Текст книги "Все или ничего!"

В оформлении обложки использована картина Жак Луи Давида “Наполеон при переходе через Сен-Бернар”.

Copyright © Арсен Казарян, 1984

АРСЕН КАЗАРЯН

ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО!

ПРОЛОГ

Дух

Чувства Человека

Сущность

Дух

Итак, вы утверждаете, что дух

Сломить способны чувства и желанья?

Что дух их раб, иллюзия пустая,

Возникшая в среде пищеваренья?..

Вы отрицаете тот факт, что смелый дух

Взлетает ввысь над суетой страданий?

Что высший дух смиряет чувства, страсти?

Что дух господствует над телом и собой?

Чувства

Господствует? Ха-ха. Дух и господство!

Что дух? Не чувства ль, вылитые в форму,

Принявшие свой необычный вид?

Нет! Чувства лишь владеют человеком

И плотью, то есть сущностью его.

Что сущность? – то животное начало.

Что дух? – попытка превзойти ее.

Сущность

Смешно, не правда ль, слушать рассужденья

Наивных о величии бытья.

Все то – желание, желание, желанье,

Боязнь животной сущности своей.

Дух!!! О, нелепость выбравшая форму!

О, глупость, порожденная собой!

Все сущность, сущность – все лишь в ней укрыто.

А дух? – ну, право ж, полно глупых слов.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он не вышел ни званьем, ни ростом.

Не за славу, не за плату –

На свой, необычный манер

Он по жизни шагал над помостом –

По канату, по канату,

Натянутому, как нерв.

…………………………

Он смеялся над славою бренной,

Но хотел быть только первым –

Такого попробуй угробь!

В. Высоцкий

1

Над горизонтом поднимается солнце. Рождается новый день. Рождается Новый день, неукротимый как дух героя. С восходом солнца восходит новый герой, светлый, как солнце, и мрачный, как море, непонятный и противоречивый, как волны.

Рождается новый день.

Тяжелы роды, но еще более тяжела смерть недавно родившегося. Это багровое солнце, медленно и неуклонно скрывающееся за горизонтом. Это холодное, зловещее солнце, предвещающее напряженные сумерки. Сумерки героев.

Наступает ночь…

Ночную тьму прорезает лишь медленно догорающее пламя. Оно неукоснительно уменьшается в размерах, оно вот-вот погаснет.

От пристального взгляда на пламя свечи слезились глаза. Он подошел к окну. Ну почему кругом такая пустота? А ведь сейчас весна. О Боже, в каком он состоянии! Что-то непонятное, давя изнутри, причиняет нестерпимую боль. Нет, надо пересилить себя, надо писать, надо писать. В какую безмозглую тварь ты превратился! Пустота, кругом одна пустота и ничего больше. Пламя свечи гаснет, словно гаснет жизнь. Оно медленно уменьшается в размерах. Еще мгновение и оно погаснет. А потом?.. мрак?.. Как страшно! Но ведь приходят и уходят миллионы, миллиарды? Страшно представить. Надо писать, насколько бы это не было трудно; надо писать пока сам не превратился в груду праха, чтобы затем одним единственным ударом отмести все мелкое и ничтожное. Как тягостно это падение, но рано или поздно надо шмякнуться о землю. Пусть, пусть живут лишь они – эти покорные рабы жизни.

Он прошелся по комнате. Мысли путались. Давно уже он потерял возможность четко и последовательно рассуждать. Все обрывочно, туманно. Горечь, одна лишь горечь. Горечь обид, горечь потерь. И в этой невозвратной дали – образы, искаженные горечью и временем. Прошли времена величайших сомнений, времена надежд и иллюзий. Теперь – пустота и опустошенность. Время стирает все и из дошедших обрывочных воспоминаний не составить вновь жизни.

Черт возьми, вечно что-то мешает, вечно мешает. Всю жизнь мешали. А теперь? ну развей кто-нибудь этот мрак, нарушь тишину. Что вы, оглохли все?! Не надо, не надо совать нос в чужие дела!

Ха-ха-ха, да ты еще и сердиться можешь? Все просто, сногсшибательно просто, вот это-то и бесит тебя. Все просто: есть ты – нет тебя и больше ничего. Нет, так невозможно, так не должно продолжаться, ты должен писать, а то отдашь концы прежде, чем закончишь свой труд. О! если бы его спросили – “Чего же ты добиваешься, чего хочешь напоследок?”, он бы ответил – потрясти до основания застывшее в своем довольстве человеческое сознание.

Он сжал кулаки. Единственная реальная сила, которая у него оставалась – это были его кулаки, это была его плоть, его мозг. Его хотели понять… Что ж, он приоткроет двери своего мира.

2

Обернешься назад – туманная дымка, дымка времени. Сквозь нее едва вырисовываются тени прошлого. Напрягая воображение, силишься дать им законченный вид. Впереди та же дымка и больше ничего. И опять воображение силится найти: что же там, в дымке будущего. И ты стоишь в этой сплошной дымке, тщетно пытаясь найти цель своего существования.

И назойливо, вновь и вновь звучал в его ушах голос старушки, хозяйки дома в котором он жил, – “Цель жизни – это наслаждение, еще никто ничего не получал от учений”.

Цель жизни – это наслаждение. Дьявольски железная истина, разбивающая все остальные доводы и оправдывающая Их, тщеславных, набивающих карманы, пустословных и довольных. Самое главное, довольных!

Но, что мне до них! Мое солнце светит только мне. И лишь я вижу его во всей красоте своего величия. Мрак остальных да будет их заботой!

То, что ты несешь в себе, прокладывает бездну между тобой и остальными. Да, ты состоишь из той же плоти, из тех же вен и нервов. Да, перед тобой горький опыт миллионов. Пред тобой жизнь безразлично и холодно бросающая жребий. И абсолютная бессмысленность пути.

Но ты живешь! А кто-то идет на преступления, попирая чужие права, рискуя своей жизнью и проявляя огромную жизненную энергию, а ты, окунувшись в бездну мыслей – бездействуешь. Неужели обязательно кто-то, обладающий властью, должен накинуть на тебя узду и гнать тебя и таких как ты на убийства и угнетение ради своих мелочных и тщеславных целей? И ты подчиняешься, ты вынужден будешь подчиняться. Ты исполняешь чужую волю, в то время как тебе лень выполнять свои желания.

3

Мерцающее пламя свечи освещало лицо. На стене вырисовывалась его громадная тень. Внезапно, со злостью сжав кулаки, он взглянул на свою тень.

– Что мне жизнь, скажи?!

В ушах звенящей тишиной прозвучал адский смех. Его сковал ужас. За спиной он явно ощущал чье-то присутствие. Он резко обернулся. Желтоватое пламя свечи вселяло спокойствие. Но сзади вновь чей-то пристальный взгляд. Он вновь резко обернулся. Его громадная тень и больше ничего. И вновь этот отталкивающий, противный смех.

Смех перешел в хохот, резко звучащий в тишине. Внезапно его оглушила тишина и, пронзая тишину, раздался голос, отчетливо произносивший слова.

– Ты боишься смерти?

– Нет, нет, тысячу раз нет! – закричал он и вновь, резко обернувшись к своей тени, проговорил:

– Кто ты?!

Я, – с усмешкой произнес голос, – я – это дьявол, которого ты вырастил в себе, которого ты кормил своими противоречиями. Слушай внимательно. Внимай словам. Жизнь, прожитая тобой, оказалась пуста. Все нажитое тобой стало неотвязным бременем. Взгляни туда… Вот эта пронизывающая обыденной сыростью дорога ожидает тебя. Ты видишь? Впереди она и больше ничего!!! Неужели ты пойдешь по ней?! Взгляни же на это горящее солнце. Имя ему Бессмертие, имя ему Слава. Направься к нему и в игре со смертью ты обретешь бессмертие. И тогда остановится время, замрет, и ты во всем величии своей победы станешь над всем человечеством. Ты, один на один со своим духом, дрожа от упоения своей силой, превратив все прожитое в единое мгновение борьбы, ты взревешь, как взрыв. И, направляя свое ликование поверх Вселенной, ты взойдешь на новую ступень гордости и величия. И распростертый под тобой мир, серый и жалкий, как слабое и тусклое отражение твоего духа, расплывется перед твоим взглядом. И ты, в своем сверхвеличии вознесешься ввысь.

Осмелишься ли ты взметнуть к этому солнцу?

Он взглянул на пламя свечи, которое завораживало и от которого было трудно оторвать взгляд.

– Да.

–Запомни мои слова!.. запомни!.. Ты смертник. Твой каждый шаг – это смерть. Не задумываясь, ради своей цели, ты будешь ставить свою жизнь на карту. Каждый раз ты рискуешь жизнью, каждая ошибка – это смерть. Запомни – никаких компромиссов – ВСЕ ИЛИ НИЧЕГО!

Он устало опустился на стул и задул свечу. Лишь тлеющая точка виднелась во мраке. Она светилась еще несколько секунд и наконец, замерцав, потухла.

4

“Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собой”… “Жизнь для меня бремя потому, что ничто не доставляет удовольствия и все мне в тягость. Она для меня бремя потому, что люди, с которыми я живу и с которыми, вероятно, должен жить всегда, нравственно столь же далеки от меня, как свет луны от света солнца…”

Наполеон Буонапарте¹

“О чем думал, о чем мечтал этот худой, бледный офицер в потертом на локтях мундире артиллериста, просиживая до поздней ночи при неярком отблеске свечи над книгами и листами исписанной бумаги? На что рассчитывал бедный лейтенант без роду, без племени, корсиканец с оливковым цветом лица, выговаривавший слова с нефранцузским произношением, пришелец, без связей, без знакомств, без денег, прозябавший в самом младшем офицерском звании в никому неведомой, глухой гарнизонной части?

О! Дерзновенные мечты, грандиозные замыслы теснились под низкими сводами убогого жилища юного лейтенанта артиллерии.

Образ жизни младшего лейтенанта артиллеристского полка был крайне прост и беден событиями. В Валансе он посещал, наверное, не чаще одного-двух раз в день трактир “Трех голубей”; его трапеза была более чем скромна: стакан молока, кусок хлеба, несколько су на питание, не более того. Такую же полуголодную жизнь он вел в Оксонне. Он отказывал себе во всем: со времени отрочества бедность шла за ним по пятам.

Буонапарте жил нелюдимым отшельником; еще в Бриенне и Париже, а затем в Валансе и Оксонне он чурался сверстников – молодых дворянчиков, привыкших беззаботно сорить деньгами и ищущих развлечений. Ему было с ними не по пути, то были люди из иного мира: что могло быть у них общего?

Этот необщительный офицер сторонился товарищей по полку не только потому, что в карманах его потертого мундира не было серебра для кутежей и пирушек. Он чувствовал себя бесконечно далеким от них; в их шумном обществе он продолжал ощущать свой одиночество”.

5

Изучая биографии полководцев и видных политических деятелей, он убедился, что они действовали правильно и четко лишь до достижения верховной власти. После же они все совершали одну ошибку за другой, казалось, глаза их покрывала какая-то завеса. Возможно, причина заключается в том, что по мере выдвижения, проходя сквозь тысячи препятствий, утрачивается юношеская фантазия, отвага, теряется реальная оценка возможностей, общепринятые положения имеют все большее влияние на замыслы. Причина, вероятно, кроется и в том, что достижение власти считается наиболее трудным этапом, в то время как основная сложность заключена в последующих действиях. Информация о жизни низших слоев обычно доходит искаженной. Теряется связь между действием и результатом действия. Именно поэтому низы лучше чувствуют ошибки правления.

Чтоб избежать этого, он решил наметить основной курс, которому надлежит ему следовать после достижения власти и выполнения первоочередных задач. Для лучшего представления формы будущего государства он начал изучение основных трудов посвященных этой теме. Все мысли и идеи он решил объединить в трактате “Государство нового типа”.

Свободный от романтических иллюзий юности, он холодно взвешивал свои силы и возможности. Необходимо избегать лишней информации, не перегружать мозг, дав ему полную свободу размышлений. Для быстрейшего достижения любой, пусть даже самой ничтожной цели, концентрировать все свои усилия. Перед высокой целью рушится все мелкое, все препятствия. Необходимость заставляет иметь крепкое здоровье и большую трудоспособность. И, что очень важно, ему надо было выработать в себе такое индивидуальное качество, как способность руководить людьми, для чего нужен опыт и тонкое знание психики. Необходимость читать книги на иностранных языках вынуждает его начать изучение немецкого, а затем и русского языка.

6

Семь месяцев продолжалось его триумфальное шествие. Словно ураган, он пронесся над землей. Его ошеломляющие, поражающие успехи не поддавались воображению. Солдаты, казалось, не ощущали усталости, они чувствовали себя первенцами, строителями нового мира. После нескольких скупых строк, последовавших после начала боев, газеты, не придавшие тогда большой важности этим событиям, изливались теперь в описаниях. Одна победа следовала за другой, казалось – все, на этом должно заглохнуть это массовое движение, но бои продолжались, его легионы не знали поражения. Словно рыцари удачи, они бросали уже который раз вызов судьбе и вновь становились победителями. Если в первое время народ встречал их враждебно, а после с недоверием, то теперь ликованию его не было предела. Легионы свободы своим победоносным шествием, мужеством и устанавливаемой после себя справедливостью покоряли сердца.

Так, из ничего возникали образы, освещали воображение и исчезали. Мир, в котором он жил, все больше развивался, усложнялся, доходя порой до конечности и совершенства. Ради этого он работал, боролся. Пусть сейчас он лишен всего и терпит насмешливые взгляды, но тем светлее будет завтрашний день. Он знал, что безумствует в своих мечтах, но он был рад этому безумию – в нем, по крайней мере, не было обыденного и ничтожного, что он так презирал. Безумства, каковы бы они не были, всегда завораживают, но их боятся, им завидуют. Слишком много в мире рассудительных и осторожных, с непониманием, со злой усмешкой и скрытым за ней восхищением глядящих из чуть приоткрытого окна своего довольства на отчаянные попытки разорвать цепи обыденной расчетливости, точно взвешенных действий и на желание дать волю необузданным чувствам, и беспредельной, граничащей с безумством, смелости.

Вечерами, после занятий в университете, он запирался у себя в комнате и начинал просматривать книги или же писать. Так проходили все его вечера. Когда же шел дождь, он раскрывал окна, выключал свет, садился и … мечтал. Свежесть, которую приносил с собой дождь, звук падающих на крыши капель, завывание ветра вызывали в его воображении чарующие картины далекого Средневековья. Он представлял мрачные башни, крепостные сцены; потом видения сменяли старые английские поместья и теплые, уютные комнаты с колыхающимся пламенем каминов.

А когда начиналась гроза, удары грома сотрясали небо и сплошная пелена капель освещалась зловещим светом молний, он вставал у окна, ощущая в себе небывалый прилив энергии, он ликовал, он протягивал руки навстречу падающим струям, навстречу ветру, и глаза его озарял немой восторг. Он жадно вдыхал ртом свежий воздух, смешанный с дождевыми каплями, это была его стихия – дикая и необузданная.

7

Наполеон исподлобья взглянул на него и процедил сквозь зубы:

– Сможешь ли ты понять меня? смогут ли меня понять они? Расскажи я кому-нибудь в юности о своих стремлениях, меня бы подняли на смех. Но не они ли восхищались потом? Найди в себе сил выйти за обычные рамки смертных – они не для тебя. Основное, что ты должен уметь в совершенстве, так это быть актером, уметь всегда играть нужную роль. Тонкое чувство момента и искренность игры – вот секрет успеха. Ты же, в ком столь мало артистизма, сумеешь ли ты играть? На тебя будут смотреть как на сумасшедшего, сможешь ли ты противопоставить им свою волю? Сможешь ли вынести гнетущее одиночество и непонимание людей?

– Да.

– Знай, если в случае ошеломляющего успеха ты будешь окружен восхищением и завистью, то при небольших успехах будет одна лишь зависть. Любая же неудача – это смех и презрение. Помни об этом всегда! Смотри же, перед тобой твой путь. Вон там царит мрак и холод одиночества, оттуда нет возвращения. Оставь здесь свой страх, он тебе больше не понадобится.

И еще, не верь в судьбу, хватай все, что можешь своими руками.

– И это говоришь ты, преклоняющийся перед судьбой фаталист?

– До тебя не дошли мои слова – умей играть любую роль, будь то для себя или для других. Ты знаешь, что такое страх? Страх, когда в обоженной солнцем и чумой пустыне ты идешь во главе незнакомых, чужих тебе людей. Когда тысячи изнуренных и голодных с надеждой взирают на тебя, ожидая приказа, а ты, не менее голодный и усталый, играешь роль сильного, хотя полная безвыходность положения ясна только тебе. Знаешь ли ты, что такое страх, когда ты вынужден стоять посреди продырявленного ядрами поля и играть роль неуязвимого полубога? Этот страх и вынуждает играть роль верующего в судьбу, роль фаталиста.

Он с благодарностью глядел на него. Наполеон дарил ему силу, воодушевлял, поддерживал в трудную минуту. Он верил ему – этому человеку, бросившему вызов судьбе. Он видел в нем не императора, не военного гения, а человека, в ком даже в минуты наибольшего величия проступала фигура младшего лейтенанта Буонапарте – голодного и гордого, держащего руки за спиной, чтобы скрыть отсутствие перчаток.

8

Безумный в своем стремлении, он упорно добивался своей цели. Будучи решительным скептиком в душе, он оставался весьма робким в жизни. Теоретик психологии и человеческого общения, он абсолютно не умел общаться. Источником робости его была его мысль, вечно взвешивающая, вечно критикующая, с сомнением рассматривающая все его действия и поступки. Его чувственное восприятие остерегалось всего неизведанного, в то время как разум стремился вдаль, его влекло все новое и, освоившись с ним, он вновь стремился вперед, в область таинственного, незнакомого. Обостренная чувствительность, которая жила в его крепком теле, была источником его вечных страданий. Его смелый разум, желая проявить себя, обретал формы смущения и робости и сам же грубо издевался над своими созданиями. И он глубоко презирал себя.

Его богатое воображение, способное разрисовать любые серые и невзрачные образы, невероятно увеличивало свой любой, даже самый ничтожный недостаток. Робость и нерешительность, развитые в детстве, продолжали жить в его душе и являлись источником невыносимых страданий. Но, глядя на бездарностей, восхваляющих себя, на тех, кто своим чрезмерно надутым самолюбием поднимал свое ничтожное “Я”, его охватывала ярость. “Каждый из этих тварей возомнил себя черт знает чем! – горой, центром жизни, центром Вселенной. О, сколько раз я покорялся их уверенности! Но как они ничтожны в действительности. Перед восставшей озлобленностью они превращаются в дрожащих щенков, раскидывая которых можешь шагать к своей цели. Обуреваемые страхом, они покоряются малейшему изменению твоей воли. И они казались мне достойными противниками!”

Необходимость познать себя, познать, на что реально способен, заставляет его углубляться в самоанализ. Открыв для себя закон искажения действительности в сознании, он начал поиск путей достижения истинного восприятия. Спокойствие разума, ни одной лишней мысли, они-то и создают предвзятость. Полное спокойствие – и тогда разум будет, словно чистое зеркало, четко отражать все.

Когда он скинул красочную вуаль, покрывавшую все действия людей, то перед ним обнажились животные инстинкты, как первооснова человеческих действий. Нет, они не руководствуются этими инстинктами, они лишь побуждаются ими где-то в подсознании. А все то, что рисуется им в сознании это и есть их великое заблуждение, та самая красочная вуаль.

Тесно сочетая психоанализ с практикой, он вплотную подходил к проблеме управления человеком и оказания воздействия на него. Поняв, что люди общаются в основном на уровне подсознания и на уровне его носителей, то есть посредством чуть заметных вздрагиваний, жестов, тоном слов (не тем, который стараются придать голосу, а истинным, идущим из недр неосознанного, и, следовательно, полностью искреннего), он обнаружил именно в этом скрытые рычаги управления. Знание же психических различий каждой личности, ее внутреннего мира, давало возможность необходимым воздействием на эти рычаги приводить в действие сложнейший механизм человеческой психики и управлять ею.

Все его наблюдения складывались и обретали форму в его исследовании “Психология индивидуума и массы”.

9

И вновь триумфальные шествия, победы и слава. Он пронесся, словно метеор, освещая себя и других, тех, кто был рядом с ним. Его четко рассчитанные действия поражали своей молниеносной быстротой. Кто мог предположить, что все было рассчитано заранее. Все нюансы, все возможные изменения обстоятельств были учтены еще задолго до того, как он заявил о себе миру. Одинокий, уединившийся от людей, он целыми ночами корпел над листками бумаг, разрабатывая планы, обдумывая каждую деталь.

Окружавшую себя славу он воспринимал как нечто должное, само собой разумеющееся, а порой даже с пренебрежением. Характер его сильно изменялся. Чувство робости сменялось всеобъемлющей верой в свои силы и возможности. Теперь уже он улыбался насмешкам. Слова старушки – хозяйки дома больше не травмируют его. И он когда-то робел перед людьми, смотрел на мир их, словно на сказку, вслушивался в каждое произнесенное ими слово!

10

Он стоял на скале, нависшей над морем. Он, властелин мира, казалось обуреваемый безумным порывом, восстал. Над ним нависало грозное небо. Море разъяренно шумело и угрожающе клокотало во мраке. Скала сотрясалась от ударов волн. Дьявольская музыка взметала ввысь, утихала, расползалась, сливалась с волнами и вдруг грохотала сверху, заполняя все пространство. Душа неистовствовала. С дикой злобой и уверенностью в себе он бросил взгляд на небо и взмахнул кулаком, казалось, грозя самому Богу. Вспышка молнии прорезала черное небо. Раздался оглушительный удар, но это мало. Разверзнись, небо! Где музыка та, что передаст его порыв?! Где те слова, которые взметнутся в небо?! Взорвись, Вселенная!!! Не то. Мало!.. мало!.. Что может насытить дух? Взметнув в отчаянном порыве рукой невидимой, сметает он все то, что создано Творцом. Бросай же молнии, чтоб ими я мог упиться. Душой своей Вселенную заполню. Кричите, волны. Ну сильней… сильнее! Рыдай, Творец, твой смертный раб восстал. Давай же, злись, безумствуй, уничтожь, разрушь, смети, но знай одно – сейчас во мне есть сила, которую тебе не победить. Ну бей же, бей!!! чтоб снова я смеялся перед нагим бессилием твоим…

Грозный, насколько мог быть грозным одиночка, он растил в себе неведомую силу, не представляя даже, во что она может в дальнейшем вылиться.

Окончив университет, он поехал домой и устроился на работу в научную лабораторию. Место и тема работы его абсолютно не интересовали, еще год труда и он сможет приступить к непосредственной реализации своих идей. Оставался всего лишь год.

Вновь и вновь он анализировал причины возможных неудач, причины, могущие привести к краху. Как в цепи не должно быть слабого звена, так и в опасной борьбе не должно быть ни единого промаха, и тогда успех обеспечен. Он, смеясь, переносил лишения, он наслаждался своими последними невзгодами.

Затем все стемнело. В ужасно болящей голове кружили образы и ускальзывали, не задерживаясь. Весь мир был в нем и он во всем мире. Его мысль оторвалась от его тела и заполнила все пространство, всю Вселенную. Он был всем и никем одновременно. Он глядел на листки бумаг, разложенных на столе, и листки, словно яркие пятна, удалялись во тьму, все дальше и дальше. Пространство, время, где же их границы? Растаяло все. Мысли пробивались куда-то, взметали ввысь, обретая все новые и новые формы. Неуловимые и призрачные, они скользили сквозь мир. Границ не было нигде. Не было ничего кроме гармонии. Божественной, всепокоряющей гармонии. Мгновение остановилось, застыло, и оно воистину было прекрасно. Врата открылись. Еще миг и он будет за ними.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Кто-то высмотрел плод, что неспел, -

Потрусили за ствол – он упал…

Вот вам песня о том, кто не спел

И что голос имел – не узнал.

………………………………….

Смешно, не правда ли, смешно!

А он шутил – недошутил,

Недораспробовал вино,

И даже недопригубил.

В. Высоцкий

1

С ней он познакомился совершенно случайно. Отношения развивались стремительно. Он ворвался в ее жизнь, словно дикий вихрь, сметая все, ломая всякие попытки противодействия, покорив ее своей силой, волей и необузданным нравом. Он казался ей полубогом, она поражалась его дьявольской хватке и хладнокровию. “Человек с железным сердцем” – таким он представлял себя и таким заставлял видеть себя других.

Какая-то неведомая сила влекла ее к нему. Для него не существовало, казалось, ни препятствий, ни обстоятельств; все рушилось перед его упорством. Она становилась рядом с ним наивной и искренней девочкой. Он раскрыл в ней то, о чем она даже не подозревала, он сделал ее такой, какой она была на самом деле. Он же, неизменно спокойный, был далек от мелкой суеты. С явным презрением он относился к чужим чувствам. Она никак не могла понять ни его чрезмерной, проступающей моментами, доброты, ни его чрезмерной жестокости, как по отношению к другим, так и по отношению к себе.

Каждый шаг с ним, вместо того, чтобы упорядочить ее представления о нем, еще более смешивал. Она с удивлением обнаружила, что он суеверен. В нем сочеталась бесконечная решительность и детский страх. По каким-то неведомым ей причинам он избегал зеркал. Заставить его посмотреть на себя в зеркало было невозможно. Он избегал танцев, избегал веселья. Он обладал болезненной чувствительностью и поразительным самолюбием. Он не терпел пристальных взглядов, он начинал злиться, когда слышал, что кто-либо говорит о нем. Весьма порядочный, он ненавидел слова о порядочности и морали.

Она чувствовала, да и он сам неоднократно ей говорил, что не любит ее. Что-то ужасно щемило в груди, глаза жгли слезы, она чувствовала себя ничтожно малой перед ним. Он наносил ей обиду за обидой и она покорно выносила и терпела все. Внезапно он объявил ей, что одиночество ему нравится больше, чем она, и начал избегать встреч с ней. Это было похоже на широкий жест рукой, отметающий ее в сторону с пути.

Живая и мечтательная, она никак не могла смириться с поражением, ей хотелось во что бы то ни стало покорить эту необузданную натуру. Она привыкла здраво рассуждать, но ее действия побуждались моментом, вспышкой чувств. Впервые в своей жизни она оказалась в столь унизительном положении. Она злилась на себя, старалась успокоить свои разгоряченные чувства, твердо решала расстаться, но одно его присутствие, его спокойный голос покоряли ее, заставлял терять волю и рассудок, и она, покорная, стояла перед ним. Перед ним, непреклонным, стремящимся к какой-то непонятной ей цели.

Она ревновала, ревновала его ко всем. Она чувствовала, с какой легкостью он покоряет сердца. Она видела в нем своего избранника, своего сказочного принца, которого ждала всю свою жизнь. Себя же чувствовала лишь объектом его изучения. Иногда его охватывала жалость и он с улыбкой давал ей советы, как ей будет легче покорить его. Не веря ее любви, он усматривал за всем лишь расчетливые действия.

Часто он просто прогонял ее, и каждый раз, покорная, со слезами на глазах, она являлась к нему, и он, смягчаясь и не желая доставить ей слишком большой боли, соглашался поддерживать дружеские отношения. Его грусть была горем для нее, его улыбка становилась счастьем. Она верила! Она хотела верить. Она мечтала стать его женой, строила прекрасные и романтичные планы их будущей жизни, говорила о том, каким заботливым мужем станет он, мечтала о девочке. Он же неизменно разрушал все ее мечты, представляя такую жизнь низвержением из царства романтики в обыденную пошлость.

– Люби меня как человека, а не как мужа, – твердил он, – мужем твоим я не стану никогда!

И она соглашалась, она была согласна на все, лишь бы быть рядом с ним, лишь бы видеть его. Но как могла она любить его просто со стороны, когда один его облик повергал ее в трепет?

Его крепко сложенное тело, его внутренняя энергия вызывали в ней необъяснимые чувства, нечто неосознанное пробуждалось в ней. Она желала прильнуть к нему, целовать его губы, глаза, сжимать его в своих объятиях и лишь девичий стыд сдерживал ее.

Ночами, изнывая от смутных, томительных страстей она переворачивалась с одного бока на другой. Дикие по смелости видения мучили ее. Тело ее становилось неподвластным ей; она отбрасывала с себя одеяло и с полуоткрытым ртом жадно хватала воздух, откидывая резкими движениями головы свои длинные, растрепанные волосы то в одну, то в другую сторону. Она хотела его, только его. Окажись в такую минуту рядом, она задушила бы его в своих объятиях.

Утром ей становилось невыносимо стыдно за свои ночные желания. Но порой и перед ним в ней возникали те же буйные чувства, и она, краснея, смотрела на него горящими глазами. И лишь однажды, поддавшись наплыву желаний, она посмела обнять его. Вся ее сдерживаемая страсть нахлынула на нее, она безумно, забыв все на свете, целовала его губы, щеки, руки. С закрытыми глазами она прижималась к нему и счастью ее не было предела. А он удивленно, слегка отвечал на ее поцелуи, размышляя о том, что может скрываться за этим.

2

Мог ли он поверить, что это изящное существо разобьет его цели, его планы, его дух. Крепчайшее сооружение своего духа он возвел на крепком фундаменте своих чувств. Но чувства дрогнули.

Она не могла понять ту ненависть, которую родило это мгновенное, светлое облачко. Оно явилось к нему, когда он менее всего ожидал. Он чувствовал сильнейшие угрызения совести за жестокость, с которой разбивал ее чувства, оскорблял ее. Его тянуло к ней, он ревновал ее, он презирал ее прошлое. Ему было противно представлять из глубины своего мрачного мира ее веселую, бездумную студенческую жизнь. Ему были противны ее легкомыслие, ее честолюбивые стремления, ее восхищение достижениями других. Он желал видеть ее, стоящую выше всего этого. Он знал, что ее тщеславие, забытое на время, развернется потом с удвоенной силой. Все это и вызывало в нем ненависть, которую она никак не могла понять.

Он проводил с ней долгие часы, возвращаясь домой в полночь. Затем работал до трех-четырех часов ночи и предавался нескольким часам полусна, чтобы вновь вскочить утром с постели и полусонным и разбитым начать новый день. Несколько раз он говорил ей об этом, но она по своему легкомыслию даже не задумывалась над тем, что означает подобное самоистязание. Она любви его, ей нравилось проводить с ним время, а все остальное ее не заботило.

Вечно находясь среди людей, он постоянно чувствовал желание уединиться. Привыкший за долгие годы к одиночеству, он не мог длительно оставаться среди людей. Она не могла понять его столь странного желания вечно уединяться и, не считаясь с этим, старалась находиться как можно больше рядом с ним. Порой ему приходилось просто прогонять ее.

Он злился на себя за бесцельно проводимые часы, его ждала великая цель, а он топтался на месте, боясь (подумать только!) причинить боль какой-то девчонке. И он, желая полного разрыва, и во избежание длительных разъяснений, пишет ей письмо.