусть сосет леденец:
Ножные машинки для стрижки овец
Одновременно поставив всех видов,
Создать для приличия дом инвалидов!
 
 
Но дело дошло до большого скандала:
Здесь ног инвалидных всегда не хватало.
И если бы даже уйти в партизаны,
Не сыщешь в лесах ни овец, ни баранов.
 
 
Тогда же идею в глобальном масштабе
Подсунули старому Римскому Папе,
Который решил в свете мыслей чужих
За счет Ватикана открыть дом слепых.
 
 
Но только Крутой написал увертюру,
А Басков разучивать стал партитуру,
За верхнее «до» отсудив гонорар,
Директор устроил вселенский кошмар.
 
 
Он мягкое кресло с камином покинул,
Поскольку братков по религии «кинул».
И, не взирая на папский учет,
Деньга уплыла на неведомый счет.
 
 
Легко всем понять, что в такой неудаче
Директор наш был там единственный зрячий.
Слепых он по миру с сумою пустил,
А заведенье в бордель превратил.
 
 
Теперь, я надеюсь, поймет и читатель:
Пред нами не только предприниматель,
Но и знаток человеческих душ,
Космополит, обожающий душ.
 
 
Лишенья народа его не касались,
А цифры доходов всегда поднимались.
При дефиците сухой колбасы
Менял он кальсоны на «памперсы».
 
 
«Мочить» не пришлось мне чужих биографий,
Я смог избежать мишуры эпитафий.
Так пусть в Подмосковье кипят самовары,
Вернемся с героем в Карловы Вары.
 
 
По холлу прошел он уверенным шагом,
Вспомнив, что в прошлом работал завмагом,
А в перестройку, в эпоху картелей,
Стал президентом Союза Борделей.
 
 
На стойку у бара легли документы:
Три карточки, метрики и алименты
Первой, второй и последней жены,
Награды Второй мировой войны,
 
 
Кресты и медали погибших кадетов
Из краеведческих раритетов,
Справка за подписью «Лично, Сталин.
Сего предъявитель политкаторжанин».
 
 
Нетрудно понять состоянье кобылы —
Обилье бумаг ее сильно смутило:
«Он вежлив, подтянут и знает, что хочет,
Он как иностранец – по делу хлопочет».
 
 
Вмиг оценив всю серьезность момента,
Ни лести почувствовав, ни комплимента,
Кляча пыталась с наскока понять
Ранг делегата и как принимать.
 
 
Может, придется для пущей отваги
Поднять над борделем нейтральные флаги,
Раввина призвать для торжественной речи,
Не допустив сексуальных увечий…
 
 
У входа, как водится – тумбы с цветами.
Верх одержать в поединке с клопами,
Враз дезинфекцией спрыснуть сортиры,
Раздать под расписку всем сувениры.
 
 
Взвесив свои пропускные возможности,
Мисс оценила грядущие сложности.
Парой-другою бесплатных коктейлей
Кадры привлечь из соседних борделей!
 
 
А в заключение местный зоолог
Выступит с речью как врач-гинеколог,
Выдаст участницам справки с печатью
О прохождении курса зачатья.
 
 
Кобыла мечтала, от счастья стонала
И всеми местами до боли дрожала.
От радости близкой любовных томлений
Она, ослабев, вдруг просела в коленях.
 
 
«Какой темперамент!» Герой стал метаться,
Срывая одежду, спешил отдаваться
Влечениям чувств и, впадая в экстаз,
Он обувь с рублями решил дать в аванс.
 
 
Успех предвкушая таинственной связи,
Он протянул их, все в уличной грязи,
Потертые временем, в облаке пыли,
Кляче, уже пребывающей в мыле.
 
 
Но, видно, мечтам суждено не сбываться.
Девица вдохнула – и стала качаться,
Губы украсились хлопьями пены…
Кровью клиента наполнились вены!
 
 
Ботинки, стоящие скромно на стойке,
Холл смрадом заполнили резким и стойким.
Выдержать смесь той мочи и заразы
Никак невозможно без противогаза.
 
 
Известно не всем, что уже с колыбели
У нашего бабника ноги потели.
Он часто, страдая мочи недержаньем,
В обувку сливал пузыря содержанье.
 
 
Все это ударило в ноздри кобылы,
По-русски которая вдруг завопила:
«Примите ботинки! Вы спятили, что ли?
Здесь вам не салон удаленья мозолей!
 
 
Ступайте домой и попарьте там ноги!
Здесь вам не Россия, мы платим налоги!
А вашу одежду кладите на стойку,
Ее мы удержим как неустойку!»
 
 
В трусах увлажненных, с босыми ногами
Трусил к санаторию он тупиками,
Прохожих случайных во тьме сторонясь,
Жену вспоминая и вслух матерясь.
 
 
Он плелся по лестнице, как ненормальный.
Больные, упившись водой минеральной,
Давно улеглись на щадящий покой.
Не спится лишь тем, у кого геморрой.
 
 
Луна засветилась давненько в окошке,
Когда наш герой объявился с лукошком,
Ввалившись в палату. Взмолилась жена:
«Ты голый и босый! Чья в этом вина?»
 
 
«Мой ангел, я был за грибами, ты знаешь,
Когда увлечешься, с себя все снимаешь.
Ну, а потом все так трудно найти…
Подвинься, я лягу. Как поздно! Прости…»
 

1998 г.

«Ну что ж, спасибо за стихи…»

 
Ну что ж, спасибо за стихи,
За монолог, как панегирик,
Душой, признаться, я сатирик,
Привык подглядывать грехи
Чужих людей, как дурь привычек,
Но, к сожаленью, без кавычек
Осознаю, что я – старик.
Украдкой в жизнь мою проник
Мой летописец, Пимен нудный,
Ишак иль шах ты безверблюдный,
Я отпою тебя в тот миг,
Коль доживу до юбилея,
На сухарях одних говея,
И пива требуя глоток.
Со мною ищешь диалог,
Бесчестный труженик постели,
Ты в ней находишь еле-еле
Кустарность рифм, убогий слог,
Мир образов, давно погасших,
Тебя, конечно, возбуждавших,
Но к счастью, может, не меня.
Пустив по миру семена,
Используй их по назначенью,
Не вызывая раздраженья
Семьи. Пусть дочка и жена
Хоть часть твою закриогенят,
И если в бартер не обменят
На, скажем, лучший экземпляр,
Останешься на век фигляр,
И сердца страстное влеченье
Преобразуется в движенье
Поршня. Какой счастливый дар!
Ах, если б возраста печали
Твоим костям не пожелали
Уйти от старых муз и тел.
На нарах спать ты не хотел
Остатки жизни скоротечной,
Напившись гадости аптечной,
Ты, наконец, осоловел.
Орлом не став, писклявил гнусно,
Да божий дар прошел искусно
Мимо тебя и не задел.
Помилуй Бог, как ты корпел,
Листы переводя бумаги,
Поддался лучше бы в завмаги,
После чего бы точно сел.
К баланде требовал б привару,
Крал мыло и мешал базару,
Сбивая цены, как всегда.
Какая это ерунда!
Тошнит от пылкого сарказма.
Как тянет жизни протоплазма
Нас всех к себе на склоне дня.
Зайди в сортир в эпоху гена,
Достань себя из криогена,
Наука получает шанс —
Под микроскопом друга ш…ц.
Открыта новая структура,
Ведет дела прокуратура,
За мыло, пену и привар.
Кипит пузатый самовар,
Уют еврея так мне дорог,
И давит бабушка на творог
В углу, на стуле – звездный дар,
Для нас эти мгновенья святы
И памятью под стражу взяты.
Однако все. Рассвет в окне,
Бессонной ночи след на мне
Оставили бесстыдства строки,
Бывает так, когда с дороги
Сойдешь внезапно и вдвойне
Душевный трепет ощущаешь
И воздух легкими глотаешь,
На взмыленном летишь коне.
Жюль Верн, мой друг, вернись ко мне,
Открой фантастики законы,
Завмага моего на зоне
Мы посетим в пристойном сне.
Черты оседлости забыты,
Перовских улиц лабиринты
Растаяли, уходят в быль,
И перестроечная пыль
Легла в асфальт проспектов новых.
Пастух не выведет коровы
Ни по нужде, ни просто так.
Да и найдется ли чудак
На перекрестке у забора,
Где глаз зеленый светофора
Давно погас, оставить старый
Автомобиль. Одни кошмары
Вас ожидают в пять минут.
Машину мигом разберут,
А вы, вкусив удар по харе,
Уляжетесь на тротуаре.
Все это было так давно!
Забыт тот туалет дощатый
С очком под лестницей горбатой —
Воняло на весь дом говном.
Собака под столом лежала,
Гостей презрительно лизала
В места, сокрытые для всех.
Злодей в предчувствии погрома
Бежал из собственного дома,
Соседям выставив на смех
Свой блудный зуд, как жертву страсти,
За то с повинной сдался власти,
В твои-то годы, сам суди!
В окне барака свет звезды,
В углу, склонившись на колени,
Ты прятал дьявольский свой гений
Под мраком вечной темноты.
 
 
Храпят на башнях часовые,
В ночи блестят штыки стальные,
И волкодав скулит на век,
Идешь ты в первый свой побег.
Ну а на сем прервуся я,
А допишу, если успею,
К действительному юбилею.
К нему придет твоя семья
Поздравить, пожелать здоровья,
Застонет юная Прасковья
Твоя, а может, не твоя,
Готов просить прощенья я.
Да, кстати, не забудь про мыло,
А в остальном все очень мило.
 

1998 г.