Текст книги "Танкисты. Новые интервью"

И спас город – и я об этом писал неоднократно – рабочий класс, ополчение Сталинграда. На этих трех заводах сформировали танковую бригаду, которая пошла в атаку без танков. Только экипажи! Люди собрались по первому тревожному гудку, без приказов. Из начальства и штабов никого нет. Чувствовалась, конечно, в те минуты какая-то растерянность. Но то, что случилось, – то случилось. Это был тот самый критический момент, когда немцы имели возможность захвата города с ходу.

Весь день 23-го и всю ночь до утра мы принимали на себя удары 16-й танковой генерала Хубе. Они, видимо, почувствовав, что встретили серьезное сопротивление, более основательно подготовили атаку утром 24-го. Но за ночь рабочие с завода вытянули корпуса танков и башен и установили их в виде неподвижных огневых точек. А 24-го днем к нам на помощь подоспели краснофлотцы. Они дважды… дважды под пение Интернационала в полный рост поднимались и шли за мной в атаку!

Нас было три готовые роты. Две из них должны были уйти по железной дороге на другие фронты. Моей роте, как я уже говорил, предстояло заправиться горючим и снарядами и своим ходом двинуться к Дону. Но все получилось совсем иначе…

Те две роты с ходу контратаковали неподалеку, левее, в районе населенного пункта Орловка. Оба командира рот, старшие лейтенанты Морев и Барановский, погибли в тот же день, но остановили главную группировку немцев, наносившую удар прямо через поселок. (Оба награждены посмертно орденом Ленина. – Прим. С.С.)

При каждом заводе были поселки рабочих. Вцепившись в них, наши роты вместе с зенитчиками, стоявшими на прикрытии завода, по сути дела, остановили немцев. Они сожгли несколько немецких танков у речушки Мокрая Мечетка. Мне там тоже довелось побывать, но потом нас вернули назад – на том участке дело уже было сделано. Меня же еще раз пускали вдоль Волги…

– У вас такая ясная и четкая память. Можно ли подробно описать, как проходил бой 23 августа?..

– Знаешь, особо рассуждать некогда было, все делалось автоматически. Дал команду прекратить загрузку. Собрал командиров взводов, объяснил им обстановку. Двинулись вдоль дороги из города на Орловку. Головным пошел мой танк. Разведку вперед не выдвинули… В общем, надо признаться, что не такие уж мы тогда были грамотеи. Условия для атаки там очень плохие – вдоль Волги петляет узкая дорога. Это сейчас она покрыта асфальтом, а тогда была каменной. Через Мокрую Мечетку вел маленький деревянный мостик. Танки по нему никогда не ходили – никто не проверял, по крайней мере. И первое же, что получилось неудачно, это когда мой первый танк ворвался на мостик – он тут же провалился. Нам еще повезло, что это не река, а ручеек. Но там очень крутые овраги. Возможно, поэтому немцы потом не стали атаковать ночью.

Мы, наверное, с километр двигались колонной… Да, кстати, у нас же тогда радиостанции стояли. Помню, как я с тремя командирами взводов переговаривался. К Орловке подошли, вижу – слева от нас огневая позиция зенитчиков. Длинные стволы непривычно глазу смотрят вниз. Расчеты в касках. К нам бежит и что-то зло кричит молодой лейтенант. Останавливаю танк. Он подбегает, распалился такой:

– Вашу мать, танкисты! Ждем, ждем. Видите, за вас приходится бить танки. Вон они!

Смотрю в бинокль. Что за хреновина! Вот они, совсем рядом, с крестами на башне.

– Чего ж, – говорю, – не бьете?

– Да ты не бзди, лейтенант. Эти в атаку не пойдут, уделаны надежно. Ты давай жми вперед, а мы поддержим.

Перед Мечеткой ровная, открытая местность. Даю роте команду развернуться в боевую линию. По газам… Два танка прорвались за Мечетку. Один сразу же подбили. Экипаж посыпался из танка, и буквально через минуту тот полыхнул ярким пламенем. Дальше продвинуться не удалось. Встали на огородах, за домишками поселка. Осмотрелся, осмысливаю ситуацию. За нами пехота – рабочие и экипажи маршевых рот. Очень много молодежи и стариков. Один дед здоровый такой, с усами, в бескозырке, поверх тельняшки крест-накрест патронташи. Я не выдержал, говорю: «Дед, да ты хоть куда?» А тот: «Ах ты, такой-сякой, да я Царицын отстоял, а тут фрицы какие-то паршивые. Сейчас мы их расшерстим. Сам давай не отставай!»

Только вроде закрепились, получаю приказ отойти прямо к заводу и оттуда ударить вдоль Волги на Рынок, захватить его и удержать. Рынок – это такая небольшая деревушка. В центре церковь, кругом сады. Стоит на господствующей высоте, прямо на берегу Волги. Приказ есть приказ, быстро свернулись в колонну и отошли.

Рынок атаковали на скорости. Смотрю – ребята бодро идут. А ведь это у них вторая атака в жизни. Помню, немцы как-то плохо стреляли, но, честно признаться, мы стреляли не лучше. И вот атакуем, и ни один из наших танков не горит. А деревушка ближе и ближе… Опять же, вот обрати внимание, мы атаковали, совершенно не имея понятия, сколько их там, есть ли там танки, противотанковые орудия. Да, честно признать, и не до того было. Приказ прост – отбить Рынок любой ценой! Все!

Снова осмотрелся – из десяти танков за мной идут только восемь, двух в строю нет. Один вертится на гусенице, другой ведет огонь с места. Остальные жмут вперед, на Рынок. Я тогда восхитился: «Какие же молодцы эти ребята, танки не бросили, ведут огонь с места, поддерживают нас».

Ворвались в Рынок, прочесываем его, выходим на западную и северную окраины. Быстро закрепляемся, расставляю танки. Каждой машине указал место, сектор обстрела. Между танками 50–100 метров. Прикрыли их ветками – торчат одни пушки.

Пока закреплялись, немного пришли в себя. Только вроде хотели перекусить, как начался мощный артобстрел. Потом обрушилась авиация. Посыпались бомбы. Вздыбленная земля, сплошной грохот. Казалось, все измолочено, перебито, нет живого места…

Но когда поутихло, увидели, что особо больших потерь мы не понесли. Но страху натерпелись. Долбили они нас основательно. Далее произошло следующее. Появляется командир из 21-го учебного танкового батальона и от имени командира майора Гирды приказывает роте снова отойти к СТЗ и оттуда ударить вдоль Мечетки на хутор Мелиоративный. Там пешие танкисты с бойцами истребительного батальона с трудом удерживают позиции. Им нужна помощь.

Быстро построились в колонну и на большой скорости пошли назад. В Рынке остались ополченцы, вооруженные только стрелковым оружием. Противотанковых средств, кроме гранат, у них не было. Разумеется, как только мы ушли, немцы при поддержке танков контратаковали и снова взяли Рынок. Уцелевшие ополченцы отошли к Тракторному…

На новом направлении мы атаковали только один раз. Успели немного потеснить немцев и помочь закрепиться на позициях рабочим отрядам. Тут приходит новый приказ – срочно совершить маневр назад к Рынку и снова захватить его.

Пока подвозили горючее и снаряды, пока заправлялись – стемнело. Чтобы быстрее двигаться, недолго думая, дал приказ включить фары. Опять вдоль Волги пошли к Рынку. На подходе к нему развертываемся во взводные колонны – ночью в развернутой линии атаковать трудно. По дороге встретили уцелевших после дневного боя в поселке ополченцев. Они снова поднялись с нами в атаку. К сожалению, тогда у нас ничего не получилось. До меня только потом дошло, что своими фарами я переполошил всех немцев. Поздно ночью мы откатились к Тракторному заводу.

В ночь с 23-го на 24-е готовились к атаке. Заправились горючим и боеприпасами. Майор Гирда за ночь собрал целый отряд. От командования ничего нового: главный удар – от Тракторного завода вдоль Волги, с задачей взять Спартановку, за ней – Рынок. Отогнать немцев от реки.

Перед атакой – короткая огневая подготовка. Набираем обороты. За нами в полный рост идут краснофлотцы. Море огня…

Вышибли немцев из Спартановки. Снова ворвались в Рынок. Кругом трупы немцев, разбитые орудия и минометы, несколько подбитых танков… У нас машин убавилось вполовину, много раненых.

Весь день 24-го – это маневрирование, тяжелые бои за Рынок. Мы и они маневрировали в поселке. Немецкий танк я заметил, но выстрелить не успел. Он потом появился на новом направлении, прошел через ограды, и я его снова пропустил, не выстрелил. За ним выползают еще, и чуть ли не колонной. Еще кричали: «Танки, танки! Танки кругом!» Вот тут мы прошли вот так (рисует), и я в него попал. А горело их в итоге несколько штук.

Если он стоит – но это редкий случай, – то нужно самому попытаться занять выгодное положение. Мы потом научились это делать, в том числе и на легком танке. Думать начали по-настоящему. Но вот когда тебе говорят: «Атакуй, атакуй, жми!» – здесь особо не разбираешься. Чаще всего, конечно, танк стоит к тебе в лоб или немножко под каким-то таким углом. Много нужно учитывать: его положение, движение, скорость… он, допустим, хоть и медленно движется, но при прицеливании уже нужно сделать вынос. И все это, конечно, на глазок, по опыту. И только с опытом все это приходит. Поэтому есть танкисты просто на вес золота. Заводские ребята, к примеру, были подготовлены весьма неплохо… Детали стерлись. К вечеру было приказано отойти в район Спартановки, ближе к заводу. Пришло пополнение из нескольких «тридцатьчетверок». Смотрю – стоят одна к одной, скученно. Рядом какие-то люди в гражданской одежде. Спросил у них, кто старший. Оказалось, что это рабочие с завода – сборщики танков. У меня прямо заныла душа: послать их в бой – это значит оставить завод без специалистов. Вместе с тем все понятно: это их город, это их завод, их семьи… Распределил спецов между взводами.

От рабочих узнал, что завод даже под обстрелом еще собирает танки. Они идут в бой прямо из цехов.

Утром 25-го пытались отбить у немцев хутор Мелиоративный. Это важный пункт, он «нависает» над заводом и Спартановкой. Все вокруг него как на ладони. Немцы там сидели крепко – хорошо окопались. У хутора большой сад. Мы ворвались в него, но дальше не продвинулись. И так без конца, вплоть до ранения…

– Мне рассказывали, что вы прямо на танке уехали к девушке…

– Когда я из Ульяновска уезжал в Сталинград, курсант Пронин попросил меня передать письмишко родителям в Сталинград. Я письмо взял, а когда приехал в Сталинград, познакомился с городом, пошел искать дом его родителей. Они жили в центре. Меня очень хорошо встретили. Вручил им его письмо, рассказал, с каким трудом мы шли через Белоруссию, – писать об этом никто не имел права. В общем, они меня приняли как родного. А у них была дочка, Валентина. Она окончила десять классов и поступала в институт. Мы познакомились, стали дружить. Каждую субботу-воскресенье, когда была возможность, я гостил у них. Город до 23 августа жил обычной мирной жизнью. С пятницы на субботу я к ним в очередной раз пришел. А поскольку на Дону уже шли тяжелые бои, а это совсем близко, родители мне задали резонный вопрос: «Коленька, как ты думаешь, нам эвакуироваться или нет? Вот предлагают…» И тут я отличился.

Ее отец работал на Волжской флотилии. Сам-то он должен был остаться, а вот семья могла выехать, эвакуироваться. У них была такая возможность, и они собирались это сделать. А я дурак… надо же себя героем перед девушкой показать! Как будто великий знаток в военном деле, во всем разбирается, знает, что произойдет.

– Да вы что! Да мы разобьем врага!

И вроде убедил их не эвакуироваться. На самом деле я ничего не знал и не мог себе представить, что все произойдет настолько быстро. Может быть, они бы позже и эвакуировались, но немцы нанесли стремительный удар на завтрашний день, 23-го, в воскресенье. А 24-го или 25-го, я сейчас точно не помню, наметилось небольшое затишье. Мы как раз захватили Рынок. Я расставлял танки в обороне, и мне вдруг ударило в голову… Вот до сих пор не могу понять, что за чувство такое?! Абсолютно спонтанно, внезапно, словно кто-то меня толкнул, какой-то щелчок – сесть на танк и рвануть в город. Крикнул механику-водителю Семенову:

– Заводи!

– Куда?

– Вперед! Пошел! В сторону завода!

Он сперва подумал, что мы в штаб батальона, который стоял на заводе. Но когда мы подъехали к заводу, я погнал его дальше, по Ленинскому проспекту, прямо в центр города. Я толкал его в спину: «Вперед, вперед!» Он гонит, не поймет куда. А у меня в глазах стоит их маленький деревянный домик с палисадником. И вишенки, яблоньки там… Кричу механику: «Скорость, скорость, скорость!» Все кругом продолжает гореть. Даже телеграфные столбы горят, трамваи горят. Дорога разбита, завалена трупами, обломками… и он виртуозно жмет по ней. Это был классный водитель. Приближаемся к домику, и я уже заранее вижу, что домика-то нет! Когда я уже вплотную совсем подъехал… там яма огромная, все сгорело вокруг, и старушка из соседнего дома рядом стоит… Я эту бабку знал, и она меня знала. Говорит мне:

– Коленька, родненький, всех до одного! Как раз приехал хозяин обедать. Бомба прямо в дом попала… А я нечаянно полезла в погреб – достать крынку, да там и осталась.

Я развернулся, оглушенный. Какая злость, какая ненависть: «Да я ж их рвать буду!» Механик все понял, молчит.

Рванули назад. Подъезжаем к заводу, стоит мой командир:

– Стоп! Где был? Откуда?

Смотрит мне в глаза:

– Где твоя рота, Орлов?

Ответил ему:

– В Рынке.

– Где ты был?

Я ему честно все рассказал. Он так подумал, подумал…

– Давай немедленно в роту! Сейчас немцы попрут. В случае чего, если кто-то… скажи, что выполнял мой приказ.

Ты понимаешь? В такой ситуации он остался человеком! А ведь мог меня на месте застрелить или сдать куда следует. И был бы прав… А я еще, помню, на обратном пути гляжу – бумага висит на столбе. Думаю: «Что такое? Сюда ехал, не было бумаги, а обратно еду – есть бумага». Крикнул: «Старший, сбегай, сорви бумагу». Он сорвал, приносит. На плотной такой бумаге приговор коменданта города, подписанный каким-то майором. Все просто: «За мародерство расстрелять семь человек, включая одну женщину». Вот какая суровость жизни! А комендантом гарнизона был командир дивизии НКВД полковник Сараев. Отличный, кстати, мужик. Мы с ним там пересекались. По результатам боев его дивизия стала гвардейской.

Вернулся в роту. Несколько дней вел бои. А 28-го вечером к нам на помощь подошла знаменитая 124-я мотострелковая бригада, командовал которой не менее знаменитый полковник Горохов. Мне ставят задачу: с утра 29-го от завода снова атаковать вдоль Волги в направлении Мокрая Мечетка. Рынок к тому времени мы вроде опять сдали. После очередной атаки в районе Спартановки встречаю подполковника, танкиста. Молодой, стройный красавец в кожанке, перетянутой ремнями. Представился нам: «Командир танковой бригады Житнев. Наслышан о вас. Хорошо воюете. А мы только что пробились с запада. Вот мои танки». Показывает на кустарник. Там стояло несколько легких танков и два-три Т-34. Виднелись и противотанковые орудия. Это были остатки разгромленной 99-й бригады Житнева. Меня переподчинили ему как командиру, у которого имелся штаб. Он очень обрадовался, приняв мою роту. А мне тем более было очень важно, что у меня теперь есть настоящий командир и хоть кто-то теперь мною управляет.

Нам ставилась задача атаковать высоту северо-западнее Рынка. Пространства для маневра там особо нет. Прямо в Спартановке встали в боевой порядок. За нами двинулись остатки пеших танкистов и морская пехота группы Горохова. Пошли. Вокруг закипело. Вдруг удар… Танк круто рвануло влево. Заорал механику-водителю: «Вперед, вперед!» Стоим! Что делать? Вспомнил, чему учили в Орловском училище: «Командир должен перейти в другой танк и продолжить управлять боем». А как это сделать – задача. Кругом разрывы, стрельба… Ну, я приоткрыл люк, гляжу – недалеко от меня танк, до него метров тридцать-сорок. Движется потихонечку в моем направлении. Молодчина! Заметил, что мой танк крутнуло. Выскакиваю на землю, вижу, как он открывает люк. И только я попытался прыгнуть на закрылки, чтобы забраться в танк, как получаю сильнейший удар в голову – меня сбило пулей. Упал. В голове звон. Ощупал руками…

Пуля попала в гребень танкошлема, не поранив головы, ушла под ларингофоны (?). Однако сам удар был такой, как будто кто-то по голове ударил оглоблей. Это все длилось лишь мгновение. Сознания я не терял. Поднимаюсь, снова лезу на гусеницу. Еще удар. В плечо! Вторая пуля перебила ремень и разорвала гимнастерку. Уже командир того танка выскочил, лежит, смотрит на меня. Опять поднимаюсь… Третья пуля! На этот раз в грудь. Эта уложила меня плотно. С того момента ничего не помню. Пришел в себя несколько дней спустя, уже на той стороне Волги, в госпитале…

Сквозное ранение. Не тяжелое в принципе, если быстро окажут помощь. Однако я тогда потерял много крови. Вначале даже, помню, вроде руками еще пытался что-то сделать, а потом все – поплыл. Как переправлялись, все события и эпизоды, знаю только со слов одного раненого старшего лейтенанта, артиллериста. У него было перебито плечо. В те дни раненых поступало необычайно много, врачи их не успевали обрабатывать. Он рассказывал, что уступил мне свое место в машине, которая шла к переправе, а сам ехал на подножке, схватившись за ручку двери.

Потом на катере плыли. Загрузили два катера, как он рассказывал. Тот, что ушел раньше нас минуты на две-три раньше, – потопили. А наш проскочил. Раненых выгрузили на песок, и мы там лежали двое суток. Потом нас повезли в Ахтубу. Я был обессилен абсолютно, но спасибо девочкам-санитаркам, выходили: они меня кормили, поили, перевязывали…

Потом где-то в степи в Казахстане с поездом что-то случилось. Кто-то кричал, что нас подбили. Эшелон остановился. Народ побежал куда мог. Каким-то образом меня с вагона стащили. Я тут хоть впервые по-человечески оправился. А когда поезд тронулся, все, кто смог, добежали и сели, а мы, немощные, остались. Этот старший лейтенант мог добежать и уехать, но опять остался со мной. Своей здоровой рукой он помогал мне застегивать и натягивать мои галифе…

Поезд ушел. Нас человек десять. Собрались у железной дороги, голосуем. Поезда редкие, но есть. Проходят, но не останавливаются. А здесь ночь быстро наступает. Считай, это уже сентябрь месяц: днем жарища страшная, а ночью – холод. Причем темень приходит внезапно. У нас ни спичек, ни одежды. Все раздеты, в нижних рубашках. Некоторые вообще в одних подштанниках. Ну, как-то собрались, набрали ковыля и прямо на железной дороге построили нечто вроде шалаша. Такую кучу набрали, чтоб поезд остановился в любом случае. И как на счастье, утром идет поезд, и тоже санитарный, на нем флаги с красными крестами. Он остановился, нас забрали. Опять куда-то везут, и никто не знает куда. Но главное, что мы в тепле едем в поезде, хотя и в маленькой душегубке. Вдруг к нам является энкавэдэшник, какой-то мелкий особист из охраны: «Кто такие? Откуда? Документики».

А у нас ни у кого документов нет абсолютно, поезд-то ушел. Он допрашивал-допрашивал, убедился, что мы не дезертиры, и вроде отвязался. Но сопровождал нас до прибытия. Поезд останавливается на станции – город Энгельс. Это была столица Автономной Республики немцев Поволжья.

Начали нас распределять в госпиталь, и тот старший лейтенант опять со мной попал. Ему не положено было со мной, но я уговорил тетю Машу.

Сначала я заметно пошел на поправку. А потом буквально через три-четыре дня у меня поднялась температура до 41. Привет – началось заражение в легких, в груди. Старшая медсестра вдруг подкатила и говорит: «Коля, знаешь что, давай-ка продиктуй письмо домой, родителям. Давай напишем. Мало ли что бывает. Сейчас состоялся консилиум. Тебя и еще двух-трех определили в доходяги. Ты диктуй, а там видно будет». Ответил ей, что писать не буду. Не так твердо, как сейчас говорю, но все-таки отказался.

Потом эта тетя Маша откуда-то узнала, что в город прибыл из Москвы какой-то выдающийся профессор с командой врачей для оказания консультативной помощи. А в Энгельсе было десять госпиталей. Он шел по графику: один день там, другой сям… Так вот эта старшая сестра, решив, что, пока он ходит по графику, мы концы отдадим, помчалась и нашла этого чудо-профессора. Тот дал согласие, приехал вне очереди к нам. После обследования он мне сам лично сделал небольшую операцию по очистке.

Дней через десять я почувствовал себя значительно лучше. В двадцать лет все заживает как на собаке. Вроде только оклемался, а все туда же: сговорился с группой офицеров из тех, кто уже более-менее, сбежать из госпиталя и непременно опять в Сталинград. Не знаю, как там у других получилось, так как сбегали поодиночке. Группой бы точно не получилось.

У меня была куча проблем: белья нет, гимнастерки нет, документов нет… если что-то и было вокруг меня, так оно с поездом уехало. Опять выручила тетя Маша. Я ее упросил, и она мне организовала одежду. Люди тогда мерли как мухи. От них оставалась одежда: отличные офицерские гимнастерки и кителя, галифе, сапоги, пилотку… Бери на выбор! И еще она изготовила маленькую бумажку, в которой значилось всего-навсего: «Лейтенант Орлов, находился на излечении, госпиталь номер такой-то».

С направлением в часть тоже была дилемма. После ранения на фронте не было указано, в какой части я воевал. Это очень сильно мешало. Считай никуда не приписан, документов нет. Была бумага, что дал мне тот полковник, и все… Так она хранилась в планшетке. Я не помню, была ли она со мной еще на переправе. Думали, думали и написали: «Направляется в распоряжение Саратовского автобронетанкового центра». А это совсем рядом, через Волгу, буквально час езды на поезде. В общем, она подмахнула подписью и печатью прихлопнула.

Я с этой бумагой вперед, на радостях. В Саратове нашел автобронетанковый центр. Меня принял майор, кадровик. Докладываю:

– Товарищ майор, лейтенант Орлов из госпиталя прибыл.

– Пожалуйста, ваши документы.

Протягиваю ему эту бумагу. Он смотрит, глаза у него округляются:

– Орлов, и это все?

– Так точно.

– Так это у тебя филькина грамота, Орлов.

– Никак нет, не филькина грамота!

Ну, он меня давай расспрашивать: где учился, когда окончил, кто начальник училища, кто в Орловском, кто в Ульяновском, какой танк изучали, какой у него вес, какие боевые характеристики, какое вооружение… Я ему без запинки отвечаю. Смотрю, он как-то мягче, мягче…

– Ну ладно, садись. А куда бы ты хотел попасть?

– Только в Сталинград! В любую часть, на любую должность. Конечно, командиром роты меня уже не поставят. Да хоть командиром танка, но в Сталинград. Я должен кое за что рассчитаться…

Ты представь, какой настрой был. Честно говоря, тут не без романтики, конечно. Но это правильное было желание! Приходит старший начальник – подполковник. Тоже задал несколько вопросов, а потом говорит:

– Ну, Орлов, в Сталинград так в Сталинград! Выписывай ему направление в тактический лагерь, в корпус, который мы формируем.

А в тактических лагерях тогда начиналось формирование танковых корпусов. Как раз в тот период формировался Четвертый механизированный корпус, на базе сражавшегося на Дону и потерявшего боеспособность 28-го танкового. На базе его штаба и остатков сколачивали принципиально новый корпус, механизированный, особого назначения, особой организации и по особой директиве.

Схватил эту бумагу, рванул к кадровику корпуса. Он сразу раз – пробежался и, буквально не читая:

– В 21-й танковый, подполковника Бриженева.

Без проблем нашел полк, нашел самого подполковника, доложился:

– Товарищ подполковник, прибыл в ваше распоряжение на должность командира танковой роты Т-34.

А тот говорит:

– Орлов, а у меня оба командира рот на Т-34 в наличии. В полку три роты: две на Т-34 и одна легких – Т-70. Пойдешь на Т-70?

– Нет, я на Т-34…

– Да знаю я, что ты на Т-34. Откуда сам?

И я ему сразу рассказал, как собирал танк на заводе, воевал на нем, хоть и немного, но воевал. Рассказал, что в Орле изучал этот танк «доскональнейшим» образом.

Подполковник послушал, переглянулся с начальником штаба. Оба не промах, ухватились за меня. Кому не нужен командир с боевым опытом? Опыт хоть и небольшой, но уже есть. И начальник штаба полка давай гнуть туда же:

– Жалко, жалко. Надо же, вы Белоруссию прошли, Смоленщину. Уже в Сталинграде повоевали. Знаешь что? Если роту не хочешь, давай в штаб. У нас есть вакансия.

Полковник куда-то сходил, вернулся, тоже начал меня убаюкивать. А потом вдруг говорит:

– Да что мы стоим, думаем, вон рота построена. Пошли, посмотришь, я уже им приказал построиться. Давай, давай! Пойдем, познакомишься с ротой и примешь решение.

Я вроде отнекиваться:

– Да я же этот танк ни разу не видел. Как я смогу управлять этой ротой, если я танк не знаю? Танкисты поймут, что я не командовал этим танком и его не знаю. Как они меня примут?

– Пошли, пошли! Посмотрим, пройдемся. Они здесь недалеко, на опушке, в километре.

У них там танковый парк был. Подходим к роте. Ближе, ближе… и метров двадцать уже осталось, гляжу – строй заволновался, зашевелились танкисты. Даже командир полка прикрикнул на них:

– Это что за разболтанность такая?! Смир-р-рна!

А когда совсем близко подошли, я увидел, что в этой роте примерно пятьдесят процентов, шесть или восемь лейтенантов, с моего Ульяновского взвода. Пронина, который дал мне письмо, не было. Он выпускался раньше. Ну, что тут делать. Здесь мои ребята, которых я привел с Минска в Ульяновск. Я жил, работал, трудился с ними. Вместе таскали замерзшие покрышки из замерзшей Волги для зисовского завода, из одной тарелки щи хлебали. Я как-то даже растерялся. А командир полка – раз, на подхвате, уловил мое состояние и говорит:

– Как я понял, вы роту приняли. Командуйте.

Ребята потянулись ко мне. Он удивился, но виду не подал. Ни полковник, ни начальник штаба не знали, что мы все ульяновские…

Вот таким образом я попал в роту легких танков Т-70. Шестнадцать танков в роте: один командирский и по пять танков на три взвода. Десять тонн весу, пушка 45-мм. Экипаж два человека: командир танка, он же заряжающий и стреляющий, плюс механик-водитель… Конечно, после Т-34 грустно. Но чувства обреченности от такого танка не возникло. Конечно, я вполне отдавал себе отчет в силе противника, но ведь и я сам чего-то стоил. Под Сталинградом я подбил их несколько штук. И потом, у меня было одно желание – кем угодно, но опять на фронт. Начал роту готовить под себя.

Буквально за полмесяца ее укомплектовали и начали грузить на платформы. Куда везут, как водится, не знаем. И как признался нам командир корпуса, он тоже не знал. Разгрузились на двух разных станциях. Собрался корпус на станции Баскунчак в степи. Потом своим ходом двести километров, со строжайшим соблюдением маскировки, шли до Камышина. Переправились на ту сторону Волги. И вот тут ночью все поняли, что мы идем на Сталинградский фронт.

Начало ноября. Переправа шла несколько суток. Наш полк уложился в срок полностью – сорок пять танков уместились на одну баржу. И тянули ее – медленно-медленно.

Еще на рассвете, в темноте, разгрузились и сразу в деревушку. В деревушке в дома, в сараи – как будто бы и полка нет, летай, сколько тебе угодно… Целый день никто не имел права перейти от дома к дому! Не говоря уже о том, чтобы попробовать закурить. Любое передвижение было запрещено. Немцы знали, что из этого района всех выселили, и если там какое-то движение – значит, это войска. После войны, когда мы приехали учиться в академию, узнали, что немцы прохлопали такую армаду из четырнадцати тысяч штыков личного состава, двухсот двадцати танков и ста пятидесяти орудий и двух тысяч машин и прочего. На немецких картах ее не оказалось – нам показывали немецкие оперативные карты того периода. Это стало одним из решающих моментов успеха операции.

А мы готовились. Проверяли технику и продолжали готовиться. Занятия проводились под девизом: «Только наступать, только вперед». Нас информировали о боях в Сталинграде. Город горит на наших глазах день и ночь.

Никто из нас не знал, что мы пойдем на окружение Паулюса, и никто не знал, справимся ли мы на этот раз или нет. Нам вдалбливали: «Только вперед. Не ввязываться в затяжные бои после ввода в прорыв! Обходить!» Потом за эти вещи строго наказывали. У нас уже чесались руки. Как только с какой-то высотки или с какого-то опорного пункта по нам выстрелят, мы сами не свои…

Мы вошли в прорыв 20-го числа. Подвела погода – упал туман. А может быть, это нас и спасло. Авиация не летала: ни наши, ни немцы. Для корпуса из трех бригад выделили дефиле в шесть километров по фронту: справа озеро Цаца, слева Барманцак. На этом участке в обороне стояла одна из дивизий 4-й румынской армии. Фронт прорывали две наши стрелковые дивизии, мы стояли сзади. Они там все разгромили и разделали под орех. Рано утром мы заняли исходное положение для ввода в сражение, пройдя шестьдесят километров из района базирования. Подошли на место – туман, такой туман! Густой – абсолютно ничего не видно. Для нас обозначили проходы в минных полях. Накануне мы пешком прошлись к этим проходам. Как нарочно, тогда снега не было, а в день наступления повалил. Туман вкупе со снегом – все это не дало возможности авиации и артиллерии хорошенько обработать фронт обороны. Насчет авиации, может быть, и хорошо, что так получилось. У них она тогда еще была посильнее. Оборона там состояла из отдельных опорных пунктов. Румын усилили немецкими противотанкистами. Глубина обороны насчитывала порядка семь-восемь километров. Наши стрелковые дивизии успешно прорвали ее. Мы входили в прорыв в походных колоннах. Танковые корпуса других фронтов, Ватутина и Рокоссовского – им пришлось допрорывать оборону противника, разумеется, с потерей темпа и материальной части.

Когда пересекли линию обороны, из тумана кусками проявилась эпическая картина: развороченные огневые точки, землянки, наблюдательные пункты, перепаханные окопы… Танки нашего корпуса, два полка, поддерживали пехоту, к сожалению… это не положено было делать. Но это стало вынужденной мерой с личного разрешения Сталина. У Еременко не нашлось лишней бригады непосредственной поддержки пехоты. У нас забрали два полка. В результате при прорыве мы потеряли двадцать шесть танков. Поэтому среди искореженных орудий и машин противника мы узнавали подбитые и сгоревшие танки нашего корпуса.

О пленных. Впервые мы увидели настоящие, классические толпы пленных в заметно обозначенном количестве. Конечно, пока это были румыны, немцев еще попадалось мало… Когда информация о пленных пошла вверх по лестнице и поступила к Сталину, писалось, что он был удивлен и потребовал немедленно подтвердить. Семь тысяч пленных в первый день! Такого еще не было. Когда начали считать, их оказалось больше – уже четырнадцать тысяч. И это было только начало, количество пленных нарастало.

Пехоту мы обогнали на седьмом километре от переднего края, на втором рубеже. Царица полей приводила себя в порядок. Наш корпус изъял назад свои танки. Моя рота шла во главе бригады. Легкая рота – она хороша для прикрытия, для разведки, для обеспечения… Мы даже ни разу не стрельнули за время входа в прорыв. Оборона была по-настоящему взломана. Иногда слышались отдельные выстрелы румын. Но моя роль – вести свою роту, прокладывать путь. Я все время шел на правом фланге. Командование считало возможным удар по нашему корпусу. Но его принял на себя шедший справа 13-й механизированный. Он шел на окружение по короткой дуге в шестьдесят километров. Наша дуга составляла около ста километров. Точка встречи войск нам была неизвестна. Возможно, ее знал командир бригады. Никаких письменных приказов не поступало, все распоряжения передавались устно или прочеркивались по карте.