Текст книги "О чем молчат мужчины… когда ты рядом"

– Жаль. – Я вытаскиваю из-под пиджака хорька, который начинает вырываться из рук, явно недовольный тем, что его так грубо потревожили, и делаю вид, что собираюсь посадить его на перила моста. – В таком случае я оставляю его здесь.

– Нет! – Она тянет ко мне руку, понимая, что, если я освобожу Лаки, ей никогда не поймать его. – Не делай этого, дай его мне.

– Я ничего не делаю. Я просто его отпускаю. Не исключаю, что он побежит к тебе, хотя не поклялся бы в этом.

– Отдай мне его.

– Попроси об этом как-нибудь иначе, – улыбаюсь я.

– Что?

– Ничего. Сейчас я спокойно объясню тебе, как обстоят дела. Или ты соглашаешься позировать мне один вечер в неделю в течение шести недель, или я отпускаю этого симпатичного зверька на волю и делаю тебе ручкой. Выбор за тобой, Ева.

Я впервые произношу ее имя. Имена имеют власть над нами, в них заключены наши судьбы, и ими надо правильно пользоваться.

И в то время, как эти три буквы библейским эхом вибрируют на моих губах, у меня появляется уверенность в том, что я одержал верх.

Я подбираю хорька и смотрю на Еву с довольством завоевателя, созерцающего новую рабыню. Плененную, но еще не укрощенную. Это всего лишь вопрос времени.

Она делает попытку опровергнуть это и едва не застает меня врасплох. Неожиданно для меня она бросается вперед и пытается схватить Лаки. Я успеваю отскочить в самый последний момент. Перепуганный зверек извивается, стремясь освободиться, я снова прижимаю его к груди, чтобы успокоить, не спуская с нее глаз. Она задыхается от гнева. А я начинаю чувствовать, что с меня хватит, мне уже достаточно этой мелодрамы.

– Я из тех, кто не очень терпелив, Ева, – предупреждаю я ее. – Поэтому считаю до пяти. Раз…

– Не понимаю, зачем тебе нужна именно я…

– …два…

– Кругом полным-полно моделей, ты можешь иметь их дюжинами.

– …три…

– А ты не хочешь попросить позировать Мануэлу?

– …четыре…

– И потом… я не смогу долго сидеть в одной позе!

– …и… – Я ставлю хорька на парапет и собираюсь отпустить его.

К черту, пусть бежит куда хочет. Не торчать же мне здесь всю ночь с этой… у которой с головой не все в порядке.

– Нет! Стой!

Я смотрю на нее.

Она согласно кивает:

– Хорошо… Ладно… Только не отпускай его. Я буду тебе позировать.

– Один вечер в неделю, в течение шести недель?

– Один вечер в неделю, в течение шести недель.

Я подбираю хорька и смотрю на Еву с довольством завоевателя, созерцающего новую рабыню. Плененную, но еще не укрощенную.

Ты позируешь мне.

Едва эти слова срываются с моих губ, как я ругаю себя за их поспешность и категоричность.

Мое желание выдало меня.

Это всего лишь вопрос времени.

– Очень хорошо, моя дорогая. – Я поворачиваюсь в ту сторону, откуда пришел, и делаю ей знак следовать за мной. – Сейчас мы пойдем и опустим ставни твоего магазина, а потом ты проводишь меня в одно из открытых к этому часу заведений.

– Какое еще заведение? Что мы там будем делать?

– Неужели ты думаешь, что я поверю тебе на слово? – усмехаюсь я. – Нет, нынче словам грош цена. Мы заключим письменный договор.

Глава 8

Прошло два дня, а договор все еще в моем кармане. То ли я не нашел более надежного места, то ли это было официальным оправданием перед самим собой, что он всегда должен быть там, где я работаю, чтобы оказаться под рукой в случае попытки его оспорить. А попадись он в руки Лео, то он, даю гарантию, использовал бы его для разжигания печки. Любую бумагу в мастерской ждет эта участь: газеты, квитанции, договоры, коробки из-под пиццы…

Священны только книги.

Я снова, как при замедленной съемке, вижу ее тонкие пальцы, которыми она берет ручку, подносит ее к бумаге, медлит, затем решительно элегантным, легким движением ставит подпись.

Я выхожу из прокуренного подвала квартала Изола, куда зашел послушать один нашумевший квартет, который играет Баха под соусом босановы. На часах два утра, но спать не хочется, и я отправляюсь домой пешком. Засовываю руки в карманы моего коричневого вельветового пиджака, слегка отставшего от моды, купленного в Барселоне миллион лет назад, когда я еще думал переселиться туда. Это тот самый пиджак, который я набросил прошлым вечером, когда собирался навестить Мануэлу. Я правильно сделал, оставив в нем договор, думаю я в тысячный раз, проводя пальцем по сгибу бумажной салфетки, на которой я написал его текст в баре у канала, единственном, куда нам позволили войти с хорьком.

Уже два дня, как я то и дело достаю эту салфетку. Может быть, это навязчивое состояние? Вряд ли, просто у меня часто потеют руки. Салфетка густо исписана, многие из строк зачеркнуты. Это была та еще битва гигантов. В конце концов, я протянул ей ручку:

– Итак, моя дорогая?

Я снова, как при замедленной съемке, вижу ее тонкие пальцы, которыми она берет ручку, подносит ее к бумаге, медлит, затем решительно элегантным, легким движением ставит подпись. Уставший и довольный, как воитель, выигравший битву, я смотрю ей вслед, когда она с прямой спиной удаляется в сторону своего дома. Но хорошо понимаю, что победил я только в одном сражении.

Вынимаю мобильник из кармана, и Ева моментально испаряется из моей головы. Обнаруживаю, что хотя на часах два утра, но вечер явно не закончился. Пока я слушал группу, мне пришло двенадцать безответных звонков и четыре эсэмэски.

Эй, иностранец, я в Линате[11]11
  Линат – миланский аэропорт.


[Закрыть]. Наконец-то! Приезжай и забери меня!

Хрен с тобой, бездельник, беру такси и еду в твою мастерскую. Увидимся там?

??? Ты где? К счастью, меня впустил твой друг Лео. Позвони мне!

Твой Лео – сокровище. Водка кончилась, купи.

Но ведь она же собиралась приехать на следующей неделе! Проклятье, я о ней совсем забыл!

– Адела приехала, – сообщаю я хорьку, но тот даже не просыпается.

Я не был уверен, что меня с ним пустят в этот подвал, но никаких проблем не возникло. Больше того, я заметил, как официантка втихаря сунула ему кусочек сосиски. Не знаю, что его усыпило, сосиска или Бах, но вел он себя прилично и проснулся, только когда я выскочил на дорогу навстречу такси, уселся и назвал адрес мастерской.

Уже во втором внутреннем дворике, который в свое время служил гумном старой сельской усадьбе, я услышал звуки музыки. Я прохожу мимо дровяного сарая и толкаю запыленную стеклянную дверь. Вхожу в мастерскую и вглядываюсь в полумрак, создаваемый абажуром над угловым столиком и огнем старой пузатой печки, в которой нашли свой конец вчерашние газеты. Тот случай, когда говорят: горячие новости. Тепло обволакивает меня, и я вдруг чувствую, что слегка продрог, проведя несколько часов на улице этой весенней ночью.

– Ага! Кутеж и разврат! – кричу я, разглядев парочку, сидящую на диване.

Она вся – цветной ураган в ее расписанном огромными подсолнухами платье, со сверкающей белоснежными зубами улыбкой и светящими на загорелом лице, будто фары, голубыми глазами.

– Луизито! – визжит Адела, вскакивая, словно подброшенная пружиной, и устремляясь ко мне.

Она вся – цветной ураган в ее расписанном огромными подсолнухами платье, со сверкающей белоснежными зубами улыбкой и светящими на загорелом лице, будто фары, голубыми глазами. Я не успеваю толком оценить этот ансамбль впечатлений, импрессионистских фрагментов, как она бросается мне на шею.

– Осторожней, раздавишь хорька! – останавливаю я ее жестом.

Она замирает на месте.

– Кого раздавлю? – смотрит она на зверька, который опять проснулся и выглядывает из моего пиджака. – Ах, какая прелесть! – Она протягивает к нему руку, но тотчас отдергивает, потому что он едва не цапнул ее: – Ой!

– Ему не нравятся женщины, – объясняю я. – Это хорек редкостного ума.

За плечом Аделы я вижу Лео. Удобно устроившись на диване, он чуть слышно перебирает струны гитары.

– Эй, приятель! Ты вовремя вернулся, нам как раз не хватает тенора. Иди, споем! – кричит он мне, наигрывая мелодию «Гуантанамера»[12]12
  «Гуантанамера» – одна из самых известных кубинских песен.


[Закрыть].

– Лео, ты только посмотри, какую зверушку притащил Луис!

– Лео, – говорю я, – подержи хорька, я должен поздороваться с Аделой как положено.

Я подхожу к дивану, протягиваю ему зверька, который начинает рваться из рук.

Лео смотрит на меня мутными от выпитого глазами.

– У меня странная галлюцинация, – с трудом выговаривает он.

– Это не галлюцинация, Лео, это хорек. Хочешь подержать его?

Лео откладывает гитару и поднимается.

– Луис, дружище, я тебя больше не узнаю, – качает он головой. – Когда-то ты приводил в дом женщин, а не грызунов. – И исчезает за дверью в свою квартиру.

– Он не грызун, он из семейства куньих и живет со мной уже два дня! – кричу я ему вслед, но он вряд ли слышит меня.

Я пожимаю плечами и опускаю зверька на пол. Он моментально приступает к исследованию помещения.

– Луис, где ты был? – Адела подходит сзади и обнимает меня.

Уже много лет, с тех пор как она переселилась на Сицилию, мы с ней не общались, хотя никогда не теряли друг друга из виду.

Я физически ощущаю, как мастерская наполняется ее энергией, и спрашиваю себя, не перевернет ли ее появление мою жизнь и на этот раз.

Я забыл о ее приезде, но очень рад видеть ее. Я физически ощущаю, как мастерская наполняется ее энергией, и спрашиваю себя, не перевернет ли ее появление мою жизнь и на этот раз.

– А ты располнела, – констатирую я, хотя она выглядит нисколько не полнее, чем раньше. – Тебе идет.

Она смеется и отходит к дивану.

– Давай сядем, – говорит она, переходя на наш общий испанский язык, – и ты мне все расскажешь. Ты нашел на улице это подобие белки?

– Нет, мне его доверила одна подруга, не знала, куда его деть.

– И ты, разумеется, предложил ей подержать его у себя? – Она смотрит на меня широко открытыми глазами. – С каких это пор ты так охотно отзываешься на женские просьбы? Не хочешь поведать мне?

– Это долгая история. Ну, а ты как? Что ты делаешь в Милане? Показ только на следующей неделе!

– Я помнила, что должна была позвонить тебе перед вылетом, но… у меня не было времени. А следующая неделя – уже эта. И показ уже завтра, мой дорогой.

От неожиданности я валюсь на диван. И в то время, как я в полуобморочном состоянии смотрю на нее, в дверях появляется Лео, держа в одной руке крохотный ошейник, а в другой моток рафии, которую используют, чтобы подвязывать растения в саду. Победно поднимает их над головой.

– Смотри, что я нашел! Осталось от моего кота! – Он протягивает мне ошейник.

Я осторожно беру.

– Слегка грязноват, – замечаю я.

Слегка – слабо сказано. Узнать, каков его первоначальный цвет, уже невозможно.

– А рафия для чего? Собрался подвязывать цукини в такой час? – интересуется Адела.

– Предполагаю, он хочет использовать ее как поводок, – говорю я. – Но рафия недостаточно крепкая.

– Слушайте, вы, что нашел, то нашел! У меня дом, а не зоомагазин, понятно? Если не устраивает, можешь вылепить поводок из терракоты. – Лео кладет моток на стол.

– А ты уверен, что мы должны привязать его? – спрашиваю я с сомнением.

– Да, абсолютно уверен. Он не знает местности, мы не привыкли к нему, он может сбежать или мы нечаянно наступим на него. А вообще-то стоит купить для него клетку, – подводит итог мой друг, нагибаясь, чтобы взять на руки хорька, который подобрался к нему и обнюхивает его ноги.

– Привет, зверюга, как тебя зовут? – спрашивает он, поднимая хорька и глядя ему в глаза.

Зверек смотрит на него, замерев в его лапищах. Кажется, эти двое понравились друг другу.

– Его зовут Лаки, – ухмыляюсь я. – Надо подобрать для него другое имя, не такое кретинское.

– Только давайте поскорее, и мы закажем ему медальончик с его именем! – вмешивается Адела, любительница аксессуаров.

– Дай-ка мне ошейник, – тянет руку Лео.

Вообще музыка для кубинцев – самое главное в жизни. Куба стоит на музыке, как Италия на кухне.

Ошейник, как это мне в голову не пришло. Ведь у хорька должен был быть ошейник. Все домашние животные носят ошейники. А что, если его хозяюшка в тот вечер собиралась просто избавиться от него? Не так-то уж проста моя дорогая Ева, какой хочет казаться.

Десять минут спустя зверек уже обустроен, привязан сложенной втрое рафией к ножке стола, рядом на полу разложено несколько газет, которые должны служить ему туалетом. Аделе приходит в голову мысль налить ему воду в пиалу, и он жадно лакает.

– Как давно он у тебя? – переспрашивает Лео.

– Я же сказал: два дня.

– И чем ты его кормил?

Я в замешательстве.

Лео с подозрением смотрит на меня:

– Луис! Ты ему вообще-то давал есть? Неужели эта бедная животина постится уже двадцать четыре часа?

– Конечно, давал. Иначе бы он сожрал меня, – отвечаю я. – Я давал ему то же, что ел сам.

– Ром пополам с грушевым соком?

– Кончай, Лео! – Мне только еще не хватало строгого допроса по поводу меню моего хорька. – Хлеб, мясо и все такое.

– По-моему, он голодный, – говорит Адела, наклоняясь к хорьку и внимательно глядя на него.

Хорек в ответ с не меньшим вниманием смотрит на нее.

– Ты всегда питаешься, как бог на душу положит, Луис, – говорит с упреком Адела. – И потом, наверняка существует специальная пища, которую надо ему давать.

– Ага! Я так и знала! Быстро же ты нашел мне замену, ублюдок!

Мы все трое недоуменно переглядываемся. Дело в том, что никто из нас понятия не имеет о том, что едят хорьки.

– Завтра посмотрю это в Гугле, – обещаю я. – Надеюсь, за это время он не умрет с голоду. И с какой стати ему может хотеться есть в два часа ночи?

– В три, – поправляет меня Лео.

– Три?! Матерь божья, у меня же сегодня показ! – Адела хватается за голову. – Все, последняя песня, и идем спать, – командует она.

Я смотрю на антресоли в глубине комнаты, с лежащим на ней матрасом, который служит мне постелью, когда я остаюсь спать в мастерской. Но это всего лишь простой соломенный тюфяк.

– Вдвоем на нем будет неудобно, – замечаю я.

– Почему вдвоем? Адела может спать… в моей комнате для гостей. – Со сладкой улыбкой Лео берет в руки гитару.

Я понимаю, что мое появление что-то нарушило. Я прищуриваюсь:

– Здорово! Значит, Адела может спать у тебя в гостевой комнате, а я нет, так?

– Ты прекрасно выспишься на своем тюфяке, – улыбается он и мне с не меньшей сладостью и запевает старую песню Сильвио Родригеса «Ветер – это ты». Это я его ей научил.

Как все итальянцы, он не знал самого известного на Кубе автора-исполнителя, одного из величайших интерпретаторов и новаторов нашей народной песни. Во всем латинском мире достаточно сказать: «Сильвио» – и любой понимает, о ком идет речь. Вообще музыка для кубинцев – самое главное в жизни. Куба стоит на музыке, как Италия на кухне. Все самые фантастические танцы последних веков родились на моем острове. Думаю, что именно это смешение этносов и культур привносит почти магическую чувственность в наши отношения с телом и ритмом.

Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно.

Адела и я опять усаживаемся на диван и подхватываем песню. Я давно не слышал, как она поет вживую, только в компьютере. Лео, который был знаком с ней накоротке, когда мы еще жили на улице Дезидерио, вообще никогда не слышал ее пения. Она сделала себе имя как певица джаз-лати на Сицилии. Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно. В финале песни она прижимается ко мне, как вернувшаяся домой девочка. Я обнимаю ее за плечи, и мне становится тепло оттого, что она здесь, рядом со мной.

Мне этого так недоставало.

Лео заводит «Ойала», еще одну песенку Сильвио. В старой печи потрескивает огонь, хорек спит, свернувшись клубком у подножия шкафа, негромко потренькивает гитара, и ее звуки смешиваются с нашими хорошо поставленными голосами.

Я тоже чувствую себя дома, мозги мои расслабились, узлы усталости в теле развязались. Я даже предположить не мог, насколько я устал.

И в этот момент семейного покоя стеклянная дверь распахивается, впуская порыв весеннего воздуха и разъяренную женщину.

– Ага! Я так и знала! Быстро же ты нашел мне замену, ублюдок!

И разъяренной фурией Мануэла устремляется к дивану.

Глава 9

– Сукин сын! – кричит Мануэла, тыча в меня пальцем.

Адела отрывается от меня и с изумлением смотрит на нее.

На физиономии Лео появляется болезненная гримаса.

– Не кричи, – говорит он. – Мы тебя и так прекрасно слышим, нет никакой необходимости оглушать нас.

Мануэла испепеляет его взором и снова поворачивается ко мне. Я впервые вижу ее не в юбке: на ней обтягивающие бедра джинсы, тесная черная майка и позолоченные босоножки на каблуках. Выглядит она убийственно сексуально. Жалко, что картину портит искаженное утомлением и яростью лицо.

Я слышу топот и едва выбираюсь из-под Аделы, вижу, как Лео, подскочив к Мануэле, хватает ее за запястья, не давая ей броситься на нас, а та, пинаясь, рвется из его рук.

– Твою мать, Луис, да ты просто маньяк! Тебе мало было трахаться весь уикэнд, и ты решил завалиться ко мне в дом в час ночи, а из-за того, что я не впустила тебя, ты исчезаешь на два дня и находишь себе другую… Шлюха!

– Это кого ты назвала шлюхой? – взвивается Адела.

– Тебя! Разве ты не из тех, кто ходит ловить мужиков вдоль канала? И кто ты после этого?

Адела вскакивает с дивана и устремляется к Мануэле:

– Если я шлюха, то кто тогда ты? Мать Тереза, наносящая визит мужику в три часа ночи?

– Я не могла заснуть! Он исчез, не сказав ни слова, и не подавал вестей с воскресного вечера, я встревожилась, не случилось ли с ним что-нибудь!

– Боялась, что он от огорчения утопится в канале? Напрасно тревожилась. Естественно, он нашел себе другую.

– Адела! – урезониваю я ее.

Ход перепалки мне нравится все меньше.

– Видимо, ничего стоящего не нашлось, раз он подцепил тебя! – орет Мануэла с искренним отчаянием.

Между прочим, Адела с ее шикарной фигурой уже много лет зарабатывает на жизнь моделью.

– А если бы он остался с тобой, то я бы сказала, что его стандарты резко понизились с тех пор, как я его видела в последний раз!

– Что ты себе позволяешь! – Мануэла замахивается на Аделу, намереваясь влепить ей пощечину.

Адела резко отшатывается и, не удержавшись на ногах, падает на меня, на секунду сбивая мне дыхание.

Я слышу топот и едва выбираюсь из-под Аделы, вижу, как Лео, подскочив к Мануэле, хватает ее за запястья, не давая ей броситься на нас, а та, пинаясь, рвется из его рук.

– Черт! Да прекрати ты! Уймись, дьявол тебя побери! – Мой друг с трудом поворачивает Мануэлу вокруг своей оси и одной рукой прижимает ее спиной к себе, а другой блокирует ее руки сзади.

В этой позиции ей не удается даже пинаться.

Я с восхищением смотрю на Лео:

– Лео, какая реакция! Я было подумал, что ты пьян.

– Это потому… ты ушел так… Я попробовала уснуть, но не могла, всю ночь вертелась в постели, кляла себя за то, что разрушила финал нашей прекрасной недели…

– Когда ты прекратишь острить, может быть, ты объяснишь этой сумасшедшей, что Адела твоя сестра?

Последние слова действуют на воспаленный мозг Мануэлы подобно ведру холодной воды. Она замирает в изумлении. В комнате внезапно наступает тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в печке.

– Лео, Лео, испортил весь праздник, – надувает губы Адела.

– А ты предпочла бы, чтобы она выдрала тебе волосы?

– Пусть бы только попробовала! – Моя сестренка отбрасывает назад свою пышную черную шевелюру. – Я умею постоять за себя.

Я смотрю на Мануэлу. Ее лицо горит.

– Луис… Мне очень жаль… Я…

– Ты немного поспешила с выводами, – говорю я вежливо, поднимая пальцем ее подбородок.

– Это потому… ты ушел так… Я попробовала уснуть, но не могла, всю ночь вертелась в постели, кляла себя за то, что разрушила финал нашей прекрасной недели… А ты пропал… Я хотела послать тебе эсэмэску, но не смогла найти нужных слов… Уже два дня их ищу. И тогда решила пойти к тебе. Ты мне дал адрес… Это твой дом? – Она вертит головой по сторонам, насколько позволяет ей хватка Лео. – Ты можешь сказать своему охраннику, чтобы он отпустил меня?

– Лео, отпусти ее.

– Жалко, я было начал возбуждаться, – жалуется Лео, но подчиняется и широко зевает: – Не знаю, как вы, но с меня довольно впечатлений этого вечера. Я иду спать. Адела?

– Я тоже. Если я не посплю хотя бы часа четыре, меня можно будет выбросить на помойку.

– А почему только часа четыре? – интересуюсь я.

– Ты что, совсем все забыл? У нас в девять утра встреча с фотографом! У тебя нет ежедневника? – возмущается моя сестра.

Последние слова действуют на воспаленный мозг Мануэлы подобно ведру холодной воды. Она замирает в изумлении.

Адела приехала с Сицилии на фотосессию бренда альтернативной моды для каталога новой коллекции интимного белья. Выбор моделей пал на нас двоих, поскольку, как было сказано, у нас экзотический вид и выразительные лица. В случае с Аделой, думаю, их больше заинтересовало то, что у нее чуть ниже. Если бы мне выпало рекламировать линию нижнего белья, я тоже выбрал бы ее.

– У меня это в мобильнике… Вот, смотри. – Я показываю ей экран телефона. – Видишь, среда, 14 мая…

– Луис, среда, 14 мая, завтра, – информирует она меня, потом поворачивается к Лео: – Ну что мне поделать с таким братцем?

– Остается надеяться, что это не передается по наследству, – бурчит он. – Пошли, я покажу тебе твою комнату.

Она смущена и от этого выглядит еще более сексуальной. В конце концов, думаю я, немного драмы порой оживляет отношения. И еще, я совсем не умею противиться соблазну.

Когда они уже открывают дверь в квартиру Лео, я кричу ему шутливо:

– Эй, Лео, только не распускай руки!

Ответом мне звучит эхо его смешка. Думаю, он и не попытается. Для него же лучше.

Я поворачиваюсь к Мануэле, которая стоит, потирая запястья.

– Лео сделал тебе больно?

– Нет-нет. И потом, он был прав, – признает она с виноватой улыбкой. – Прости, что набросилась на твою сестру. Я была вне себя.

– Это было заметно.

– Знаешь, мы знакомы всего ничего, но ты… ты мне не безразличен, Луис…

Да, я не из тех, кто верен до гроба, и с этим ничего не поделаешь.

Я чувствую, как холодок нехорошего предчувствия пробегает у меня по спине. «Ты мне не безразличен» – опасная фраза, которая предшествует: «Ведь правда, что у тебя, кроме меня, никого?» А еще через несколько месяцев: «Мне казалось, что между нами что-то есть, и я думала, ты совсем другой».

Да, я не из тех, кто верен до гроба, и с этим ничего не поделаешь. Но я честен со своими женщинами: не вру, не морочу им голову, говорю все так, как оно есть, и стараюсь всегда доставлять им удовольствие. И я терпеть не могу, когда меня преследуют в любой форме, тем более когда заявляются в мой дом и начинают орать на меня.

Я смотрю на нее. Она смущена и от этого выглядит еще более сексуальной. В конце концов, думаю я, немного драмы порой оживляет отношения. И еще, я совсем не умею противиться соблазну.

А Мануэла в этот момент являет собой соблазн.

Я отбрасываю сомнения прочь.

– Ты мне тоже не безразлична. – Я подхожу к ней: – Я хочу тебя все время… Поэтому я пришел к тебе в воскресенье, а ты была не очень-то любезна и не впустила меня.

– Я уже была в постели, в пижаме, ненакрашенная…

– Да, пижама на самом деле вещь безобразная. – Я ненавижу пижамы. Если бы я был мировым диктатором, первое, что бы я запретил, это пижамы. – Но и в пижаме есть кое-что позитивное.

– Что?

– Ее можно стягивать.

В этот момент я замечаю какое-то движение на полу, позади Мануэлы, и взгляд мой падает на хорька. Его, вероятно, разбудил поднятый нами шум, и сейчас он выглядывает из-под нижней полки стеллажа.

Я быстро соображаю: не исключено, что Мануэла знакома со зверьком своей лучшей подруги и начнет задаваться вопросом, почему он здесь. Только что я пережил один приступ ревности, не хватало мне второго. Я не хочу ничего объяснять.

– Иди ко мне, – одним шагом я покрываю расстояние, разделяющее нас, и притягиваю ее к себе. – Не будешь же ты спешить домой, раз уж ты здесь.

– Не знаю… Уже почти утро, а у тебя завтра полно дел… То есть сегодня… Уже скоро…

– Еще одна причина не терять время, – шепчу я и тащу ее в другой угол, к лестнице на антресоли, лишь бы она не заметила хорька.

Здесь я обнимаю ее и целую до тех пор, пока она не перестает понимать, где находится, и теряет даже слабое желание сопротивляться. Она отвечает на мои поцелуи с такой отчаянной страстью, что я начинаю понимать, что она пережила, поверив, что потеряла меня.

Я отрываюсь от ее губ и слегка тяну ее за волосы, чтобы она посмотрела на меня.

– Так вот, – шепчу я, – раз уж тебе не хватило веры в меня, то теперь ты должна быть очень любезна со мной…

Она, будто загипнотизированная, не отрывает взгляда от моих губ.

Беру ее за плечи и резко поднимаю, одним рывком сдергиваю с нее джинсы вместе с трусиками.

Я прижимаюсь низом живота к ее лобку, чтобы дать почувствовать, как сильно я ее хочу, и расстегиваю брюки. Кладу руки ей на плечи и нажимаю на них. Она послушно опускается на колени.

– Молодец, девочка…

Она достает из брюк мой напрягшийся член и берет его в рот, проводит по всей длине горячим языком, приостанавливаясь и короткими деликатными покусываниями изматывая его головку. С моих губ срывается стон, когда она проталкивает его между жадных губ, все глубже и глубже. Руками она обхватывает мои бедра, гладит ягодицы. Я раздвигаю ноги, давая ей возможность массировать чувствительную точку у основания члена, в то время как ее язык продолжает по-хозяйски распоряжаться им, а губы ритмично ходят взад-вперед, вытягивая из меня даже душу. Я чувствую, что начинаю терять контроль над собой. Беру ее за плечи и резко поднимаю, одним рывком сдергиваю с нее джинсы вместе с трусиками. Теперь она в моей власти, голая и беззащитная, стреноженная упавшими на лодыжки джинсами. Я поворачиваю ее лицом к лестнице и сую руки ей под майку. Бюстгальтера на ней нет. Я беру в ладони ее груди, пальцами сжимаю затвердевшие соски, так, что по ее телу пробегает дрожь, и просовываю ногу между ее ног.

Она отвечает на мои поцелуи с такой отчаянной страстью, что я начинаю понимать, что она пережила, поверив, что потеряла меня.

Отзываясь, она раздвигает бедра, и я рукой принимаюсь ласкать ее, влажную от желания. Я ввожу внутрь ее два пальца, она всхлипывает, наклоняю ее вперед, и она опирается руками на ступеньки лестницы. Я слегка отодвигаюсь, чтобы полюбоваться ее широкими бедрами, бесстыдно предлагающей себя круглой попкой, открытой будто цветок гостеприимной вагиной, замершей в ожидании. Мощным толчком я вхожу в нее, она выгибает спину и шею, подается назад, двигая бедрами, чтобы острее чувствовать меня. Серией быстрых сильных ударов я довожу до экстаза сначала ее, а потом… нет, я успеваю остановиться на самом краю.

Я медленно выхожу из нее, давая ей на мгновение ощутить холод моего отсутствия.

– Поднимайся по лестнице, – командую я.

И пока она быстро взбирается вверх, оставив джинсы и трусики у подножия лестницы, я срываю с себя одежду и спешу за ней. Обнявшись, мы падаем на матрас, я снова целую ее, чувствуя свой вкус на ее губах. Она раздвигает ноги и, постанывая, трется своим телом о мое. Я подминаю ее под себя, поднимаю ей руки и сжимаю ее запястья, она мечется, глядя на меня помутневшими от вожделения глазами.

– Так и быть, – тяжело дышу я, – но только потому, что уже поздно.

И даю ей то, что она так страстно хочет.