Текст книги "Дни Кракена (сборник)"

Песчаная горячка

– Знаешь, – сказал Боб, – я сейчас бы выпил томатного сока. Холодного томатного сока… – Он перевернулся на другой бок и с отвращением выплюнул окурок. – Когда от сигарет болит язык, лучше всего выпить томатного сока.

– Когда у тебя что-нибудь болит, надо пить коньяк. – Говоривший был велик ростом и тощ. Звали его Виконт. – Можно водку. Годятся и ликеры. Не возбраняется вино, в котором, как известно, истина. Но лучше всего – спирт…

– Ты забыл пиво. Ты болван, – сказал Боб, – я бы выпил сейчас пива…

В палатке было жарко и темно. На полу валялись спальные мешки, множество окурков, винтовка, стреляные гильзы и пара сапог. В низкую треугольную дверь палатки виднелись красноватые сумрачные барханы и обложенное тяжелыми тучами небо. Налетал порывами горячий ветер, шелестел брезентовыми стенами.

– Слушай, Боб, у тебя скрипит песок на зубах?

– Не успеваю отплевываться. А что?

– Мне надоело. Я жую его вторую неделю. Это нервит. Я подожду еще пару дней, накоплю побольше слюны, пойду к нашему и…

– По дороге ты будешь питаться слюной и гильзами. Ты будешь ужасен в своем гневе, ты будешь рубить колючки, но Багровое Небо сожжет тебя, и твой высохший труп занесут пески. Ибо такова жизнь. Уходя, не забудь выстрелить себе в лоб – это укоротит твой тернистый путь и сбережет много драгоценного времени. Я буду рыдать над твоим телом. Клянусь удачей.

Боб сплюнул и потянулся за сигаретой. Сел, чиркнул спичкой, закурив, стал разглядывать свои босые ноги. Осторожно потрогал вспухший синий шрам.

– Здешние муравьи кусаются подобно леопардам, – сказал он, – ты должен пожалеть меня, Виконт.

Виконт не ответил. Порыв ветра распахнул полы палатки, дохнул горячим песком. Боб кряхтя поднялся, чертыхнулся, задев за столб, и неторопливо вылез из палатки.

– Горячо, дьявол, – донесся его голос. – Виконт, дружище, ты сгниешь заживо… Выйди подышать чистым воздухом. О, этот воздух! Он прохладен, как дыхание холодильника! Ривьера, Ривьера! Не верите? Нюхните сами…

Виконт, злобно жуя губами и поминутно сплевывая, слушал, как Боб бродил вокруг палатки – проверял крепления. Из-за стенки сквозь шелест ветра доносилось:

 
– В стране, где зной, где плеск волны морской,
Жил длинноногий Джо…
 

…до чего же горячо пяткам! Ай-яй!..

 
Ром кружкой пил, в бар часто заходил…
 

…Виконт, какой у нас обычно ветер?.. Ага, понятно…

 
…В бар часто заходил…
 

…Виконт, выйди, милый, дело есть…

Потом что-то случилось. Стенки палатки колыхнулись, треснул и накренился столб. Виконт поднялся и сел, прислушиваясь. Голос Боба:

– Эй-ей! Тебе чего?.. Пошел!.. А-а-а-а!.. Виконт, ко мне!..

За стеной дрались. Боб крикнул и замолчал. Палатка тряслась, доносилось хриплое тяжелое дыхание.

На ходу загоняя в карабин обойму, путаясь в спальных мешках, Виконт кинулся из палатки. Зацепившись затвором за петлю в дверях, несколько секунд остервенело рвал брезент, освобождаясь…

– Ввва-а-а!.. – неслось из-за палатки…

– Эге-гей! Держись, Бобби! – рявкнул Виконт, огибая угол. Там не было никого и ничего. Только разрытый горячий песок…

– Бобби… – тихо сказал Виконт, озираясь, – Бобби, дружище…

Дымящиеся красные барханы, саксаул, раскаленное тяжелое небо… обвисший брезент палатки… всё. И разрытый горячий песок. Виконт облизал губы.

– Бобби, где ты?

Он выплюнул песок и медленно пошел вокруг палатки. Красные барханы, саксаул, разрытый горячий песок… всё.

– Я болен, – нерешительно сказал Виконт.

В брезент с глухим шорохом били мириады песчинок. Гулко стучала кровь в висках. Небо темнело, опускалось ниже и ниже. Виконт передернул затвор, несколько раз выстрелил вверх. Затем испуганно огляделся. Он был один.

– Если это шутка, Боб, то очень неудачная. И я воздам тебе… – Голос его упал.

Разумеется, это не было шуткой, и Виконт с самого начала прекрасно понимал это. Но ему вдруг почему-то стало смешно, и он рассмеялся:

– Ладно, Боб, захочешь жрать – придешь.

Виконт решительно обогнул палатку и полез внутрь. Разумеется, первое, что он там увидел, был Боб, вернее, его ноги – длинные, сухие, в серо-зеленых парусиновых сапогах, они торчали из-под спальных мешков. Тогда Виконт рассердился. Он снял с центрального столба знаменитую многохвостую плетку Джаль-Алла-эд-Муддина из жил древнего зверя Уф и угрожающе взмахнул ею.

– Вылезай, старое дерьмо! – заорал он. – Вылезай, не то восплачешь, аки жиды у стен Синайских!

Боб не двигался. Виконт осторожно ударил по мешку. Сапоги не дрогнули.

– Кэ дьябль! – пробормотал Виконт, боясь, что мелькнувшая мысль вернется снова. – Хватит валять Катта. Вставай.

И вдруг, задрожав от нестерпимого ужаса, отскочил назад: ноги не двигались. Шуршал песок по брезенту палатки. Гулко стучала кровь.

– Это ничего, – громко сказал Виконт.

Он бросил плетку и нагнулся над одеялами. Тонкий вязкий запах красного цвета ударил ему в нос. Тонкий пьянящий аромат – единственный в мире аромат – самый вкусный запах во Вселенной, запах свежей крови. Одеяла еще скрывали его источник, но можно уже было догадаться, что это не Боб. Кровь Боба пахнет не так, Виконт хорошо знал это. Но – сапоги? Серо-зеленые сапоги Боба? Ах, но ведь это очень просто… Виконт сбросил одеяла и усмехнулся:

– Так и есть!

Задрав вверх свалявшуюся бородку и открывая бесстыдно широкую черную щель над ключицами, загадив простыни кашей из крови и песка, лежал там смуглый человек в пестром халате.

– Здравствуй, Бажжах-Туарег, – улыбнулся Виконт.

Бажжах не ответил. Он пристально всматривался в обвисший брезентовый потолок и сжимал в правом кулаке клочья короткой рыжей шерсти – космы с круглой веселой головы Боба.

– Неужели Боб отдал тебе свои сапоги… да еще и вместе с ногами! – глумливо спросил Виконт.

Мертвец улыбнулся и сел, отряхивая руки. Его лицо заливала краска, светившаяся в темноте…

Палатка снова затрепетала. Голос Боба тревожно спросил:

– Виконт, ты что?.. Тебе плохо?..

Виконт обернулся: в дверях, согнувшись, стоял Боб черным силуэтом на красном фоне песков.

– Я тебя звал, ты не слышал? С кем это ты болтал тут? Да очнись ты, старый сапог!..

Виконт вытер пот со лба, сплюнул, глянул через плечо. В сумраке – покосившийся столб, сваленные в кучу спальные мешки, окурки…

– Плохо дело, Бобби, старина, – он не узнал своего голоса, – здесь был Бажжах. Я видел его лучше, чем тебя сейчас…

– Бажжах-Туарег?! – Боб нырнул в палатку, выпрямился, настороженно озираясь. – Ты не ошибся? Ты понимаешь, что ты говоришь…

Он осекся. Виконт опустился на пол, сел, обхватив голову руками.

– Бажжах-Туарег… – прошептал он с отчаянием. – Мы погибли, Боб. Господи, помоги нам! Мы хуже, чем умерли… Бажжах-Туарег!.. Это конец, это конец, Бобби… Мы все равно что мертвецы теперь…

Боб кинулся было из палатки, потом вернулся и встал, вцепившись в центральный столб.

– К дьяволу, Вик! – прохрипел он. – Я не видел его… Ведь меня не было в палатке, не правда ли? Почему МЫ? Ведь Я-то не видел его?..

Он сел на одеяла и начал быстро обуваться. Руки его дрожали. Виконт быстро повернулся к нему:

– Ты… ты… уходишь?.. – Он судорожно глотнул. – Ты хочешь уйти… Боб?

Боб не отвечал. Он торопливо шарил в полутьме, хватал одежду, коробки с сигаретами, патроны – совал в рюкзак. Виконт несколько секунд молча следил за ним, облизывая сухие губы.

– Не оставляй меня одного, Боб… – проговорил он наконец, – позволь мне идти с тобой… Ведь мы старые друзья, не так ли?.. – Он потянулся дрожащей рукой к плечу товарища – похлопать. Тот, дико глянув, шатнулся в сторону. Виконт рванул на себе ворот: – Я буду нести палатку, Бобби… И… и винтовки, если хочешь. Может быть, я ошибся?.. Ну ясно же – я ошибся, мне показалось… Мне…

Он замолчал и весь наклонился вперед, стараясь поймать взгляд Боба. Тот затянул ремни, вскинул на плечо карабин и, не глядя на Виконта, шагнул к двери, волоча рюкзак по песку. Вцепившись в одеяло судорожно сжатыми пальцами, Виконт смотрел, как он, наклонившись, вылезает наружу. Красный треугольник двери исчез на мгновение и вновь появился, шаги зашуршали, удаляясь, и вдруг остановились. Виконт не отрываясь глядел на дверь. Пот крупными каплями стекал по его худым щекам.

Палатка колыхнулась, тело Боба опять заслонило вид на красные пески.

– Мы старые друзья, Вик… – Голос Боба дрогнул. – Клянусь удачей, я всегда любил тебя больше прочих… Ни с места, – вдруг заорал он, выбрасывая вперед карабин, – без эксцессов!.. Не прикасайся ко мне!

Он быстро отступил назад, выпуская из палатки бросившегося было к нему Виконта. Теперь они стояли лицом к лицу: Виконт с потухшими глазами, устало опирающийся о податливый брезент, и Боб с карабином на изготовку.

– Ты знаешь, я не могу взять тебя с собой, – мягко сказал Боб. – Ты не первый и не последний… Вспомни Хао… и Дэрка… и Зисса… Тебе ведь и самому приходилось поступать так же. Теперь твой черед… Когда-нибудь придет и мой… Не сердись, Вик, дружище… Прощай.

Они посмотрели друг другу в глаза. Боб отвернулся…

Далекий протяжный грохот заставил обоих задрать головы. Небо задрожало, пелена туч лопнула, пропуская добела раскаленное громадное тело, окутанное паром и дымом. Оно медленно опускалось на равнину, сотрясаясь от грохота.

– Это они!!! – покрывая дикий рев, заорал Виконт, хватая Боба за плечи. – Это они!.. Клянусь богом, это они…

Тело коснулось почвы и мгновенно скрылось в тучах песка. Земля дрогнула под ногами. Виконт, покачнувшись, бросился к палатке, таща за собой Боба. Тот не сопротивлялся…

Лохматый черно-оранжевый столб уперся в низкое небо. Раскаленный ураган свалил Боба и Виконта с ног, и они покатились по песку, как пустые папиросные коробки катятся по асфальту летнего города в ветреный день.

– Это ничего! – кашляя и отплевываясь, кричал Виконт. – Это пустяки… все пустяки! Милая старая Земля! Ты пришла за нами!

Им удалось остановиться. Боб поднялся первым, протирая глаза и тряся головой. Вихрь наконец унялся, и стала видна дрожащая сизая масса в полукилометре от них. Постепенно воздух вокруг нее успокоился. Не спуская глаз с астроплана, друзья медленно, с трудом вытягивая ноги из песчаных наносов, двинулись к нему. Виконт всхлипывал судорожно от возбуждения и радости. У Боба был вид человека, вынутого из петли на секунду раньше, чем этого требовал приговор. Впрочем, карабин он держал под мышкой.

– Хао… Дэрк… Зисс… – бормотал Виконт. – Что мне за дело? Я вернусь и поправлюсь. Не правда ли, Бобби? Ведь я еще не совсем… И я не виноват, что Бажжах украл у тебя ноги… Но до чего все это смешно! Понимаешь, открываю я одеяло, а он тут… Такой же, как тогда… когда его убил Джаль-Алла… – Он захохотал идиотским смехом и забился от кашля. Боб ничего не сказал. Он только ускорил шаг.

До астроплана оставалось не больше двадцати шагов, когда часть его сизой щербатой поверхности откинулась, открыв квадратный провал люка. Несколько человек в легкой нейлоновой одежде выпрыгнули на песок, неуклюже подворачивая ноги.

– Эхой! Боб! Виконт! – крикнул один из них. – Живы? А где остальные?

Боб раскрыл было рот, но Виконт снова залился хохотом.

– Они все вернулись домой… и даже глубже! – заорал он. – Молитесь за них, ребята… за них и за старину Бажжаха. А я… вы видите меня, не правда ли? – я жив и здоров… не верите?

– Скорее! – стараясь перекричать сумасшедшего, визжал Боб. – Все в палатку и за дело! Забирайте товар! Грузитесь и сейчас же назад!

Экипаж астроплана окружил их. Кто-то схватил Виконта за руки и заставил замолчать. Командир растерянно сказал:

– У меня совсем другие инструкции, Боб. Я должен остаться здесь до тех пор, пока на базу не вернется группа Кайна… у них Золотое Руно.

Боб сбросил с плеч вещевой мешок и принялся с нарочитой медлительностью рыться в нем. Все стояли молча, неподвижные, не в силах оторвать взгляды от его дрожащих рук.

– Не держите меня, ребята, я здоров, – сказал Виконт. – Могу взять любой интеграл… или хотите, я расскажу вам, что случилось с Кайном?

Боб поднялся, протягивая командиру толстый сверток, обернутый в прорезиненную материю.

– Вот все, что осталось от группы Кайна. – Голос его дрогнул. – И это еще много. Так что торопитесь, ребята. В этих песках и без вас уже достаточно костей.

– Джаль-Алла! – прошептал один из вновь прибывших.

– Джаль-Алла, – сумрачно кивнул Боб. – Торопитесь же…

Командир бережно сунул сверток за пазуху и аккуратно застегнулся.

– Я все же думаю остаться здесь на более долгий срок, – сказал он.

– Не имеешь права, – хрипло выдохнул Боб.

– У меня есть указания дождаться Кайна.

– Я говорю тебе, Кайн и его группа…

– Я ничего не слышал и ничего не знаю.

– Но Золотое Руно, которое я передал тебе. – Боб ткнул пальцем в выпуклость под грудью командира. – Если не веришь, убедись, посмотри…

– Ты мне передал? – На лице командира изобразилось глубочайшее изумление. – Ты бредишь, Бобби.

Он повернулся к остальным.

– Передавал он мне что-либо, ребята?

Те молчали, с презрительными усмешками рассматривая Боба. Брови командира строго насупились.

– Вы двое паршивых сумасшедших… болтаете черт знает что, сеете панику в моем экипаже… Я прикажу расстрелять вас обоих по законам Страны Багровых Туч…

– Предатель, – почти беззвучно проговорил Боб.

Командир вынул пистолет.

– За нарушение дисциплины, выразившееся в… э-э… попытке организовать саботаж, оскорблении старшего должностного лица при… э-э… исполнении служебных обязанностей…

– За сопротивление приказаниям, – добавил тот, кто удерживал под руки бьющегося в бессмысленном смехе Виконта. – Да стой смирно, сволочь!

– Вот именно… за сопротивление…

Рука с пистолетом поднялась. Боб, облизывая губы, смотрел в черный зрачок… Пистолет был пневматический, выстрел не был слышен.

– Теперь в дорогу, ребята, – капитан, морщась, совал пистолет в кобуру. – Пошевеливайтесь, дело сделано…

– А куда девать этого? – спросил тот, что держал Виконта.

– К черту! Пусти его. По местам!

Виконт сел на песок рядом с телом Боба. Беззвучно смеясь, хлопал труп по плечу.

– Так-то, Боб… Так-то, дружище… – услыхал командир. Он брезгливо скривился, пошел, увязая в песке, к астроплану. Около люка остановился, положил руку на пистолет, оглянулся: Виконт, подпрыгивая, размахивая длинными тощими руками, брел к завалившейся палатке. Оглянулся – капитан увидел его перекошенное лицо, широко открытый рот – Виконт пел, и слова сквозь ветер донеслись до командира, закрывающего люк:

 
– …В бар часто заходил
…наш Джо… о-о-о…
 

Люк мягко захлопнулся.

Воздушным смерчем Виконта пронесло мимо палатки, и он еще несколько секунд лежал задыхаясь, полузасыпанный песком. Потом привстал и огляделся. Там, где только что стоял астроплан, тянулся к небу песчаный смерч, ветер гнал его вдаль. Песок вспыхивал, наливался горячей светящейся кровью, как давеча лицо Бажжах-Туарега, и это было очень смешно. Виконт хохотал от души, зарывался в горячий песок и нисколько не удивился, увидев рядом с собой Кайна. Тот тряс его за плечи, хрипел:

– Кто это был? Где Боб? Отвечай, отвечай!..

– Здорово, Кайн! – весело сказал Виконт. – Ты еще не видел Боба?! Он отправился туда, к вам… Веселый славный парень, ей-богу!.. Ему даже не дали рассказать, как тебя убил Джаль-Алла… тебя и Бажжаха… и всех. – Виконт разразился рыдающим хохотом.

– Песчаная горячка… – пробормотал Кайн, отодвигаясь. Он был весь черный, спалённый пустыней, покрытый вспухшими язвами, иссеченный песком.

– Я-то знал, что вы все живехоньки, – болтал Виконт, – я сегодня видел Бажжаха… Здоровый, веселый… светится… А Боб говорит: «Скорее, скорее. В песках и так уже… это… кости… Вот, мол, все, что осталось от Кайна». Шутник, ей-ей!..

– Что за дьявол, я жив! Он знал это. – Кайн растерянно озирался вокруг.

– Ругаются!.. Боб кричит – Руно! А тот говорит – прикажу расстрелять! Чудаки! Залезли в звездолет и – дззык!..

– Виконт, парень, очнись. – В голосе Кайна дрожали страх и надежда. – Где Боб? Может, он в палатке? Или улетел… Ведь не может же быть…

– Боб там лежит… Ты разве его еще не встречал? Он пошел к вам… к вам… Из пистолета… Золотое Руно, говорит, если не веришь – убедись…

– Золотое Руно?.. – прошептал Кайн, медленно поднимаясь с колен. – Какой подлец!..

Виконт видел, как с горизонта поползли красные мокрые облака, опускался мрак. Едва видимый теперь сквозь красную мглу, Кайн вдруг рванул на себе рубаху и, увязая в песке, тяжело побрел куда-то в туман. Туман на секунду рассеялся, и Виконт в последний раз увидел: красные барханы, саксаул, горячий песок, тяжелое багровое небо…

Затерянный в толпе

– Что-нибудь экстраординарное?

– Да как вам сказать… – Доктор Атта пожал плечами. Осторожно поднял бокал, отпил половину. – Да как вам сказать… Я ведь, собственно, не психиатр, я ларинголог, а горло у него было в полном порядке… (Гость вежливо улыбнулся.) В общем, сильное расстройство нервной системы… полная потеря памяти, речи… Нарушена координация движений – знаете, эдак заплетается на ходу, не сразу соображает, какой рукой взять что-нибудь, иногда сидит минут пять, не может встать – забывает, как… Одним словом, даже мне ясно – здесь пока нечему удивляться.

Гость согласно кивнул головой и сказал:

– Я видел случай более оригинальный. Помню…

– Да-да, простите. Я еще не кончил. Дело, конечно, не в этом. Знаете ли вы его историю? Как он попал к нам?

– Кое-что слыхал об этом, безусловно… Не уверен, правда… Это не в связи с катастрофой в Институте Сверхчастот?

– Да. Он был там швейцаром. Владислав Дьед – швейцар. В соседней лаборатории, где стоял новый генератор Ста – вы помните Ста, эдакий худощавый злобный мужчина? – так там лопнул какой-то баллон и произошло что-то вроде замыкания. Никто не пострадал – подождите, не перебивайте, я знаю, что вы хотите сказать, – никто не пострадал, потому, вероятно, что лаборанты в это время сидели в столовой. Возвращаясь оттуда, они заметили только, что Дьед мирно дремлет в своем кресле у подъезда… В лаборатории же, конечно, вонь, гарь, валяются горелые провода… Все, впрочем, оказалось, в общем, в порядке – да не перебивайте же. Ребята бросились прибирать и вдруг слышат – звенит бьющееся стекло. Выглянули в коридор – бедняга Дьед стоит белый как бумага, плотно прижавшись к стене… Глаза выкачены, руки в крови висят как плети… Рядом – огромное зеркало разбито вдребезги. Увидел людей – шарахнулся в сторону, налетел на колонну, упал, пытался уползти. Тут его и схватили. Привезли к нам в клинику, а у нас, разумеется, нет психиатрического отделения – откуда ему быть? – психиатра тоже нет, а ближайший теплоход с Большой Земли приходит через полмесяца… Но был у нас, правда, один врач-терапевт, молоденький парнишка, но великая умница, чертовски талантливый, упокой, Господи, его душу, как говорится…

Гость удивленно поднял брови, хотел что-то сказать. Атта опередил его:

– Да-да, это то самое, о чем вы порывались все время спросить. Взрыв, о котором все – и вы в том числе – знают. Разворотило весь Восточный корпус. Погибло человек пятнадцать – сам Ста, его лаборанты, этот парнишка-терапевт – звали его Авеесве, Артур Авеесве, Арчи, – и еще куча народу. Все, кто находился в лаборатории, в коридоре, на лестнице… В том числе, между прочим, новый швейцар. Беднягу обожгло радиацией – живого места не было…

– О, так вашему пациенту повезло! Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Но вы говорили что-то о враче-терапевте…

Атта допил вино, кивнул и устроился поудобнее в кресле.

– Артур сказал, что давно увлекался психиатрией и что он возьмется если не лечить, то, по крайней мере, следить за больным. До чего же умный был парнишка! Знаете, я уже не молод, то, что называется старый опытный врач, – ergo скептик и все такое, но он умел увлечь меня… Он находил проблемы там, где все было вроде абсолютно ясно, а из каждого белого пятна вытягивал дюжину хитроумнейших гипотез, предусматривающих результаты всех возможных экспериментов – и невозможных тоже, – на которые у него, конечно, никогда не хватало времени. И вот Арчи предлагает мне понаблюдать за этим больным, собрать кое-какой материал. Его, видите ли, заинтересовали причины возникновения этого помешательства… Обстоятельства, действительно, были, мягко говоря, не вполне ясны… Человек сходит с ума от того, что за стеной, за капитальнейшей стеной лопается баллон и происходит короткое замыкание!

– Что же это – удар, сильное нервное потрясение, шок? – Гость был явно заинтересован.

– Не знаю, – откровенно сказал доктор. – Совершенно не могу себе представить… Даже сейчас. Тогда я мог еще меньше и тоже заинтересовался. Что будете пить – «Сино-Руа» или «Каркетон»?

– Все равно, – сказал гость. – Рассказывайте дальше.

– Я налью вам «Сино-Руа», – сказал Атта, выволакивая из буфета темного стекла бутылку с яркой этикеткой. – Это вам должно, по-моему, понравиться больше. Нет-нет, позвольте уж, я налью в этот… Вот так… Пейте маленькими глотками… Ну что? Нектар? Отлично! Так вот. Мы начали наблюдать за несчастным Дьедом. Первые дни старик был ужасен. Он не принимал пищи и почти не мог двигаться. Он лежал на койке в отдельной палате и часами остекленело глядел в потолок. Периоды мертвой неподвижности сменялись буйными припадками, когда его приходилось привязывать к постели. Говорить членораздельно он не мог, только мычал как паралитик. Его мучил, по-видимому, нестерпимый непроходящий ужас. Он боялся всего: санитаров, мух, тарелок, гудков машин… Какими глазами он смотрел на нас с Арчи, когда мы обследовали его!.. Увидев паука, он однажды чуть не выпрыгнул в окно… Но всему этому даже я не удивлялся. Собственно, те сумасшедшие, которых я видел на своем веку – еще в институте, на практических занятиях, – выглядели в общем так же. Артур уже тогда находил какие-то странности, но я как-то не удосужился поговорить с ним основательно на эту тему. Однако проходили дни, Дьед начал успокаиваться, в известном смысле приходить в себя, и тут-то и появились странности, которые поразили даже меня.

Атта медленно раскурил сигару и задумался. Потом продолжил:

– Знаете, сейчас очень трудно объяснить, что собственно странного было в его обыденном поведении. Ведь сумасшедшему все можно – думают обычно – на то он и сумасшедший… Но, понимаете, это сумасшествие было каким-то необычным, каким-то… осмысленным, что ли! Вот случай: вхожу, он сидит на койке и внимательнейше рассматривает свои руки. Подходит ко мне, начинает изучать мои ладони, сравнивает со своими, и глаза у него при этом ну самые что ни на есть здоровые. И в них – живейшее любопытство. Или – прогуливаемся с ним по аллейке вечером, солнце опускается в океан, небо темнеет, показывается серп луны. Он тычет пальцем на луну, на солнце и показывает мне на пальцах – «два». Потом себе в грудь, и на пальцах – «шесть». И так не один раз, в течение трех-четырех вечеров. И при этом что-то оживленно щебечет… Странно было все это. А по ночам иногда вскакивает, страшно кричит, бьется в двери, в окна… Приходят к нему, успокаивают, укладывают, он тихонько вырывается, плачет, неумело вытирает слезы и смотрит на мокрые руки с огромным удивлением… Но самое странное впереди. Однажды, войдя в его комнату, пока он прогуливался с Арчи, я увидел, что стюард старательно скоблит стену. В чем дело? Он мне показывает уже наполовину стертый, еле заметный рисунок: изображение большой птицы в полете. Сделано углем. Расспрашиваю стюарда. Этот болван рассказывает, что подобные рисунки Дьед оставляет на стенах, на полу, на мебели уже не в первый раз, и что он, стюард, уже жаловался управляющему, что ему надоело их каждое утро соскабливать. «Дурак, – говорю я, – пошел вон. И больше не смей стирать». Так мы обнаружили у бедняги его странный талант. Подождите, не задавайте вопросов, я все знаю и все расскажу сам… Лучше выпейте… Вот так!.. На следующий день мы с Артуром приходим к больному, подзываем его к столу (он уже научился немного понимать нас) и раскладываем на столе бумагу, карандаши и все такое прочее для рисования. Он долго ничего не понимал, до тех пор, пока я не взял карандаш и не попытался изобразить лошадь. Артур, увидев эту лошадь, сказал, что боится, как бы у больного не возобновились припадки ужаса, но Дьед меня понял. Меня, я помню, тогда еще поразила мысль, что все это похоже не столько на разговор с сумасшедшим, сколько на объяснение двух людей, живущих в разных странах и говорящих на разных языках. Так или иначе, Дьед берет карандаш и… вот…

Атта пыхтя рылся в записной книжке.

– Вот… Извольте глянуть… – Он протягивал четвертушку бумаги, перегибаясь через стол грузным телом.

Гость осторожно взял, изумленно поднял брови, рассматривая, улыбка медленно сползала с его тонких губ.

– Дьявол!.. – выдохнул он.

На желтоватом клочке твердые четкие штрихи сливались в чудесную странную картину: пылающий огонь, несколько человеческих фигур у костра, бесформенная глухая чаща вокруг и темное, неуловимо прозрачное ночное небо с четырьмя узкими светлыми серпами, висящими над вершинами леса… Странное, неземное очарование струил этот диковинный пейзаж. Гость закрыл глаза и почувствовал вдруг, как пронесся мимо теплый ветер, полный аромата незнакомых цветов, влажный, тяжелый. И услыхал шорох затаившегося леса, и крик ночной птицы, и дыхание тех, что сидели у огня… Он сам стоял перед огнем, опираясь на тонкое копье и слушая ночь, глядел на блестящие серпики над серебристыми вершинами неподвижных деревьев…

– Это его последний рисунок. Чудесно, не правда ли?

Гость вздрогнул. Это было как сон. Виновато улыбаясь, протянул чудный рисунок доктору. Тот бережно спрятал его между страниц. Усмехнулся, встретившись взглядом с гостем.

– Я предупреждаю все ваши вопросы. Нет, Дьед никогда не был художником. Он не любил рисовать даже мальчиком, в школе. Нет, он никогда не был романтиком, для этого он был слишком хорошо воспитан. Это был прозаик до мозга костей. Он не любил читать и, держу пари, никогда не видел лесного костра. Откуда он взял талант и столь странные сюжеты своих рисунков – не знаю. Да-да, у него было сделано множество рисунков и даже одна небольшая картинка масляными красками. Набор красок привел меня в ужас – я никогда не видел голубых людей и ядовито-зеленых облаков. Но рисунок был великолепен. Вы слышали сейчас дыхание ночного леса? Картина пела! Клянусь богом, я слышал журчание воды и треск цикад. Моментами мне казалось, что я слышу даже шелест шагов голубых людей, идущих через высокую траву… На многих рисунках он изображал ту самую птицу, о которой я уже говорил вам.

– Но где все это? – вырвалось у гостя.

– Ага, – удовлетворенно заметил доктор, – и вас заело… Давненько я не видел, чтобы вы волновались! Еще бы! Мне лично эта четырехлунная ночь во сне снилась… Где все это? Да погибло! Погибло вместе с Арчи, славным маленьким Арчи… Он взял эти рисунки, чтобы показать их Ста, они были большие друзья – Арчи и Ста, и пошел в Институт. Не знаю, успел он показать их или нет, но он ушел в девять утра, а в двенадцать Восточный корпус уже был перекошен и охвачен пламенем… Мы даже не нашли его тела, ни Арчи, ни Ста, ни лаборантов – они сгорели…

Атта замолчал, уткнувшись в стакан, – бокал он уже давно отставил в сторону. Они долго молчали, потом гость сказал:

– Простите, Атта, но я хотел бы услыхать конец истории.

– Конец?.. Это и был конец. Через три дня после взрыва прибыл корабль и забрал Дьеда. Мы очень трогательно простились. Он произнес речь – клянусь богом, она была вполне членораздельна, хотя я и не понял ни слова. Он подарил мне свою последнюю работу, – Атта положил руку на записную книжку, – а я сделал все, что мог, чтобы спасти его от сумасшедшего дома. Что с ним было дальше – не знаю. Родственники – они очень любили и жалели его, по слухам, – вместе с ним уехали куда-то на материк. Куда – не знаю.

– Но что же это – гениальный бред? Шутка природы? Что это за человек, Атта?

– Я не знаю, – задумчиво сказал Атта, – и никто, пожалуй, не знает. Арчи, бедняга, накануне смерти развивал передо мною свою очередную теорию, но мне хотелось спать, я мало что понял и еще меньше запомнил… Он называл эту болезнь «находкой памяти». Память, говорил он, это клетки мозга и процессы в них. Если переставить клетки или изменить процессы, человек может потерять одну память и «найти» другую. Дали, например, парню дубиной по голове, клетки переставились так, как они расположены в голове, скажем, американца, родившегося там-то и тогда-то, в такой-то семье и испытавшего в жизни такие-то потрясения. Даже лучше, например, пусть это будет не американец, а… ну, скажем, папуас. Мы скажем: человек потерял рассудок и память от сотрясения мозга. А бедняга будет лупить нам на океанийском наречии в тщетной надежде, что «белые люди объяснят ему, как он попал сюда с острова Фиджи и что с ним вообще происходит». Что-то в этом роде говорил Арчи, по крайней мере, я так понял. Приобретение памяти – да, именно так. Что?

– То есть, позвольте… Может оказаться таким образом, что… э-э-э, как бы это выразиться… что пострадавший, как вы говорите, «обретет» память вообще не существовавшего человека или, скажем, человека будущего? Я вас верно понял?

Атта утвердительно замычал, энергично кивая головой, – он раскуривал сигару. Гость пожал плечами:

– Н-ну, знаете…

Они снова надолго замолчали, глядя, как стелется голубой дым.

– А где сейчас может быть этот старик?

– Господи, да где угодно… Привык к людям, к новому для него миру, бродит где-нибудь, стараясь понять, как и куда же он попал – следуя последней теории Артура Авеесве. – Доктор Атта встал и вытащил из буфета новую бутылку. Разливая оранжевый пахучий напиток, сказал: – Я думаю, мы выпьем коньяку… На прощанье.

…Да, он бродит, затерянный в толпе, одинокий и жалкий. Он привык к вечному шуму большого города, к странным людям и к вою сирен. Он научился даже ездить в метро. Но город подавляет его, гнетет. Только по вечерам, когда над улицами загораются желтые в тумане лучи фонарей, он будто немного оживает. Подходит к людям на остановках автобусов и, глядя поверх голов, громко говорит со всеми сразу на странном птичьем языке. Люди испуганно сторонятся или смеются, указывая на него пальцами, и никто, ни один человек, не знает, что видят сейчас эти тусклые старческие глаза – блики огня на темных лицах сидящих, спящие заросли и четыре блестящих серпа над неподвижными вершинами, озаренными их серебристым светом…