Текст книги "Честь смолоду"

«У тебя оставлен патрон для себя?..»

30. VIII

Вчера мы выехали в Москву. Было сыро, холодно. Отрезок шоссе от нас и до дачи Будённого ухабист. Ухабы наполнены водой. Зелёные, свежие ёлки, как бы в предчувствии зимы, сосны. Часовые между деревьев. Отдалённая полигонная или настоящая стрельба. Небо покрыто свинцовыми кручеными облаками. Но это стало видно, когда мы вырвались на шоссе. По шоссе идут грузовики колоннами, на них войска – пехота, в большинстве вооружённая автоматами. Ветер дует на шоссе сильный, кроме того, встречные порывы ветра, и красноармейцы, которые сидят первыми к кабине, накрылись зелёными плащ-палатками. Везут бензин в бензозаправщиках и бочками, по шесть на грузовике. Бочки тоже окрашены в зелёный цвет. Везут снаряды, бисквиты, тёплые стёганки. За баранками сидят шофёры в касках. Из Москвы они едут побритыми.

Шофёры автоколонн, направляющихся с фронта, небриты, грязны, измучены, с воспалёнными глазами. Возле них мы видим командиров, спящих под равномерный бег машин. Головы опущены на грудь, болтаются, каски на коленях. Карабины за спиной на стене кабины висят на ремнях. Машины обшарпаны, побиты, камуфлированы грязью и какими-то буро-пегими разводами краски. Отсюда бегут новые грузовики с высокими бортами – грузовики для перевозки мотопехоты…

Сегодня мы выступаем в авиачасти. Поехали с Лебедевым-Кумачом[96] и бригадой актёров ЦТКА. Встретили хорошо. Я говорил о великой героике Гражданской войны, о Василии Кандыбине, о трудностях борьбы сейчас, о нашей победе. Я посмотрел на эти ждущие писательского слова молодые лица бойцов, сержантов и лейтенантов, на лица моего вооружённого народа, и мне захотелось утешить их. Я утешал их, и в словах моих много было от античного проповедника… от проповедника первого христианства. Кто знает, может быть, уже в недалёком будущем меня распнут на дороге в Капую или я паду на арене цирка, растерзанный хищниками Веспасиана. А может быть, погибну от руки своего товарища в боях, современного раба-гладиатора. Люди слушали меня, верили мне, и я предсказывал им тяжёлую, но обязательно победу.

А перед этим… мы видели автомашину, раскрашенную в цвета фронта, и серьёзного подполковника, сказавшего с горькой усмешкой много познавшего человека: «У тебя есть оружие? У тебя оставлен патрон для себя?.. Я с фронта. Вряд ли мы способны на наступление…» «Как работает группа на Берлин?» – «Почти все машины побились или уничтожены немцами. Так погибла группа Водопьянова. Тяжело летать на Берлин…»

Вчера опубликовали сообщение о сдаче Днепропетровска. Но Днепропетровск сдан уже неделю назад. Кривой Рог взят парашютным пехотно-танковым десантом в пятнадцать тысяч человек. Мы не успели оттуда ничего вывезти и взорвать, Днепрогэс взорван. Снова хлынул скованный Днепр, и освободилась от воды осквернённая Запорожская Сечь…

«Малой кровью на чужой территории»

31. VIII

Тучи сгущаются всё больше и больше. Под прямую бомбёжку взяты наши центральные, недоступные области вроде Харьковской, Орловской, Курской, Рязанской, Черниговской и т. д. Немцы идут по южным, протоптанным фельдмаршалом Эйхегорном дорогам. И мне кажется, тогда было больше сопротивления, тогда немцы шли несколько медленнее. Надо прямо сказать, что судьбы Родины сейчас висят на волоске. Тревога ощущается всё больше и больше. Бои идут на подступах к Ленинграду, дерётся упорно и мужественно народное ополчение. Рабочие многострадального Питера идут исправлять ошибки маршалов… идут от Нарвской и Московской застав.

Горят плодородные степи Украины. Льётся кровь русских солдат. Снова против грозной техники иноземцев идёт в атаку штыконосная пехота, напихав в карманы изодранных боями шинелей бутылки с горючей жидкостью. Дерутся как мавры и абиссинцы. А сколько строили заводов, а сколько было слёз, а сколько хлеба было отнято у голодных детей под флагом настоящей обороны, жертв во имя безусловной победы!

Когда-то Ворошилов говорил на съезде партии (13.3.39 г.): «Наша армия стоит зорким часовым на рубежах, отделяющих социалистический мир от мира угнетения, насилия и капиталистического варварства. Она всегда, в любой момент готова ринуться в бой против всякого врага, который посмеет коснуться священной земли советского государства. (Бурные аплодисменты.) Порукой тому, что враг будет накоротке смят и уничтожен, служит политическое и моральное единство нашей Красной Армии со всем советским народом».

Прошло неполных два года. Как может теперь маршал Ворошилов смотреть в глаза народу и командовать войсками? Зачем было заверять народ и партию? Ведь это была неправда. Зачем же лгать? Ворошилов на этом же заседании съезда заявил, что наши истребители и бомбардировщики по скоростям перевалили 500 км в час, а высотность за 14–15 километров (бурные аплодисменты. Возгласы: ура… Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует товарищ Ворошилов! Да здравствует Красная Авиация! Ура! Зал, стоя, устраивает овацию вождю народов товарищу Сталину).

Это была ложь. Только во время войны, в июле 1941 года была выпущена первая машина Петлякова, дающая скорость в 540 километров при бомбардировочных полётах. Тогда не было скоростей в нашей авиации, тех, которые обнародовал Ворошилов, не было и тех потолков, о которых он сказал. Это была неправда. Это было бахвальство…

Сейчас мы вынуждены расплачиваться за это бахвальство.

«Малой кровью на чужой территории» – военная доктрина Ворошилова. При первых ударах германской армии полетели все доктрины и слова нашего любимого маршала. В чём же дело? Когда будет устроена ответственность за поражения и кровь отважных сынов моей Родины?..

«Вы в это верите?»

4. IX

Бои идут по всему фронту. Кажется, начинается какое-то наступление на Западном направлении, но оно настолько неуверенное и неширокое, что не производит впечатления. Хотя то, что не производит впечатления на тыловиков, может быть очень впечатляющим на фронте.

Сегодня мы везли в Переделкино Леонида Леонова. Он несколько успокоился, но всё же очень страдает.

– Почему вы страдаете? – спрашиваю я.

– Нет основания для оптимизма.

– Скоро будет перелом на фронте.

– Вы в это верите?

– Верю, – отвечаю я, – иначе незачем и жить дальше. Тогда должно погибнуть государство. А что мы, если погибнет государство?..

Молчит. На лице дума. Я замечаю, он отпускает усы. Пока они редки, черны и щетинисты, и Леонов похож на «иностранца» со Львова. Такие ходили по направлению к базару, зацепив под мышку при накинутом пиджаке какое-либо барахло или пластинки Вертинского.

– Вам хорошо, – говорит он после раздумья, – вы двое. С вами жена, но я… Мои в Чистополе: жена, дети.

На коленях его письмо, исписанное крупным почерком. Я хочу его развеселить. Я знаю, что жена пишет ему о грусти, о тяжести в предчувствии зимы, о том, что Чистополь на шесть месяцев отрезает от мира после того, как становятся реки, о том, что нужно закупить дрова, нет примуса, нет настоящей пищи.

– Я найду вам девушку, – шучу я.

– Нет… – Он грустно улыбается. – Я привык к благородному отношению к своей семье. Жена моя перенесла со мной всё, и самое главное – самое плохое. Мы начинали с ней, имея ковёр… – Он посмотрел на мой ковёр на полу. – Четверть этого, кровать, и больше ничего. Всё приходило потом, всё добывали вместе, богатели. Что она видела? Ничего. Чем её отблагодарила судьба? Я получал ордена, зарабатывал имя, славу, а она в это время видела только меня, чтобы ухаживать за мной, детей, чтобы ухаживать за ними, и т. д. Она заслужила, чтобы её любить. Мы очень плохо зачастую относимся к своим жёнам…

Собрались садиться в машину. Разговор происходил в квартире. Он сказал мне: «Сейчас видел газету области немцев Поволжья. Там опубликовано какое-то постановление, где говорится, что, поскольку среди немцев Поволжья обнаружены десятки тысяч диверсантов, готовых помогать Гитлеру, решено их выселить с предоставлением соответствующих переселенческих льгот. Выселить всех немцев Поволжья…»

Да… Возвращаемся домой. Идёт мелкий дождь. У Немчиновки проверяют паспорта. Едем дальше. Дождь перестал. Верочка плохо себя чувствует. Начинается новая жизнь, и сразу же неприятности для матери. Может быть, поэтому Гитлер сеет смерть…

Всё же на душе очень невесело. Вернулись Шолохов и Фадеев. Они были всего три дня на фронте. Сейчас Шолохов в «Национале». Так, конечно, можно воевать. Интересно, какие выводы он сделал из своей поездки по фронту?

Слишком много было аплодисментов

17. IX

Сегодня двухлетие освобождения наших братьев белорусов и украинцев. Сегодня наши братья снова закабалены. Сданы Украина, почти вполовину, вся Белоруссия, Молдавия, Бессарабия, Литва, Латвия, Эстония, часть РСФСР. Немцы перешли Днепр у Кременчуга и, вероятно, стремительно катятся на Полтаву. Полтавский бой вряд ли грянет. Настоящий отец отечества Пётр Великий лежит под мраморным саркофагом в Петропавловской крепости. Он умер в зените славы созданного им Отечества. Сегодня его великие останки осаждают немцы. Германская армия в Гатчине. Германская армия подходит к Полтаве. Разрушены и взяты Чернигов и Смоленск. Взят Новгород. Взят Екатеринослав. Взята Нарва. Пали гордый Измаил и Николаев. Пали города, которые помнили славу Суворова, Кутузова, Петра Великого и прочих славных орлов России.

«Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ. Такова внешняя политика Советского Союза». (Бурные, продолжительные аплодисменты.) Сталин, 10 марта 1939 года, вечером на XVIII съезде ВКП(б).

Слишком много было аплодисментов. Если бы все эти хлопки повернуть на создание материальных ценностей для обороны, можно было бы иметь ту технику, которая сейчас лимитирует наши отпорные действия. Дай бог, чтобы мысли мои были неправильны, чтобы Россия снова вышла победителем. Но горько сейчас и беспомощно. Я болен. Я сам не могу ринуться в бой и окупить ошибки моих руководителей. Я могу воспевать словом героизм и трагедию моего народа, который остался Великим, настоящим и прежним. Но достаточно ли этого в этот период колоссальной борьбы миров?

* * *

Проводил Ваню Гридина на фронт, пока на Валдаи. Древние Валдаи ожидают вторжения иноплеменников! Надежда на природу – болота и дремучие леса.

Винтовок не хватает. Вынуждены заделывать дырки осоавиахимовских чёрных винтовок и вооружать ими армию.

В изготовлении стрелкового оружия тоже был разрыв. Отреклись от винтовки-трёхлинейки в ожидании автоматов. Автоматов не сделали в нужном количестве, но и винтовок не оказалось.

Автоматы также не весьма удобны. Надо лазить по песку, грязи. Они загрязняются и отказывают. Слишком нежен уход за ними. Поэтому надо было оставить нашу винтовку, и если не оставить, то хотя бы не забывать о ней.

Плачевный ореол

19 сентября

Мы сидим дома. По лесу в сопровождении каких-то типов прошёл Нилин. Опасный человек. Его надо бояться. Но его беспримерная наглость снова откроет ему путь. Я в этом уверен.

Приехавшие с фронта (были три дня и попали даже в кинохронику) Фадеев и Шолохов пьют горькую. Фадеев десять дней не являлся на работу в Информбюро. Его сняли. На его место назначили этого пройдоху Афиногенова. Вот уж карьерист-человек.

Фадеева не жалко. Может быть, только сейчас начинает на него опускаться рука рока за все его отвратительные моральные злодеяния?

Погодин рассказал довольно непривлекательный факт. Пьяный Шолохов снял свой значок депутата Верховного Совета и нацепил какой-то девке, с которой потом снял этот значок. Вместе же с ними пьянствовавший Ставский теперь разоблачает своего собутыльника. Нравы военного времени.

Нужно было Шолохову сидеть в своих Вешках и не рыпаться. Ведь даже если чего и не произошло, то московская молва и содружество братьев-писателей могут создать такой плачевный ореол, что никакое даже долговременное подвижничество в Вешках не спасёт. Шолохова, конечно, жалко, но непонятно, почему он пьёт. Неужели это тоже неустойчивый человек?

Никакой защиты

20. IX

Эту ночь я засыпал дважды. Тревога началась, когда мы не ложились. Примерно в полдвенадцатого. Только что прогудели сирены, и сейчас же началась интенсивная канонада. Наша старуха дача тряслась, как сумасшедшая. Стёкла плясали канкан.

Мы посидели, одетые, в кухоньке под самой крышей, где относительно затушённей слышалась пальба, и потом, когда шквал утих, пошли спать. Я заснул одетый, но разве можно заснуть в это чёртово время.

Над моим лицом проносились молнии вспышек. Старуха опять затрусилась. Я позвал Веру. Она тоже проснулась. Канонада продолжалась минут семь, а потом передвинулась на Москву. Огненный шквал уносился от нас по направлению к столице. Потом был ещё один шквал огня, и наконец стало удивительно тихо. Я вышел на нашу веранду – козырёк штурмана крупного бомбовоза – и посмотрел на небо. Метеорология была не в нашу пользу, но налёта больше не повторилось. Звёзды сияли в исключительно тёмном небе. Стояли неподвижно холодные, как скалы, сосны, и от земли поднималась мертвящая сырость. От такой погоды можно получить столбняк.

Верочка сказала мне, что она стала бояться бомбёжки. Почему? «Боюсь расстаться с нашим Вовиком, ведь ему всего десять лет. Как он будет без нас?»

Я почти ничего не ответил. Грусть щемила моё сердце. Никакой защиты. Погибнешь от случая и спасёшься случайно. Таков закон бомбардировок и жизни под ними.

Падение Киева

21. IX

Вчера и сегодня ведутся ожесточённые бои за Киев. Судя по подготовительной статье военного корреспондента «Правды», Киев будет сдан. Сдача Киева – дело часов. Бои ведутся уже на окраинах города, немцы прорвали укрепление.

Конечно, с точки зрения стратегии нашего Генерального штаба, удлиняющего коммуникации врага и сберегающего собственные ресурсы, сдача Киева целесообразна. Очень трудно оборонять город, имея в тылу широкий Днепр с единственным мостом, который вряд ли удастся сохранить. Конечно, погибнет Днепровская флотилия, её надо взрывать при отступлении, ибо Днепр на этом протяжении, и, кажется, на всём даже, перестал быть советским, а остался в нескольких пунктах только рубежом, временно сдерживающим продвижение германской армии.

Если мы посмотрим на продвижение Кременчугской и Черниговской групп германских войск, то они, безусловно, направлены, кроме продвижения на Полтаву и Харьков (армейская группа, форсировавшая Днепр у Кременчуга), также для охвата Киевской группы русских войск. Конечно, у Киева остались только заслоны, народное ополчение и героические граждане, обречённые на смерть, но всё же имеются армейские резервы, которые нужно своевременно вытянуть, чтобы избегнуть угрозы окружения и истребления.

Падение Киева на рубеже зимней кампании имеет большое моральное значение. С падением Киева для некоторых перестала существовать ещё одна республика – Украинская. Немцы, конечно, создадут украинское правительство в Киеве и произведут какие-то махинации с использованием предателей-националистов для отторжения Украины от России. Вряд ли теперь найдётся свой Хмельницкий! Падение Киева – это трагедия Украины.

Теперь всё правобережье в руках Гитлера. Теперь нам очень трудно будет протиснуться на правый берег Днепра даже в случае перемены счастья в нашу сторону. Немцы значительно лучше нас умеют организовать активную оборону на рубежах. А такой рубеж, как Днепр, при условии сохранения прежней боеспособности германской армии трудно преодолим.

Анализируя достигнутые успехи германского оружия, оружия наших противников, можно сделать вывод, что, несмотря на потери в людях и материалах, Гитлер добился превосходных успехов. Зимние квартиры им, конечно, обеспечены. Германская армия нависла над Питером, Москвой, Крымом, Кавказом и всем черноморским побережьем. Спасение России возможно только в образовании других фронтов, куда Гитлеру необходимо будет оттянуть не менее 150 дивизий. Найдётся ли у наших союзников, располагающих смехотворно убогими кадрами полевых обученных войск, оттянуть на себя такую армейскую махину?

Пожалуй, они и не заинтересованы в этом. Сражение на востоке, обескровливающее и Россию, и Германию, продолжается в выгодных для Англии положениях. Они помнят слова и Сталина на съездах, и слова Молотова на сессии Верховного Совета, они знают цену сегодняшней трагической дружбы между Россией и собой.

Против нас, произведших организацию во время войны, выступила армия, разбившая военные организации всей Европы, армия, имеющая генералитет, воспитанный Шлиффеном, Мольтке, Гинденбургом, нация, сплачиваемая около десяти лет изуверским учением, глубоко знающим порочные струны души человеческой… Если мы победим, а мы обязаны победить, это будет слава только НАШЕМУ ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ НАРОДУ…

* * *

Вчера нашими войсками после многодневных ожесточённых боёв оставлен город Киев.

Сдан седой дедуган Киев. Кровью обливается сердце. Неужели в Киев, на его древние улицы, видевшие великих мужей Украины, ступили ноги немцев?

Через Золотые ворота Богдана вливаются полчища гуннов.

Вероятно, взорваны и Днепровская военная флотилия, и красавец мост, и Арсенал.

Киев в руках немцев! После двадцати лет советской власти, после крови Щорса, Боженко и миллионов свободных украинцев. Тяжело! Не верится! Сердце закипает горечью и злобой.

Верочка никогда не видела Киева, но когда она узнала о его оставлении, она рыдала. Таково моральное потрясение гибелью Киева…

Призывы к патриотизму

23. IX

Вчера я видел Костикова, создателя РС «Катюша» и Третьякова, директора авиационного завода. Их приветствовал красноречивый актёр с лицом ужасным, как кошмар. Им читала рассказ Горького о матери актриса Бирман с лицом страшным, как кошмар; им играл Яков Флиер с лицом рафинированным и ничтожным, пианист, похожий и на кокотку, и на объект для страстей педераста; им играл на аккордеоне Гринвальд, человек-карлик с лицом страшным, как кошмар, человек, стоящий на последней грани между живым организмом высшего ряда и слизняком или насекомым.

Я закрывал глаза, смотря на калейдоскоп этого уродства, призывающего к патриотизму, к борьбе, обещающих сжать в руках винтовки и разгромить врага. Их руки были слабы и, очевидно, сердца превращены в студень.

Их слушали два человека, красивых и благородных, с крепкими мускулами и светлыми головами – Костиков и Третьяков. Они сказали по несколько слов, но это были слова мужчин, оторванных от своих работ, кующих славу Родины, это были слова людей, оторванных от ручек пулемётов при приближении психической атаки. Третьяков говорил о ликвидации «выпадов». Но редко кто понял его. Я понял его душу. Выпады! Сдача Криворожья, Запорожья, Днепропетровска, Кременчуга и т. п. – это выпад заводов-смежников. Это подрубание корней у куста, питающего завод.

Я понял его и понял его переживания.

Костиков думал о новом оружии. Он стоял перед народом искусства, как богатый человек, окружённый родственниками, которым он может бросить любую подачку… «Когда я включал радио и слышал музыку, я отдыхал, и мозг мой становился на место. Вы помогали мне тоже… вы мои соавторы».

У Костикова на груди блестела Золотая звезда Героя Труда, орден Ленина играл золотыми краями, Красная Звезда и медаль за двадцатилетие Красной Армии. Я смотрел на его красивое лицо, на лоб, покрытый мелкими, вздувающимися при волнении жилками, на его выцветшую гимнастёрку и медную звезду на поясе и видел перед собой солдата, которых тысячи, которые спасут Россию или погибнут.

Люди, сидевшие в зале, смотрели на него, как на Мессию. Люди, сидевшие в зале, были на 80 % евреи. Они пришли, чтобы послушать человека, давшего ещё одно оружие для их спасения, подкрепить трудовые силы. Они бешено аплодировали ему, видя в нём спасителя, раба, спасающего их копи… Но я видел и другие огоньки в их глазах. Если он не спасёт, они первые уничтожат его, изобьют камнями, как делали их далёкие соотечественники. Мне стало страшно за полковника Костикова.

Но потом я посмотрел на него долго, внимательно и обнаружил одну только мысль – дать победу своей Родине.

Жилки вздулись на его лбу, он думал, рассеянно слушал, был скромен, величественен… мысли его были далеко… Его оторвали от дела, и он стал скучать и искать выход, куда уйти. Но начался концерт, и правила приличия потребовали остаться. Он слушал отвратительный голос солиста ГАБТ, резкие крики Бирман, и усталость опустилась на его лицо. «Вряд ли это помогало ему работать», – шептала толпа.

Потом пришли весёлые номера оперетки (Лебедева, Качалов), балетная пара полинезийцев, страдающих в половой истоме, и Костиков захлопал и заулыбался. Он начал отдыхать. Началось великое действие искусства. И я понял всю нелепость нашей художественной пропаганды. Мы всячески напичкиваем людей тяжёлой, угнетающей дух пропагандой, а мы должны веселить дух, а утяжелиться он сумеет сражениями, делами этого сурового времени…