Текст книги "Дневники. 1941–1945"

Несколько штрихов войны.

Актёр Камерного театра, пожилой и незаслуженный (недовольный этим), во время войны и начала первых страшных бомбардировок нанял себе небольшую половину дачи в пятом поясе Москвы и сказал:

– Вы, заслуженные и народные, понастроили дач в таких местах, где полно зениток и аэродромов, охраняют вас, потому и не можете выезжать на дачу и ждёте, пока на вас кирпичи свалятся в Москве или завалит в убежище. А я снял себе маленькую дачку. Речка. Рыбка. Спокойно. Тихо. И буду жить там и ночевать, как и полагается незаслуженному…

И вот три дня он ездил к себе на дачу, спасаясь от бомбардировок. Кончал работу – и туда. Приезжал уже затемно. Ложился, спал. Было спокойно. Пришло воскресенье. Он решил искупаться в реке и половить рыбы. Светило солнце. Он взял простыню, удочки, пошёл через поляну к речке. Окрик: «Стой! Нельзя идти так, идите в обход». Непонятно. Спокойное место. Часовой. Вдруг смотрит, и на всей полянке сделан фальшивый аэродром и рядами, чуть замаскированными, стоят штук пять – десять фанерных самолётов-истребителей. А почти рядом его спокойная дачка.

Схватил актёр вещички, на поезд и в Москву…

Немцы пользуются следующей тактикой при налётах на Москву и секретные объекты. Зажигает пожар первый самолёт, а остальные сбрасывают бомбы по пожарищу. В районе одного из стратегических объектов и аэродромов под Москвой, которым очень интересовались немцы, наши при пролёте первого самолёта зажгли огромный пожар из нефти, пакли и т. п. в пятнадцати километрах от объекта. Последующие эшелоны пробомбили пожарище и улетели.

4. IX

Бои идут по всему фронту. Кажется, начинается какое-то наступление на Западном направлении, но оно настолько неуверенное и неширокое, что не производит впечатления. Хотя то, что не производит впечатления на тыловиков, может быть очень впечатляющим на фронте.

Сегодня мы везли в Переделкино Леонида Леонова. Он несколько успокоился, но всё же очень страдает.

– Почему вы страдаете? – спрашиваю я.

– Нет основания для оптимизма.

– Скоро будет перелом на фронте, Л.М.

– Вы в это верите?

– Верю, – отвечаю я, – иначе незачем было и жить дальше. Тогда должно погибнуть государство. А что мы, если погибнет государство?..

Молчит. На лице дума. Я замечаю, он отпускает усы. Пока они редки, черны и щетинисты, и Леонов похож на «иностранца» со Львова. Такие ходили по направлению к базару, зацепив под мышку при накинутом пиджаке какое-либо барахло или пластинки Вертинского.

– Вам хорошо, – говорит он после раздумья, – вы двое. С вами жена, но я… Мои в Чистополе: жена, дети.

На коленях его письмо, исписанное крупным почерком. Я хочу его развеселить. Я знаю, что жена пишет ему о грусти, о тяжести в предчувствии зимы, о том, что Чистополь на шесть месяцев отрезает от мира после того, как становятся реки, о том, что нужно закупить дрова, нет примуса, нет настоящей пищи.

– Я найду вам девушку, Л.М., – шучу я.

– Нет… – Он грустно улыбается. – Я привык к благородному отношению к своей семье. Жена моя перенесла со мной всё, и самое главное – самое плохое. Мы начинали с ней, имея ковёр… – Он посмотрел на мой ковёр на полу. – Четверть этого, кровать, и больше ничего. Всё приходило потом, всё добывали вместе, богатели. Что она видела? Ничего. Чем её отблагодарила судьба? Я получал ордена, зарабатывал имя, славу, а она в это время видела только меня, чтобы ухаживать за мной, детей, чтобы ухаживать за ними, и т. д. Она заслужила, чтобы её любить. Мы очень плохо зачастую относимся к своим жёнам…

Собрались садиться в машину. Разговор происходил в квартире. Он сказал мне: «Сейчас видел газету области немцев Поволжья. Там опубликовано какое-то постановление, где говорится, что, поскольку среди немцев Поволжья обнаружены десятки тысяч диверсантов, готовых помогать Гитлеру, решено их выселить с предоставлением соответствующих переселенческих льгот. Выселить всех немцев Поволжья…»

Да… Возвращаемся домой. Идёт мелкий дождь. У Немчиновки проверяют паспорта. Едем дальше. Дождь перестал. Верочка плохо себя чувствует. Начинается новая жизнь, и сразу же неприятности для матери. Может быть, поэтому Гитлер сеет смерть…

Всё же на душе очень невесело. Вернулись Шолохов и Фадеев. Они были всего три дня на фронте. Сейчас Шолохов в «Национале». Так, конечно, можно воевать. Интересно, какие выводы он сделал из своей поездки по фронту?

Мне тоже хочется поехать на фронт. Но смущают пневмоторакс и новые, слабые ещё пока, но приступы ишиаса. Если свалюсь в первые же дни там, будет нехорошо. Потом, не хочется в таком положении оставлять одну Верочку. Тогда семья наша расколется уже на три части.

…Продолжение думок Карпа Остапенко – дедугана…

5. IX

Дождь льёт и льёт весь день. Сегодня ждал Пильдона и Бояджиева. Хотели работать над новой пьесой. Не приехали. Очевидно, бумажные – боялись раскиснуть. Работал сам над пьесой. Название условное: «Время звенеть мечами». Хочется сделать пьесу о партизанском народном движении, о великом русском духе, о вольных сынах поруганной Украины. Не знаю, что получится. Ведь сейчас гораздо проще писать Афиногеновым, людям с холодным сердцем и шулерским ремеслом драмодела. Газет сегодня не читал. Настя сообщила, что сводка: «Бои идут на всём фронте». Значит, по-прежнему льётся кровь и кровь, и по-прежнему неясно, что будет дальше.

Скука и усталость страшная. Оторванность от Москвы даёт себя чувствовать. Воображаю, если теперь жить где-либо в Чистополе или Оренбурге. Пропадёшь с тоски от неизвестности.

Хочется на фронт. Беспокоит Верочка. Как её бросить в таком состоянии? К тому же ужасно худо с деньгами. Если сам не рыщешь, ничего не достанешь. Надо ещё посылать в Покровку. Как они там? Завтра, должен спать… Что-то уж больно устал…

6. IX

Серёжа не прилетел. Беспокоимся. Может быть, обстреляли и сшибли «Дуглас»? Звонил на завод. Сказали, что «Дуглас» дошёл до Таганрога. Вероятно, ухудшилось здоровье и дали врачебное освобождение.

В дневнике вырезка «Вечерней Москвы». От Советского Информбюро. Вечернее сообщение от 11 сентября…

«В течение 11 сентября наши войска вели упорные бои с противником на всём фронте.

Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками наносила удары по мотомехчастям, пехоте и артиллерии противника и уничтожила авиацию на его аэродромах.

В течение 9 сентября в воздушных боях, огнём зенитной артиллерии и на аэродромах противника уничтожен 81 немецкий самолёт».

Тут же публикуется постановление Совета народных комиссаров Союза ССР за подписью И. Сталина и Я. Чадаева о присвоении звания генерал-полковника Ерёменко Андрею Ивановичу и Коневу Ивану Степановичу. Звания генерал-лейтенанта Рокоссовскому Константину Константиновичу.

13. IX

Сегодня с утра мелкий осенний дождь. Днём до двенадцати. Во всяком случае, просветы солнца. Но уже осень.

Мы с Верочкой едем на трамвае на Серпуховку в больницу. Она сидит у окошка, зябнет, потом выходим на Серпуховку. Идёт мелкий дождь, как брызги моря на набережной Ялты. Но только московская неприятная серость. Я беру Верочку под руку, и мы идём. Сегодня Гитлер убивает у нас ребёнка. Сегодня Верочка ложится на операцию.

Десять лет мы ждали этого ребёнка, и вот теперь… на сердце у обоих тяжесть. Кажется, делаем преступление. Но вспоминаем приближающуюся непосредственную опасность, убитых детей, бегства, бомбёжки, ночные зарева пожарищ, серые, вполовину наполненные водой щели и решаемся. Серёжа Шабанов жалеет, что у него второй ребёнок. Все, у кого родились дети в это ужасное время, жалеют. Дети нервны, кричат по ночам, матери худеют, сгорает молоко. Где-то сражаются их мужья, отцы, они даже не находят времени прискакать к родному жилищу, спрыгнуть с седла и прижать к золочёной груди своих детей, зачатых не вовремя.

Оставляю Верочку в больнице, а сам медленно иду домой. По пути встречается Карцев[100]100
  Карцев А.Д. – советский прозаик.


[Закрыть]. Ухватился. Надо ехать в зенитный полк, писать очерк о комиссаре полка т. Белове. Согласился. Надо как-то развеяться. За мной приходит машина. Едем по Волоколамскому шоссе. По пути снова грузовики, рации, кавалерия, прошло несколько тяжёлых пушек на тракторной тяге. Оказывается, всё шоссе вокруг Москвы дышит войной.

Меня принимает комиссар полка Белов. Рассказывает свою биографию. Человек всю жизнь работал над городским строительством. Он – бетонщик-строитель. Москва создавалась на его глазах. Он помнит развороченные булыжные мостовые первых лет становления советской власти. Белов начал заливать первый метр асфальта. Теперь он не допускает врага разрушить труды рук своих. Белов белокур. Он белорус. Сутуловат, когда идёт, и ты смотришь на его покачивающиеся плечи. Он работяга тяжёлого, каторжного труда. Он суров и подтянут. Он командир и комиссар.

Мы едем в расположение тяжёлых зенитных батарей. Они тянутся на коротких дистанциях друг от друга, опоясывая известный участок Москвы, свёрток с шоссе. Полевая дорога. Из кустов выходит часовой. Свисток. Быстро бежит дежурный. Он запыхался и, отдавая рапорт, никак не может отдышаться. Белый воротник, очевидно, не пришитый, выпирает сзади, винтовка со штыком в руках. Он ведёт нас прямо к батарее. Пушки, приникшие к земле, видно с хода. Пушки, и больше ничего. Когда на них одевают маскосети, их, очевидно, совершенно не видно. Одно орудие подняло вверх свой тонкий хобот. Очевидно, дежурное.

К нам быстро бежит лейтенант, придерживая противогаз. Отдаёт рапорт. Тоже крепкий человек. Он работал мастером на заводе и технологом. Был на Дальнем, получил звание лейтенанта запаса, призван в 1940 году, теперь командует батареей. На батарее порядок. Орудия стоят в ямах, окружённых погребками со снарядными ящиками и блиндажами-укрытиями. Нары в блиндажах, электросвет, тепло, сухо. Командный пункт тоже врыт в землю, стоят приборы, дежурит лейтенант с биноклем. Он всё время смотрит в небо. Так на всех орудиях. В земле большие казармы, кухня, столовая, снарядные погребки, овощехранилище. Когда вы заходите под землю в это теплое, светлое помещение, никогда не поверишь, что наверху земля и ты опустился вглубь. Конечно, от прямого попадания фугасной бомбы не укроешься, но от осколков, взрывной волны, зажигательных и т. п. неприятностей также подземные помещения вполне предохраняют. Лейтенант горд за свою батарею, хвалится. Ведь они редко видят посторонних. Правда, недавно были англичане, бывают концерты. Но, в основном, все работают не покладая рук. И когда нет тревог, облагораживают свою трудовую жизнь. Возле батареи уже рвались фугаски. Двое награждены за героизм. Личный состав из 70–80 человек. Наполовину рабочие и крестьяне. В большинстве москвичи.

Едем на вторую батарею. Если эта находится в лощине, то вторая – на холме, господствующем над большим участком местности. Здесь между орудиями и подземными жилищами проведены хода сообщений. Мы идём по длинным узким лабиринтам примерно высотой в два метра. Но я всё же пригибаюсь. Бока ходов сообщений обшиты фанерой, но не везде, иногда просто мелкий брёвник. Сухо. Сверху рубероид, а потом земля. Таким образом, весь холм изрыт, но по тревоге бойцы появляются из закрытых ходов сообщения, так что сосредоточение на огневой позиции идёт скрытно. Эту батарею уже присвечивали ракетами, ракеты расстреливал младший сержант – пулемётчик счетверённого пулемёта т. Намазов. Рябой, маленький, но, видимо, боевой армянин. У командира батареи в плече застряла пуля, батарею обстреливал пикирующий Ю-88.

Сообщили мне, что орудия могут бить прямой наводкой и по танкам. Но дай бог, чтобы танки сюда не дошли и начальная скорость в 800 с лишним метров в секунду была не использована по наземным целям.

Уже в темноте возвращаюсь в Москву. Серёжа уехал на Ленинградское. Сговорились. Ужинали в «Арагви», пили имеретинское и перцовку. С нами были два академика и Лёня Хандурин[101]101
  Хандурин Леонид – инженер ВВС, преподаватель Академии им. Жуковского, сосед по квартире Сергея Шабанова.


[Закрыть], прибывший из Свердловска. Академия опять будет в Москве.

Эту ночь налёта опять не было. Бои идут по всему фронту.

14. IX

Факт. Под Ельней сыграло большую роль новое оружие Костикова. «РС»[102]102
  «РС» («эрэсы») – так назывались знаменитые катюши, бесствольные системы реактивной артиллерии.


[Закрыть] уничтожило немцев, как огненным смерчем. Монтированные на грузовики и применяя тактику подвижной огневой точки, «гитары» смели с лица земли передний и последующий края обороны. Сейчас нужно много «РС» и скорее, пока немцы не похитили его секрета.

Факт. В Одессе одели в матросскую форму озверелых граждан Одессы и бросили их в бой. Прославленная форма черноморцев влила ещё больше отваги в сердца защитников города, и румыны были в совершенной панике. Матросы идут в атаки, и матросов много.

Сегодня был у Верочки. К ней не допустили. Передал ей шесть яиц, кило помидоров, три пучка редиски, французские булки, плюшки, 200 граммов буженины, компот из черешни, цветы. Не мог достать сыр. Постараюсь это сделать завтра.

Получил от неё записку: «Аличка, дорогой! Рада, что ты зашёл. Думала, что не придёшь. Даже всплакнула. Чувствую себя хорошо, и вообще всё было легко. Операция прошла тоже хорошо. Вначале было немножко тяжеловато. Кормят здесь тоже неважно. Выйду во вторник. Выпишут часов в 9–10 утра. Приезжай пораньше. Крепенько целую люб. Вера. Привет Серёже».

Хорошо и тяжело. Свершилось. Переживаю это, как смерть ребёнка. Тяжело. Сволочь Гитлер!

15. IX (только дата, записей нет).

К этой странице подклеена записка А.М. Горбачёва со словами: «Записка Саши Горбачёва перед отправлением на фронт (он постеснялся даже разбудить нас, этот будущий начальник особого отдела, и ушёл тихо…»

22. IX.41.

«Желаю всего хорошего. Спасибо за приём. До скорой встречи. 22.IX.41».

17. IX

Сегодня двухлетие освобождения наших братьев белорусов и украинцев. Сегодня наши братья снова закабалены. Сданы Украина, почти вполовину, вся Белоруссия, Молдавия, Бессарабия, Литва, Латвия, Эстония, часть РСФСР. Немцы перешли Днепр у Кременчуга и, вероятно, стремительно катятся на Полтаву. Полтавский бой вряд ли грянет. Настоящий отец отечества Пётр Великий лежит под мраморным саркофагом в Петропавловской крепости. Он умер в зените славы созданного им Отечества. Сегодня его великие останки осаждают немцы. Германская армия в Гатчине. Германская армия подходит к Полтаве. Разрушены и взяты Чернигов и Смоленск. Взят Новгород. Взят Екатеринослав. Взята Нарва. Пали гордый Измаил и Николаев. Пали города, которые помнили славу Суворова, Кутузова, Петра Великого и прочих славных орлов России.

«Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ. Такова внешняя политика Советского Союза». (Бурные, продолжительные аплодисменты.) Сталин, 10 марта 1939 года, вечером на XVIII съезде ВКП(б).

Слишком много было аплодисментов. Если бы все эти хлопки повернуть на создание материальных ценностей для обороны, можно было бы иметь ту технику, которая сейчас лимитирует наши отпорные действия. Дай бог, чтобы мысли мои были неправильны, чтобы Россия снова вышла победителем. Но горько сейчас и беспомощно. Я болен. Я сам не могу ринуться в бой и окупить ошибки моих руководителей. Я могу воспевать словом героизм и трагедию моего народа, который остался Великим, настоящим и прежним. Но достаточно ли этого в этот период колоссальной борьбы миров?

* * *

Вчера я привёз Верочку из больницы. Она ласкова, хороша и настоящая. Это утешение. Проводил Ваню Гридина на фронт, пока на Валдаи. Древние Валдаи ожидают вторжения иноплеменников! Надежда на природу – болота и дремучие леса. Винтовок не хватает. Вынуждены заделывать дырки осоавиахимовских чёрных винтовок и вооружать ими армию. В изготовлении стрелкового оружия тоже был разрыв. Отреклись от винтовки-трёхлинейки в ожидании автоматов. Автоматов не сделали в нужном количестве, но и винтовок не оказалось. Автоматов также не весьма удобны. Надо лазить по песку, грязи. Они загрязняются и отказывают. Слишком нежен уход за ними. Поэтому надо было оставить нашу винтовку, и если не оставить, то хотя бы не забывать о ней.

Сегодня мы на даче. Идёт дождь. На чердак таскают песок. Всё время скрипит блок. Верочка лежит. Мне нужно писать о комиссаре Белове. Начинают желтеть и опадать кленовые заросли. Осень.

Что сегодня на фронте?

18. IX

Был в городе. Делал себе пневмоторакс. Из диспансера позабирали многих врачей и сестёр в армию. Весь день промотался за покупками. Думали попасть к нам Пильдон и Бояджиев. Не попали. Не дозвонился. Поехали на дачу. Я, Панфёров, Ильенков, Аржанов[103]103
  Аржанов Пётр Михайлович – артист Театра Революции, затем театра Маяковского. Исполнял роль Кочубея в спектакле Н. Охлопкова.


[Закрыть]. Последний попал случайно. Верочка обрадовалась Пете. Посидели, выпили в затемнённой комнате. Во дворе шёл дождь. Осень. Скрипели сосны. Петя читал «Графа Нулина». В пятом часу проснулись от страшных залповых выстрелов. Гудели немецкие самолёты, и стрельба продолжалась тремя волнами. В окнах рождались и гасли световые блёстки, свистели снаряды дальнобойной артиллерии. И всё время шёл дождь. Он шумел не прекращаясь. Значит, немцы стали ходить на Москву во всякую погоду. Или только щупают и нервируют.

Панфёров выезжает на фронт завтра. Его реабилитировали, но посылают в искупление на фронт на Смоленское направление. Он ехал с нами, бледный, почерневший, но всё же весёлый. Шутили о солдатской доле, к которой Панфёрову придётся привыкать впервые. Но это лучше, чем ходить беспартийным за трусость.

Получили три письма от Тимы. Большая радость. Письма сохраняю.

19 сентября

Аржанов уехал с Чуковскими. Мы сидим дома. По лесу в сопровождении каких-то типов прошёл Нилин. Опасный человек. Его надо бояться. Но его беспримерная наглость снова откроет ему путь. Я в этом уверен.

Приехавшие с фронта (были три дня и попали даже в кинохронику) Фадеев и Шолохов пьют горькую. Фадеев десять дней не являлся на работу в Информбюро. Его сняли. На его место назначили этого пройдоху Афиногенова. Вот уж карьерист-человек.

Фадеева не жалко. Может быть, только сейчас начинает на него опускаться рука рока за все его отвратительные моральные злодеяния?

Погодин рассказал довольно непривлекательный факт. Пьяный Шолохов снял свой значок депутата Верховного Совета и нацепил какой-то девке, с которой потом снял этот значок. Вместе же с ними пьянствовавший Ставский теперь разоблачает своего собутыльника. Нравы военного времени. Нужно было Шолохову сидеть в своих Вешках и не рыпаться. Ведь даже если чего и не произошло, то московская молва и содружество братьев-писателей могут создать такой плачевный ореол, что никакое даже долговременное подвижничество в Вешках не спасёт. Шолохова, конечно, жалко, но непонятно, почему он пьёт. Неужели это тоже неустойчивый человек?

Опять осень, очень холодно, грязь и бурное пожелтение растительности.

Что там под Полтавой?

Вчера получил открытку от Надюши. Она мечтает собраться за общим семейным столом. Когда это будет? Почти что отрезаны от юга. Воронежская и Курская линии находятся под воздушным ударом.

Что там под Таганрогом и Ростовом?

Одесса ещё держится. Держатся Питер и дедуган Киев.

В Москву приезжают американская и английская делегации. На совещание от нас назначены Молотов, Ворошилов, Микоян, Шахурин, Яковлев, Малышев и другие. Вероятно, будут обсуждаться вопросы экономики в большей мере. Говорят, англичане уже дают самолёты и танки. Во всяком случае, Вирта прилетел на «американце» во Внуково. Вирта переехал из Питера в Архангельск. Сейчас в Москве.

20. IX

Эту ночь я засыпал дважды. Тревога началась, когда мы не ложились. Примерно в полдвенадцатого. Только что прогудели сирены, и сейчас же началась интенсивная канонада. Наша старуха дача тряслась, как сумасшедшая. Стёкла плясали канкан.

Мы посидели, одетые, в кухоньке под самой крышей, где относительно затушённей слышалась пальба, и потом, когда шквал утих, пошли спать. Я заснул одетый, но разве можно заснуть в это чёртово время.

Над моим лицом проносились молнии вспышек. Старуха опять затрусилась. Я позвал Веру. Она тоже проснулась. Канонада продолжалась минут семь, а потом передвинулась на Москву. Огненный шквал уносился от нас по направлению к столице. Потом был ещё один шквал огня, и наконец стало удивительно тихо. Я вышел на нашу веранду – козырёк штурмана крупного бомбовоза – и посмотрел на небо. Метеорология была не в нашу пользу, но налёта больше не повторилось. Звёзды сияли в исключительно тёмном небе. Стояли неподвижно холодные, как скалы, сосны, и от земли поднималась мертвящая сырость. От такой погоды можно получить столбняк.

Верочка сказала мне, что она стала бояться бомбёжки. Почему? «Боюсь расстаться с нашим Вовиком, ведь ему всего десять лет. Как он будет без нас?» Я почти ничего не ответил. Грусть щемила моё сердце. Конечно, легко умереть беспомощно, как кролик в ВИЭМе[104]104
  ВИЭМ – Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Располагался во Всехсвятском, на Соколе, неподалёку от дома, где жил писатель.


[Закрыть]. Никакой защиты. Погибнешь от случая и спасёшься случайно. Таков закон бомбардировок и жизни под ними.

Собираемся в Москву. Каждый раз томишься неизвестностью. Что сделано врагом с нашей столицей?

Сегодня идёт «Крылатое племя». Думаем пойти на спектакль, а там будет видно. Может быть, и не цела наша хижина. Закончил очерк о комиссаре Белове.

Вера написала письма в Покровку и Сочи. Всё дальше и дальше они. Сегодня мы уже пили заграничное вино, но оно помечено г. Кишинёвом. Может быть, завтра заграницей будет моя Кубань.

21. IX

Вчера и сегодня ведутся ожесточённые бои за Киев. Судя по подготовительной статье военного корреспондента «Правды», Киев будет сдан. Сдача Киева – дело часов. Бои ведутся уже на окраинах города, немцы прорвали укрепление.

Конечно, с точки зрения стратегии нашего Генерального штаба, удлиняющего коммуникации врага и сберегающего собственные ресурсы, сдача Киева целесообразна. Очень трудно оборонять город, имея в тылу широкий Днепр с единственным мостом, который вряд ли удастся сохранить. Конечно, погибнет Днепровская флотилия, её надо взрывать при отступлении, ибо Днепр на этом протяжении, и, кажется, на всём даже, перестал быть советским, а остался в нескольких пунктах только рубежом, временно сдерживающим продвижение германской армии.

Если мы посмотрим на продвижение Кременчугской и Черниговской групп германских войск, то они, безусловно, направлены, кроме продвижения на Полтаву и Харьков (армейская группа, форсировавшая Днепр у Кременчуга), также для охвата Киевской группы русских войск. Конечно, у Киева остались только заслоны, народное ополчение и героические граждане, обречённые на смерть, но всё же имеются армейские резервы, которые нужно своевременно вытянуть, чтобы избегнуть угрозы окружения и истребления.

Падение Киева на рубеже зимней кампании имеет большое моральное значение. С падением Киева для некоторых перестала существовать ещё одна республика – Украинская. Немцы, конечно, создадут украинское правительство в Киеве и произведут какие-то махинации с использованием предателей-националистов для отторжения Украины от России. Вряд ли теперь найдётся свой Хмельницкий! Падение Киева – это трагедия Украины.

Теперь всё правобережье в руках Гитлера. Теперь нам очень трудно будет протиснуться на правый берег Днепра даже в случае перемены счастья в нашу сторону. Немцы значительно лучше нас умеют организовать активную оборону на рубежах. А такой рубеж, как Днепр, при условии сохранения прежней боеспособности германской армии трудно преодолим.

Анализируя достигнутые успехи германского оружия, оружия наших противников, можно сделать вывод, что, несмотря на потери в людях и материалах, Гитлер добился превосходных успехов. Зимние квартиры им, конечно, обеспечены. Германская армия нависла над Питером, Москвой, Крымом, Кавказом и всем черноморским побережьем. Спасение России возможно только в образовании других фронтов, куда Гитлеру необходимо будет оттянуть не менее 150 дивизий. Найдётся ли у наших союзников, располагающих смехотворно убогими кадрами полевых обученных войск, оттянуть на себя такую армейскую махину?

Пожалуй, они и не заинтересованы в этом. Сражение на востоке, обескровливающее и Россию, и Германию, продолжается в выгодных для Англии положениях. Они помнят слова и Сталина на съездах, и слова Молотова на сессии Верховного Совета, они знают цену сегодняшней трагической дружбы между Россией и собой.

Против нас, произведших организацию во время войны, выступила армия, разбившая военные организации всей Европы, армия, имеющая генералитет, воспитанный Шлиффеном, Мольтке, Гинденбургом, нация, сплачиваемая около десяти лет изуверским учением, глубоко знающим порочные струны души человеческой… Если мы победим, а мы обязаны победить, это будет слава только НАШЕМУ ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ НАРОДУ…

* * *

(Записи 21 сентября о лётчике Евгении Преображенском)

Евгений Преображенский – полковник морской авиации. Лётчики и друзья называют его просто – Женька Преображенский. Они любят этого маленького ростом, но колоссальной решительности и организованности человека. Сейчас Преображенский – Герой Советского Союза. За кампанию в Финляндии имеет орден Ленина.

Преображенский прилетел на три дня в Москву за получением ордена, Золотой Звезды, и по другим делам по организации полётов. Он прогулял три дня, орденов не получил, но полёты организовал и улетел на У-2 на бреющем полёте на фронт под Питер. Садился в машину, покачиваясь от винных паров, бродивших в нём с пьяного трёхдневья. Вчера в пять часов он поднялся в воздух и полетел на фронт, лавируя между кустов и деревьев на бреющем полёте. Его самолёт в полёте будет, очевидно, сохранять кривые виражи его походки. Пусть снова Герой нашего народа, не по орденам или звёздам, а настоящий Герой летит для свершения великих бранных подвигов, расскажем о том, что он сделал, расскажем эпизод из его лётной жизни, только эпизод.

Евгений Преображенский – сын дьякона православной церкви. В этом, конечно, не виновен, но наши блюстители порядка, унтеры Пришибеевы, долго гонялись за Преображенским, чтобы доконать его. В чём он был виновен? Ни в чём. Преступление рождения…

Лётчик Преображенский мужественно доказывал свою преданность Родине. Он летает с восемнадцати лет. Он виртуоз полёта и прекрасный организатор. Говорят, что Преображенский склеен из кусков. Да. Эти шутки товарищей имеют под собой основания. Женька разбивался, и его куски находили в разных местах. Он не летал два года, пока заживали и срастались склеенные части. Потом он снова сел за штурвал. Жизнь его принадлежала Родине, душа его была предана авиации своей Родины. Но он сын дьякона. Это было страшное преступление в довоенной (до 1941 года) Советской России. Думаю, преследования детей духовенства вспыхнут и после войны. Преображенского держали в опале. Недоверие. Кожа прокажённого. Так памятен период жизни Героя Ляпидевского и других… Товарищей, которые не оставили Женьки, можно долго пересчитывать. Рос народ, которому чуждо было блудливое глупоумие некоторых линейцев партии. Своих товарищей, не забывших его в опале, Преображенский помнит и любит. Ибо они любили его в самый тяжёлый период его жизни.

Вот прелюдия войн и подвигов советского патриота.

Началась война с Финляндией. Экипажи Преображенского прославились на всю Балтику. Недаром начальник их, генерал авиации Жаворонков[105]105
  Жаворонков С.Ф. (1899–1967) – советский военачальник, маршал авиации. Во время ВОВ командовал авиацией ВМФ.


[Закрыть], сидел в советской тюрьме Ежова и там получил нервное потрясение и навеки искосил свой суровый рот. Вспоминаю Виктора Гюго и его компрачикосов.

Женька летал на финнов. Он не щадил своей жизни и был героем. Он работал на поимке «Вайны-Майны» – финского берегового броненосца. Он летал на Бьёрку, на Койвисто, Выборг, Вазу, Хельсинки, Або, на границу Швеции. Самолёты его части были «летающие смерти» русской авиации. В 1939-м Женька получил из рук «старосты» России орден Ленина.

Началась война с Германией, Италией, Румынией, Финляндией, Венгрией, Словакией и т. п. Преображенский работает «как зверь». Свидетельство его товарищей превосходно и почётно. Этот небольшой железный человек – воздушный рыцарь Балтики, воздушный рыцарь своей Родины.

Надо было проложить бомбардировочный путь на Берлин. Немцы уже бомбили Москву. Немцы подходили к Чудскому озеру, Ильменю, Днепру. Надо было ответить на первые бомбы, упавшие на нашу столицу, за первую кровь сотен людей, погибших в Москве под обломками зданий.

Задание полёта на Берлин было возложено на две группы: Водопьянова и Преображенского. Водопьянов должен был идти на «семёрках», Женька – на РД (старая машина с плохими моторами).

Немцы не думали, чтобы русские пошли на Берлин. Да и, по их мнению, не было подходящих машин для полёта. Они отлично знали самолётный парк и были спокойны.

Короткая, но уверенная подготовка. Группа Преображенского базировалась на ныне покойный остров Эзель. Оттуда и поднялись первые корабли для похода на столицу Германии. Пошли три самолёта, взяв на борт по две «пятисотки» каждый. Это была разведка смертью. Экипажи полковника Преображенского провожали как бы на смерть. Ведь надо было пройти более 6000 километров по неизвестной трассе и обрушиться на Берлин. Германия уже воевала два года. На Германию налетали англичане. Вероятно, Германия была достаточно подготовлена, чтобы умертвить экипажи трёх смельчаков, из которых один был еврей, замечательный пилот Миша Плоткин.

– Нам-то ещё ничего, – сказали товарищи Плоткину, – если собьют, проверят, все русские. А если тебе расстегнуть штаны…

– Я постараюсь их не допустить до своих штанов, – сказал Плоткин и сел в машину.

Нагруженные бомбами и бензином, машины поднялись в воздух и пошли над суровой Балтикой. Они шли на высоте 6000 метров над уровнем Балтийского моря, потом на координатах Берлина свернули на материк.

Германия была освещена. Они пролетели шесть крупных городов, и все они горели яркими огнями. Какое искушение для пилота – выбросить на эти беспечные, празднующие победу города груз своих бомб. Но надо было идти до Берлина. Вот и Берлин. Неужели тоже освещён? Да. Списанная со счетов советская авиация, по мнению немцев, не могла долететь до Берлина, а англичан они, вероятно, мало боялись.

Самолёты появились над Берлином с приглушёнными моторами. Город жил весело. Парки были переполнены. Горели яркими огнями улицы, по которым ходили тысячи людей, работали световые рекламы, танцевали. Город лежал под прицелами бомбардировочных аппаратов как на ладони.

– Я принялся выискивать объекты. Надо было умело и правильно сбросить груз издалека привезённых бомб, – сказал Преображенский. – Наиболее яркими объектами были вокзалы, откуда отправлялись поезда на Восточный фронт. Я решил разбомбить вокзалы. Три корабля спокойно плыли над Берлином, и мы, смертники, провожаемые с Эзеля, были пока в полной безопасности.

Никто не ожидал удара сверху. Полковник Преображенский подал условный сигнал, и самолёты пикировали на цель. Бомбы были сброшены с небольшой высоты со стремительного пикирования. Раздались оглушительные взрывы. Столбы пламени, железобетона, камней поднялись вверх. Город моментально погас и вспыхнул тысячами огней. Пылали зенитные батареи. Воздух был наполнен разрывами, и в этом калейдоскопе огней, в этом огненном бушующем вихре металла и взрывов самолёты ушли на восток, в далёкую Россию. Снова суровая Балтика, снова о. Эзель. Пилоты сняли шлемы и, покачиваясь, пошли отдыхать.