Текст книги "Танкисты. Новые интервью"

– Рота Орлика – в засаде, где-то у самой воды, – предположил лейтенант. – Сейчас проверим!

Старший сержант перескочил бруствер НП и, пригибаясь, большими прыжками быстро достиг стрелковых ячеек. В бинокль было видно, как он, извиваясь, ловко ползет уже между черных полос, прочерченных снарядами немцев. Затем скрылся из виду. Время тянулось нестерпимо. Бережнов звонил уже дважды. Кочергин, по обыкновению, постукивал по стеклу наручных часов, когда тот позвонил в третий раз. Для этого был непосредственный повод: прорезав купол тумана, вверх поднимались черные султаны дыма. Два, затем еще один и еще два. Пять! Пальба внизу снова сплавилась в слитный рев. Казалось, все многообразие военных событий, замкнутых в степном пространстве междуречья Аксая и Мышковы, сошлось здесь, в фокусе пушечной дуэли у реки. Отдаленного погромыхивания за высотой, по ту сторону Аксая, и за спиной, позади Верхне-Кумского, словно и не стало. Кочергин уже не надеялся на возвращение старшего сержанта, когда тот свалился прямо на него и, тяжело дыша, откинулся спиной на земляной валик. Несколько мгновений разведчик сидел неподвижно, бессильно опустив руки. Кочергин подумал, не ранен ли он. Шинель на груди была порвана, рукава на локтях протерлись насквозь, там и тут виднелись пятна крови.

– Ну, чьи танки горят? Говори же! – тормошил его лейтенант.

– Наши целы, – с усилием выдавил разведчик, подняв мокрое красное лицо. – Немцы горят. – Он вытер лоб рукавом шинели…

– Наши немцев жгут! – прокричал Кочергин в трубку. – Целы, целы танки Орлика, товарищ подполковник. А? Где стоят? Почему нет ни одного поражения? – Он быстро скосил глаза на разведчика. – Карьер там! Песчаный карьер, – все поняв, снова кричал Кочергин в трубку. – Орлик в засаде стоит, только пушки сверху, над отвалами, старший сержант сам видел! Дорога к переправе по тому берегу у Орлика вся на виду. Мышь не проскочит, пока он там!

– Почаще докладывай! Почаще! Слышишь? – дребезжал голос комполка.

Теперь время летело. Поглядывая на часы, лейтенант то и дело звонил подполковнику. Но тот и сам видел все новые султаны дыма у реки. Мало-помалу его беспокойство обострялось.

– Почему Орлик по радио молчит? – кричала трубка. – Обнаружить себя не хочет? Тогда кабель к нему! Спроси связиста, хватит у него провода? Пусть старший сержант из карьера докладывает!

– Разрешите самому, товарищ подполковник? – неожиданно для себя выкрикнул Кочергин. – Я непосредственно с Орликом свяжусь и все подробно доложу. Мне сподручнее будет!

Бережнов молчал. Кочергину показалось, что нарушилась связь.

– Товарищ подполковник, вы меня слышите?..

– С богом! Давай, Кочергин! – наконец отозвалась трубка. – Передай, чтоб не рисковал зря… И готовился отходить. Если наши за Аксаем продвинутся и переправы подорвут, тогда мы свою задачу выполнили… На севере и западе тихо. Чуешь? – надрывался Бережнов. – Передай приказ на отход!

Торопясь, лейтенант перемахнул бруствер…

…Пальба больно давила на барабанные перепонки. Карьер был тут, подле, и Кочергину показалось, что он различает темные корпуса танков. Он пополз быстрее и вдруг головой вперед заскользил вниз: начался обледенелый склон. Если бы не горный опыт, быть ему со сломанной шеей. Но лейтенант, повернувшись, ударами подкованных каблуков пробил плотный наст и затормозил. Теперь танки угадывались по блеску дульного пламени. Но встречное пламя выстрелов немецких танков, рассекаемое дульными тормозами, било в глаза. Обстановка сразу прояснилась. «Тридцатьчетверки» стояли в линию у подножия склона, закрытые со стороны Аксая отвалами песчаного карьера, а в каком-нибудь полукилометре, прямо перед ними, на левом берегу реки был спуск к переправе. Туман плотно висел в нескольких метрах над водой, местами касаясь седыми прядями ее мутного зеркала. Осторожно спустившись в карьер, лейтенант оказался вне опасности. Сюда немецкие снаряды не доставали: они втыкались в песчаные валы впереди или проходили выше. Немецкие танкисты видели пламя выстрелов пушек «тридцатьчетверок», но не постигали их неуязвимости. Попадая под плотный прицельный огонь, их машины метались, подставляя борта. Отсюда ни один снаряд не пропал даром. По другую сторону реки горело уже одиннадцать танков! Вдвое больше было подбито… Лейтенант разглядел и силуэты тяжелых гусеничных бронетранспортеров. Но их было немного. По-видимому, гитлеровцы уже не рисковали здесь мотопехотой. Река служила Орлику отличным прикрытием. Подобраться к его танкам было почти невозможно. Когда Кочергин, задыхаясь от пороховой гари и кислой горечи тротила, спустился наконец в карьер, оглушающий звон слился с булькающим воем рикошетирующего снаряда. Разрыва лейтенант не услышал. Не поняв сразу происходящего, он увидел, как одна из «тридцатьчетверок’ неожиданно круто развернулась и, набирая скорость, пошла прямо на него. Затем вдруг изменила курс и, все более накреняясь, устремилась вверх – вдоль склона.

Часто вполне конкретные мысли бывают семантически неоднозначны. У Кочергина мелькнуло вроде: «Психанул кто-то, не выдержал!» На башне мелькнула цифра «2109». «Лубенок!» Тут же снаряд угодил в моторную часть танка. Машина резко замедлила ход и, оставив чернильный шлейф лившегося вниз плотного дыма, отсеклась туманной мглой.

Пригнувшись, он перебегал от танка к танку, ища машину Орлика. Ошалев от грохота, полуослепший, он наконец вытащил пистолет и стал колотить рукояткой по башне ближайшей машины. Наверху приподнялся люк, показались черные ребра шлемофона, блеснули глаза, зашевелились зубы. Но Кочергин ничего не слышал.

– Где лейтенант Орлик? Его машина? – надрывался он.

Танкист открыл люк, высунулся из башни и свободной рукой махнул в сторону второй от края «тридцатьчетверки…» (Прим. С.С.)

Привязка на местности была только по населенному пункту, то есть за ним, спереди, справа, слева – найдешь. А вот если в сторону, то степь да степь кругом. Видно буквально все, какая-то прозрачность необыкновенная. Вот танк черт знает где, а создается впечатление, что он рядом с тобой. Как расстояние прикинуть? Видимость просто великолепная. Зима, декабрь месяц, солнце взойдет… Авиации раздолье. Десятки немецких самолетов висели над степью. Зенитные средства корпуса были подавлены. Самолеты в считаные минуты достигали междуречья Аксая и Мышковы. Бомбовые удары в сочетании со штурмовками истребителей просто парализовали любое передвижение. «Мессеры» парами гонялись за всем движущимся в степи, буквально за каждым человеком. Доставлять боеприпасы, горючее, пищу стало просто невозможно.

– Какие у вас были зенитные средства?

– В каждой бригаде были зенитно-пулеметная рота и зенитно-артиллерийский дивизион 37-миллиметровых автоматов. Слабовато, конечно. Немцы их сразу засекали. В открытой степи не спрячешься. Да они еще на тяге – машина недалеко стоит. Считай, это уже ориентир для летчика. В общем, быстро они нас задушили. Авиация противника не давала дышать, просто давила нас. Первыми заходами они вышибли все наши зенитные средства. Спокойно расстреляли автомашины. А потом принялись глумиться над танками. Помню, один румын еще грозил кулаком. Там, конечно, и немцы были. Но в основном над нами летали румынские самолеты. Истребителей наших мы почти не видели: они работали по внутреннему кольцу окружения, так уж получилось. Мой последний танк был подбит самолетом на кольце окружения во время выхода из боя. Там же я был еще раз ранен.

Наша 60-я бригада прикрывала выход корпуса из боя. Выходили остатки двух бригад, стрелковый полк и немного артиллерии. Командир бригады, в свою очередь, приказал командиру полка прикрыть бригаду. А в полку на тот момент осталось пять или шесть танков.

Теперь нам уже надо было прикрыть свою бригаду, которая медленно отходила с боями. Немцы обошли наш корпус с фланга и прорвались к Мышковой, где их встретили войска 2-й армии. Ну и пока мы прикрывали, а на это ушло несколько часов, у меня остался только один танк, на котором примостились два офицера штаба с различным полковым имуществом. Помню, там была печатная машинка, различные документы, карты… Один из этих штабных, лейтенант Ключарев, выносил знамя полка, обмотав его вокруг себя. Кстати, он после войны издал повесть «Конец зимней грозы», в ней все это подробно описано.

Мы подошли к мостику у Черноморово, где хотели перейти Мышкову. Спокойнейшая обстановка, ничего не предвещало… вдруг прямо над нами проносится немецкий штурмовик. Дал очередь и какими-то мелкими снарядами пробил нам моторную крышку. Танк загорелся. Деваться некуда, мы похватали штабное добро, нагруженное сверху, и дали деру…

Штурмовик попался настырный, ходил над нами настолько низко, что я чувствовал напор воздуха. Он едва не валил нас с ног. Снова и снова жу-жу-жу, жу-жу-жу – обложил нас какими-то осколочными снарядами. Смотрю – Ключарев упал впереди. А я почти у его ног, немножко позади. Эти снарядики разорвались и изрешетили ему ноги…

Ключарева списали сразу. Он с год где-то по госпиталям лечился, потом его поставили на архитектора. Кстати сказать, один квартал он отстроил в поселке СТЗ. На одном из домов чугунная плита с памятной надписью, что квартал созидался по эскизам архитектора Ключарева. Я с ним долго дружил, знавал его семью. Это был очень оригинальный человек.

А мне – почти ничего. Получил какое-то количество мелких осколков. Кости и сухожилия не перебиты, все попало в мякоть. Ряд осколков у меня до сих пор, я пытался их вынуть, но врачи отсоветовали: «Да перестань! Они там зажирели. Начнут резать еще…»

(В повести эпизод с выходом из боя остатков 21-го танкового полка примечателен тем, что автор описывает первую встречу с тяжелым немецким танком Т-VI «Тигр». Однако это не более чем литературный ход, танки «Тигр» появятся на Южном фронте в марте 1943-го под Харьковом).

«Ряды боевых машин, лишенные в поле бинокля пространственной глубины, надвинулись вплотную, перемещаясь вертикально, как гряды штормовых волн на плоскости гигантского киноэкрана. Они заслоняли и снова открывали друг друга. Кочергин ловил в массе машин не виданные дотоле танки. Те, показав круглые крышки люков квадратных башен, уже спускались в балку, неотвратимо приближаясь.

– Нет, кацо… – прижав до боли бинокль к глазницам, с расстановкой заговорил капитан. – Это что-то новое… Корпус другой! А пушка-то, пушка! Ступенчатая, вроде трубы подзорной, только другим концом вперед, и здорова! Дульный тормоз как бочка!

Невиданные танки там и здесь громоздились среди немецких машин, как буйволы в пыльном овечьем стаде. Казалось, что артиллеристы теперь сосредоточили огонь только на них. Снаряды с кузнечным звоном и булькающим воем уходили зигзагами молний в стороны и ввысь. Броня танков была несокрушима. Это внушало ужас. То были первые «тигры»…

Торчащие из-под снега сухие стебли бурьяна дрожали, роняя искорки инея. Нескончаемые ряды вражеских машин шли мимо, совсем близко, почти рядом… Первая, вторая, третья волны «хенкелей» сбрасывали груз где-то дальше, за Мышкову. Расколотая степь вздыбилась бугрившимися лохматыми жаркими клубами, встала стеной. Мерзлое крошево медленно, как бы нехотя, оседало.

* * *

– Нельзя было полегче, Николай? – с досадой выпалил Кочергин, взбираясь на «восьмую», чтобы окинуть степь, покрытую быстро приближающимися немецкими танками. – Бампер начисто оторвал!

– Да, незадача!.. – сдвинул шлемофон на лоб Орлик, выглядывая из башни. – Обстреляют сейчас…

Рядом из люка торчала голова Зенкевича. Перепачканные сажей, покрывшей танк, оба походили на негров. Только сверкали белки глаз.

– Автобус придется бросить, – покосился Кочергин на Бережнова, издалека нетерпеливо махавшего им рукой. – Но документы и карты мне надо взять! Постарайся, Коля, отвлечь немцев. Видишь, какие гонки пошли! – показал он вверх, в сторону дороги, на которой мелькали наши грузовые машины.

Спрыгнув с танка, Кочергин бросился к дверному проему, но тут же вой пикирующих «юнкерсов» прижал его к земле. Еще не осела мерзлая пыль, как он увидел новые танки, вылетевшие на бровку балки. Тотчас там сверкнули вспышки пушечных выстрелов, и над головой зашуршали снаряды. Лохматые кусты разрывов поднялись за дорогой. По ней мчалась очередная машина. Она завиляла и, все более накреняясь, набирая скорость, понеслась по отлогому склону в балку. Сверху упал, перевернувшись в воздухе, человек, и тут же с грохотом, объятая пламенем, опрокинулась она сама. До танков было меньше километра, но, уйдя вперед, они, против ожидания, их больше не обстреляли. Отчетливо метя на горизонте плоский купол возвышенности Верхне-Кумского, высоко в небе по-прежнему глыбились клубы дыма. Наполнив воздух воем, в них исчезли сразу несколько пикировщиков. Бесчисленные колуны с грохочущим треском раскололи кряжистые колоды. Тяжкие клубы вдруг расплылись в мглистой дали, их черно-бурая масса неожиданно обрела строгие очертания монументального кольца. И многочисленные дымные костры горевших машин, во множестве разбросанные по обширной панораме Кумской битвы, неподалеку от короны миражного мемориала, слились будто в сверкающий цилиндр панорамы. Плоскими террасами лестницы гигантов стала подниматься к его основанию исковерканная степь, принявшая в свою морозную юдоль тысячи и тысячи защитников Сталинграда.

Пораженный видением, Кочергин с усилием оторвался от дрожавшей земли и тут же снова упал среди щелкающих разрывов малокалиберных снарядов. Прижимаясь к ложу балки, бреющим полетом стремительно удалялась пара «мессершмиттов» <…>. Наконец лейтенант добрался до автобуса. Положив автомат, он рывком поднял крышку багажника и, расшвыряв вещи, выдернул огромную сумку-портфель из толстой подошвенной кожи на широком ремне. Кто-то на всякий случай прихватил эту румынскую сумку еще в Плодовитом, и, провалявшись месяц в автобусе, она теперь как нельзя больше пригодилась. Набив ее штабными документами, лейтенант отправил туда кортик с тяжелыми серебряными кистями, сверху положил карту и, еще раз ошалело осмотревшись, сбросил ватник. Порывисто накинул на себя шинель, так, что затрещали швы, и, туго затянув пояс с пистолетом, перекинул ремень сумки через плечо. Схватив автомат, в последний раз обвел взглядом пустой автобус. Стеклянная крупа покрывала стол и койки, печная труба валялась на Мишином сиденье, в задней стенке, над багажником, зиял пролом. Под истошный свист очередного захода «мессершмиттов» он выпрыгнул вон и побежал, проклиная сумку: она оттягивала плечо и сильно била по ногам…

Кочергин бросился вверх, к дороге: на ней все реже рявкали моторы грузовиков. Подняв автомат, лейтенант безрезультатно строчил в воздух. Бережнов и Софья Григорьевна в полусотне метров впереди тоже напрасно махали руками – водители мчавшихся на север уже редких машин никого не замечали. Тогда Кочергин, завидев последнюю машину, бросился ей навстречу. Пронзительно взвыли тормоза. Грузовик, немного проскочив вперед, круто встал. Когда Кочергин, подтягивая сумку, едва добежал до машины, она уже тронулась. К удивлению, Софья Григорьевна уже прочно сидела наверху, на брезенте, куда ей, по-видимому, помог забраться солдат, освободивший место в кабине подполковнику. Лейтенант, сунув ему автомат, успел вскочить на подножку. Автомашина быстро летела в сторону Мышковы. Немецкие танки, отчетливо различимые на противоположной стороне балки, остались позади». (Прим. С.С.)

К переправе вышли не в лучшем виде, с одним танком. Софья на переправе упала с моста в воду. Волосы дыбом, в сосульках. Я раненый, хромой, еле держусь на ногах. Опираюсь на костыль – кто-то из ребят притащил мне увесистую сучковатую дубину. Бриженев сказал, что остатки полка сосредотачиваются в селе Чапуры, и укатил. Мы двинулись туда. Навстречу нам сплошным потоком войска: артиллерия, танки, многокилометровые колонны пехоты… И только мы – в тыл! Тут произошел примечательный случай. Нас тогда угораздило попасть в какую-то воронку и застрять там. К танку направилась группа в белых полушубках:

– Кто такие? Почему драпаете?

Пытаюсь им доложить, кто мы и откуда. Даже не слушают, смотрят с презрением:

– Что за вид? Вояка хренов. Да по тебе трибунал плачет. Что за палка у тебя?..

Чувствую – хотят припаять бегство с поля боя. Я начал огрызаться. И кто-то из свиты съязвил:

– И воевал вместе с бабой?..

Тут я уже не выдержал, вскипел. Кричу экипажу:

– Заряжающий, слушай мою команду! Осколочным!

Тот разворачивает башню, опускает ствол. Эти опешили… Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подъезжает «Виллис». Еще один крупный чин, тоже в белом полушубке, в папахе. Без прелюдий спрашивает:

– Кто такие? Как вас угораздило повалить танк на бок? Танкист, ты пьян? Расстрелять!..

– Да мы шесть суток держим немцев под Верхне-Кумским, чтоб вы тут вот так могли… Я – командир роты. Это последний танк 45-го гвардейского… Выходим из боя по приказу командования корпуса.

– Вольского?!

– Так точно.

– Немедленно вытащить их!

Садится в машину – и укатил. К нам подгоняют КВ, пять минут – и мы на ходу. Спрашиваем:

– Кто хоть это был?

– Темнота. Это же герой Московской битвы – Ротмистров! Знать надо. Мотайте на ус!

Пришлось мотать…

Вот я смотрю, ты парень подкованный. Тебе ничего эта история не напоминает?

– Конечно! Бондарев, «Горячий снег», эпизод с пьяным танкистом на марше…

– Именно. Знаешь, на показе фильма я спросил у Бондарева, зачем он так исказил эпизод. Тот ответил: «Так требовал жанр». В фильме звучит 105-й полк, а в книге так и остался наш 45-й…

(Действительно, в романе «Горячий снег» танкист отвечает генералу Бессонову следующим образом: «Отдельный сорок пятый танковый полк, первый батальон; командир третьей роты лейтенант Ажермачев…». – Прим. С.С.)

Был у нас в роте лейтенант Плугин Саша, белорус. Вместе со мной он из Минского училища тоже попал в Ульяновское. Когда нашу роту легких танков полностью раскурочили, он перешел на Т-34. Саша совершил героический подвиг: таранил немецкий танк в Верхне-Кумском. В его «тридцатьчетверку» попал снаряд. Они задымились. Я ему по радио приказал покинуть танк на ходу. Он имел на это полное право. Мало того, приказ подтвердил командир полка, он находился немного позади. Но Саша дал команду «идем на таран» – и все, ни одного слова больше. Он врезался в Т-IV нового образца, с удлиненной 75-миллиметровой пушкой.

– Насколько эффективен танковый таран?

– Таран может приводить к ранению экипажа или его гибели от удара. Возможно возгорание и даже детонация. Все зависит от того, в каком положении находился танк и куда пришелся удар, в лоб или, может быть, в бок…

– Тот таран, который вы наблюдали, далеко был от вас?

– Ну, метров за четыреста-пятьсот. Честно сказать, немецкий танк стоял прикрытый крышей какого-то строения, то ли хаты, то ли сарая. Дело в том, что сам таран… это бой. Все стреляют, я тоже веду огонь, немцы ведут огонь. Но после того удара как обрезало – немцы бросили свои танки, стоявшие на окраине. Десять или двенадцать штук, с заведенными моторами! Когда я в них залезал, внутри даже горели лампочки освещения. Экипажи бросили танки и убежали. Мы их отлавливали там, перед Аксаем. Несколько человек отловили, остальные удрали. Правда, на следующий же день немцы отбили эти танки. Наше командование должно было отдать приказ эвакуировать их на нашу территорию, но поскольку это произошло в период, когда мы наступали, расчет был таков, что они и так никуда не денутся. Но на следующий день немцы перегруппировались и нанесли удар, а мы отошли. И там началась уже такая катавасия – кто кого и куда… В основном атаковали немцы, а мы изредка контратаковали.

Их дивизия только что пришла с Франции. Там она стояла на отдыхе, формировалась. Танки новенькие, чистенькие. Внутри свободно, комфортно, сказывался больший, нежели у нас, забронированный объем.

Мой механик-водитель, татарин, тоже забрался внутрь:

– КомандЫр! Здесь бочонки какие-то, с краником.

– Какие еще бочонки?

– Кружки висят на цепочке. Можно буду пробовать?

– Ну, попробуй…

Кричит:

– О! Вкусно-то как!

Стали разбираться: в одном – коньяк, во втором – белый ликер. Я тоже попробовал коньячку. А механик не унимается:

– КомандЫр, здесь еще круг!

– Какой круг? Бросай сюда!

Выбрасывает через верхний люк желтый круг размером с маленькую покрышку с дыркой в середине. Покрутили, покрутили мы его и бросили, подумали: «Что это за г… такое?» А потом врач Цырюльникова, когда уже выходили из боя:

– Коля, да ты что, это же сыр!

Она еврейка. Они жили в Городне на Украине, там с продуктами всегда лучше было. А мы-то сыров не ели ни разу в жизни. Что это за сыр такой?.. А потом приехало начальство и все это у нас отобрало.

– Так какой танк лучше?

– Я во многих танках побывал: в старых и в новых наших, в американских, и в «Черчилле», и в «Валентайне», и в «Шермане» – приходилось и из любопытства. Лучшего танка, чем Т-34, нигде не нашел. Но это в боевом плане. А вот с точки зрения комфортности, удобства расположения органов управления, к нашему сожалению, мы уступали здорово.

– Еще и оптика…

– Их оптику нам тогда было трудно оценить, мы из нее не стреляли. Но нас инструктировали перед атакой… и у нас же все-таки были офицеры по эксплуатации танков. Они обеспечивали хорошую работу оптики наших пушек. Осуществляли пристрелку по мишеням, приводили в порядок. Они знали про немецкую цейсовскую оптику. Но на наши танки ее приспособить мы не могли. Там другие стандарты для крепления, иные размеры, диаметры и тому подобное. Надо сказать, управление огнем у них было веселее, на электричестве. Правда, у нас поворот башни и наводка по вертикали в Т-34 тоже были электрическими, а вот в Т-70 и пушка, и башня – плечом, сам ворочаешь.

– А на Т-70 какие-то успехи были?

– Нет, я на Т-70 ни одного танка не подбил. Да и не мог бы подбить. От нас просто требовали, чтобы пехота видела, что мы стреляем. А то, что мы садили в белый свет как в копеечку, так это… Командир корпуса очень требовал: «Видишь – не видишь, стреляй на ходу». Говорили, что даже сам Сталин требовал…

– Мы остановились на вашем ранении…

– Наш корпус вывели в тылы. Полк стал полностью небоеспособным. Буквально только пара машин вырвалась из-под Верхне-Кумского. Что-то «убежало», когда немцы прорвались… Всего в корпусе, согласно отчету, осталось пятьдесят три танка. Эти машины уже 27 декабря пошли по длинной большой дуге через Калмыцкие степи на Маныч, а затем на Миус-фронт. Корпус ушел, а наш полк, брошенный и забытый Богом и командованием, как абсолютно утративший боеспособность, оставили под Сталинградом. Нам только успели сказать: «Хотите воевать – формируйтесь!» Получили мы под квартиры один населенный пункт на южной окраине Сталинграда. Танков у нас уже не имелось, людей осталось с гулькин нос. Собственными силами из запчастей с подбитых машин кое-как умудрились собрать два танка. Но их у нас тут же забрали, и они ушли с бригадой.

Ну что, раздали награды, подвели итоги, помянули погибших. Нужно все начинать заново. Слово взял комполка Брежнев. Поздравил нас с наступающим Новым годом, рассказал о положении на фронтах. Мы ему задали вопрос: «Почему корпус ушел, а мы торчим здесь?» Тот развел руками: «Командование поручило нам заново сформировать полк. Это все, что я могу вам сказать». А когда вручал награды, вдруг обратился ко мне: «А тебе, Орлов, две награды. Вот орден Красного Знамени и вот приказ на назначение начальником штаба полка». Какой из меня начальник штаба полка, в двадцать лет? А у комполка куча всяких штабных и заместителей: капитаны, майоры, старшие лейтенанты… У них, конечно, глаза на лоб: «Еб твою мать, лейтенанта начальником штаба полка! А мы в таком дурацком положении». Там тоже разные водились люди. Были и такие, что не воевали, сидели в тылу. Но были и такие, которые самоотверженно исполняли свой долг. Вспоминается пожилой старший лейтенант по подвозу горючего и боеприпасов. Этот человек заслуживает самых добрых слов…

Я начал было сопротивляться, высказал сомнения, справлюсь ли. Но Николай Моисеевич, чудесный человек, сказал очень просто: «Николай, завтра будь добр представьте ваше соображение и план, как нам начать работу по формированию полка».

А я ни одной официальной бумаги в жизни не оформил. А тут мне говорят оформить план формирования полка! И тут началось…

И удалось – сформировали. Это оказалось нетрудно. Техники, как на складе. Зайди в любой большой овраг – или танки, или машины. Чего только там не было!

Рядом стоял ремонтный завод. Мы познакомились с командиром ремонтно-восстановительного батальона. Тот говорит: «Вы давайте таскайте мне. Хоть один танк притащите, и я вам начну делать. Рабочие есть». Мы откопали один танк из-под снега в овраге – его ремонтники тут же ввели в строй. За танком откопали парочку немецких грузовых машин. Хорошие мощные машины, не хуже «Студебекеров». Считай, уже какая-то живность появилась, можно двигаться дальше. Январь месяц, снега горы. Полуторка у нас была, так с ней одни мучения. А в Сталинграде еще продолжаются бои, доколачивают окруженных. Не успели мы сформировать полк, как к нам приехало начальство и приказом Рокоссовского его у нас отобрали и отдали на пополнение в 64-ю армию Шумилова, в город. Но у нас уже опыт! Мы один танк у них прямо с платформ утащили… Все равно полк сформировали не по штату – боевых единиц набрали больше, чем полагалось. Сгрузили этот танк и давай опять рыскать по окрестностям, таскать технику…

– А людей где брали?

– Кругом госпиталя. Даже из города брали людей, у Шумилова и у Чуйкова. Мы к ним с краю прильнули, с юга. Шумилов нам так помогал, о!

Окруженную группировку на тот момент уже разгромили. Мы как раз закончили второе формирование, собрали разных танков еще на один полк. А командир корпуса все время жмет телеграммы: «Вашу мать, когда вы закончите там зимовать?!» Он на Миус-фронте уже все свои танки потерял. Его хотят вывести из боя и вывести на переформирование.

Ну ладно, очередной полк мы сформировали. Надо отправляться на фронт через Ростов. Но ни хера не можем получить эшелоны. А нужно ни много ни мало два эшелона на полк.

С командиром полка едем в штаб фронта: «Мы такие-то. У нас все укомплектовано. Мы одеты-обуты. Готовы отбыть на фронт. А помог нам товарищ Шумилов». И вроде как бы мы официальные лица, комполка и старший лейтенант. Но на нас как глянул здоровенный генерал-лейтенант да как рявкнет матом: «Да вы что! Да из-за какого-то задрипанного полка… Да здесь вся армия – отправить не могу. Меня Сталин за горло…»

И тут мы узнаем, что в связи с большим напряжением отправка эшелона – это как фронтовая операция. Хорошо, кто-то сказал, что приехал Маленков с особыми полномочиями. Мы сразу к нему. Делать не хер, Маленков – последняя инстанция. Нас уже командир корпуса обещал расстрелять, оттуда по железной дороге присылает бумаги, в которых пишет, что мы сволочи и тут загораем.

Прикатили к Маленкову… И ты знаешь, как получилось: во-первых, легко пропустили в вагон, во-вторых, он нас душевно принял. Маленков работал в вагоне на запасных путях. У него там был оборудован штаб, который координировал разгрузку и перегруппировку войск. Мы, честно говоря, особо ни на что не рассчитывали, шли с командиром полка для отвода души, для успокоения, чтоб было о чем доложить командиру корпуса, когда нас начнут судить за дезертирство. А тут, считай, мы были у самого…

Старший лейтенант провел нас через маленький коридорчик. Маленков, полный мужичок, в расстегнутом френче, выходит из-за стола: «О, армейцы! Давно не виделся с армейцами». Непривычное такое выражение употребил. А мы зачуханные, в шлемофонах… не, ну немного привели себя в порядок, конечно, но никто нас не инструктировал. Комполка сразу докладывает нашу эпопею, что мы уже два месяца здесь загораем, что один полк уже сформировали и отправили и что нам нужно тоже повоевать на Миус-фронте. Тот, может быть, и не знал, что такое Миус-фронт, но это звучало тогда здорово. Маленков выслушал нас довольно внимательно и спросил: «Ну, а если сегодня состав вам подадим?» Мы говорим: «Вот все расчеты, до танка, до машины, до кухни». Он берет трубку, не стал откладывать – этого я никогда не забуду. Называет того генерал-лейтенанта по имени-отчеству и спокойным таким тоном говорит: «Прошу, этих ребят отправьте по возможности немедленно».

Командир полка потом вспоминал частенько: «По возможности немедленно». Что имел в виду Маленков? Выходим и обсуждаем между собой – тут же опять можно сказать, что возможности нет. Прошли мы буквально метров сто, догоняет нас красноармеец с винтовкой, тот, что стоял у вагона: «Товарищ подполковник, разрешите обратиться. Минутку подождите. Вам сейчас принесут документы». Приносят документ, а там резолюция: «Товарищу такому-то не позже такого-то отправить полк Зеленой улицей».

Прибываем на станцию, нас встречает начальник:

– Что вам, хлопцы?

– Вот расчеты на погрузку полка.

– А кто приказал? Пока не получу указание, грузить не буду.

– Как можно решить этот вопрос?

– Ну, как… у нас колес много. Масло нужно, надо подмаслить.

– Что нужно?

Он перечисляет: первое, второе, третье, четвертое…

Как вы думаете, что он первым назвал? Он просил мыло! А у нас мыла завались, по пятьдесят граммов на каждого солдата положено. Когда у тебя триста человек в полку, проблем нет. На втором месте – табак.

– Только не сигареты ваши, мне нужен рассыпной, махорка.

На втором месте оказалась махорка, а на третьем – сахар.

– Это чтобы поехать на фронт – еще и взятку дать? Сегодня это воспринимается с трудом…

– Еще какая взятка. Думаешь, что одну мы дали? Нет, не одну. И сахар пошел. И еще муки он просил, ведро, по-моему… Все передали ему, а тот говорит:

– У вас резерв есть?

– Есть. А тебе зачем?

– Он вам потребуется. На каждом полустанке вас будут задерживать. Вы сразу ставьте на стол! Иначе будет держать сутки и будет не виноват.

В итоге пришлось так откупаться до самого Ростова.

Шли в два эшелона. Первый ушел на сутки раньше. С ним уехал комполка. Я, как начальник штаба, со вторым. И вдруг на одной из станций караул мне докладывает, что у нас ЧП: сбежал экипаж. Точнее сказать, пропал. Танк есть, экипажа нет. А мы уже километров за сто от Сталинграда уехали, если не больше. Обстановочка!

С моей стороны – только назначили человека, и еби его мать, уже такое ЧП. Что делать, телеграфом доложил комполка. А тот уже прибыл в состав корпуса. На следующей станции вручают короткое сообщение: «Двух расстрелять, двух привести». Собрал я народ. Парторг говорит: «Николай Григорьевич, этот экипаж я помню. Они очень сильно бузотерили у нас. Пили много. Я знаю, в каком они жили доме. И хозяюшку помню. Дайте мне четырех автоматчиков». Руками сняли полуторку с платформы. Он на ней укатил…