Текст книги "«Любовь к родному пепелищу…» Этюды о Пушкине"

Из Москвы на торжественное мероприятие приехала правнучка писателя – журналистка Мария Александровна Гессен[22]22
  Мария (Маша) Александровна Гессен (род. 1967 г.) – российская и американская журналистка, бывший директор русской службы «Радио Свобода». Пишет как на русском, так и на английском языках, автор нескольких книг, в том числе «Человек без лица: невероятное восхождение Владимира Путина» (на английском языке, 2012 г.). В 2012 г. Маша Гессен работала главным редактором журнала и издательства «Вокруг света», но первого сентября этого же года покинула этот пост из-за разногласий с владельцем издательства. Суть этих разногласий заключалась в том, что Маша Гессен отказалась выполнить просьбу работодателя об освещении экспедиции с участием президента В. Путина по спасению стерхов.


[Закрыть]. Там же живет и Дина Арнольдовна – дочь А. И. Гессена, которая в феврале 2007 г. прислала в школу-интернат книги своего отца.

Еще раньше на здании бывшей мужской гимназии была установлена мемориальная доска с барельефом ее воспитанника и надписью: «В Корочанской мужской гимназии учился и в 1898 г. окончил ее журналист, писатель-пушкинист Арнольд Ильич Гессен».

Кстати, это единственный случай увековечения памяти представителя «клана Гессенов», и пока остается лишь мечтой биографа клана Валерия Юльевича Гессена предложение об установлении мемориальной доски на доме 3, что в Петербурге на Малой Конюшинской улице, где длительное время проживал выдающийся политический деятель, ученый-юрист и публицист Иосиф Владимирович Гессен.

Вторая часть книги – это систематизированные статьи и заметки, то есть этюды о Пушкине, опубликованные А. И. Гессеном в течение последних пятнадцати лет жизни в различных изданиях, чаще всего тех, которые предназначались для детей и юношества, а также для педагогической общественности. Систематизация касается хронологии публикаций, как и в предыдущих книгах А. И. Гессена, этюды хронологически соответствуют биографии А. С. Пушкина. Как признается сам автор этих этюдов, они чаще всего на некоторое время упреждали отдельные фрагменты жизни Пушкина из готовящейся к изданию очередной книги его Пушкинианы. А поэтому в настоящей книге неизбежны повторы, которые отнюдь не снизят к ней интерес читателя («Повторение – мать учения»).

В заключение хотелось бы обратиться к руководству Министерства образования и культуры с предложением об издании полного собрания сочинений Арнольда Ильича Гессена, которое, на наш взгляд, стало бы своеобразной детской энциклопедией жизни и творчества А. С. Пушкина. Хорошо было бы в качестве иллюстраций этого издания использовать замечательные рисунки юной художницы Нади Рушевой, которая выполнила их по просьбе А. И. Гессена[23]23
  Гессен А. И. «Мне минуло шестнадцать лет» // «Юность», 1969, № 9, с. 112.


[Закрыть].

Александр Костин

Часть первая. «Арабески» моей жизни

На стыке двух эпох[24]24
  «Детская литература» – М., 1969. № 4. С. 18–25.


[Закрыть]

 
…Я снова счастлив, молод,
Я снова жизни полн…
 

А. С. Пушкин. «Осень»

Человек, проживший большую жизнь, склонен к воспоминаниям и размышлениям. Случайная встреча иногда молнией озарит весь пройденный путь. Неожиданно воскресит ожившие многоликие тени прошлого, вновь зазвучат навсегда, казалось, умолкнувшие голоса…

Самые яркие мои воспоминания связаны всегда с книгами. С тех детских лет, когда я, мальчиком, помогал отцу переплетать книги в его крошечной мастерской. Днем учился в гимназии, вечером работал.

И вот на Международной книжной выставке 50-летия Октября у меня произошла удивительная встреча с книгами, с давними моими друзьями.

В детстве были у меня свои любимые книги. Среди них – особо запомнившийся мне большой атлас зверей, животных, птиц и рыб в их ярких многоцветных природных окрасках.

Придя на выставку, я неожиданно увидел такой же только что изданный многокрасочный атлас. Перелистал его и неожиданно нашел очень поразившую мое детское воображение рыбу-меч. Вспомнилось: уже будучи студентом Петербургского университета, я как-то рассказал про рыбу-меч моему профессору зоологии В. М. Шимкевичу. Он улыбнулся, через несколько дней пригласил к себе домой и, также улыбаясь, раскрыл предо мною такой же точно экземпляр моего детского атласа, отыскал в нем рыбу-меч и здесь же, не отрываясь, прочитал о ней небольшую лекцию…

Так началось для меня на выставке книг неожиданное путешествие в страну моего детства, потом – юношества и зрелости. Вспомнилось, как доморощенным способом я сшивал в отцовской мастерской растрепанные листы до отказа зачитанных книг и часто с иглой в руке застывал над страницами пушкинских сказок и стихотворений, «Антона-Горемыки» и «Гуттаперчевого мальчика» Григоровича, «Слепого музыканта» Короленко, позже – над романами Гончарова, Тургенева, Достоевского. Все эти писатели были еще живы, когда я родился…

Как же радостна была мне встреча на книжной выставке и с «Гуттаперчевым мальчиком» Григоровича, и со «Слепым музыкантом» Короленко, поразившими меня в детские годы глубоким гуманизмом, правдою и красотою созданных ими образов, волнующей музыкой чудесного русского языка.

Д. В. Григорович был секретарем Общества поощрения художества, и там мне пришлось встретиться с ним в 1898 году. Мог ли я думать, что через много десятилетий буду рассказывать в моей книге о декабристах и их героических женах, что отец его, русского писателя Григоровича, был женат на француженке Сидонии Ле-Дантю, а сестра ее, Камилла Ле-Дантю, тетка писателя, была женою декабриста В. П. Ивашева… И мог ли я представить себе, что моим частым гостем будет в советское время ее правнучка Е. К. Решко…

Мог ли я тогда вообще представить себе, что через три четверти века сам стану писателем и на Международной книжной выставке увижу написанные мною книги. На выставке, посвященной 50-летию Октября…

Это будило новые воспоминания: ведь пятьдесят лет тому назад, в 1917 году, я присутствовал в Таврическом дворце при рождении этого нового мира, новой эпохи человечества. На протяжении одиннадцати лет был специальным корреспондентом в Государственной думе всех четырех созывов.

Был свидетелем всех этапов крушения самодержавия, одним из редакторов вышедших 27 февраля 1917 года, в первый день революции, «Известий революционной недели», в течение семи дней осведомлявших население Петрограда о ходе революции. Мы, журналисты, и жены наши из окон машин под обстрелом засевших на чердаках жандармов и полицейских разбрасывали газеты эти по улицам и площадям восставшего Петрограда…

Два сохранившихся у меня комплекта этих газет я подарил Музею В. И. Ленина и библиотеке имени В. И. Ленина, третий передал Г. И. Петровскому для Музея Революции[25]25
  Петровский Григорий Иванович (1878–1958 гг.) – политический деятель, депутат 4-й Государственной думы, председатель фракции большевиков. С 1917 года нарком внутренних дел Советской России. В 1919 г. Председатель Всеукраинского ревкома. В 1919–1938 гг. Председатель ВУЦИК. С 1940 г. заместитель директора Музея Революции СССР. В 1926 году г. Екатеринослав в честь Г. И. Петровского переименован в Днепропетровск (Украина).


[Закрыть]. Со времен четвертой Государственной думы, членом которой он был, у нас на протяжении десятилетий сохранялись добрые, дружеские отношения. Помню, я встречал большевистскую пятерку, вернувшуюся в дни Февральской революции с каторги в Таврический дворец – Петровского, Бадаева, Шагова, Самойлова, Муранова.

В те бурные дни победившей революции я слушал в Таврическом дворце Владимира Ильича Ленина, докладывавшего свои знаменитые «Апрельские тезисы» на собрании большевиков – участников Всероссийского совещания рабочих и солдатских депутатов.

Одно воспоминание влекло за собою другое. Петровскому я подарил находящуюся сегодня в экспозиции Музея Революции фотографию. На ней он изображен в момент, когда охрана Таврического дворца выводила его из зала заседаний за обструкцию во время выступления главного военного прокурора Павлова по запросу о ленских расстрелах в 1913 году. Сцена эта происходила у самой ложи журналистов, где я, как всегда, занимал свое место.

Предо мною точно пронеслись две эпохи: век нынешний и век минувший. Между ними – революционный водораздел 1917 года. Сорок лет моей жизни прошли в дореволюционной императорской самодержавной России, уже более полувека я – гражданин Советского Союза…

* * *

На одном из стендов выставки я увидел томик избранных произведений Александра Блока… Мне вспомнился мой первый день в Петербургском университете, в сентябре 1898 года.

По обычаю того времени, я уже на другой день после окончания гимназии облачился в серую студенческую форменную тужурку с голубыми петлицами и темно-зеленую фуражку с таким же голубым околышем.

В этом студенческом обличье я прямо с вокзала отправился в университет и смело вошел в одну из аудиторий университета. Лекцию читал очень известный впоследствии ученый-гистолог Александр Станиславович Догель.

Помню слово в слово, как начал он свою лекцию:

– Господа студенты! Сегодня вы начинаете новую главу вашей жизни. Помните, что жизненный путь усеян не одними розами, на нем встречаются и шипы…

Это было наивно и сентиментально – так люди мыслили еще в те далекие мирные годы конца прошлого столетия, – но мне, юнцу, слова эти показались значительными: я даже записал их тогда… Сегодня, через семьдесят лет, я сказал бы иначе:

– Жизненный путь усеян не одними шипами, на нем встречаются иногда и розы…

Час прошел быстро. Влекомый шумным студенческим потоком по огромному, почти полукилометровому университетскому коридору бывшего здания двенадцати петровских коллегий, я направился из аудитории главного здания в амфитеатр Химического института университета. Студенты всех факультетов заполнили его в то утро. Было молодо и шумно. Но общее волнение достигло крайнего напряжения, когда из маленькой двери, над которой во всю стену была начертана периодическая система химических элементов, вышел ее создатель, Дмитрий Иванович Менделеев…

Это была неожиданная встреча с гением… Раздались аплодисменты… Дмитрий Иванович жестом руки остановил их… Меня поразило, что гений был небольшого роста, в обыкновенном форменном вицмундире с золотыми пуговицами…

Производила впечатление его большая, ниспадавшая на плечи львиная грива седых волос, сливавшаяся с седой бородой. И необыкновенно мудрые, молодо смотревшие глаза…

Рядом со мною сидел в то утро студент, невольно обращавший на себя внимание своим необычным, строгим классическим римским профилем.

Мы еще не знали, кто он, но скоро читали его первые стихи: «Муза в уборе весны постучалась к поэту», а после Кровавого воскресенья 9 января 1905 года уже вся передовая Россия читала его стихи и поэмы, в которых отражался отблеск грядущей революции:

 
Испепеляющие годы!
Безумья ль в нас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.
И позже, накануне Великого Октября:
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
 

Этот юный студент был будущий поэт Александр Блок, поступивший в Петербургский университет в том же 1898 году, что и я, и так рано, – я хорошо помню этот печальный августовский день 1921 года, – ушедший из жизни… В нашем доме бывала в двадцатых годах жена Блока – Любовь Дмитриевна, дочь Д. И. Менделеева. Читала поэму «Двенадцать» так, как учил ее муж…

Среди нас находился и поступивший тогда в университет студент Павел Елисеевич Щеголев, будущий замечательный пушкинист, автор классического труда «Дуэль и смерть Пушкина»… Так началось то чудесное утро, первое утро моего большого путешествия в новый век, в новый мир, в новую эпоху человечества.

Позже мне приходилось часто встречаться и беседовать с П. Е. Щеголевым. Дружеские отношения связывали меня и с другим замечательным пушкинистом начала веха, Николаем Осиповичем Лернером…

* * *

Незадолго до Международной книжной выставки в печати отмечалось столетие со дня рождения известного дореволюционного издателя И. Д. Сытина. Я работал в издававшейся им газете «Русское слово» и на посвященных ему вечерах в Центральном доме литераторов, и у журналистов делился воспоминаниями о встречах с ним.

Среди книг я увидел прекрасно изданную Государственным издательством политической литературы книгу о Сытине, и воскресли в памяти его рассказы о том, как он пришел из деревни в Москву искать счастья. Здесь он создал крупнейшее в тогдашней России издательство, выпускал популярнейшую в то время газету, ему принадлежала нынешняя Первая образцовая московская типография, в которой работало три тысячи человек.

Особенно ярко запомнилась мне одна встреча с этим удивительным русским самородком. Это было в 1909 году.

Я жил тогда в Петербурге. Из петербургского отделения «Русского слова» раздался звонок:

– Арнольд Ильич, приехал Иван Дмитриевич… Просит вас зайти сейчас.

Сытин встретил меня приветливо, полувопросом, полуимперативом:

– Ну что же, поедем в Константинополь… Там началась младотурецкая революция… Выехать нужно завтра…

Государственная дума, где я работал постоянным специальным корреспондентом, была распущена на каникулы, такая поездка улыбалась мне, и я дал согласие.

– У вас есть наличные деньги? – обратился Сытин к заведывавшему отделением. – Нет?

Он вынул из кармана крупную сумму денег и передал мне:

– Вот вам на дорогу. Нужно будет еще, телеграфируйте, вышлем.

На другой же день я выехал в Одессу, оттуда морем. На пароходе оказался попутчик, корреспондент «Одесских новостей».

Остановка в Афинах, и мы в Константинополе. Столица Турции бурлила. Ощущалось жаркое дыхание революции. Была пятница, день селямлика. Восставший народ валом валил в Илтдыз-киоск, в парк, окружавший дворец, где обитал последний султан Турции Абдул-Гамид, вошедший в историю под именем Кровавого.

Наняли парный экипаж и влились в этот бурный поток. На мосту через Золотой Рог вытянувшиеся цепочкой солдаты неожиданно остановили нас, получили установленную за переезд через мост плату, и мы продолжили путь.

На площади перед дворцом войсковые части готовились к параду. Предстоял торжественный выезд султана из дворца в находившуюся неподалеку мечеть. Перед войсками гарцевал на белом коне Энвер-бей, возглавивший младотурецкое восстание.

Мы послали ему наши визитные карточки. Он подъехал к нам и, обращаясь по-французски, пригласил занять места в дипломатической ложе. Сопровождавшему его офицеру предложил доводить нас.

Вскоре начался выезд султана. В тот день народ впервые за десятилетия увидел его. Мне хорошо запомнилось зловещее мрачное лицо Абдул-Гамида, в красной феске на голове, с большой аккуратно подстриженной крашеной черной бородой.

Первую открытую карету пышного выезда занимал султан с молодой женой и наследником. Министры в красных фесках и мундирах, при орденах, бежали рядом с каретой, от времени до времени прикасаясь к ее покрытым пылью колесам, символически – праху следов падишаха.

Позади, в таких же открытых каретах, помещались старшие жены и приближенные.

Султан был вскоре свергнут…

Из Константинополя я направился в Египет. В годовщину открытия Суэцкого канала присутствовал в качестве журналиста в Каире на большом приеме во дворце Хедива.

Было душно, солнце нестерпимо палило, и всех пригласили на парадный спектакль в парке. На открытой сцене шла «Аида», опера, как известно, написанная композитором Верди по особому заказу, для торжеств в день открытия Суэцкого канала. Пели приехавшие в Каир по приглашению артисты миланского театра Ла Скала. Дирижировал Тосканини, партию Радамеса исполнял Энрико Карузо.

Мне довелось не раз слушать «Аиду» в прославленных московском Большом и петербургском Мариинском театрах, слушал шестьдесят лет тому назад в Париже, в знаменитые дягилевские русские сезоны.

Но ни один из этих спектаклей не оставил во мне такого сильного и яркого воспоминания, как этот, на родине Аиды, в насыщенный негой южный вечер, на берегу Нила, среди облитых лунным светом пальм – на краю Сахары, на виду у гигантского сфинкса и Хеопсовой пирамиды… И был я тогда на шестьдесят лет моложе, мне было всего тридцать…

Вся эта поездка была изумительна: после Египта – Малая Азия, Смирна, где, по преданию, Гомер слагал на берегу ручья свои песни, Яффа, Иерусалим.

Древний мир, поникшие руины, застывшие страницы библейских легенд и – мирная тогда жизнь на нашей планете… Окунувшись в эти далекие воспоминания, я неожиданно увидел портрет Сытина в посвященной ему «Жизни для книги»… Мне приходилось видеться с ним и в советское время. Как-то мы повстречались на улице Горького. Он пригласил меня зайти к нему, в принадлежавший ему у Пушкинской площади дом, где помещалось «Русское слово» и где он сам жил. В обширном кабинете, на камине, стояла небольшая бронзовая статуэтка – русского человека, в поддевке и высоких сапогах, подстриженного под скобку.

– Это мой благодетель, хозяин крошечной книжной лавки у Ильинских ворот, приютивший меня, когда я пришел из деревни в Москву, и научивший уму-разуму.

И тогда рассказал мне за чашкой чаю, как тепло и ласково принял его Владимир Ильич Ленин, когда он пришел к нему, через несколько дней после революции, в Смольный.

Ленин встал из-за стола, подал Сытину руку и сказал:

– Рад видеть вас, Иван Дмитриевич, что скажете мне?

– Владимир Ильич, вы знаете, что я полуграмотным парнишкой пришел из родной деревни в Москву. Здесь создал дело, которым всю свою жизнь служил просвещению русского народа. Все оно отошло к народу – так и должно быть… Ну, а с Иваном Дмитриевичем Сытиным что будете делать?

– Ивана Дмитриевича будем просить продолжать свою службу народу и помогать нам своим огромным опытом, – ответил Владимир Ильич.

И тут же выдал на бланке председателя Совета Народных Комиссаров, за своей подписью, охранную грамоту на неприкосновенность квартиры Сытина в принадлежавшем ему доме…

* * *

Совсем иные видения – далекие и близкие – пронеслись предо мною, когда я увидел на стенде издательства «Детская литература» написанную мною на 84-м году жизни книгу «Набережная Мойки, 12. Последняя квартира А. С. Пушкина», на 86-м – «Во глубине сибирских руд… Декабристы на каторге и в ссылке» и на стенде «Науки» – томик написанных на 88-м году этюдов о Пушкине – «“Все волновало нежный ум…” Пушкин среди книг и друзей».

Вспомнился октябрь 1900 года. В царскосельском лицейском садике открывался памятник Пушкину – юный лицеист сидит в задумчивой позе на чугунной скамье. Сегодня этот памятник широко известен, тогда мы впервые увидели это прекрасное творение скульптора Р. Р. Баха. Мне, начинающему репортеру, редактор «России» В. М. Дорошевич, знаменитый фельетонист, мой газетный учитель, поручил дать в «Россию» отчет об открытии этого памятника. Я приехал в Царское Село задолго до торжества. У памятника встретился с известным историком литературы С. А. Венгеровым, поэтом И. Ф. Анненским и критиком А. М. Скабичевским. Больше поэтов и писателей не было. Вокруг покрытой белым полотнищем фигуры поэта собрались учащиеся царскосельских гимназий.

На открытие памятника Пушкину приехал его старший сын Александр Александрович. Ему было тогда 68 лет. Генерал-лейтенант, командир одного из гвардейских полков, он мало чем напоминал своего гениального отца, но привлекали его живые глаза, обрамленное седой бородой лицо в очках, приветливая улыбка.

Когда мы обратились к нему с вопросом об отце, он скромно ответил:

– Мне было всего четыре с половиной года, когда скончался отец. Что я могу сказать вам о нем?.. А вообще… Я ведь только сын великого человека…

Отчет об открытии царскосельского памятника был моим первым литературным трудом о Пушкине. Я долго и любовно работал над ним. Было в нем строк восемьдесят. Не могу судить сегодня о его литературных достоинствах, но, видимо, они были не очень высоки, и не слишком велик был тогда интерес к этому большому празднику русской культуры: из моего отчета редактор поместил в столбце газетной хроники ровно три строки. В библиотеке имени В. И. Ленина я разыскал недавно газету «Россия» с этим первым моим репортерским «отчетом».

* * *

Незадолго перед тем у меня произошла еще одна удивительная, связанная с Пушкиным встреча. Это было на одном из собраний Географического общества, отчет о котором я должен был дать в газету.

Председательствовал известный ученый, океанограф, впоследствии почетный академик Юлий Михайлович Шокальский. Вместе с ним на собрание приехала его мать Екатерина Ермолаевна, стройная, восьмидесятилетняя женщина, с умными, ласковыми и теплыми глазами. Присутствовал еще прославленный путешественник Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский, импозантный старик в белоснежных бакенбардах, с лорнетом в широкой черной тесьме.

Собрание проходило так, как всегда проходили и сегодня проходят собрания ученых обществ, и окончилось около десяти часов вечера. Но никто не расходился, и меня поразило, что речь зашла почему-то о Пушкине, причем чувствовалось, что всех объединяют какие-то связанные с поэтом глубоко личные воспоминания.

* * *

Совсем недавно, месяцев девять назад, я получил от моего друга, поэта Б. А. Шмидта, подарок: он поделился со мною куском воспетой Пушкиным, погибшей в 1965 году, в Тригорском, Ели-шатра. На нем его рукою надпись: «А. И. Гессену, к его 90-й весне. Ель-шатер. Апрель 1968».

Мне вспомнилась эта виденная мною много лет назад могучая ель – символ пережитых Пушкиным в Тригорском радостей. Ей он посвятил изумительные по яркости и поэтической фантазии стихи:

 
Но там и я свой след оставил,
Там, ветру в дар, на темну ель
Повесил звонкую свирель…
 

Эта драгоценнейшая реликвия украшает мой рабочий стол. Работая, я иногда беру ее в руки, мне кажется, она насыщена ароматом михайловских и тригорских рощ и вся пронизана звуками пушкинской звонкой свирели.

* * *

Я рассказал, как я стал в мои предельно поздние годы писателем, как пришел к моим книгам о Пушкине и его спутниках, декабристах. И невольно вспоминаю прочитанную в детстве автобиографическую повесть датского сказочника Андерсена. Он предпослал ей строки: «Я рассказал здесь сказку моей жизни, рассказал ее искренно и чистосердечно, как бы в кругу близких людей».

Жизнь человека часто в самом деле складывается чудеснее и фантастичнее любой сказки. Мне кажется, что, вступив только что в мое десятое десятилетие, вспоминая и снова переживая мои былые яркие страницы, все виденное и слышанное в двадцати трех странах мира, встречи мои с выдающимися людьми двух эпох, и я рассказываю здесь сказку моей жизни. Сказку о моем путешествии из далекого прошлого полукрепостнической России последней четверти ушедшего века в настоящий день нашей великой Родины, где самые дерзкие мечты человечества становятся былью. И часто удивляюсь: как много может вместить в себя жизнь одного человека.

Мне хочется сказать, заканчивая, что изо дня в день целеустремленный труд, всегда радостная работа с книгой и над книгой, ежедневное общение с Пушкиным и его творчеством, непреодолимое желание щедро отдавать людям все накопленное не дают мне стареть, сохраняют молодость души и сердца. И в осень жизни, которая может быть так же прекрасна, как и осень в природе, все это является неиссякаемым источником оптимизма, воли к жизни, больших радостей и подлинного счастья…