Текст книги "История ангелов"

Рослый широкоплечий санитар внес миску с обедом и ломтем хлеба, посмотрел внимательно на мужчину с взъерошенными волосами, забившегося в угол кровати, поставил все на стол и повернулся, чтобы выйти. Улучив момент, сидящий на кровати пнул санитара в зад, тот в ответ устало вздохнул, снова повернулся и нанес два удара своими огромными кулаками сначала в живот и, когда больной согнулся с всхлипом, затем в левый бок. Того со второго удара шлепнуло об стену. Санитар снова вздохнул, вышел и закрыл дверь на ключ.

Побитый отдышался быстро, чего нельзя было ожидать от такого тощего человека, начал протирать бок, затем улыбнулся и, как ни в чем не было, принялся за еду. Закончив, он достал из-под матраса тетрадь и записал:” Эксперимент завершился полным провалом из-за слабой памяти. Я забыл подумать о чем-либо, когда этот стал бить. Осталось не выясненным насколько человек способен думать, когда ему больно”.

Закончив записывать, он спрятал тетрадь с ручкой под матрас, подошел к раскрытому окну, взялся за прутья, попытался всунуть между ними голову и кончиком носа поймать теплый солнечный свет.

Ему можно было дать лет пятьдесят, в больнице же он находился почти два года. Сначала его держали вместе со всеми, но уже полгода как перевели в одиночную палату, когда он попытался поджечь больницу. За эти полгода его ни разу не пустили даже в больничный сад.

Противостояние больного с санитаром, его он мысленно называл” Будкой”, началось с того дня, когда тот привел его в эту палату, хотя прекрасно понимал, что тот выполняет лишь указания главврача. Ему не нравились в нем его пустые ничего не выражающие глаза. На лице его была отштампована тупость и безразличие, и весь его вид постоянно вызывал в нем раздражение.

“Будка” любил “работать” в основном локтями. Он наносил удары резко и короткими движениями и бил всегда по ребрам. Сперва больному подумалось, что тот тем самим считает их количество, но через некоторое время понял, что тому так просто удобней. Если его не провоцировать, можно жить спокойно. Как бы ни было, его три раза в день кормят, у него много свободного времени, можно думать сколько и о чем хочется. По утрам и вечерам ему делались инъекции. Что ему вкалывали и для чего, он не имел ни малейшего понятия, но всегда с удовольствием их принимал, так как прививки делала медсестра в самом расцвете сил. У нее была высокая и роскошная грудь и он не уставал любоваться ею. Она это поняла с первого же дня, всегда улыбалась и не пыталась их спрятать. Часы инъекций он называл временем удовольствий: взглядом скользил по ее пышному бюсту, принюхивался к нему и мысленно ласкал его. В эти минуты “Будка”, всегда ее сопровождавший, ухмылялся не прячась.

Больной в гражданской жизни преподавал марксистскую философию и атеизм. Раньше у него были и дом, и дача, и машина. Он принимал активное участие в купле-продаже студенческих мест в институте. Его считали эксцентричным человеком и даже побаивались. Все шло хорошо и сытно до тех пор, пока не появились голоса. Они постепенно становились все более отчетливыми и беспокойными. Сначала он пытался прогнать их, не прислушиваться, но потом подумалось, что они предназначены только ему одному. Они нашептывали ему неординарные мысли и еще более неординарные поступки. Все закончилось тем, что в один прекрасный день, вернее ночь, он захотел сжечь их и поджег квартиру, а заодно со своей и соседскую. Сосед вызвал пожарных и милицию и тем самим раскрыл свою истинную сущность. Когда его тащили из квартиры, он сопротивлялся, грозился вернуться и отомстить соседу, так как из-за него голоса сумели улизнуть из разбитого окна. Впрочем, хотя им и удалось спастись, они были основательно напуганы и стали менее навязчивыми. Они теперь не шептали мерзости и различные пакости, уверяли, что они его друзья и желают ему только добра. Чтобы их зафиксировать и чтобы у него были доказательства их существования, он выпросил у главврача ручку и толстую тетрадь. Главврач сам принес их с условием, чтобы он время от времени разрешал ему прочитать его записи. Больному терять было нечего и он не противился, когда брали его дневник, так как его всегда возвращали.

Записи, действительно, очень помогли ему. Он вскоре понял, что когда письменно излагает переживания, появляющиеся мысли, голоса несколько заглушаются. Тогда он решил вести дневник и вскоре те стали постепенно отступать и тревожить его все реже и реже. Но они не исчезли. Больной прекрасно понимал, что те лишь притаились и чего-то выжидают.

Иногда, хотя и редко, к нему заходил главврач, и они разговаривали на различные темы. Сначала они носили характер вопросов-ответов, но с течением времени стали более содержательными и задушевными для обоих.

Какую цель преследовал главврач, его не интересовало, тот интересовал его как собеседник и он не таился от него. Он полностью раскрывал ему свои мысли, пытался самостоятельно дать оценку своим поступкам. Они никогда не спорили, беседы их носили ровный и уравновешенный характер, он не отрицал, что ему необходима психиатрическая помощь и вскоре инъекции, к его большому сожалению, были заменены таблетками.

Теперь больной меньше находился в забытье. Сложившиеся отношения существенно сказались и на еде. Она стала более качественной и вкусной. В знак признательности, он подробно описывал свои переживания, ощущения, так как быстро понял, что главврача интересуют прежде всего именно они. Он честно обещал ему, что не станет прятать и видения, если те появятся. Честно и подробно записал ощущения от полнолуния, так как они были особенные. Он чувствовал его приближение заранее, становился беспокойным, но с его наступлением успокаивался. Чувствовал странный приток сил, он как бы привораживал его, и он часами неотрывно вглядывался в этот светлый диск, а вскоре пришел к убеждению, что этот цикл повторяется хотя и четко в определенный промежуток времени, но он каждый раз по-особому новый. Видимых изменений с луной не происходило, но было что-то неуловимо новое в ее оттенках, сиянии, в ее то сливающихся, то отдаляющихся пятнах, которые также меняли свои очертания.

Во время очередного полнолуния он сорвался. Пятна на луне слились друг с другом тонкими линиями похожими на трещины, она стала матово-серой в обрамлении красновато-грязного цвета, и он, не выдержав напряжения, вдруг громко и протяжно завыл, как волк, чем переполошил всю больницу.

Успокоился только тогда, когда ему ввели какой-то препарат. Он задохнулся в бесчувствии и долго потом не приходил в себя.

В дневнике он потом записал:” Придет что-то новое, неожиданное, тяжелое в своей трагичности, нечто неожиданное и непонятное, чему я обречен стать свидетелем”.

***

Старик оставлял впечатление белоснежности. У него была длинная, но ухоженная белая борода и такие же волосы. Одеваться он предпочитал в белый балахон. Его продолговатое лицо и большие серые глаза смотрели открыто, большой сократовский лоб свидетельствовал об уме.

О его учености ходили легенды, он пользовался непререкаемым авторитетом и люди ходили к нему за советом, чтобы рассудить спор или получить врачебную помощь. Старик внимательно выслушивал всех, пытался вникнуть в самую сущность их проблем, старался до конца разобраться в мелочах, так как прекрасно сознавал, что главное и мелочи зависят только от субъективного подхода.

К нему ходили буквально все – важные сановники и рабы, судьи и преступники. Старик с полной серьезностью выслушивал даже детей, но самое примечательное в нем было то, что любой, кто приходил к нему, полностью раскрывал свое сердце и душу.

Люди уважительно называли его Горным Старцем, потому что он жил на горе. Когда он во время ветра спускался с него, его широкий балахон развевался и, казалось, что он не идет, а парит над землей. Это было неправдоподобно красиво и внушало благоговейный трепет.

Особой притягательной силой обладала его улыбка. Она заставляла проясняться любое хмурое лицо, завораживало своей радужностью, ласкала и ободряла.

Жил он очень скромно и в полном одиночестве среди своих рукописей, каждый пятый день у него собирались дети, и он учил их мудрости. Он всегда рассаживал их вперемешку, не считаясь с положением их родителей в обществе. “Мудрость едина для всех. Она должна светиться в людях, как солнце, и приносить им покой, как луна. Она рождается из знания и учит любви, доброте и справедливости, уничтожает страх и делает человека свободным, придает смысл жизни, учит терпению и дарит счастье,” – внушал он им.

Он сторонился общества, так как не любил излишней суеты и шума и без особой надобности не сходил со своей горы.

Горный Старец любил полнолуние и всегда с нетерпением ожидал его. Он устраивался на крыше своего дома и часами не сводил с него глаз. Старик чувствовал, что полная луна обладает магической силой, все вокруг неуловимо менялось. От нее веяло не прохладой, а, наоборот, исходило странное тепло, которое можно было ощутить лишь внутренне. Он чувствовал, что сам наполняется какой-то энергией, что луна притягивает его и будоражит его душу. Между ними рождалась необъяснимая связь. Что за связь, он пока не мог понять, но в одном был уверен – в полнолуние меняется не только окружающий мир, но и он сам.

Круглый экран мироздания то сиял, то переливался матовым отблеском в обрамлении светящегося обруча, пятна на нем то сливались, то расходились. Он был прикрыт таинственной пленкой, которую он скорей чувствовал, чем видел. На нем постоянно что-то происходило и он всегда выглядел по-новому, от него исходила своя почти неуловимая мелодия, несущая в себе новое знание, закрытое пока для всех. Это знание особое, его надо прочувствовать, впитаться им, и Горный Старец надолго закрывал глаза, пытаясь ее ощутить, внимательно прислушивался и в эти моменты походил на изваяние.

Происходило неуловимое слияние души и тела, земли и неба, звука и тишины, рождалось одно единое состояние, несущее в себе покой и мудрость.

Так уже было не один год. Старец не пропускал ни единого полнолуния, после которого он чувствовал себя очень легко, наполненный жизнью и энергией. В нем рождалось неизведанное и пока необъяснимое. Он жаждал его и ждал, ждал терпеливо, ощущая себя на пороге новых открытий, нового мира.

***

Голоса появились снова. Они шептали ему, чтобы он не боялся. Лучше смириться. То, что наступит – произойдет непременно, так как от него не зависит и лучше быть готовым к этому. Новое неизведанное – не обязательно означает страшное, скорей всего просто неожиданное. Оно интересно хотя бы тем, что несет в себе новые ощущения, новую информацию, и он должен быть даже рад этому, так как он избранный. Немного погодя голоса, пользуясь его пассивностью и нерешительностью, постепенно переселились в него. Они принесли с собой новые откровения: оказалось все, что его окружает, имеет имена. Дуб, который растет у больничной стены, называется Ромом, а кусты под ним – Каицей. Даже муха, влетевшая к нему, имела имя. Ее звали очень смешно – Маха.

Все это он записал в дневник. Больной чувствовал, что становится спокойным со дня на день, мысли текли размеренно и плавно, хотя появлялись неожиданно и полностью завладевали им. Голоса радовались его состоянию, постоянно поощряли к умственной работе, он по-новому стал воспринимать мир и находил в этом много интересного и радость, становился более чутким и восприимчивым к звукам и запахам.

Вскоре он понял, что каждый день отличается от другого по своему аромату. Солнечный в отличии от пасмурного пахнет по особому, более приятно. Выяснилось кроме того, что звуки и запахи могут быть как холодными, так и теплыми.

После этого он совершенно неожиданно открыл, что в действиях людей много бессмысленного. Особенно это относилось к “Будке”. Его движения были машинальны и, чтобы скрыть это, он прикидывался равнодушным ко всему и оттого был молчалив. Сегодня он принес Библию, которую больной выпросил у главврача во время их последней встречи. Всю жизнь он отрицал то, о чем имел лишь слабое понятие и теперь ради интереса решил ее все-таки прочитать.

Голоса шептали ему, что не стоит зря беспокоиться и дело это никчемное, но больной сразу уловил в них лживость, так как во рту появилось неприятно-терпкий вкус. Когда санитар вышел, он открыл Библию и стал читать. Книга заинтересовала его, особенно ему понравились частые повторы и крайне простой стиль. С первых же страниц разыгралось воображение.

Мысленным взором он окинул Эдем, уловил запахи и звуки в нем. Очень понравилась ему Ева. У нее были мягкие длинные волосы, тонкий стан, миловидное личико, но в глазах ее сверкали бесовские искорки.

Адам же предстал пред ним полным мужланом и был похож на санитара. А вот змея оказалась фигурой весьма колоритной и в воздухе сразу запахло ядом.

Ной вызвал в нем симпатию, проделки бога показались неубедительными и несколько бессмысленными, но фраза “обонял Господь приятное благоуханье,” – наполнила комнату теплым приятным ароматом.

С минуту больной сидел неподвижно, пока вдруг не закашлял. Он отложил книгу и стал шагать из угла в угол. Его мозг напряженно работал, одна мысль стремительно сменялась другой, и он не поспевал за ними. Больной затряс головой, чтобы остановить их поток. Голоса, беспрестанно звучавшие в голове, мешали ему, не давали сосредоточиться. Он закрыл пальцами ноздри и рот. Через минуту кровь застучала в ушах, заглушила голоса. Когда поток мыслей оборвался, он вновь принялся дышать.

Теперь думалось спокойно, и больной в мыслях вернулся к моменту создания солнца и луны. Слово “светильники” показались ему немножко смешными, но довольно точными и решил дождаться ночи, чтобы сверить это слово с луной. Солнце его не интересовало и ему было все равно, как его называют.

Из прочитанного он еще более укрепился в убеждении, что человек создание бестолковое, особенно – женщина. Вместо того, чтобы вкусить запретный плод мудрости, надо было прежде всего вкусить из дерева жизни и стать бессмертным, а потом – как доведется. Жаль его не было там, он бы знал, что делать, а змее этой он бы шею свернул. Неплохо было бы и Еву хорошенько отхлестать этой самой змеей.

Эта мысль показалась ему настолько удачной и комичной, что он захлебнулся смехом, хохотал так долго, что чуть не лопнул и без сил повалился на кровать.

В коридоре зазвучал быстрый топот с ног.

***

-Да благословят тебя боги, Горный Старец!

Старик поднял голову. Перед ним стоял стражник. Высокий, крепко сбитый, тот был в полном вооружении. На боку висел меч, в руках были копье и круглый щит с изображением змеи, на голове – заостренный шлем покрытый причудливым узором. Он явно был недоволен крутым подъемом, из под шлема выбивались слипшиеся волосы, с лица стекал пот. Он тяжело опирался на копье, но старался выглядеть приветливо, хотя весь его вид выдавал обратное.

–Да будет их милость непреходяща, – ответил Горный Старец, откладывая рукопись.

–Верховный Жрец Самасы* просит прийти к нему. Ему нужна твоя мудрость, и он прислал за тобой колесницу. Она ждет тебя внизу.

–Сочту за честь поделиться ею, – ответил Старец, вставая с камня.

Оставив рукопись дома, он последовал за стражником. Пока спускались, тот не проронил больше ни слова. Так же молча подвел его к богато разукрашенной колеснице и вскочил на своего коня. Возничий приветствовал его, приложив руку к сердцу, помог взобраться на колесницу и, не спеша, поехал.

На колеснице с двух сторон были золотые изображения Самаса и люди, встречавшиеся на их пути, падали лицом вниз. Пока доехали до храма, стало уже темнеть. Объехав его, колесница остановилась у дворца Верховного Жреца.

Старца сразу препроводили в главный зал, где его уже ожидал хозяин, который сидел за столом накрытый фруктами и вином.

Отпустив движением руки сопровождающего стражника, он пошел на встречу со словами:

–Да благословит тебя Самаса!

Горный Старец в знак уважения склонил голову и ответил:

–Да будет его милость непреходяща.

Верховный подвел его к столу, усадил на почетное место, налил вина и изучающе посмотрел на его лицо.

–Прошло много времени, когда имел счастье лицезреть тебя.

–Пять лун, – ответил Старец, также с интересом разглядывая его.

–Да, боги не щадят нас, – усмехнулся несколько грустно Верховный.

–Но они щадят народ наш. Я прислушивался к журчаниям родников, присматривался к росту растений – они сулят нам благоденствие и процветание.

–Хвала богам. Я тоже рассматривал внутренности жертвоприношений, огонь и дым и блеск драгоценных камней не предрекают ничего плохого. Караваны не встречали на своем пути утагов**, а Нергал*** мирно покоится в доме своем, и народ наш будет пребывать в спокойствии.

Выпей вина, оно преумножит мудрость твою, – предложил Жрец

–И тебе долгие лета, покой и просветление, – пожелал Старец, обеими руками приподнимая свою чашу.

Когда он выпил, Верховный Жрец сказал:

–Я хочу преподнести тебе подарок в дань уважения. Его прислали наши братья с берегов благословенного Нила, – и протянул ему свиток папируса, который Старец принял с благоговением.

–Боги говорили с ними в знак их благочестия, – продолжал Верховный. – Они поведали им многое о наших общих отцах и наши братья делятся с нами открывшейся им мудростью.

–Да хранят боги их и тебя и преумножат деяния ваши! – с почтением в голосе произнес Горный Старец.

–Ты знаешь, что мы сейчас строим новый зиккурат****. Рабы нашли здесь подземную пещеру, где стены исписаны символами. Они похожи на египетские “святые письмена.” Я видел их, но не смог понять. Я много думал над ними, совершил большое жертвоприношение, но они остались закрытыми для меня. Моя единственная надежда – твоя мудрость. Ты должен прочитать их.

–Ты делаешь мне второй подарок, благословенный, и я не знаю, чем смогу тебя отблагодарить, – проговорил заинтересованно Горный Старец.

____________________

Самаса* – солнце.

Утаги** – злые демоны пустыни.

Наргал*** – Марс, бог войны, мертвых и чумы.

Зиккурат**** – храмовая башня.

-Раскрой их тайну. Возможно это знание, которое мы так долго ждали. Стражникам строжайше запрещено пускать туда кого-либо, все строительство приостановлено. Завтра тебя проводят туда, а сейчас попробуй этот нежный персик, – снова стал угощать его Верховный.

Поговорив еще немного о предстоящем урожае, они распрощались и, вызванный раб, проводил Горного Старца в отведенные ему покои. Старец лег сразу, но долго не мог заснуть. Слова Верховного взволновали его, из головы не выходила найденная пещера с таинственными символами. Они предвещали неизведанное, были полны тайны и будоражили воображение, даже полученный в подарок папирус отошел на второй план.

Едва забрезжил рассвет, Старец быстро оделся и спустился в сад. К его величайшему удивлению Верховный также находился там. Они приветствовали друг друга.

Жрец, взяв его под руку, подвел к скамейке.

–Я знал, что лишу тебя покоя, – с улыбкой сказал он своему гостью.

–С милостивого твоего разрешения я бы желал немедля приступить к работе, – ответно улыбнулся Горный Старец.

–Тебя проводят. Я уже распорядился отнести туда светильники, завтрак и все, что может потребоваться для работы. Не буду тебя торопить, но прошу, если что-нибудь прояснится, немедленно извести меня. Я чувствую, что это очень важно и изменит многое. Я буду молиться Самасе о ниспослании помощи трудам твоим.

Горный Старец склонил голову и последовал за стражником и рабом, ждавших у дверей. Колесница ждала у входа, он узнал вчерашнего возничего, замершего в почтительном поклоне.

Дорога была пустой и к месту строительства они доехали быстро. Их встретили 4 стражника суровых на вид. Они также склонились в приветствии и молча препроводили Старца к большому отверстию в земле. Один из них спустил туда широкую лестницу и отошел.

Горный Старец спустился вниз и оказался в комнате, где стояли 4 больших светильника, а в центре находилась удобная скамейка с подушками, стол с завтраком и с письменными принадлежностями. Едва обратив внимания на них, он первым делом оглянулся на стены. Сверху вниз они были покрыты символами, которые, действительно, похожи были на египетские.

Старец замер перед ними, но сколько не вглядывался в них, не смог разобрать ни начала, ни конца. Он стал более внимательно изучать их, даже притрагивался к ним. Символы были выстроены в колонки очень тщательно и с одинаковыми промежутками, каждый столбик был симметричен другому. Обойдя их, у самого края одной из стен заметил, что одна из колонок спускается до половины. “Это конец,” – мелькнуло в уме. На всякий случай Старец прошелся в обратную сторону от конца и убедился, что не ошибся.

Перед ним величайшая тайна, оставленная неизвестно кем и которая сулила лишь мучения и бессонные ночи. Тщательно рассматривая символы, заметил, что края их очень гладкие, они вытеснены каким-то неизвестным орудием.

Проведя здесь почти весь день, Старец так и не смог что-либо понять и ушел в глубочайшем отчаянии.

***

Больной проснулся в беспокойном состоянии. В комнате стоял холодновато – горький запах. Он с трудом встал и побрел к окну. Солнца не было. Густой тяжелый туман завладел всем видимым пространством и накатывал волной. Когда он открыл окно, туман клубами стал переваливаться внутрь и вскоре заполнил половину комнаты. Больному это не понравилось и он поспешил закрыть его. Через некоторое время туман в помещении начал рассасываться, но он понимал, что тот просто так не исчезнет и вскоре убедился в своей правоте, когда ощутил его в себе.

Все тело неприятно отяжелело, в голове зародилась мысль, что это неспроста, он поспешил одеться, закутался в одеяло и, поджав ноги, уселся в углу кровати.

На душе становилось тоскливо. До прихода медсестры оставалось еще много времени. У него не было часов, но время он чувствовал безошибочно. Чтобы мысли не стыли, больной взъерошил волосы, раскрыл Библию и принялся читать. Когда понял, что прочитанное плохо доходит до сознания, закрыл книгу и попытался вернуться к вчерашней мысли.

Сначала он не смог припомнить ее. Он попытался напрячь память, стал принюхиваться к запахам и через некоторое время вспомнил, когда стал копаться в предыдущих ощущениях. Докопался до них и сразу вспомнил чем они были вызваны.

Иисус Христос! Этот Назаретянин весь такой правильный, чистый и довольно скучный. Он успел прочитать о нем в описаниях апостолов и не мог избавиться от мысли, что персонаж этот тупой исполнитель чей-то воли и вполне предсказуемый. Он был похож на запущенный механизм с четкой программой, который никогда не свернет с предназначенного пути, пока не дойдет до конца, но страдания его ему были близки чисто по-человечески. Он ясно увидел капли крови, выступившие на челе его от тернового венка. Увидел кровь и на ногах и руках, когда вбивали в них гвозди, обонял запах страдания и весь трагизм положения, но в то же время возмутился бездействием и пассивностью того. Он никак не мог дойти умом в смысл казни и возрождения. Если первая была неизбежна и предполагала второе, то сама эта неизбежность была непонятна и бессмысленна. Скорей всего она объяснялась недостаточностью силы слова, его содержания. Оно оказалось чуждым людей, не было принято до конца и осмысленно. Люди слушали его, но не воспринимали и жаждали только одного – зрелища. Его деяния полные чудес, не восполнили эту жажду, так как та оставалась низменной и требовали крови.

Больной не переносил ее вида, несмотря на красиво-алый цвет, теплоту, от нее несло кисло-терпким вкусом. Слова “Отче! В руки Твои предаю дух Мой,”– перевернули душу больного, он долго плакал и утешился лишь мыслью, что слова те были словами облегчения от страданий. Но и здесь крылась несправедливость, так как мучения его на этом не прекращались. Они перешли на его последователей и, что еще более страшней, преумножили страдания матери.

Мария и Иоанн Креститель – оба достойны сожаления и сочувствия. Один закончил легко – смертью, а вторая была вынуждена страдать до конца своих дней, так как покушались на самое святое. Материнскую любовь пытались заменить какой-то высшей идеей, высшей, но не земной, которая была приговорена на раздираемость меж двух начал.

Демонстрировался колоссальный эксперимент – замена материнской любви чем-то необъяснимым. Душа матери, ее любовь незаменимы ничем, как бы она не называлась. Ее любовь хранит своих детей и она настолько сильна, что является непосредственной связью между людьми и Высшей Силой. Неправильна была сама идея – замена материнской любви отцовской, пускай божественной. Господь сам дал им эту силу и сам не смирился с силой этой. Он предпочел возвыситься над ней, ибо не принимал силы высшей Его. Он предпочел возвыситься над ней, на минуту забыв о самом главном: она сама питается от божеской, но более конкретна и более направлена. Любовь же Бога – вселенская и абстрактная.

Величайшим трагизм Марии, как матери, зачавшей от Духа Святого, в предначертании. Ее никто не спрашивал, а затем не утешал, она была поставлена пред фактом и желания ее не интересовали никого. Она сама жертва и страдания ее не сравнимы со страданиями Сына, который ни единым словом не вспомнил ту, которая обнимала его распятые ноги. У нее был отнят сын и превращен в предмет поклонения и трагизм заключается в том, что она сама подчинилась этой Идее и боялась любить Его просто как сына. Это проклятие – знать, что твое семя не принадлежит тебе и предназначено для чего-то другого. Какого знать, что сын твой и плоть твоя, не принадлежат тебе!

Сын же, давший завет людям любить родителей своих, сам не очень то был отягощен им. Иосиф, пускай, он как случайный попутчик, но Мария, воплотившая в себе все от Матери, самая несчастная и трагичная фигура в хаосе событий и предначертаний.

Поступок Иуды не вызвал в нем негодования. В каждой истории не обходится без предателей и его поступок был более логичным и правдоподобным, чем его раскаяние. Еще более нелогичным было то, что он повесился. Об это упоминалось только в одном “святом благовествовании” и не вселяло уверенности в достоверность.

Трехкратное отречение Петра от Учителя своего более мерзко по своей сути, чем предательство Иуды. В отречении чувствовался лишь первобытный ужас, а в предательстве Иуды чувствовалось противостояние и столкновение идей, мировоззрений.

Не выдержав своих же мыслей, больной отключился, впав в странное забытье. В мозгу проносились различные видения никак не связанные между собой. Сначала снились дерущиеся кошки, потом они уступили свое место птицам, которых он пытался кормить. Они же не подходили к корму, беспокойно подпрыгивали и беспрестанно щебетали, а потом чего-то испугавшись, стаей вспорхнули, затем стали падать дохлыми петухами.

***

Все усилия оказались тщетны. Горный Старец обессилел вконец. Он целые дни проводил в пещере с символами, а потом они приходили ему во сне и не давали покоя. Одно лишь было понятно: текст был на древнеегипетском языке, но ключа здесь не было.

Началось полнолуние и Старец стремился вернуть себе утерянное душевное равновесие. Опять он ночи напролет сидел на крыше дворца, пытаясь слиться с Сином* и стать с ним единым целым.

В эту ночь Син был прекрасен, как никогда. В матовом кольце он завис в небе спокойный и целеустремленный. Старец не спускал с него глаз, впитывая его свет и нисходящий покой. Он чувствовал, как постепенно душа его наполняется умиротворением, мысли вновь текли как раньше, все тело было расслабленно.

Мысленно Старец вновь был с символами, но думалось уже спокойно. Ключ должен быть, но его здесь нет. Отдельные символы ему были понятны, но они не связывались в тексте. Несомненно, они гораздо древнее, чем те, которые им известны. Их можно было истолковать по-разному, с течением времени они могли приобрести другое значение.

“Они должны были сохраниться где-нибудь в храмах Благословенного Нила. Надо ехать туда, ключ к ним находится там, и братья по знаниям помогут,” – подумалось Горному Старцу.

Рано утром он послал раба к Верховному Жрецу с просьбой принять его. Раб вернулся быстро и проводил Старца в главный зал. Верховный внимательно выслушал его и, глубоко задумавшись, стал шагать по залу. Наконец, он остановился, подошел к Старцу и сказал:

–Я согласен с тобой. Надо ехать в Египет. Я дам тебе послание к нашим братьям, но я против того, чтобы они видели письмена, так что текст этот надо оставить здесь. Очень может быть, что он предназначен именно нам. Если же он будет общего характера, то мы обязательно с ними поделимся.

Ты должен основательно изучить древние письмена и по возвращении их прочитать. Только поняв их смысл, мы сможем решить, как поступить с ними. Осторожным меня заставляет быть только одно – почему они оказались здесь, а не у них и почему они были так тщательно сокрыты?

–Мудрость твоя по истине велика и я склоняюсь перед ней, – сказал Горный Старец. – Завтра же я отправлюсь в путь.

_____________________

Син* – Луна.

Верховный Жрец Самасы положил руки на его плечи, посмотрел ему в глаза и произнес несколько печально:

–Поезжай, ты не будешь нуждаться ни в чем. Я пошлю вперед гонца, чтобы предупредить наших братьев о тебе, так что отправишься только через 3 дня. У меня предчувствие, что Это перевернет нашу жизнь.

В тот же день из дворца выехал гонец, а спустя три дня утром рано, выехал маленький эскорт во главе с Горным Старцем. Путь их лежал в далекую страну бога Ра.

Они благополучно доехали до портового города Библос, где их ожидал корабль. Море, задобренное богатым жертвоприношением, ласково приняло их и до самой Дельты дарило им свою благосклонность.

Когда прибыли на место, их встретил Верховный Жрец Египта Синухет. Горный Старец, глядя на этого худощавого человека с волевым подбородком и с умными глазами, не мог и предположить, что перед ним стоит будущий фараон Верхнего и Нижнего Египта. Он передал ему послание, где говорилось, что он прибыл сюда в надежде, что “братья по знаниям поделятся с ними своей мудростью.”

Прибыв в Гизу, Старец был поражен величием пирамид. Вокруг копошились тысячи людей под присмотром безразличного сфинкса.

–Во времена, когда боги еще были благосклонны к людям, они иногда говорили с нами его устами, – поведал Синухет. – Теперь они говорят только с жрецами и только во храмах.

–Они поведали вам многое, – почтительно произнес Горный Старец. – Воистину только мудрые способны воздвигать такие строения, перед которыми склоняются не только люди, но и время.

–Ты прав. Пирамиды также вечны, как и наши боги. Мы вскоре прибудем в Мемфис и ты по достоинству оценишь пристанище благословенного Аписа.