Текст книги "Тьма знает"

– А в целом у вас как дела? – спросил пастор, пока они сидели в больничном коридоре.

– Спасибо, хорошо, – ответил Конрауд. – Стараюсь не скучать.

– Это хорошо, – ответил пастор – человек лет пятидесяти, со спокойными манерами, тихим убаюкивающим голосом, который он никогда не считал нужным повышать. – Наверное, вы хотите что-то узнать про Хьяльталина? Или я ошибаюсь? Вряд ли вы начали верить в Бога?

Конрауд улыбнулся. Однажды они дискутировали о божественном, но дискуссия получилась довольно односторонней. Конрауд – знакомый с Библией атеист – считал идею Бога абсолютно нелепой, заявлял, что не верит в идею творения, а догмат о трех лицах (Бог – Иисус – Святой Дух) считал в лучшем случае непонятным. Кто такой этот святой дух, спрашивал он. Разве его не изобрели на каком-то церковном соборе? На конференции!? Мол, кто за троичность, поднимите руки! Конрауд начал сердиться. Пастор – малорослый, плотный, по имени Пьетюр, – не стал с ним спорить.

– Он так и не признал свою вину, – немного помолчав, сказал Конрауд. – Я думал: а вдруг он под конец что-нибудь сказал? Я виделся с ним в тюрьме за несколько недель до его смерти.

– Он мне рассказывал.

– Выглядел он скверно.

– Да, его состояние резко ухудшилось. Но он не считал, что виной этому пребывание в тюрьме. Хьяльталин был рад, что вы к нему заглянули. Он об этом говорил.

– Я спросил: раз уж он в таком положении, не желает ли он сказать правду, ведь ему все равно нечего терять. Но толку от этого не было.

– Разумеется, содержание нашего с Хьяльталином разговора не подлежит разглашению, – ответил пастор, – но если вы ищете что-нибудь в таком роде, то я отвечу вам: он заявлял то же, что и раньше.

– Он вообще говорил об этом деле?

Пастор задумался.

– Если честно, его мысли были сосредоточены не на нем. Мы с ним беседовали о других вещах.

– А о леднике он что-нибудь говорил? О замужней женщине? Об Эскьюхлид?

Пастор помотал головой.

– Его навещало много людей? – спросил Конрауд.

– Нет. Его родителей нет в живых. Сестра живет за границей и не успела приехать вовремя. Она побывала на похоронах, а потом снова – к себе домой. Я не видел, чтоб к нему приходило много друзей. Он был один, всеми покинутый. Не знаю, может, другие от него отвернулись из-за всей этой истории с Сигюрвином.

– Может быть, – согласился Конрауд.

– Вечером или ночью перед его кончиной… совсем из головы вылетело…

– Что?

– …я собирался проведать его, и у него сидела женщина, которой я раньше не видел. Я не разглядел ее как следует. Она сидела ко мне спиной и как будто не стремилась привлекать к себе внимание. Не поздоровалась, – а Хьяльталин подал мне знак, что хочет остаться с нею наедине. Через некоторое время, когда я снова проходил мимо, она уже ушла. Я спросил: мол, это его сестра? – а он не стал отвечать.

– Как она выглядела?

– Я плохо разглядел. Я же сказал: она сидела ко мне спиной и старалась не привлекать к себе внимания. Это точно была не его сестра: та пришла через некоторое время после того, как он умер, и жалела, что не застала его в живых. Мне стало любопытно, что это была за женщина – нам, пасторам, ничто человеческое не чуждо, – и я стал расспрашивать о ней тех, кто заботился о Хьяльталине, но ее никто не видел. Это было очень поздно вечером, а в расспросы я пустился на следующий день, и мне так ответили. Ее никто не заметил! Она совсем ненадолго заходила.

– Она была ровесница Хьяльталина?

– Вот совсем ничего не могу сказать. Я же ее видел мельком.

– Одета богато? Бедно?

– Ни то, ни другое. Совершенно обыкновенная женщина, довольно низкого роста, по-моему, в темном пальто, и волосы темные, а на них такой платок, как женщины носил в старину. Я не стал ее долго рассматривать, да и Хьяльталин хотел побыть с ней наедине, так что я удалился.

– Вы последний, кто видел Хьяльталина живым?

– Да.

– И он не сознался?

– Нет, просто закрыл глаза и умер. Мне показалось, он довольно мужественно встретил смерть. Разумеется, новость о том, что у него рак, его подкосила, как это обычно и бывает, но мне кажется, в момент смерти он примирился со своей участью. Во всяком случае, я заметил по нему именно это. Но он не выражал ни раскаяния, ни сожаления о чем-либо, что он сделал в жизни – если для вас это считается доказательством.

– Он был верующий?

– По сравнению с вами – да.

Конрауд остановился и посмотрел вокруг. На город и горы на севере открывался красивый вид, и он неподвижно стоял на осеннем солнце и любовался им. На Брейдхольтском проспекте движение было оживленным. Конрауд был до мозга костей столичным жителем и считал, что лучше всего на свете – в Рейкьявике в солнечную погоду.

– Ваши сотрудники выяснили, почему его отвезли на ледник? – спросил пастор, когда Конрауд собирался уходить из больницы.

– Нет. Только я больше в полиции не работаю. Не знаю, что они там считают.

– Но ведь вы не бросили это дело? – заметил пастор.

– Отнюдь.

– Тогда почему вы меня об этом расспрашиваете?

– Я… я просто последние дни все думал о Хьяльталине, – ответил Конрауд. – Хотел узнать, не сказал ли он чего-нибудь. Собственно, я просто поболтать хотел, не проводить допрос. Надеюсь, у меня не получился допрос.

– Хьяльталин вам отпущения грехов не давал, – ответил пастор. – Если вы именно это хотели услышать.

– Нет, – ответил Конрауд. – Я его и не ожидал.

16

Когда она позвонила в полицию из-за пропажи брата, она была молодая – вся жизнь впереди, улыбчивая, дружелюбная – хотя, разумеется, взволнованная тем, что он исчез. Тогда она не ведала, что в последующие десятилетия ее жизнь будет проходить под тенью этого исчезновения. А сейчас, когда больше половины ее жизни уже минуло, Конрауд как будто разглядел, какой сильный отпечаток оставили на ней все эти события.

Ее звали Йоурунн. Конрауд долго с ней не встречался – и увидел, что на ее лице отпечатались следы давней усталости как напоминание о трудных временах. Улыбчивость исчезла. Дружелюбие было уже не таким искренним. Она сказала, что благодарна судьбе за то, что ледник вернул ей брата, – однако не смогла уберечься от шумихи в прессе, начавшейся после этого: ажиотаж в СМИ ужасно докучал ей. В газетах регулярно возникали какие-то теории заговора, появлялись новые сплетни, всплывали старые фотографии, припоминания, пересказы. Она вскоре прекратила отвечать журналистам, и каждый раз, когда речь заходила об этом деле, ей становилось больно, так что она вообще перестала следить за тем, что об этом говорили и писали. Ей пришлось сменить номер телефона на такой, который не был записан в телефонном справочнике: она была по горло сыта звонками от подвыпивших хамливых незнакомцев, считавших, будто лучше всех знают, что именно там произошло.

Сестра и брат были очень близки друг с другом, и ей было легко отвечать на вопросы о приватных делах Сигюрвина и его личной жизни в давние годы. Общение с Конраудом у нее всегда проходило хорошо. Она доверяла ему и в глубине души знала, что он прилагает все старания, чтобы раскрыть дело, и когда сейчас, после обнаружения ее брата, Конрауд захотел с ней встретиться, она охотно согласилась. До того у нее дважды побывала Марта и тщательно расспрашивала о леднике, – но Йоурунн, как и всякий другой на ее месте, только удивлялась, что ее брат нашелся именно там, – и не могла предоставить никаких новых сведений.

– Я слышала, вы уже вышли на пенсию, – сказала Йоурунн, когда пригласила его к себе домой. Она была одиночкой: незамужняя, бездетная, – и Конрауд раздумывал, не из-за брата ли этак вышло.

– Так и есть. Но здесь особый случай.

– Точно. И никто в нем не разберется лучше вас.

– Наверно, вам от такой новости стало не по себе.

– Да. Это… просто сюрреализм какой-то! Когда наконец это произошло… Я уже и не ждала, что он вообще найдется, уже давно смирилась. И с тем, что он погиб, и с тем, что мне никогда не узнать, что с ним случилось. И вдруг – вот это!

– Что первым пришло вам в голову, когда вы услышали про ледник? Самым-самым первым?

– Не знаю. А вам?

– Что нам надо было лучше стараться, – ответил Конрауд. – Что мы упустили что-то важное. Что мы уже давным-давно должны были бы его найти.

– По-моему, вы всегда старались – лучше некуда.

– Значит, недостаточно. Мы… как-то все перепутали.

– Первым делом я, конечно, очень удивилась, – ответила Йоурунн. – Зачем Сигюрвину было туда лезть? А потом я услышала, что он не сам по себе поднялся на ледник, а его туда отвезли, и я подумала: наверное, это был кто-нибудь, кому на ледник подниматься не привыкать. Туда ведь никто не пойдет, если не знает, что там и как. Марта мне рассказывала, что полиция там все осмотрела очень тщательно, но пока не нашла никаких зацепок. Конечно, на ледники много кто поднимается. По крайней мере, сейчас. Экскурсионные группы. Альпинисты. Охотники. Лыжники. Походники. Туристическое общество Исландии. Любители природы. Они вот все.

– И служба спасения.

– Вот, точно. Они же всегда кого-нибудь спасают на ледниках?

– В связи с Сигюрвином ничего не пришло в голову сразу?

– Нет. И потом я об этом думала – и тоже ничего в голову не пришло.

– Он никогда ни о чем таком не говорил?

– Никогда. По крайней мере, я не запомнила.

– У него были какие-нибудь друзья или знакомые, которых мы не знаем и которые увлекались чем-нибудь подобным? Путешествовали по высокогорью? Лазали по горам?

– Вряд ли. Сигюрвин из Рейкьявика выезжать вообще не хотел, – ответила Йоурунн. – Поездки по стране были ему неинтересны – а вот за границу он ездил часто: ему нравилось. Росли мы не в достатке, так что, когда у Сигюрвина появились средства, он решил тратить их на развлечения – в том числе и на путешествия.

Конрауд знал, что брата и сестру воспитывала мать-одиночка, которая умерла через несколько лет после исчезновения сына. В детстве они жили в крайней бедности, даже на еду им едва хватало. Какую-никакую помощь им оказал дядя. Он держал небольшой магазинчик и обеспечил и брату, и сестре после школы возможность учиться дальше: она отправилась в колледж, а он – в Коммерческое училище. Оба были очень старательны, а Сигюрвин очень ловко добывал им небольшие доходы, зарабатывая стрижкой лужаек и тому подобным. Он раздобыл себе водительские права, как только достиг подходящего возраста, и начал работать на этого своего дядю. Он немедленно хватался за любую возможность заработать хоть немного лишних крон. Возмужав, он, судя по всему, всегда жил в достатке. С его дядей Конрауд в свое время встречался в связи с расследованием. Тот хорошо отзывался о Сигюрвине и горевал об его исчезновении, однако описывал его как человека, у которого на уме одни лишь деньги. Эти слова Конрауд запомнил надолго, потому что они совпадали с тем, как Сигюрвина описывали другие, – правда, они были не так красноречивы, как добросердечный торговец. Сигюрвину нравилось зарабатывать деньги. Нравилось наживаться.

Йоурунн как-то сказала, что Сигюрвин хорошо заботился об их матери, да и к ней проявлял щедрость. При этом он был экономен и считал, что договоренности всегда надо соблюдать. Он не на шутку расстроился, когда Хьяльталин стал упрекать его в нечестности, обмане и мухлеже, и чем больше кипятился Хьяльталин, тем суровее к нему становился Сигюрвин. Йоурунн сказала, что не знает, отчего отношения между ними стали такими сложными. Сигюрвин мог быть абсолютно бескомпромиссным. Она рассказала, что как-то спросила его, почему бы им с Хьяльталином не устроить все так, чтоб в итоге оба остались довольны, но он ответил, что они договаривались о зарплате по-честному, без всякого обмана и мухлежа, а если Хьяльталину кажется, будто он забыл про договор, то это его проблемы.

– А скажите мне вот что, – спросил Конрауд, когда они уже довольно долго проговорили. – Незадолго до смерти к Хьяльталину в больницу кто-то приходил. Там видели, что у него сидела женщина. Вы об этом что-нибудь знаете?

– Нет.

– Это были не вы?

– Я?

– Вы к нему не ходили?

– Нет. А зачем? Между нами ничего недосказанного не было.

– Конечно, не было, – согласился Конрауд и замял этот вопрос. Значит, это была какая-то другая женщина.

– Сигюрвин был хороший парень, – произнесла Йоурунн после долгого молчания. – Он не заслужил такой участи. Никто такого не заслужил.

– Это уж точно, – согласился Конрауд.

– Мне он всегда казался эдаким скаутом, каким он когда-то хотел стать, – сказала Йоурунн. – Всегда готов прийти на помощь. Да и просто милый. Милейший человек, брат и сын.

– Сигюрвин был в скаутской организации? – спросил Конрауд. Он не мог припомнить, чтоб раньше это слышал.

– Наверно, нельзя так сказать. Он с большим энтузиазмом записался в скауты, но продержался там, по-моему, от силы года два.

– И все?

– Да. Ему стало скучно, и он быстро бросил.

– А сколько ему было лет?

– Где-то десять-двенадцать. Но не больше.

Йоурунн посмотрела себе в ладони.

– Хорошо, что его нашли. Эта неизвестность насчет того, где он и как он… она меня постоянно грызла. С тех самых пор, как он пропал, я каждый день думала о нем и… Вы и представить себе не можете, как… какое это облегчение, что он наконец нашелся.

17

Старик, опирающийся на ходунки, медленно ковылял к своей комнате в доме престарелых в сопровождении Конрауда. Когда Конрауд потревожил его, он сидел в столовой над вареной пикшей с картошкой. Они раньше не особенно общались. В былые времена Конрауду порой давали разбирать его дела: кражи, подделка документов, контрабанда алкоголя. Одно время он запил и пополнил собой число городских бездомных – но ему удалось это преодолеть: он вступил в христианскую организацию, ходил на их собрания, обещал самому себе исправиться. Тогда-то он и поступил на работу в фирму Сигюрвина. Он водил фургон, выполнял разные поручения и, как потом выяснил Конрауд, был на хорошем счету. После исчезновения Сигюрвина в фирме были сделаны преобразования, а чуть позже он уволился оттуда и стал работать на муниципалитет. Его «минута славы» настала, когда он выступал в качестве главного свидетеля по делу Сигюрвина, но ему самому она не понравилась, и он потом часто говорил, что лучше бы в тот самый вечер не слышал ни звука.

Звали его Стейнар. Старость не пощадила его, здоровьем он был слаб, но он был общителен и сохранил прежнюю ясность ума. Он тотчас узнал Конрауда и понял, что тот в очередной раз пришел расспрашивать его о последней ссоре Хьяльталина с Сигюрвином на автостоянке.

– Я вас почти ждал, – сказал старик, когда они наконец добрались до его комнаты. – Раз уж его все равно пришлось доставать из этого ледника…

Он отставил ходунки и плюхнулся на кровать. Его одежда: рубашка с нечетким узором и потертые синтетические штаны, – казалась на его иссохшем теле на несколько размеров больше. Он давно не брился, и волосы, когда-то густые и пышные, теперь были тускло-серые, жидкие и с перхотью.

– А нельзя было оставить его в покое: пусть лежит, где лежал? – спросил Стейнар и провел рукой по голове, словно по старой привычке приглаживая волосы.

– Разумеется, кое-кому именно этого и хотелось бы. Я подумал: когда Сигюрвина обнаружили на леднике, не пробудило ли это у вас каких-нибудь новых воспоминаний?

– Я об этом деле уже и думать перестал, – ответил Стейнар, – так что, когда я услышал новость, что Сигюрвина нашли, мне аж не по себе стало.

– По-моему, на леднике его никто не ожидал, – сказал Конрауд.

– Нет, вы там у себя в полиции не сообразили, что так может быть, – заметил Стейнар не без радости. – Вы снова начали расследовать это дело?

– Я в полиции больше не работаю, – сказал Конрауд. – Мне просто самому любопытно стало. Если не хотите, можете не отвечать.

– Больше не работаете? Из-за возраста?

Конрауд кивнул.

– Значит, вы скоро и сюда попадете?

Конрауд порой задумывался о том, что ему предстоит закончить свои дни в доме престарелых – и такая мысль его не вдохновляла. Он заметил, что Стейнар жил в комнате для двоих. Конрауд не представлял себе, каково это – провести последние дни жизни в одном помещении с кем-то другим. Даже у арестантов на Литла-Хрёйн камеры и то были одиночные.

– Как знать, – улыбнулся Конрауд. – Я знаю, что в течение многих лет вас постоянно спрашивали об одном и том же, но сейчас поступили новые сведения, так что я решил поговорить с вами.

– А вам-то что до них, раз вы ушли на пенсию?

– Я долго работал над этим делом, – ответил Конрауд. – Наверное, это у меня хобби такое. Не знаю. Когда вы услышали об этом леднике, о чем прежде всего подумали?

– Что Хьяльталин его чертовски хорошо спрятал. Хотя ему и пришлось для этого изрядно попотеть.

– А вы не помните, на фирме у Сигюрвина говорили о ледниках? Может, там кто-нибудь увлекался поездками по ледникам, по высокогорью? У кого-нибудь был джип для таких поездок? Может, на таком джипе какой-нибудь клиент приезжал?

Стейнар задумался, почесывая в затылке.

– Нет, не могу сказать. Да и спрашивать человека через столько времени – это как-то не совсем по-честному. Я так отвечу: никого с таким джипом в окружении Сигюрвина я не помню, да я с ним, конечно, и знаком не был, я на эту работу устроился через одного своего родственника, который знал там одного мастера. Когда это все произошло, я там был еще новичком.

– Сперва вы не хотели рассказывать о том, что знали. Об их ссоре.

– Так я же не трепло. И вообще, это было не мое дело. Вот совсем не мое.

Конрауд вспомнил, как Стейнара допрашивали в первый раз как свидетеля по этому делу. Тогда в полицию поступил анонимный звонок, где сообщалось, что в тот вечер, когда в последний раз видели Сигюрвина, слышали, как Хьяльталин и Сигюрвин ссорятся, и звучали угрозы. Выяснилось, что позвонившая в то время жила со Стейнаром, а он рассказал ей о том, чему стал очевидцем, прибавив, что не собирается сам лезть в это дело. Его сожительница пропустила его последние слова мимо ушей, однако по телефону не стала называть его имя – впрочем, отметила, что он работает на фирме у Сигюрвина. Дальнейшие события были предсказуемы. Конрауду было знакомо темное прошлое Стейнара, и он заметил, что во время разговора тот ведет себя беспокойно, словно хочет побыстрее закончить беседу. Тогда Конрауд сказал, что полиция располагает сведениями о том, что Хьяльталин угрожал Сигюрвину, – и спросил, известно ли об этом Стейнару. Полиция получила эти сведения от лица, пожелавшего остаться неизвестным. Стейнар притворился, что ничего не знает об этом, но потом подтвердил это другому полицейскому, Лео, и рассказал все, что видел и слышал на стоянке.

Стейнар считался не очень надежным свидетелем, и даже рассматривалась версия, что он хотел сам выпутаться из переплета, свалив вину на Хьяльталина. Какое-то время он даже был в числе подозреваемых, но его сожительница сказала, что вечер и ночь исчезновения Сигюрвина он провел с ней, и вдобавок, у него не было явной причины убивать своего начальника или вообще желать ему зла. Как бы то ни было, он был последним, за исключением Хьяльталина, кто видел Сигюрвина живым, но скрыл сведения, которыми располагал – и это лишь породило подозрения.

Стейнара замучили вопросами о том, почему он не обратился в полицию тотчас, как Сигюрвин был объявлен в розыск, – а он все время отвечал, что не хотел попасть на допрос вроде того, на котором он сидит сейчас, да и к тому же из-за его прошлого его наверняка станут подозревать во всех смертных грехах. Мол, полиция все равно ему не поверит или даже решит, что он и сам поднял руку на Сигюрвина.

Его пригласили на очную ставку, и он быстро указал на Хьяльталина как на человека, ругавшегося с Сигюрвином на стоянке перед зданием. Он не колебался и ни при каких обстоятельствах не менял своей точки зрения. Стейнар утверждал, что видел Хьяльталина только один раз, в тот самый вечер, ведь он тогда устроился на эту работу совсем недавно.

– Тогда мы часто говорили о холме Эскьюхлид, – сказал Конрауд и бросил взгляд на ходунки у кровати Стейнара. Может, заставлять вспоминать через столько лет – это не совсем честно. – А вы помните, какие у тех парней были джипы?

Стейнар задумался.

– Нет, не скажу.

Конрауд покашлял.

– А у вас в те времена какая была машина?

– У меня? – переспросил Стейнар. – Вы все еще считаете, что его укокошил я? У меня машины не было. Иногда я приезжал домой на фургончике. Но кроме него я вообще никаких машин не водил.

– Я ничего не считаю, я просто спрашиваю.

– Мне не понравилось, что вы использовали мое показание, чтоб приставать к человеку, – усталым голосом произнес Стейнар. – Я так и знал: не надо было с вами вообще разговаривать. Никогда. А эта баба проклятая взяла и позвонила! Ну и сволочь она после этого.

– Не надо ее так обзывать, мы бы и сами вас нашли, – сказал Конрауд.

– Сомневаюсь, – фыркнул Стейнар. – Сильно сомневаюсь.

Они замолчали. Конрауд чувствовал, что у Стейнара осталось что-то невысказанное. Сотрудник дома престарелых в коридоре говорил, что Стейнара никто не навещает, что он все время сидит у себя и не общается с другими жильцами. А в последние недели и дни его здоровье сильно ослабло, и неясно, сколько он еще протянет.

– А этот Ле… Лео все еще работает в полиции? – спросил Стейнар после долгой паузы.

– Да, работает. А почему вы спрашиваете?

Стейнар почесал белую щетину на подбородке. Щеки у него были впалыми, сам он дряблым.

– А не знаю. Насчет этой бабы… не знаю, зачем я вообще про нее так сказал. Наверно, хватит уже врать.

– О чем вы?

– Лео вам не рассказывал?

– О чем?

– О том, как он со мной поступил.

– Что вы имеете в виду? Как он с вами поступил?

– Да ничего там не было. Ничего. Проехали.

– Так что там было?

– Да ничего, – повторил Стейнар, положив руку себе на грудь. – Ровным счетом ничего. Я устал. Мне прилечь надо.

– Стейнар…?

– Я попрошу вас уйти, – сказал Стейнар. – Я так не могу. Я больше не вынесу. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Конрауд помог ему улечься в кровать и затем распрощался с ним. Уходя из дома престарелых, он сообщил, что старик жалуется на усталость, и ему пообещали хорошенько присмотреть за ним.

18

На следующий день Конрауду позвонила Хердис. Она хотела встретиться с ним и спросить, придет ли он к ней на работу, а работала она продавщицей в одном из филиалов сетевого супермаркета «Крона». Конрауд решил, раз уж он все равно едет в магазин, заодно купить там молока, хлеба, кофе и других необходимых продуктов. Хердис, стоявшая на кассе, заметила его издалека, отпросилась с места и подошла к нему. Это было в середине дня, и покупателей в огромном магазине было мало.

– А эта Марта, из полиции, очень даже ничего, – сказала она, здороваясь с ним за руку.

– Да, она хорошая, – ответил Конрауд. – Вы с ней уже поговорили? Где у вас в этом ангаре стоят оливки?

– Пойдемте, покажу, – предложила Хердис, и он пошел за нею следом. – По-моему, она не была от этого в восторге.

– Нет, для того, чтоб переварить такие вещи, Марте нужно время.

Они вошли в длинный проход с итальянскими продуктами: макаронами, консервированными помидорами и соусами, – и Хердис показала ему оливки. Он выбрал себе банку больших зеленых и положил в корзину, которую прихватил по дороге.

– А еще мне нужна овсяная крупа, – сказал он. – Я не знаю, где у вас что стоит, я здесь в первый раз.

– Я хотела вам рассказать, – начала Хердис, снова трогаясь с места, – я здесь в магазине встретила одного приятеля Вилли, мы разговорились. Оказывается, Вилли ему рассказал про этот эпизод, у цистерн, и он вспомнил, что сам как-то раз был там примерно в то же время и видел возле этих цистерн большой джип-внедорожник.

– Внедорожник?

– Да. Он это особенно подчеркнул. Не простой джип, а с более мощными колесами, и сам крупнее обычных джипов. Вилли ему сказал, что это, наверно, тот же джип, который видел он.

– И это было примерно в те же дни?

– Этот друг Вилли видел тот джип немного раньше. Он точно знает, потому что он участвовал в матче юниоров на футбольном поле «Валюра», а потом они с друзьями пошли к цистернам. Он помнил, что это был за матч, и где-то посмотрел, когда именно его играли. Это было в начале февраля.

– Этот джип был таким запоминающимся?

– Да. Тот приятель снова начал об этом думать, когда Сигюрвина нашли на леднике. На внедорожнике заехать на Лаунгйёкютль легко.

Конрауд положил овсяную крупу в корзину.

– Хорошо, наверно, я с этим человеком поговорю, – ответил он. – Я просто интересуюсь этим делом. Оно меня так и не отпускает, и я встречаюсь с людьми, собираю информацию, и говорю, что меня послали вы. Я хотел бы поставить вас в известность об этом. Не возражаете?

Хердис взглянула на него.

– Что я послала?

– Я говорю, что ищу для вас ответ на вопрос, что же такое увидел Вилли. Такой вот предлог я использую.

– А я вас просила найти того, кто сбил Вилли. Разве это не более удачный предлог?

Конрауд сидел у себя на кухне поздним вечером, когда район окутала тишина, и жильцы отправились спать. Несмотря на поздний час, он открыл бутылку, которую подарил ему Хугоу, и понадеялся, что после бокала-другого ему удастся заснуть. А впрочем, какая разница! Все равно режим дня у него сбился.

Над кухонным столом горела лампочка, а в остальном в доме царила темнота, а Конрауд курил сигариллу и снова и снова возвращался мыслями к разговору с Хьяльталином в тюрьме.

– Это из-за него? – спросил тогда Хьяльталин и захотел дальше говорить об отце Конрауда.

– Что? – переспросил Конрауд. – Что – из-за него?

– Это из-за него ты пошел в полицию?

– Ума не приложу, к чему ты клонишь – как, впрочем, и всегда.

– Точно?

– Да, точно, – ответил Конрауд. – Я сюда не для того пришел, чтоб разговаривать с тобой о моем отце. Тебя он не касается. Вот ничуть. И никогда не касался.

– Значит, ты не пытаешься как-то улучшить впечатление от его поведения?

Конрауд не стал отвечать ему.

– Разве дело не в этом, Конрауд? Ты пытаешься быть лучше, чем он? Разве ты не из-за этого пошел в полицию? Разве не из-за этого ты сейчас – просто лёгга-неудачник?!

– Да иди ты…!

– Наверно, ты на него чем-то похож, ведь он – часть тебя. А в чем именно? Чем вы похожи? Ты унаследовал что-то от той мерзостности? Которая была у твоего папаши?

Конрауд прихлебывал вино – и тут зазвонил телефон. Звонили из дома престарелых, в котором жил старик Стейнар. Его увезли в больницу с сердечным приступом, и он требовал, чтоб ему дали поговорить с Конраудом.

19

Стейнара нашли лежащим в коридоре дома престарелых и срочно доставили в Центральную больницу. Он почувствовал сильную боль в груди, собрался позвать на помощь, но упал. Его обнаружил сотрудник, сообщил о случившемся, и сейчас Стейнар был в реанимации. Он просил лишь об одном: о встрече с Конраудом, – но самому Конрауду сказали, что ему будет разрешено находиться у пациента лишь недолго. Было неясно, переживет ли старик эту ночь.

Когда Стейнар открыл глаза, Конрауд уже некоторое время стоял над ним. Старик узнал его не сразу. Его лицо озарилось слабой полуулыбкой, а потом глаза снова закрылись.

– Не хочу уносить это с собой в могилу, – еле слышно проговорил Стейнар.

– Что?

– Этого Хьяльталина, к счастью, так и не осудили, а сейчас он, болезный, и вовсе помер, так что… А тут еще этот труп на леднике нашли… Я об этом думал с тех самых пор, как увидел репортаж по телевизору.

– О чем думал? О чем вы говорите?

Стейнар открыл глаза и посмотрел на Конрауда.

– С этим Лео раньше были шутки плохи. Когда ему в былые времена надо было кого-то за решетку законопатить… садист проклятый! Ему руки распустить было раз плюнуть. Однажды он меня так пнул – я потом несколько дней ходить почти не мог. В унитаз меня головой окунал. Хотя, наверно, вы про все это и так знаете. Наверное, вы и сами были не лучше.

– Я не как Лео.

– Мне наср… наплевать, – прошептал Стейнар. – Он мне больше ничего не сделает. Это он все там придумал.

– Что?

– Он угрожал мне упечь меня за это убийство. Говорил, что у меня, мол, алиби нет. А я так разнервничался, так испугался, потому что у меня было такое…

Стейнар снова прикрыл глаза. Он обессилел, и Конрауд понял, что больше не сможет находиться с ним.

– …прошлое, и он знал, что может устроить мне кучу проблем. Он был уверен, что этот Хьяльталин виновен, надо это только довести до ума. Он так прямо и сказал: «Довести до ума».

– И что?

– Я видел, как они скандалили. Хьяльталин и Сигюрвин. Это не вранье, Хьяльталин тогда, на стоянке, вел себя весьма резко, как будто хотел ему навалять.

– И?..

– Но я толком не расслышал, что они говорили.

Конрауд во все глаза уставился на старика.

– Что вы хотите сказать?

– Я не слышал, чтобы Хьяльталин крикнул, будто собирается убить Сигюрвина.

– Что вы говорите!

– Я не слышал, чтоб он крикнул: «Убью тебя, гад!» Не слышал, и все. Я вообще там толком не расслышал. Это Лео мне навязал. Будто Хьяльталин так сказал. То есть, может, он это и говорил, но, может быть, и что-нибудь другое.

– Вы всерьез так считаете? – спросил Конрауд. – Сейчас?!

– Я не хотел уносить это с собой в могилу.

– Стейнар?..

– Это правда, – заверил Стейнар. – Истинная правда.

– Думаете, этому поверят? Может, вы просто наговариваете? Мстите ему?

Стейнар что-то ответил, но Конрауд не расслышал. Он склонился над стариком.

– Сами решайте, чему верить, – прошептал Стейнар. – Я-то сам толком слов не разобрал. Это Лео на меня надавил. Он мне так угрожал! Хотел на меня это убийство повесить. И я не посмел иначе… Ведь Хьяльталин и это мог сказать. Я про это ничего не знаю. Он был очень грозный. И Сигюрвин тоже. Я не слышал, из-за чего они там поссорились. Но… это Лео. Это он все выдумал. Он внушил мне, что я могу загреметь за решетку и что такие слова запросто могли прозвучать. Что это было вероятно.

– Да, Стейнар, я не могу…

– Вот какая правда в этом деле!

– А из-за чего же они поссорились?

– Вот уж не знаю. Я только знаю, что Лео, сволочь эдакая, силком заставил меня считать вот так.

– Это же… Стейнар?

Стейнар закрыл глаза, а у его кровати вырос медработник и велел Конрауду уходить. Он в нерешительности стоял над стариком, который не шевелился. Потом он отчаялся ждать, поблагодарил медработника, достал телефон и стал звонить Марте.

20

На следующий день Конрауд сидел в Мартином кабинете – и тут она ворвалась в него как буря, волоча за собой Лео, и тщательно закрыла за ними дверь. Лео не удостоил Конрауда взглядом, а встал у входа, скрестив руки – словно завязав на груди тугой узел. Они с Мартой поссорились и оба еще кипели, когда она уселась за письменный стол и указала на Конрауда пальцем.

– Ничто из того, что здесь будет сказано, не выйдет за пределы этого кабинета, понятно?

– Он сознался в том, что врал? – полюбопытствовал Конрауд.