Текст книги "Говорит и показывает Россия"

Идеологи режима бдительно следили за малейшими проявлениями собственнических инстинктов. После смерти Сталина угрозы расстрела ушли в прошлое, но табу на частную собственность оставалось. А вот к концу 1980-х негласный договор, по которому номенклатура должна была удовлетворяться отведенными ей благами, начал терять свою силу под давлением растущих соблазнов и скудеющих пайков. Популистская кампания Ельцина против привилегий чиновников сулила последним дополнительный дискомфорт и политические риски.

Стремление к частной собственности среди советской элиты годами сдерживалось идеологией госсобственности и угрозой насилия со стороны государства. Когда же идеологические ограничения ослабли, а частные предприятия оказались узаконены, люди, которым было вверено управление госактивами, подчинились своим инстинктам. Они поняли, что владеть государственной собственностью гораздо выгоднее, чем получать награды за управление ею. Это решало главную проблему советской партийной номенклатуры – проблему наследования и передачи собственности детям. Семью высокопоставленного вельможи могли выселить с государственной дачи в считанные дни после его смерти или отставки, как вскоре выселили и самого Горбачева. Именно желание иметь частную собственность заставило советскую партийную элиту и “красных директоров” поддержать перестройку. Запад манил советскую и постсоветскую элиту прежде всего наличием безусловного права на частную собственность.

Как писал Егор Гайдар, которому через несколько лет предстояло проводить в России экономические реформы, “номенклатура шла вперед ощупью, шаг за шагом – не по отрефлексированному плану, а повинуясь глубокому инстинкту. Шла на запах собственности, как хищник идет за добычей”[119]119
  Гайдар Е. Т. Власть и собственность: смуты и институты. СПб, 2009. С. 280.


[Закрыть]. Все делалось методом проб и ошибок, доходы оседали в карманах чиновников, а расплачиваться за ошибки приходилось государству.

В конце 1980-х блестящий молодой экономист Гайдар работал в журнале “Коммунист”, куда его привел Лацис – заместитель главного редактора и близкий друг его отца, Тимура. Егор Гайдар был внуком сразу двух писателей: Аркадия Гайдара – автора детских рассказов и повестей, участвовавшего в гражданской войне 1918–1922 годов на стороне большевиков, и Павла Бажова – сочинителя и собирателя уральских сказок. Гайдар родился в марте 1956-го, как раз во время ХХ съезда КПСС; в 1989-м ему было немного за тридцать. Он принадлежал к поколению, которое не питало никаких иллюзий по поводу коммунистической утопии. В годы учебы в Московском университете Гайдар зачитывался работами западных экономистов, в том числе Дж. М. Кейнса и Милтона Фридмана. Книгой же, которая, возможно, повлияла на него больше всего, была “Экономика дефицита” венгерского экономиста Яноша Корнаи.

Труд Корнаи вышел в 1980 году, когда цены на нефть еще оставались высокими, но во всех странах советского блока уже ощущался товарный дефицит. В отличие от реформаторов-коммунистов, Корнаи доказывал, что этот дефицит вызван не ошибками в планировании или неправильно установленными ценами, а системным изъяном социалистической системы. Гайдар познакомился с Корнаи в 1981 году на конференции в Москве. Гуляя по городу, они спорили о том, можно ли реформировать эту систему. В августе 1986-го Гайдар вошел в группу молодых экономистов, которые проводили неформальные семинары на базе отдыха “Змеиная горка” под Ленинградом. Примерно так же в августе 1968-го встречались на даче Тимура Гайдара Отто Лацис, Лен Карпинский и Егор Яковлев, но, в отличие от отцов, молодые экономисты уже не оглядывались на исторические модели пятидесятилетней давности, а изучали предмет, находившийся непосредственно у них перед глазами.

По вечерам они разводили костры, жарили шашлыки и пели песни из репертуара своих родителей. Днем же они обсуждали экономические перспективы страны на другом языке – свободном от эвфемизмов и ностальгии по революционным идеалам языке Корнаи, Фридмана и Кейнса. Итогом этих обсуждений стал четкий диагноз: социализм недееспособен. Единственный выход из тупика – двигать советскую экономику в сторону свободного рынка. На заключительном семинаре Гайдар обрисовал два возможных сценария. При оптимистичном варианте клуб собравшихся здесь экспертов по экономике в скором времени окажется у руля страны и поведет ее к капитализму; при пессимистичном – всех их ждут тюрьмы и лагеря.

Однако самое важное различие между 1968-м и 1986-м годами заключалось в соотношении рисков и возможностей. В 1986-м перспектива репрессий казалась все менее реальной. Все более ощущались возбуждение и – надежда, хотя и смешанная с тревогой и опасениями. Именно это двоякое чувство Гайдар и принес в редакцию “Коммуниста”, когда в 1987-м пришел туда работать. Табу рушились одно за другим, и чиновники просто не успевали за этим стремительным процессом. Время от времени Гайдару звонили из ЦК с вопросом: “Вы уверены, что эту проблему можно обсуждать открыто?” “А вы разве еще не слышали?” – отвечал Гайдар, делая вид, будто знает нечто такое, о чем его собеседник пока даже не догадывается.

С цифрами в руках он доказывал, что советская экономика катится в пропасть. В 1988 году он написал статью с подзаголовком “Котлован”[120]120
  Гайдар Е. Т., Ярошенко В. А. Нулевой цикл. К анализу механизма ведомственной экспансии // Коммунист. 1988. № 8. С. 74–86.


[Закрыть], отсылавшим читателя к одноименному роману Андрея Платонова, где рабочие роют огромный котлован, чтобы построить дом для всего пролетариата… однако чем глубже становится котлован, тем заметнее ощущается бесполезность их труда, который отнимает у людей последние силы и, в конце концов, саму жизнь. Роман был написан в 1930 году, но впервые увидел свет только в 1987-м.

Цифры, которые приводил Гайдар, угнетали. За период с 1976-го по 1985-й, в течение которого Советский Союз вложил в сельское хозяйство 150 миллиардов долларов, рост сельхозпродукции составил… ноль процентов. В СССР добыли в семь раз больше железной руды, чем в Америке, отлили в три раза больше чугуна, но при этом выплавили такое же количество стали, как в США. Потери были просто чудовищные. Советский Союз производил в 12 раз больше зерноуборочных комбайнов, чем Америка, но собирал меньший урожай пшеницы. Впрочем, смысл статьи сводился не к тому, чтобы оплакивать потери, а к предупреждению о будущих опасностях. Продолжая вливать деньги в неэффективное хозяйство, страна рыла себе котлован.

Гайдар размышлял и говорил по-особому, употреблял слова какого-то другого, не привычного для советской партийной печати языка: бюджетный дефицит, инфляция, безработица. Тон брал холодный, рассудительный. В колонке для “Московских новостей” он писал не о том, что предпочтительнее – капитализм или социализм, а о том, как избежать нового социального взрыва.

История не оставила нам шанса повторить английскую модель социального развития. Идея же, что сегодня можно выбросить из памяти 70 лет истории, попробовать переиграть сыгранную партию, обеспечить общественное согласие, передав средства производства в руки нуворишей теневой экономики, наиболее разворотливых [партийных] начальников и международных корпораций, лишь демонстрирует силу утопических традиций в нашей стране[121]121
  Гайдар Е. Т. Частная собственность – новый стереотип // Московские новости. 8 октября 1989 г. С. 11.


[Закрыть].

По мнению Гайдара, не было никакого смысла возвращаться к идеям Ленина, как не было и смысла предаваться фантазиям о том, что социалистическую экономику можно безболезненно превратить в капиталистическую, просто убрав тело Ленина из мавзолея. Ситуация, в которой в конце 1980-х годов оказался СССР – сверхдержава с ядерным оружием, – просто не имела исторических прецедентов.

Летом 1989 года группа американских советологов задала вопрос молодому сотруднику международного отдела ЦК КПСС Игорю Малашенко: что Горбачев делает со страной? “Я сказал им: он демонтирует всю систему коммунистического режима – Советский Союз. Потом они спросили меня, что он собирается делать дальше, и вот тут я не нашелся, что ответить”[122]122
  Игорь Малашенко, интервью с автором, сентябрь 2010 г.


[Закрыть]. В 1989 году выбор ЦК в качестве места работы был не очевиден. Более того, многие амбициозные сотрудники к тому времени уже спешили на выход. Выпускник МГУ, кандидат философских наук Малашенко пришел работать в международный отдел ЦК КПСС скорее из любопытства, нежели из соображений карьерного роста. “Я думал, что должен существовать какой-то план и что я просто не знаю о нем, потому что у меня нет достаточной информации. И лишь когда я попал в ЦК, я понял, что не только нет никакого плана, но и сам Горбачев плохо представляет себе последствия собственных действий. В отличие от Алисы в Стране чудес, он не помнил, что «если очень глубоко порезать палец ножом, из этого пальца, как правило, пойдет кровь»”[123]123
  Там же.


[Закрыть]. Впрочем, если бы Горбачев предвидел последствия своих действий, он, скорее всего, не стал бы их предпринимать.

В отсутствие четких экономических реформ и политики по отношению к советским республикам Горбачев продолжал ослаблять политический контроль, как настоятельно советовали ему реформаторы-коммунисты. Он делегировал власть советам – правительственным органам, которые теоретически являлись выборными, а практически просто проводили в жизнь политику компартии.

Совершенно противоположные процессы происходили в Китае, где экономические реформы проводились под авторитарным надзором. Но в июне 1989 года китайский путь привел к подавлению танками демонстрации студентов на площади Тяньаньмэнь и расстрелу сотен, а возможно, и тысяч мирных граждан. Советский же путь привел к первым демократическим выборам и созыву Съезда народных депутатов, который провозгласил: “Вся власть – Советам!”. То, что раньше оставалось пустым лозунгом, вдруг наполнилось реальным содержанием. Это был сильнейший сигнал о том, что Москва отказывается от централизованной системы и рассредоточивает власть.

Съезд начался с минуты молчания. За несколько недель до его открытия, в ночь на 9 апреля, в Тбилиси пролилась кровь: против мирных демонстрантов, собравшихся на площади с требованием выхода Грузии из состава СССР, были выставлены войска и бронетехника. Военные применили паралитический газ неизвестного происхождения и саперными лопатками проламывали людям черепа. Погибло 20 человек, среди них 16 женщин, из которых одной было 70, а двум по 16 лет.

Горбачев находился тогда в Лондоне и, по официальной версии, узнал об этом событии лишь по возвращении в Москву, вечером 9 апреля. Все пытались откреститься от тбилисской бойни. Так и осталось неясно, кто же именно отдавал приказ. Зато стало ясно другое: руководство страны было не готово к тому, чтобы взять на себя ответственность за подавление протеста и пролитую кровь. Егор Яковлев и еще несколько депутатов Верховного Совета отправились в Тбилиси для проведения независимого расследования и быстро пришли к заключению о неоправданном применении силы. На открытии съезда в присутствии партийных и советских деятелей депутат из Литвы предложил всем встать и почтить память погибших в Тбилиси, фактически давая понять, что руководство страны и партии совершило преступление.

И это было только начало. Независимые депутаты из рядов либеральной интеллигенции настояли на том, чтобы заседания Съезда транслировались по центральным каналам телевидения в прямом эфире – в духе гласности. В прошлом все важные партийные решения всегда принимались за закрытыми дверями. Количество информации, которую общество получало об официальных событиях, обычно было обратно пропорционально их значимости. Съезды КПСС, которые, по сути, не решали вообще ничего, передавались почти целиком, зато собрания ЦК и заседания Политбюро, где вершились судьбы миллионов, никогда не бывали публичными. Этот съезд народных депутатов стал первым действительно важным политическим событием, которое полностью показали по телевизору, не ограничившись короткими репортажами.

Как объясняет Великий Инквизитор в “Братьях Карамазовых”, “есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет”[124]124
  Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Собрание сочинений в 15 томах, Ленинград, 1991. Т. 9, с. 287.


[Закрыть]. Советские правители и особенно Сталин хорошо усвоили этот принцип. И все три силы, старательно охраняемые идеологическим аппаратом на протяжении нескольких десятилетий, были разбиты в пух и прах двухнедельной телевизионной драмой.

Страна не отходила от телевизора, из которого в прямом эфире звучали слова настолько крамольные, что газеты опасались их печатать, а редакторы на телевидении – повторять в вечерних выпусках новостей. Люди наблюдали, как Андрей Сахаров, чье имя еще несколько лет назад было абсолютным табу для СМИ, выступает за радикальные политические реформы и бросает вызов Горбачеву; они слышали, как бывший штангист, олимпийский чемпион, нападает на КГБ – “настоящую подпольную империю”, – а специалист по Достоевскому требует убрать Ленина из мавзолея; им сообщили, что их “страна – банкрот”, что война в Афганистане – “преступная ошибка”; что уровень детской смертности в СССР выше, чем во многих африканских странах, а средняя продолжительность жизни – на восемь лет меньше, чем в странах развитого мира; что половина искусственных молочных смесей для младенцев содержит опасную концентрацию химических веществ… Больше всего поражали даже не сами выступления, а то, что их показывали по государственному телеканалу. Как сказал на заре перестройки Александр Яковлев, “телевизионная картинка – это всё”[125]125
  Mickiewicz E. Changing channels: television and the struggle for power in Russia. New York, 1997. Р. 10.


[Закрыть]. Отбросив тайну, Кремль утратил и ауру своего могущества и власти. В те дни Сахаров писал: “Съезд отрезал все дороги назад. Теперь всем ясно, что есть только путь вперед или гибель”[126]126
  Сахаров А. Д. Воспоминания. М., 2006. Т. 3, с. 655.


[Закрыть]. В итоге сбылось и то, и другое: дорога вперед привела к гибели империи.

Съезд народных депутатов рождал чувство эйфории. И одновременно демонстрировал непреодолимую пропасть между меньшинством либеральной интеллигенции и тем, что один из ее представителей окрестил “агрессивно-послушным большинством”, – серой и пугающей массой советских граждан, пропитанных пропагандой. Это они аплодировали военачальнику, который командовал силовым подавлением протеста в Тбилиси, это они пытались заглушить и прогнать с трибуны Сахарова. Они принадлежали к той же породе людей, что и Нина Андреева, – Homo soveticus, породе, имевшей мало общего с советскими людьми типа Александра Яковлева.

То, что к Homo soveticus принадлежало большинство депутатов, не было результатом особых правил их избрания. Это стало результатом чудовищного социального эксперимента и отрицательного отбора длиной в 70 лет, при котором физически уничтожали лучших, выкашивали крестьянство и интеллигенцию, насаждали и взращивали двоемыслие, подозрительность, изоляционизм, зависть, страх и беспомощность, подавляли достоинство и независимость в мышлении и поступках. Как говорит Дракон в одноименной пьесе Шварца победившему его Ланцелоту, “я оставляю тебе прожженные души, дырявые души, мертвые души”.

В том же 1989-м году группа российских социологов во главе с Юрием Левадой приступила к научно-исследовательскому проекту, посвященному “человеку советскому”. Они задались целью описать исчезающий человеческий тип, порожденный несколькими десятилетиями уходящего режима и уже не способный воспроизводиться в новых исторических условиях. Однако за следующие десятилетия социологи обнаружили, что порода Homo soveticus оказалась невероятно живучей. Этот тип совсем не желал вымирать: он мутировал и воспроизводился, попутно приобретая новые характерные черты. И, напротив, социальные черты таких людей как Александр Яковлев и Андрей Сахаров с годами проявлялись все слабее.

Но в конце 1980-х либеральное меньшинство одержало верх – и не в последнюю очередь благодаря своему широкому и даже в какой-то момент неограниченному доступу к СМИ. Пускай на либералов шикали и топали ногами – их голоса все равно звучали громче, а речи – убедительнее, чем голоса и речи “агрессивно-послушного большинства”. Члены Политбюро покидали зал через охраняемый черный ход, чтобы избежать встречи с иностранными и отечественными журналистами, которые осаждали их, вооружившись микрофонами и блокнотами. Сахаров в своих записях, сделанных по свежим следам, через несколько месяцев после Первого съезда, фиксировал: “В этот вечер мы все чувствовали себя победителями. Но, конечно, это чувство соединялось с ощущением трагичности и сложности положения в целом… Если наше мироощущение можно назвать оптимизмом, то это – трагический оптимизм”[127]127
  Сахаров А. Д. Воспоминания. М., 2006. Т. 3, с. 717.


[Закрыть].

Съезд закончился, как и начался, – речью Сахарова. Он призвал отстранить коммунистическую партию от управления страной, передать всю власть народным советам, приватизировать землю и пересмотреть административное деление страны, перейдя к федеративной системе. Во время его выступления Горбачев проявлял все большее нетерпение, прерывал оратора, настаивал, что регламент истек, просил его занять свое место в зале. В итоге Горбачев просто велел отключить микрофон, но Сахаров все равно продолжал говорить. Примечательно, что даже когда зал перестал слышать и слушать Сахарова, его речь все равно продолжали транслировать по телевидению. В конце речи Сахаров потребовал, чтобы СССР отозвал посла из Китая в знак протеста против кровавой бойни в Пекине.

Сахарову оставалось жить совсем недолго: он умер 14 декабря 1989 года. С его уходом страна потеряла нравственный авторитет, с каким не мог потягаться ни один политик. Этот человек, чудом явившийся из глубин сталинской системы, был отмечен гением и признаками святости – во всяком случае, никого, кто более бы соответствовал понятию “праведник”, Россия породить не смогла. В день похорон Сахарова, когда проститься с ним, несмотря на лютый мороз, пришли толпы людей, “Московские новости” напечатали специальный выпуск, целиком посвященный Андрею Сахарову – “нашей больной совести”. О Сахарове говорили писатели, политики, художники. Но самый пронзительный текст написал Сергей Аверинцев – филолог, специалист по раннему христианству, один из крупнейших мыслителей конца XX века. Аверинцев опроверг широко распространенное представление о Сахарове как о человеке “не от мира сего”, непрактичном и неумелом политике. Искатель правды и хороший оратор – не одно и то же, писал Аверинцев.

Пророк не видит слушателей перед собой, он видит то, о чем говорит. Да, Андрей Дмитриевич порой словно не видел того, что рядом. Его глаза были фокусированы на даль. Они видели целое. И вот парадокс: стремясь мыслить по-современному, да ведь и достигая этого, он являл, однако, свойство сознания, резко отделявшее его от современников и сближавшее с мыслителями совсем иных эпох, с теоретиками естественного права и общественного договора: мысль его шла сверху вниз, от больших абстракций, от общих основоположений. Она была ориентирована, как говорили в старину, на неподвижные звезды. […] Андрей Дмитриевич действительно имел принципы в подлинном, изначальном смысле: principia, основоположение[128]128
  Аверинцев С. С. // Московские новости. 31 декабря 1989 г. С. 2.


[Закрыть].

Во многом Сахаров был нравственным фундаментом перестройки. После его смерти этот фундамент стал рассыпаться, превращаться в зыбучие пески.

За несколько часов до кончины Сахаров говорил с группой депутатов. Его короткую речь также опубликовали “Московские новости”: “Мы не можем принимать на себя всю ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, и разочарование в стране уже нарастает”[129]129
  Сахаров А. Д. Последнее выступление // Московские новости. 31 декабря 1989 г. С. 10.


[Закрыть].

В мае 1989 года парламенты всех трех прибалтийских республик, где к этому времени коммунисты остались в явном меньшинстве, объявили о суверенитете. Чтобы придать историческую законность этим заявлениям, депутаты из Прибалтики потребовали создать особую комиссию, которая дала бы историческую оценку пакту Молотова-Риббентропа и секретным соглашениям о разделе Европы (хотя Кремль продолжал настаивать на том, что ничего подобного не было). Комиссию возглавил Александр Яковлев. Одновременно с этим журнал “Новый мир” начал публиковать главы из “Архипелага ГУЛАГ” Солженицына – “самого мощного обвинительного приговора, какой только выносился в наше время политическому режиму”[130]130
  Speaking Truth to Power // The Economist. 9 August 2008. Р. 11.


[Закрыть], как выразился Джордж Кеннан, один из самых проницательных американских дипломатов XX века. Советский Союз так и не смог обеспечить своим гражданам достойную жизнь. Теперь же он лишался и своей исторической легитимности.