Текст книги "Танкисты. Новые интервью"

Мы медленно продвигались вперед, маскировались от авиации в рощах. И на третий день получили задачу – взять деревню. А когда командир отдает приказ, то в конце он обязательно оговаривает: «Резерв такой-то, и если со мной что случится, то меня будет замещать такой-то». И комбат именно мой взвод выделил в резерв, поэтому наша рота пошла двумя взводами.

Развернулись в боевой порядок и пошли, слегка постреливая. Вроде ничего не предвещало со стороны противника. А впереди оказался ручеек, и я после этого у комбата посмотрел на карте. Он был обозначен так, вроде ничего серьезного. Но только первые танки достигли этого ручья, четыре или пять машин сразу застряли, а остальные за ними встали. А я нахожусь рядом с комбатом и вижу весь этот строй и всю ситуацию.

Командир роты подает приказ, чтобы подогнали один танк и помогли вытащить застрявших. Зацепили и, по-моему, два танка успели вытащить. А потом ба-бах… С первого же выстрела один танк загорелся, а потом пошло выщелкивание… Два, три, уже пять горят, и все это у меня на глазах…

Видимо, у немцев там поначалу ничего не планировалось, но когда они такое дело увидели, воспользовались моментом, подошла самоходка и как начала… Но мы эту самоходку тоже подбили. Она уже горела, а по ней еще стреляли и стреляли от злости…

А из этих пяти сгоревших машин мы двоих офицеров похоронили, а несколько человек отправили в госпиталь. В том числе и одного моего однокашника и однофамильца из другой роты. Я видел, как экипаж вез его на санках. Его то ли в живот, то ли в грудь ранило. Лицо в крови, руки в крови, держится ими за бок… Сказал мне на прощание: «Все, отвоевался…»

Конечно, я слышал, какие там комбат команды подавал, какие слова кому-то там говорил… Но для себя я сделал вывод: вначале нужно хорошо изучить место по карте и, если есть возможность, отправить вперед дозор. Чтобы не создавалась такая обстановка для всего батальона. Понял: это урок! Нужно быть очень и очень предусмотрительным. Так шашками махать негоже… Казалось бы, простой ручеек, но рядом с ним заболоченная местность, вот и вышло…

А вечером вышли на эту деревню с другой стороны, я в том числе, и взяли ее, конечно. Пошли дальше и через сутки взяли Бердичев. А дальше чего там только не было…

Там я, например, впервые увидел повешенных людей… В городишке Белая Церковь на площади на виселице висели четверо. Спереди и сзади на них фанерные таблички с надписями: «Предатель! Изменник!» Кто это был, что, чего, не знаю. Мы же эту картинку на ходу видели, мельком. Но осмысливаешь…

А однажды произошел такой случай. Проезжали большое село, вдруг останавливаемся. Получаем приказ комбата: «Всем офицерам прибыть в голову колонны!» Приходим, а там майдан – площадь посередине этого села. И видим такую картину. Стоит виселица, машина рядом стоит, а на ней двое военнослужащих. Без головных уборов, без верхней одежды, без ремней. Рядом машина стоит, а у нее автоматчики, но не простые, а энкавэдэшники.

Зачитывается приговор, но до нас только отдельные слова долетали. Быстро зачитали, машину подогнали, молодцеватые мужички накинули им на головы петли, повесили спереди фанерки, и машина отъехала… Этот трибунал с исполнителями быстренько уехали, а мы остались осмысливать… Проехать мимо мы не могли, пробка. Местного населения там было всего человек тридцать, в основном женщины. Было видно, как они там плакали, потом развернулись и медленно пошли по домам…

А когда двинулись вперед, каждый из нас думал об увиденном. Пусть люди нам неизвестные, за что их судили, не знаем, но страх все равно нагонялся… Помню, определенные переживания у меня были. Недаром эту картину не могу забыть до сих пор. И нам это служило напоминанием: если что-то не то, получите вот это… Волей-неволей такая мысль приходила…

А потом случилась первая бомбежка, ее тоже надо пережить и перенести, чтобы сделать соответствующие выводы. А получилось так.

Вышли мы в район Винницы, но немцы там подкинули подкреплений, и нам пришлось отходить. А когда войска отходят, то оставляют прикрытие, и вот меня назначили в такой заслон.

Перекресток дорог фактически в чистом поле, вдоль дорог липы растут. Кругом поля, местность более-менее ровная. А сзади меня находится небольшой населенный пункт, скотные дворы.

До обеда обстановка оставалась спокойная, а после вдруг с одного направления выскочил разведывательный бронетранспортер. Совершенно неожиданно, мы даже не успели как-то по нему сработать. Лишь вдогонку я сделал пару выстрелов, но не попал.

А через часик выскочила какая-то автомашина, и хотя расстояние было большое, в нее я уже попал как следует. Она сразу загорелась. Несколько человек из нее выскочило, мы из пулеметов постреляли – в общем, все они там остались…

Ну а после обеда на горизонте в одном направлении, довольно далеко, километров за пять, я увидел силуэты. Посмотрел в прицел – танки… А погода ясная, солнце то выйдет, то зайдет. Морозец градусов десять – в общем, хороший зимний день.

И вдруг появляется истребитель – «мессершмитт». Выскочил, прошел, потом разворачивается и пошел на меня со снижением. Стал из пулеметов долбить. Пролетел, разворачивается, стал заходить на третий заход, но почему-то всякий раз заходит мне в лоб. Для меня это приятно, конечно. Но поскольку нас все-таки немножко учили этому: что за самолеты, какое у них вооружение, как они действуют, то я понял. Раз это одиночка, значит, должен быть мастер. Но тогда почему он мне в лоб заходит? Он же должен знать, что с тылу у меня броня потоньше и больше вреда можно принести.

Ладно, думаю, тогда я тоже попытаюсь что-нибудь обозначить. Поднимаю пушку в его сторону: «Осколочным заряжай!» Ба-бах, но промазал, конечно. Ну, а ему деваться некуда, раз он пошел на меня. И вдруг, когда он совсем близко был, вижу, от него бомба оторвалась. Прошел, но разрыва я не слышу. Он опять разворачивается на следующий заход. А я смотрю за ним и на развороте хорошо вижу и номер его, и черный крест на желтом фоне, и голову летчика. Но особого страха мы не испытывали, лишь Савин изредка высказывал смачные словечки в адрес летчика.

Снова стреляю, но немец, видимо, понял, что я не попаду в него. Тут он вторую бомбу сбросил, и опять я не слышу разрыва. Опять заходит, уже в шестой или седьмой раз, совсем уже низко, и только после этого ушел.

Мы вылезли, посмотрели, а у нас все крылья пробиты. Запасные баки пробиты, и все горючее из них вытекло. На подкрылках стоял ящик с инструментом – пушку чистить, так все разбито и непригодно. Тут я вспомнил про бомбы.

Прошли немного назад, смотрю, обе лежат. Но одна в кювете с правой стороны от дороги, а другая слева. Если на глаз, килограммов по 50–100. Подходить ближе не стали, но я все думал: чего же они не взорвались? И как-то мне потом в Германии в 45-м подвернулся летчик-истребитель. Он находился в наших боевых порядках, чтобы наводить свои самолеты на цели. Как сейчас говорят, авианаводчик. И я его спрашиваю, вот такая со мной произошла ситуация. Он сразу вопрос: «А с какой высоты он бросал?» – «Метров с пятидесяти». – «Все ясно. Бомба не успела набрать угол, чтобы удариться, как положено, и ударный механизм не сработал».

Но я к какому выводу пришел после этого? Во время налетов нужно сидеть в танке и никуда не бегать. Броня надежно защищает от осколков, а попасть прямо в танк – это не так-то просто. И второе: я сразу же занялся изучением самолетов. И наших, и немецких. И через какое-то время я уже по силуэту и по звуку мог определить, что для нас опасно, а что нет.

Ладно, самолет улетел, а танки пусть и медленно, но все-таки двигаются к нам. А это гораздо опаснее… Когда подошли на два километра, их уже стало хорошо видно. Насчитал двенадцать штук и про себя думаю: ну и что я им один в этом ровном поле сделаю?.. А приказ-то у меня – держаться до темноты! И тут вдруг слышу гул какой-то. Оглянулся назад, смотрю, с тылу ко мне двигаются две самоходные установки САУ-152. Откуда они появились, не знаю, но ясно, не случайно. И главное, появились для нас в самый нужный момент. Недалеко находился длинный то ли сарай, то ли скотный двор, крытый соломой, и они раз и в него завернули. Немцы их не видят – красота! Зато я, как только их увидел, понял – мы здесь не погибнем! Пришли две такие штучки, которые поддадут немцам как следует. Недаром их прозвали в войсках «зверобой». Ну и мы тут можем принять участие. Только надо бы замаскироваться, чтобы немцы нас предварительно не раскрыли.

Заехали под какой-то стог. Веток нарубили, вокруг танка их поставили, набросали сверху соломы – вроде как стожок какой – и притаились.

Я думал, самоходки их подпустят на километр, но они начали стрелять, когда до немцев оставалось полтора. Обе выстрелили одновременно, залпом, а там же звук какой, пламя, и кто-то из них попал. Один танк сразу загорелся.

Второй залп бабахнул, еще два загорелись… Тут ход у немецких танков заметно сбавился. А когда горело четыре или пять, тут уже и я подключился. Причем у меня была даже более выгодная позиция, немного под углом, и я мог по борту им дать. И ближний ко мне танк мне удалось подбить.

Немцы, конечно же, тоже стреляли в ответ. Соломенная крыша сарая загорелась и потом стала хорошо полыхать. Но он же большой, и самоходки из этого сарая какое-то время еще стреляли.

И когда уже было подбито танков семь, немцы включили заднюю и стали отходить. Но самоходки еще восьмую успели поджечь, и тут спустилась темнота. Зарево, все кругом светло, факела горят по полной, у них же двигатели бензиновые.

Смотрю, самоходки задом вышли, развернулись и двинули в тыл. Тут я понял, что и мне здесь делать больше нечего. Тем более что со своей задачей мы справились. До темноты свою позицию не покинули, к тому же подбили один танк и машину.

Но куда ехать, где искать свою часть? В конце концов, только под утро нашел своих. Но в этой деревне всего несколько танков находилось. Моего комбата нет, только начальство в основном и машины штабные. И когда я появился, ко мне подбегает какой-то офицер: «Кто такой? Откуда прибыл?» – Так и так, отвечаю… – «Очень хорошо! Как же ты вовремя прибыл. Идем со мной!» А я вижу, что они взволнованы, и чувствую, что-то нехорошее намечается…

Подходим к какой-то машине: «Товарищ подполковник, вот еще один танк у нас появился». Оказывается, это начальник разведки бригады, и он распорядился: «Займись им!» Принесли нам чего-то поесть, но вскоре этот офицер опять прибегает и говорит мне тихонько: «Лейтенант, положение наше аховское! У нас тут штаб бригады во главе с комбригом и знаменем, а танков всего три. А немец уже на подходе и хочет здесь нас окружить. Поэтому так: сколько в твой танк народу поместится?» – «Даже не знаю…» – «Хорошо, я тоже на твоем танке пойду».

Сколько на мой танк залезло людей, не знаю, не считал, но много. И вовнутрь залезли, а снаружи так облепили, что самого танка и не видно. Друг за дружку держались…

Проехали километра два-три, там лощина, ручеек, и мы вдоль него на большой скорости мчим. А этот показывает рукой направление и машет мне – давай быстрей поворачивать! Но я смотрю и думаю: как же этот ручей форсировать? И когда увидел, что впереди несколько деревьев стоит, у меня появился замысел. Передаю механику: «Идешь до деревьев, резко поворачиваешь и по ним как можно быстрее постарайся проскочить!» И получилось удачно. А за нами один из танков засел: так и бросили его там.

Как приехали, этот начальник разведки записал мое имя в блокнот и предупредил: «Товарищ лейтенант, – хоть я еще младший, – я доложу начальству, чтобы вас наградили!» (На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому командир танка 3-го танкового батальона 40-й Гвардейской танковой бригады Борисов Н. Н. был награжден орденом Красной Звезды: «В наступательных боях на Винницком направлении гв. мл. лейтенант Борисов проявил мужество и отвагу. 13.01.44 ему была поставлена задача – охранять переправу у деревни Воловадовка и не пропустить противника в деревню. Огнем своего танка отразил все попытки противника перейти через переправу.

15.01.44 ему была поставлена задача – не пропустить противника у перекрестка дорог Ивановка – Поповка – высота 256,5. Противник бросил в бой до 12 танков, но тов. Борисов выполнил задачу, уничтожив при этом один танк Т-4 и одну автомашину противника».)

Ну а дальше много всякой всячины было. Но то ли я какой-то везучий был, то ли танк, но он почему-то никак у нас не горел. Все уже почти сгорели, а наш все никак. Причем он с заводским дефектом был – правые бортовые передачи постоянно барахлили. Но и он потом все-таки сгорел.

– Как это случилось?

– С боями мы прошли Житомирскую область, и в Винницкой от нашей бригады уже мало что осталось. В таких условиях немногие оставшиеся танки командование передавало в другие бригады корпуса. Сначала нас передали в одну часть, потом в другую.

Прибыли туда часов в пять вечера. Всего там собрали около двадцати «тридцатьчетверок» и пять самоходок СУ-85, все из разных частей. Нас, командиров экипажей, построили, разбили на подразделения, меня назначили взводным. И к нам обратился какой-то полковник: «Вам предстоит выполнить особое задание! В пятидесяти километрах отсюда в окружении находится наш кавалерийский полк. Ваша задача – в течение ночи вывести этот полк из окружения! В бои не вступать! Главное – найти и вывести полк! Уверен, задача вам по плечу!»

Пополнили боекомплект, подзаправились, немножко познакомились и двинулись. Через пять-семь километров развернулись, прошли не особо укрепленный передний край немцев и на больших скоростях пошли по тылам. По дорогам не шли, населенные пункты обходили, но вроде пару небольших немецких колонн все равно попалось. Мы их гусеницами посбивали и в конце концов, насколько я понял, вроде вышли к предполагаемому месту. Но никакого полка там не оказалось…

Вскоре появился какой-то самолетик, подвесил фонарик, осветил все. Подполковник совет держит, потом развернулись и помчались в другую сторону. Но время-то идет. Уже за полночь, а результата нет.

И часа в два-три заскочили в какой-то населенный пункт. А при въезде в него немцы вроде нас обнаружили. Дали вначале просто ракеты, а потом и фонари повесили. Стало светло и ясно… Я смотрю, указатель стоит на немецком языке – Погребище. Это я точно запомнил. Уже потом я смотрел по карте, это село на самом севере Винницкой области.

Влетаем в это Погребище, примерно через километр колонна вдруг останавливается. Открываю люк, глянул, а справа, в пяти метрах, у хаты стоит немецкий танк… И слева стоит… И дальше они стоят, и сзади, правда, танкистов не видно. Вот тут у меня по спине пробежал холодок, и я узнал, как волосы могут дыбом вставать. На мне танковый шлем плотно сидел, но тут что-то вроде стал шевелиться… За уши его подтянул, а в голове кошмар… Прошу механика-водителя: «Савин, глянь-ка в люк, что там за обстановка?» А сам наблюдаю за ним.

Он вылез по пояс, потом медленно опускается на место и люк закрывает на защелку: «Командир, нам капут…» – «Да я все видел… Но все же есть возможность отличиться». – «Что ты имеешь в виду?» – «Да хотя бы два ближних танка расстрелять». Бужу остальных двоих: «Подъем! Бронебойным заряжай!» Поворачиваю пушку направо, ба-бах – факел… Смотрю, еще факелы появились, другие тоже стали стрелять. Поворачиваю пушку налево, бах второй… Смотрю, немцы из хат в нижнем белье выскакивают, но тут колонна трогается и пошла. Вскоре населенный пункт кончился. Но если вначале я находился в середине колонны, то тут все ринулись кто куда. Я повернул свой танк налево, кто-то направо, а куда мчимся, и сами не знаем. Но ясно – надо разворачиваться.

Развернулись, а ракеты уже беспрерывно, видимость лучше, чем днем. Уже бронебойные стали свистеть… И вскоре удар в моторную часть – все и полыхнуло. Я даже команду подать не успел, как все вскочили. Недалеко овраг, добежали до него. Посмотрели, а наш танк вовсю полыхает. Уже и разрывы пошли, все, делать нечего…

Но когда мотать тут начали, пока выскакивали, пока из оврага смотрели, как снаряды рвутся, все наши танки разъехались кто куда, и мы остались совсем одни.

Сразу время посмотрел – четвертый час шел, и понимаю, что у нас до рассвета остается всего три-четыре часа. Понимаю, дело худо, но виду не подаю. Подчиненные же смотрят на командира. По компасу примерное направление определил, и побежали…

Сколько было сил бежали, потом на скорый шаг перешли. Там поле, овражки небольшие попадаются, а рощицы мы обходили. А когда еще только уходили на задание, в сторонке вдруг прошелся наш прожектор. Медленно просветил, опустился и потух. И вдруг часов в пять этот прожектор опять прошелся. Я скорректировал направление, взял вправо, а сил уже никаких нет. Весь пот вышел, даже говорить сил нет… А сам уже думаю: если ближе к рассвету к своим не выйдем, нужно будет в какой-то рощице побольше закопаться в снегу и отлежаться до следующей ночи.

Но ближе к рассвету вдруг слышим наш русский мат. Пролетел одной-двумя фразами… Откуда тут только силы взялись – бегом! Вдруг впереди редкие окопчики, выкопанные на скорую руку. Оттуда кричат: «Стой! Руки вверх!»

Приводят нас к ротному. Тот двух солдат выделил: «Доставить к комбату!» У того в штабе телефон есть – пытались связаться, но ничего не получилось. И тогда комбат отправил с нами начальника связи с двумя солдатами в штаб полка.

Привели в какую-то деревню, там, в конце концов, договорились, что нас куда-то отведут. Сопроводили в другую хату, а там два автоматчика и капитан: «Я представитель СМЕРШа. Рассказывай, командир!» Мои хлопцы тут же у двери расположились и заснули, а я ему все рассказываю. Потом он мне дает лист бумаги и карандаш: «Теперь изложи письменно!» Тут вдруг телефонный звонок, он переговорил. А я пишу, но прислушиваюсь, что он говорит сержанту: «Я пока отлучусь, а вы с ними остаетесь».

Он ушел, но тут мимо хаты стали солдаты котелками греметь. В хату вваливаются еще два солдата и этим двоим говорят: «Пошли на завтрак!» – «Не можем мы. Вот, танкистов стережем». – «Так и что? Наши же. Пошли, куда они денутся?» И они все ушли. Я тут же писанину прекращаю, своих орлов бужу: «За мной!» Из хаты выскочили и по тылам, по задворкам из той деревни быстрее долой…

Бежали до следующей деревни. Потом еще деревня, тут мы поняли, что вроде сбежали. Вот так мы того особнячка накололи.

– А почему решили сбежать?

– Так слухи же ходили – лучше этих ребят обходить стороной. Кроме неприятностей, от них ничего не получишь… Поэтому и принял такое решение.

Уставшие, голодные, добрались до третьей деревни и к каким-то старичкам попросились отдохнуть. Они нас угостили немного, и я принял решение, что одну ночку мы здесь отдохнем. Переночевали, а с рассветом вышли на дорогу. Посадил своих у перекрестка: «Смотрите наши машины! Эмблему нашу знаете?»

Эмблемой нашего корпуса был ромб. Он делился пополам. Поскольку в корпусе три бригады: 40, 44 и 45-я, то в нижней части эмблемы у танков нашей бригады стояла цифра «0». Соответственно у тех «4» и «5». И если внизу цифра «0», а вверху «11», значит, 40-я бригада 11-го корпуса.

Их поставил раньше по ходу движения, чтобы они мне заранее махнули и я успел остановить. Полдня, наверное, там просидели, пока все-таки не поймали нашу машину. К вечеру прибыли в часть, захожу к командиру с докладом, а начштаба, еще кадровый офицер, спрашивает: «Откуда вы явились? Вас же давно списали в другую бригаду!» – «Так я после той бригады где только уже не побывал. Выпишите мне хоть какой-то документик, а то у меня ведь совершенно ничего нет!» И на следующий же день мне на бумаге от немецкой карты выписали временное удостоверение: «Борисов Н. Н. – командир взвода 40-й Гвардейской танковой бригады. Пистолет номер такой-то. Противогаз такой-то». И это удостоверение я до сих пор бережно храню.

Но вот спрашивается, где глубина, где сознание? Выпустился целый батальон – 475 человек, а даже офицерские удостоверения нам не выдали. Неужели нельзя хоть какую-то бумажку выписать, чтобы хоть что-то в кармане лежало? А потом все удивляемся, откуда у нас миллионы пропавших без вести…

– А не боялись, что тот особист захочет вас найти?

По особняку я потом прикинул. Скорее всего, доложить о нас начальству он еще не успел, а значит, сам на себя докладывать не станет. Так что никаких последствий быть не должно. Так и вышло.

Вот таким для меня выдалось первое знакомство с особистами, а потом я с этими ребятами неоднократно общался. У меня же пять машин сгорело, а на каждый случай потери танка непременно пишется рапорт. Указывается, где и что произошло, а в батальоне и бригаде комиссии разбирают эти дела и задают вопросы. А самый ответственный и любопытный – представитель особого отдела. Так что в последующем я с ними не раз встречался, но никаких инцидентов не возникало.

– Но вы же знаете, как ветераны про особистов в основном отзываются. Недаром даже песня в войну родилась с такими словами: «…а почему ты вместе с танком не сгорел?»

– Это же от людей зависит. Кто-то более ревностный, кто-то хотел выслужиться, и может быть, кому-то и не повезло. Вполне такое допускаю. Но меня сколько раз и на комиссиях спрашивали, и когда они появлялись у нас в боевых порядках, и задавали вопросы, то чего-то такого не было. А в том случае даже еще проще вышло. Это же временное формирование, и оно нигде по документам не прошло и не оформлялось. И кстати, что с той группой сталось, чем дело закончилось, до сих пор понятия не имею и даже знать не хочу… Так что, когда представился, мне дали лист карты той местности, где это случилось, и я письменно все описал. Сам подписал, все члены экипажа, и больше вопросов не возникало.

А дальше что. Когда возвратились с этих похождений, батальон уже бои не вел. Техники совсем не осталось. Отдыхаем, учимся, с солдатами занимаемся. Уже февраль шел, а еще в январе был утвержден новый гимн Советского Союза. И мне запомнилось, как замполит приходит: «У нас новый гимн, надеюсь, вы его выучите за три дня?» – «Конечно, выучим!» – «Хорошо, тогда через три дня зачет буду принимать». Ну, все выучили, конечно, а потом и солдат стали ему учить.

Причем мы стояли всего в тринадцати километрах от этих Погребищ. И была у меня мысль туда съездить, посмотреть: может, стоит еще наш танк? Но так и не удалось.

А вскоре наступило 23 февраля, и тот день в моей памяти остался как большой праздник. Нас заранее предупредили, что состоится общее построение. И на этом митинге был зачитан приказ о награждении, и я получил свою первую награду – орден Красной Звезды. И получил знак «Гвардия». Он у нас автоматически не присваивался, только специальным приказом присваивали. И я считаю, так правильно. Такое звание нужно делом заслужить, а не автоматом получать.

Вечером с ребятами собрались. По традиции награды нужно обмывать, а я ведь в жизни и не курил, а на войне и не пил никогда. Тем не менее ритуал – положено. Орден в кружку опустили, я пригубил, и ребята за мое успешное награждение продолжили.

И запомнилось, что в те же дни был разоблачен тот жулик, который в запасном полку у меня сапоги украл. Как ребята об этом узнали, уже не помню, но оказался один из членов экипажа по фамилии Кузнецов. Жулик чистейший, ростовский, высокого класса. Он их, конечно, сразу продал. Мне доложили, но я не стал связываться: «Решайте с ним сами…» Как с ним поговорили, не знаю, но факт тот, что он потом три дня не выходил из хаты даже поесть. А сразу после этого написал рапорт, и его перевели в другую часть.

Ну а в начале марта получили танки новой модели – Т-34–85 – и стали их изучать. Своего Савина я как раз тогда отправил на учебу в училище, а остальные остались в моей же роте, но в других экипажах. Ведь система какая была?

Когда прибывало пополнение, то, как правило, из них никто боевого опыта не имел. Только обучение прошли. Поэтому экипажи в таких случаях всегда формировали путем смешивания. Чтобы в экипаже обязательно оказался кто-то из опытных солдат. Ротный со взводными вместе садились и распределяли. У меня, например, ротный механика-водителя заберет, а нового мне еще нужно изучить. Сколоченность экипажа – это ведь не пустые слова. Это целая система. Но из новых ребят я почти никого не помню, потому что совсем коротко с ними находился. То в санбат загремел, то меня ранило.

– Давайте тогда обо всем по порядку.

– В марте, когда освоили новые машины, нас срочно ввели в бои. Там противник отчаянно пытался прорвать нашу оборону и овладеть крупным населенным пунктом, который мы удерживали. Когда на противоположной окраине села немецкие танки вошли в колхозные постройки и создалась угроза тылам, последовал срочный приказ: «Три танка перебросить на помощь соседям!»

Двинулись на большой скорости по центральной улице, а я шел первым. Пройдя примерно полпути, успел ощутить страшный удар со свистом, и все…

Очнулся от боли во всем теле и холода. Слышу человеческий разговор, но понять ничего не могу. Лежу на спине, а мне на лицо льют холодную воду. Более-менее пришел в себя, члены экипажа помогли встать. Смотрю, а мы на проезжей части дороги, прямо посередине улицы. Но не могу понять, почему я оказался здесь и вне танка. Почувствовал тошноту, головокружение, и ребята помогли перейти на обочину дороги. Напоили водичкой. Но боль усиливалась во всем теле, и особенно в шее. Даже не смог повернуть голову. Попытался вспомнить случившееся.

Во время движения я стоял в открытом люке, но в какой-то момент что-то мелькнуло перед глазами, и все… И лишь когда ребята обнаружили телефонный кабель, переброшенный через улицу примерно на высоте танка, все прояснилось. Этот кабель зацепил меня за подбородок и вышвырнул на ходу из машины. Но из-за того, что танковый шлем был правильно надет и застегнут, я отделался достаточно легко – легким сотрясением головного мозга, ушибами и синяками.

Но не зря говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. За десять дней лечения в медсанбате корпуса я хорошо отдохнул и вдоволь выспался за всю эту зимнюю кампанию. Чувствовал себя полным сил и энергии воевать дальше, но вскоре после возвращения в батальон мой танк сгорел в неравном бою, а сам я был ранен.

Это случилось 29 апреля 1944 года в районе города Коломыя. С утра пошли в атаку. Вроде километров пять успешно продвинулись, а затем перед нами оказалась небольшая высота, и командир принял решение обойти ее. Мой взвод пошел обходить высоту справа, второй слева, а третий я и не помню. Вот тут меня и подбили… Откуда шарахнули, не знаю, не видел. Но попадание было в борт почти под прямым углом.

Нас моментально обдало пламенем, но за счет постоянных тренировок все успели выскочить. Ведь когда шарахнет, мозг отключается, и делаешь все на автомате. Только на земле приходишь в себя и соображаешь, что произошло, как… Тут перекличка начинается между экипажем: «Все?» – «Да!» – «За мной!» А была жуткая распутица, так поползли в тыл по следам гусениц своего танка.

Проползли, наверное, с километр, и вдруг поблизости ба-бах… По звуку – мина взорвалась. Первая – недолет. Вторая – перелет. Я только успел подать команду: «Лежать!» – и тут третья упала совсем недалеко. Чувствую, мне прилично щелкнуло по ноге. Все ясно… Кричу: «Я ранен!» Механик откликнулся: «Я тоже!», только в плечо. Остальные вроде целы. Ну, делать нечего, поползли дальше. Но через какое-то время все, нога совсем отказала, не могу ползти. Тогда подползает ко мне член экипажа и начинает помогать.

Вскоре добрались до одиночной хаты, быстренько перевязались. А у меня нога почему-то согнулась в коленке, и идти не могу совсем. Но с помощью ребят как-то поковылял.

Набрели на какую-то артиллерийскую батарею, вот там нас девушка-санинструктор по-настоящему перевязала и определила в хату к своим раненым. Попрощались с тремя невредимыми, и они ушли. Только передал с ними записку ротному, что нас с мехводом ранило.

Но в тыл нас могли отправить только ночью, так что день прошел в муках. Самолеты летают, артиллерия стреляет, а когда ты становишься беспомощным, то кажется, что все летит именно в тебя.

С темнотой загрузили в три повозки, по два человека на каждую. Несколько часов куда-то ехали и прибыли в какой-то медсанбат, который располагался в костеле. Вместо лавок разбросана солома, сколько-то раненых там лежало, и мы рядом с ними.

Лежим, но никто не подходит. Через какое-то время слышу нехорошие слова, оказывается, эта медсестра чего-то ругалась с врачами. Потом подошла ко мне: «Ну все, лейтенант, сейчас вами займутся!» Поблагодарил ее на прощание за все заботы.

Помню, как меня положили на стол. Врачи – двое молодых ребят, но крепенькие, и медсестра. Накинули на лицо марлю, полили и велели глубоко дышать и считать. И очнулся уже только в повозке. Едем куда-то, а у моего лица ноги другого человека… Ощупал себя – нога перевязана. Все нормально, только почему-то гимнастерки на мне нет. Нашел ее свернутую у себя под головой. Проверил карманы, орден, документы, пистолеты – все на месте. Планшетка тоже лежит.

В муках и боли прибыли на аэродром. Самолеты гудят непрерывно. Одни садятся, другие взлетают. С самолетов сгружают ящики с боеприпасами и загружают раненых. И все это в грязище! Распутица была просто страшенная. Люди по колено вязли, а танки могли пройти только на 1-й или 2-й передаче.

Быстро подошла моя очередь. А я до этого самолеты видел только в воздухе, а тут не то что рядом, а прямо сажают в него… Вначале загрузили ходячих, а в конце нас несколько человек. Мои носилки оказались прямо в центре.

Дверцу закрыли, мотор завели, все задрожало, зашумело, вот тут появился определенный страх. О самом плохом стало думаться… Хорошо, в первый раз на самолете всех деталей не знаешь и не так страшно. Потом открывается дверь в кабину, выходит военный, встает рядом со мной на кругленький столик. Я глянул туда наверх, а там пулемет шаровый. И весь полет я, конечно, не сводил глаз с этого пулеметчика. Только он развернется, как сразу у меня что-то екает… Часа два летели и благополучно сели в Шепетовке. Сразу в палаточный госпиталь определили.

Дня два-три там провели, и в конце я почувствовал, что у меня температура. То вроде ничего было, а тут чувствую, что не в лучшую сторону состояние изменилось.

Потом погрузили в эшелончик, в теплушке нас многонько набралось. Вначале медсестра подсуетилась, сказала, что будет помогать нам. А как тронулись, сестры почему-то не оказалось. А кто-то ведь уже совсем в тяжелом состоянии. Кричит: «Помогите!» А кто поможет, все лежачие… Соседи только успокоить могли: «Терпи теперь до остановки!» И когда на остановке она появилась, как на нее накинулись. Она оправдывается: «Так у меня вас три вагона!» Тут все понятно стало – кому как повезет…