Текст книги "Дни Кракена (сборник)"

4. Розовый свет

Угрюмый неразговорчивый Горелов умер внезапно – он мгновенно растворился в ослепительной вспышке метеоритного взрыва, как пушинка в огне свечи, так и не успев, конечно, понять, что произошло. Валентина Ивановна Зотова, веселая хорошенькая хохотушка, угасла, не приходя в сознание, изувеченная страшным толчком, изломанная и разбитая.

А Ван… Теперь Михаил Петрович был уверен, что Ван хорошо знал, как и когда настигнет его смерть. Вероятно, жизнь ушла от него с последними литрами горючего, выброшенного из опустевших баков во взрывные камеры. Он больше не мог влиять на судьбу звездолета. Звездолет стал трупом, и Ван умер вместе с ним. Скрюченное тело штурмана висело у панели управления, и потребовалось немало усилий, чтобы разжать его пальцы, закостеневшие на рычагах.

Беньковский нерешительно посмотрел на Михаила Петровича.

– Мы должны остаться здесь, – сказал он. – Здесь единственный иллюминатор и… и достаточно просторно, чтобы расположиться с приборами.

– Я тоже так думаю, – серьезно ответил Михаил Петрович.

– Тогда…

– Да, я понимаю. Сейчас.

– Может быть, вам помочь?

– Нет, что вы, Андрей Андреевич…

Он бережно взял труп на руки, не испытывая при этом ни страха, ни брезгливости, которые обычно ощущал раньше при виде мертвецов, и понес в переднюю кабину. Теперь это было не трудно – звездолет больше не вращался, в нем воцарилась невесомость. Северцев, стоявший в дверях, испуганно посторонился.

В передней кабине он уложил Вана в свое испачканное кровью кресло и, не торопясь, пристегнул широким ремнем. Затем несколько минут постоял у входа, придерживаясь за стенку.

– Прощайте, друзья, – сказал он вслух. – Вернее… до скорой встречи.

И, не оглядываясь, вышел.

В рубке Беньковский и Северцев согнулись у иллюминатора. Михаил Петрович присоединился к ним.

– Смотрите, смотрите, Миша, – прошептал профессор, отодвигаясь. – Смотрите, этого еще никто никогда не видел!

Звездолет несся над необозримыми полями рыжего клубящегося тумана, тускло озаренного далеким Солнцем. Далеко впереди туман расслаивался на жирные пухлые ряды облаков, похожих на извивающихся змей, с темными прогалинами между ними. Облака эти тянулись до самого горизонта и сливались там в плотную коричневую гладь. Впрочем, горизонта не было – он терялся в размытой желтой дымке, над которой начиналось бездонное черное небо, усеянное яркой звездной пылью. Глубоко внизу, в волнах тумана бежала тень звездолета, крохотная, но удивительно четкая, похожая на огрызок черного карандаша.

По правде говоря, это зрелище не произвело большого впечатления на Михаила Петровича, мысли которого все еще бродили вокруг того, что осталось в передней кабине. Он тоскливо вздохнул и покосился на Северцева. Лицо Володьки было напряжено, губы плотно сжаты, глаза, казалось, пожирали невиданный пейзаж, расстилавшийся за иллюминатором. С другой стороны жарко и часто дышал Беньковский. Жесткая борода его колола Михаилу Петровичу ухо. Михаил Петрович отодвинулся.

– Да, здорово, – пробормотал он.

– Это метан, аммиак и пары натрия, – сказал Беньковский. – Мы летим совсем низко…

– По всей видимости, ракета погрузится в облака на ночной стороне. – Северцев прильнул лицом к стеклу, силясь рассмотреть что-то внизу. – Между прочим, заметьте, звездолет принимает постепенно вертикальное положение.

– Совершенно верно, – откликнулся профессор. – Становится на корму.

– Эх, сейчас бы нам полные баки…

– Не болтайте ерунды, – сердито сказал Беньковский. – Никаких баков не хватило бы нам сейчас, чтобы оторваться, и вы отлично это знаете.

– Знаю, конечно…

– А коли знаете, так оставьте ваши «если бы да кабы» при себе. Идите лучше и распакуйте спектроскоп. Пора готовиться к наблюдениям.

Северцев молча оттолкнулся от стены и поплыл к выходу. Михаил Петрович спросил:

– Андрей Андреевич, как по-вашему, долго мы будем падать?

Беньковский пожал плечами.

– Как вам сказать, голубчик… Предположительно часов десять, а то и пятнадцать. Если плотность газа будет возрастать согласно теории…

Он вдруг замолчал.

– То что?

– То… э-э… Мне сейчас пришло в голову… – Он сморщился, немилосердно теребя бороду. – Одним словом, в вашем распоряжении еще как минимум десять часов, Миша. Да, как минимум…

Бормоча что-то себе под нос, Беньковский достал из нагрудного кармана записную книжку и принялся перелистывать ее.

– Это было бы необыкновенно… И все-таки…

Михаил Петрович кашлянул и деликатно отвернулся к иллюминатору. В то же мгновение он изумленно вскрикнул.

– Андрей Андреевич, глядите!

Далеко впереди над желтой дымкой, обволакивающей горизонт, фантастическим призраком всплыл исполинский белесый бугор, похожий не то на солдатскую каску, не то на шляпку чудовищной поганки. Ракета неслась прямо на него, он рос на глазах, раздавался вширь, и вот уже можно было различить на его поверхности шевелящийся, словно клубок червей, струйчатый узор.

– Протуберанец! – прошептал Беньковский, судорожно вцепившись в стальную обойму иллюминатора. – Протуберанец, извержение газов на Юпитере! И так близко… – Он закричал: – Владимир Степанович! Северцев! Сюда, скорее!

Бугор вдруг осветился изнутри дрожащим фиолетовым светом, затрясся и взмыл вверх, волоча за собой хвост желтых прозрачных нитей, еле заметных на черном фоне неба. Исполинский вал рыжего пара покатился навстречу звездолету.

– Берегись! – отчаянно завопил Беньковский.

Михаил Петрович зажмурил глаза и отпрянул от иллюминатора. Звездолет качнуло, сначала легко, затем сильнее. Северцев, прибежавший на зов профессора, отлетел к панели управления и ухватился за нее обеими руками.

– Начинается, – пробормотал он, едва шевеля побелевшими губами.

Со звоном захлопнулась и снова распахнулась дверь. Снаружи с головокружительной быстротой появлялись и исчезали клочья тумана. Туман был серым, а не рыжим, как казалось сверху. Сквозь просветы мелькали далекие облака, черное звездное небо. Быстро темнело.

– Кажется, погружаемся, – сказал Беньковский. – Не вижу ничего.

– Что же, – спросил Михаил Петрович, – здесь все время будет такая темнота?

– Это еще не худшее, что может с нами случиться, Миша. – Северцев, вытянув шею, смотрел через голову профессора. – Однако, мне кажется, что звездолет поворачивается?

– Глядите! – Беньковский приник к стеклу. – Солнце!

Пелена тумана снова порыжела, и на мгновение Михаил Петрович увидел Солнце – крошечный, ослепительно яркий теплый диск.

– Солнышко, – сдавленным голосом проговорил он.

– Прощай… навсегда.

Непроглядная тьма закрыла иллюминатор. Звездолет раскачивался, откуда-то доносилось протяжное гудение, временами переходившее в пронзительный свист. Температура в кабине быстро поднималась. Северцев прислушался.

– Сейчас самое время сгореть, – спокойно сказал он.

– Как это сгореть? – сердито возразил профессор. – А наблюдения? Нет, голубчик, не так скоро… не так скоро.

Качка усилилась. По-видимому, торможение звездолета в атмосфере происходило неравномерно. Время от времени людей бросало на стены и друг на друга. А затем… чудовищные силы страшной большой планеты подхватили звездолет и завертели его, словно щепку в водовороте. Все смешалось в кабине. Профессор, упав на вывихнутую руку, шипел и подвывал тихонько, кусая нижнюю губу. Северцев поймал его за плечо, притянул к себе и затиснул за панель управления.

– Держитесь крепче, – крикнул он. – Может быть… Господи, Миша, что с тобой?

Михаил Петрович только жалко улыбнулся в ответ. Он захлебывался кровью. В условиях невесомости кровь не вытекала из носа, она заполняла носоглотку и рот, заливала при каждом вдохе горло и вызывала мучительный кашель. Цепляясь за кресло пилота, с темно-багровым лицом и остановившимся взглядом Михаил Петрович судорожно дергался всем телом, отплевывался и сипло ругался. Мириады крохотных красных капелек кружились вокруг него, разлетались по всей кабине и расплывались маслянистыми пятнышками на стенах и одежде. Каждая спазма в горле острым ударом отдавалась в затылке. Перед глазами вспыхивали разноцветные круги. Михаил Петрович рванул ворот куртки. Беньковский и Северцев растерянно с ужасом смотрели на него.

– Надо что-то делать… – как сквозь слой ваты донесся до него голос Северцева. И второй раз за последние сутки сознание его окуталось мраком, более глубоким и плотным, чем тот, что глядел сейчас на обреченных через иллюминатор.

Михаил Петрович пришел в себя внезапно, как от толчка. Было странно тихо, пол кабины слегка покачивался. Это едва заметное покачивание почему-то испугало Михаила Петровича, и он протянул руку, чтобы ухватиться за что-нибудь. Но при первом же движении вскрикнул и застонал от тупой ноющей боли, пронзившей мускулы. Он не мог пошевелиться. Все тело его стало необычайно тяжелым, собственные руки казались неуклюжими железными палками, что-то мягкое и теплое навалилось на грудь и мешало дышать. Сильно болела спина, особенно лопатки.

– Не шевелись, – услышал он голос Северцева.

– Дайте ему пить, – сказал Беньковский.

Тут только Михаил Петрович заметил, что кабина освещена необыкновенным розовым светом. Такой свет излучают некоторые газополные лампы, но здесь он был более плотным, сочным и, кажется, имел даже запах. Запах роз. Впрочем, Михаил Петрович знал, что это только галлюцинация. Над ним склонилось красное испачканное лицо Северцева с налитыми кровью глазами.

– Пей.

О его зубы стукнуло горлышко фляги. Михаил Петрович сделал несколько жадных глотков. Это был холодный бульон.

– Спасибо, Володька… – Он попытался приподняться.

– Осторожней, кости переломаешь…

– Кости? – Михаил Петрович подумал и спросил нерешительно: – Почему это?

– Вес.

– Мы больше не падаем?

– Минут двадцать, как остановились.

Тяжело дыша, упираясь ладонями в пол, Михаил Петрович принял сидячее положение.

– Где же мы остановились? – спросил он.

– Видишь ли… – Северцев кашлянул. – Мы, собственно, висим.

– Как так?

– Нет оснований беспокоиться, Миша, – отозвался Беньковский. Михаил Петрович обернулся. Профессор сидел под иллюминатором, всклокоченный, с отвисшей челюстью и доброжелательно кивал ему. – За те два часа, что вы были в обмороке, звездолет провалился на несколько тысяч километров. Бури, циклоны, все эти неприятности остались позади… вернее, далеко наверху. Мы достигли такой глубины, где плотность газа сравнялась со средней плотностью нашего звездолета. Звездолет плавает… и, по-видимому, вечно будет теперь плавать в слое водорода с таким же удельным весом, как у воды. Понимаете, Миша? А тяжесть… Ну что же, с этим придется смириться. Не забывайте все-таки, что Юпитер во много раз массивнее Земли.

Михаил Петрович уставился на иллюминатор, озаренный странным розовым светом.

– А это что?

– Это? – Голос профессора задрожал от гордости и волнения. – Это, голубчик, по моему глубокому убеждению, излучение гораздо более глубоких слоев Бурого Джупа – излучение металлического водорода.

5. Кладбище миров

– Дело вот в чем, – продолжал Беньковский, заметив недоуменный взгляд Михаила Петровича. – Я вам уже говорил, что каждая из больших планет – в том числе и Юпитер – представляет собой громадный газовый шар. Мы считаем, что Юпитер на восемьдесят пять процентов состоит из водорода, и только пятнадцать приходится на гелий в смеси с другими, более тяжелыми элементами. При этом, как это было установлено еще лет пятьдесят назад, наружный слой планеты на глубину в восемь-десять километров состоит преимущественно из молекулярного водорода. Плотность газа на этой глубине составляет половину плотности воды. Здесь, по-видимому, и плавает сейчас наш звездолет с его пустыми баками для горючего.

Профессор остановился и, тяжело дыша, вытер ладонью мокрый рот.

– Ну вот, голубчик. А ниже под нами идет слой толщиной примерно в сорок тысяч километров. Это уже слой атомарного водорода, перешедшего в так называемую металлическую фазу. Здесь господствуют колоссальные давления – порядка миллиона атмосфер, электроны освобождаются и перестают быть связанными с определенными атомарными ядрами. Да. Здесь плотность газа уже становится равной плотности воды и выше… гораздо выше. Вот там-то… по моему глубокому убеждению… и находится кухня страшной большой планеты.

Профессор уронил лицо на руки и замолк. Северцев лежал на спине, хмуро глядя в потолок.

– А еще глубже? – тихонько спросил Михаил Петрович. – Там, в центре… – Он ткнул пальцем в пол.

– Там… ядро. Радиусом в двадцать тысяч километров. Водород, гелий и прочее – в кристаллическом состоянии. Просто, не правда ли?

Михаил Петрович через силу улыбнулся.

– Н-не сказал бы… Так это светит металлический водород?

– Скорее всего, он. Впрочем, я не совсем уверен. Нужно будет достать приборы, произвести наблюдения…

– А что там видно?

– Ничего.

– Розовая пустота, – подал голос Северцев.

– Я посмотрю? – Михаил Петрович перевел вопросительный взгляд с профессора на аспиранта.

– Вольному воля, – усмехнулся тот.

– Только старайтесь не подниматься на ноги…

Михаил Петрович лег на живот и довольно ловко, без особых усилий одолел несколько шагов, отделявших его от иллюминатора. Поднявшись (не без помощи Беньковского) на колени, он выглянул наружу.

Северцев был прав. Звездолет плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не было видно ни одного предмета, ни одного движения, ни одного оттенка, на котором мог бы задержаться глаз. Ровный розовый свет. На минуту Михаилу Петровичу показалось, что он в упор смотрит на фосфоресцирующий экран. Потом он заметил, что наверху розовый оттенок темнее, а внизу светлее. Мысль о том, что взгляд его проникает, возможно, на многие сотни или даже тысячи километров, поразила его. Тысячи километров пустоты… Впрочем, сжатый газ вряд ли мог быть настолько прозрачным.

– Ну, нагляделся? – насмешливо осведомился Северцев.

Михаил Петрович напряженно скосил глаза.

– А знаете… Может, это только кажется мне… – Он замолчал. Прямо за стеклом в розовом свете плясали едва заметные черные точки. – Слушайте, рядом с нами трясется какой-то мусор!

Северцев свистнул.

– Трясется мусор… шокинг! Особенно для лит-работника.

– Вам показалось, Миша, – ласково сказал Беньковский.

Михаил Петрович почувствовал, что позвоночник его больше не выдерживает, и соскользнул на пол.

– Нет, не показалось. Такие темные точки и пятна… прямо перед стеклом.

– Возможно, метеоритная пыль… – Беньковский попытался подняться, но сейчас же сел снова. – Не могу, – виновато улыбнулся он. – Очень тяжело. Вот отдохну немного, тогда погляжу…

– У меня тоже голова еле держится на плечах, – сознался Михаил Петрович. – Как чугунная…

– Обременена массой новых знаний, – желчно заметил Северцев. – Ничего, корреспондент, знания эти полезны и несомненно пригодятся тебе в ближайшем будущем.

Михаил Петрович с холодным любопытством взглянул на него, но не ответил.

– Андрей Андреевич, – сказал он, – если кухня, как вы говорите, находится под нами, а кипит в тысячах километров над нашими головами, то как происходит передача энергии? Ведь здесь так спокойно, почти не качает…

– Это, по-видимому, только так кажется, Миша. Не исключено, что как раз сейчас нас несет с огромной скоростью, а мы не замечаем этого. Или нас занесло в полярные области. Там спокойнее… должно быть спокойнее. Не знаю, не знаю.

Профессор закрыл глаза и замолчал. Было очень тихо, только стучала в висках кровь.

– Здорово, – пробормотал Михаил Петрович. – Кругом чертова пропасть этого сжатого газа… и мы висим как цветок в проруби… Слушайте, Андрей Андреевич, сколько времени будет продолжаться такое положение?

– Не беспокойся, Миша, – опередил Беньковского Северцев. – До самого конца своих дней ты будешь плавать в этой полужиже… или пока не рехнешься от тоски. Но ты, несомненно, успеешь увидеть и узнать много нового. Так что утешься.

Профессор прищурившись поглядел на него.

– Слушайте, Владимир Степанович, – сказал вдруг он. – Почему вы, собственно, пошли в астрономы-межпланетники?

– То есть?

– Почему? Почему вы не занялись, скажем, разведением кроликов?

– А почему я должен был заняться кроликами? – озадаченно осведомился Северцев.

– Ну как же… Чтобы выращивать их… размножать, так сказать.

– Да на что мне кролики?

– Но ведь у вас их не было, правда? Когда вы поступали в университет…

– Не было, и слава богу. А если бы даже и были?

– У вас стало бы их еще больше! Вот хорошо было бы, а?

– Хорошо? – К восторгу Михаила Петровича лицо Северцева побагровело до синевы. – Чересчур хорошо, я полагаю…

– Вы могли бы снабжать кроликами студенческие столовые…

– Гм…

– Затопили бы кроликами всю Москву…

– А…

– Могли бы дарить кроликов своим знакомым…

Михаил Петрович не выдержал и расхохотался. Он хохотал долго, страдая от боли в груди и спине, держась за живот и уткнувшись лицом в пол. Беньковский снова опустил веки.

– Юмор в покойницкой… – пробормотал Северцев.

– Эх, Володя, Володя… – Профессор покачал головой. – Хорошо бы выставить вас на полчасика наружу. Это прохладило бы вас.

– Слушайте! – воскликнул Михаил Петрович. – У меня идея…

– Первая идея на Юпитере. Интересно.

– Да, идея. Давайте пообедаем!

Северцев и Беньковский переглянулись.

– Неплохо придумано. Когда еще призовет нас господь… А я, откровенно говоря, думаю: чего это мне не хватает…

– И выпьем тоже, – решительно сказал Беньковский, разглаживая бороду.

Не меньше часа прошло, прежде чем они ползком, часто останавливаясь и отдыхая, перетащили из кладовой все необходимое для обеда. Беньковский сидел у стены и открывал консервы, бутылки, разворачивал целлофановые пакеты, с поразительной ловкостью орудуя одной рукой.

– Кушать подано, – слабым голосом провозгласил он.

Михаил Петрович и Северцев, взмокшие и измученные, растянулись рядом с ним. Профессор наполнил стаканы.

– Итак, – сказал он. – Наша первая, но, по всей видимости, не последняя трапеза в водородной бездне…

Они чокнулись и выпили. Северцев потянулся за шпротами. Михаил Петрович занялся ветчиной.

– Собственно, не так уж плохо, – сказал профессор.

– Пикантно, – кивнул Северцев. – Как пир во время чумы.

– Иди ты с чумой, – добродушно-лениво сказал Михаил Петрович. – Чума, смерть… Надоело. Зачем об этом все время напоминать, спрашивается?

– Миша прав. – Профессор с усилием поднял бутылку. – Еще по одной… Вам куда, Миша?

– Сюда. – Михаил Петрович протянул свой стакан. – Сюда и не мимо, пожалуйста. Спасибо. Да, Андрей Андреевич, это совсем не так плохо. У нас есть продовольствие… кислород, приборы для кондиционирования воздуха. Что еще нужно? Мы можем прожить так годы…

– Аванпост человечества в недрах Юпитера, – криво усмехнулся Северцев.

– Вот именно. Аванпост человечества. – Михаил Петрович поднял палец. – Это, знаешь ли, обязывает.

– Собственно, сейчас наше положение не отличается от положения какого-нибудь Робинзона на необитаемом острове…

– С той только разницей, – сказал Северцев, – что у тех была надежда вернуться домой, а у нас…

– Виво – эсперо. – Профессор снова наполнил стаканы.

– Необитаемый остров… с утроенной силой тяжести, без солнца, затерянный в океане сжатого водорода… повисший в розовой пустоте!

– Тяжесть – это скверно, – признался Михаил Петрович. – Иногда мне кажется, что я слышу треск собственных костей. Неужели утроенная?

– Что-то в этом роде. На меньшую не стоило бы обращать внимания.

– Ничего, постепенно привыкнем, – сказал профессор. Глаза его блестели, борода растрепалась, обычно бледное лицо налилось краской. – Зато какой простор для исследований! Мы достанем из кладовых приборы, оборудуем здесь обсерваторию, мы будем наблюдать и вычислять…

– И в один прекрасный час звездолет рухнет в какую-нибудь водородную Ниагару и разлетится в пыль… И это может случиться в любую минуту! Вы понимаете?

– Но ведь может и не случиться? – мягко проговорил Михаил Петрович.

– Дамоклов меч!

– Ну и черт с ним! Плюнь. Или займись кроликами.

Профессор протянул к ним руку.

– Мы не имеем права так рассуждать. Я не хочу краснеть при мысли о том, что о нас подумают, когда найдут через сотни лет. Мы должны работать, черт вас побери совсем. И мы будем работать.

И тут что-то случилось. Послышался сухой скрежет. Звездолет сильно качнуло. Пол накренился. Упала и покатилась к стене бутылка. Сдвинулись с места банки и свертки. Снова раздался отвратительный звук ножа по стеклу. Что-то захрустело, гулко треснуло. Пол качнулся еще раз, медленно принял прежнее положение и замер. Розовый свет померк.

– Ого! – спокойно произнес Северцев. – Это что-то новенькое… Надо посмотреть.

Кряхтя от натуги, охая и поддерживая друг друга, они поднялись к иллюминатору. И то, что они увидели, показалось им похожим на сон.

Звездолет медленно проплывал над вершиной громадной серой скалы, основание которой тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала, голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А за ней вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин, молчаливых, загадочных, непонятных… Эта фантастическая горная страна, так неожиданно вынырнувшая из непостижимых недр планеты, потрясла людей. Это был как бы привет из привычного мира твердых предметов, увидеть который они уже не надеялись. Беньковский бормотал что-то, то и дело крепко потирая щеки ладонью. «Колдовство, колдовство», – повторял негромко Северцев. А Михаил Петрович смотрел во все глаза, провожая взглядом проплывающие под ним вершины и пропасти.

– И вон… еще! – услышал он голос Беньковского.

Выше скалистых зубьев из розового тумана выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же вслед за ним появился другой, за ним третий… А вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая сероватая масса.

Между тем горный хребет внизу постепенно опускался, пока не исчез из вида. Первым нарушил молчание Михаил Петрович.

– Это мираж? – спросил он.

Беньковский ответил торжественно и грустно:

– Нет, Миша, это не мираж. Это открытие. Открытие, которое – увы! – не скоро станет достоянием наших друзей на Земле. Мы видели кладбище миров, Миша…

Северцев хлопнул себя по лбу.

– …кладбище миров, которые когда-то – может быть, совсем недавно, а может, и миллионы лет назад – неосторожно приблизились к Бурому Джупу и были проглочены им, как он проглотил и нас. Не исключено, что среди них есть планеты, мало уступающие по величине Луне и даже Меркурию. Недостаточно плотные, чтобы погрузиться в слои металлического водорода и распасться там, они вечно будут плавать здесь… и мы вместе с ними.

Под иллюминатором прошла поразительно гладкая, словно отполированная обширная равнина, окаймленная невысокой грядой округлых холмов, и исчезла.

– Может быть… – робко начал Михаил Петрович.

– Может быть, нас выбросит на такую планету, – торопливо проговорил Северцев, – и мы сможем что-нибудь предпринять…

Беньковский усмехнулся.

– Нам не выбраться на звездолете, даже если бы мы избрали такой путь самоубийства. Давление в сотни тысяч атмосфер…

– А что если… – Михаил Петрович задумался.

Они опустились на пол и молча выпили по стакану вина. За стальным панцирем звездолета царили невообразимые, начисто отрицающие жизнь, условия; мускулы и кости хрустели и угрожали лопнуть при каждом движении; двое товарищей лежали мертвыми в передней кабине, а третий сгорел дотла. Они были беспомощны, и гибель угрожала им каждое мгновение. Они знали это. И все же…

– Надо работать, – решительно сказал Беньковский.

И Северцев и Михаил Петрович серьезно кивнули.