Текст книги "Танкисты. Новые интервью"

И конечно, особенно хорошо запомнил нашего взводного – лейтенанта Хижнякова, ведь он проводил с нами фактически все время: от подъема и до отбоя. Рослый, спортивный, настоящий строевик, правда, тоже без опыта войны. И старшину нашего отлично запомнил. Очень строгий. Ну, прямо очень. Но с ним мне удалось «подружиться».

Как-то через полгода учебы нам вдруг объявляют: «Кто из дома привезет нужные инструменты – топор, пилу, в этом роде, – получит три дня отпуска». Я руку и поднял. Нужные инструменты собрал, но отец же опытный вояка, и он меня спрашивает: «А как у вас старшина?» – «Очень строгий!» – «Ну, вот что, передашь ему от меня подарок!» – и дает мне бутылочку спирта.

Вернулся, все гостинцы, что привез, сразу со взводом сели и съели, а бутылочку я старшине незаметно передал, и отношение сразу поменялось. Он же распределял наряды и мог отправить либо в холодину на склад ГСМ, либо посыльным по штабу. Тут я, конечно, стал получать «хорошие» наряды. Ребята даже косо поглядывать стали. А потом еще мама как-то раз приезжала и привезла уже два подарочка – один старшине и один взводному.

– В увольнения чаще отпускали?

– В увольнительные ходить было некуда. Ближайшая железнодорожная станция Ильино находилась в пятнадцати километрах, а город Дзержинск – в двадцати пяти. А о том, чтобы поехать в Горький, даже не мечтали. За девять месяцев, проведенных в училище, я там побывал всего два раза.

Как-то раз зимой меня направили в Горький на окружные соревнования по лыжам. Дело в том, что еще в начале войны, когда с фронта пошли тревожные новости, я для себя сделал вывод: «Дело-то затягивается, тут достанется и тебе, Коля… А потому надо готовиться!» И я стал усиленно работать над собой. Зимой каждый день на лыжах ходил. Летом, если ходил плавать, то не по-детски, а надо было взять рубеж – проплыть полкилометра по реке. Поэтому я был готов к войне – и морально, и физически. Очень хорошо кроссы бегал, а на лыжах работал в пределах 1-го разряда и считался в училище одним из лучших лыжников. На занятиях помкомвзвода, бывало, просил: «Тащи отстающих!» И того, кто начинает отставать, берешь под руку и тянешь за собой.

И летом съездил как-то раз. В июне 43-го немцы повадились бомбить Горький. А у нас за зиму в землянках столько клопов развелось, что не передать. Спать невозможно, словно тебя крапивой кто-то постоянно жарит… Дальше терпеть было просто невозможно, и решили от них избавиться.

В конце июня выбрали деньки с хорошей погодой, и нас с матрасами под сосны. А в землянки какие-то шашки покидали, чтобы потравить этих кровососов. И когда мы там под соснами спали, вдруг в полночь нарастает гул. Гудит-гудит, чувствуется, солидная группировочка летит. Потом стало пропадать, но через час со стороны Горького «угу-угу-угу» и зарево… Все повскакивали, но тут и так все ясно…

На вторую ночь то же самое. На третью звук уже поменьше. На четвертую еще меньше. Видать, наши подтянули дополнительные силы. Ведь каждый день они прилетали в одно и то же время, буквально минута в минуту, и наши уже знали, когда их ждать. В общем, так продолжалось шесть дней подряд. А у нас было немало горьковчан, и они, конечно, очень волновались за родных. Как только бомбежки прекратились, они собрались и пошли к командиру батальона с просьбой отпустить их в город, узнать, как там родные. Начальство пошло им навстречу.

А у меня приятель был из Горького, и он мне предложил: «Коля, поедем со мной! Если что, поможешь». А мне же интересно, я такого огромного города и в глаза не видывал. Любопытно посмотреть на такую махину. И он за меня попросил, а старшина, вероятно, не смог отказать. Видать, сработала та бутылочка…

С его родителями, а жили они в Автозаводском районе, все оказалось в порядке. Но видели мы и кварталы, которые начисто разбомбили. Много людей погибло… Автозаводу тоже перепало. Рассказывали, что несколько цехов вывели из строя. И что мне еще запомнилось. Его родители пригласили нас поужинать. Но угощать-то нечем, ведь не ждали нас. И мы с ними покушали какой-то супец. Но он сильно отдавал карболкой. А я привык, что у нас дома и в училище вода отличная, а тут прямо запах такой… Но отказаться вроде неудобно, пришлось съесть. Потом его спрашиваю: «Чем так воняет?» – «Так воду-то берут с Оки, а там ее обезвреживают какими-то химикатами».

Но зато я тогда, можно сказать, по-настоящему побывал в Горьком. В первый раз познакомился с таким большим городом. Увидел Волгу, пароходы, трамваи и многое другое.

– Какие ребята вместе с вами учились?

– Наша 4-я курсантская рота состояла из 120 курсантов. В основном ребята были из ближней округи: из Горького, из Тульской, Ивановской области. 75 процентов вроде меня – 17–18-летние юноши, остальные бывшие солдаты в возрасте до тридцати лет. Большинство комсомольцы и семь коммунистов. Были среди нас и двенадцать человек, которые уже успели повоевать. А трое из них даже имели правительственные награды.

– Кого-то отчисляли за плохую учебу?

– Никого не отчисляли, все стремились учиться хорошо. К тому же у нас была такая традиция – тот, кто получил двойку, должен целый день носить клин затвора, а он тяжеленький…

– Некоторые ветераны рассказывают, что у них в училищах или запасных полках попадались такие командиры, которые всячески стремились задержаться в тылу и не попасть на фронт.

– Наоборот, я знаю, что у нас многие преподаватели просились на фронт, но их не отпускали. А просились они потому, что жили немногим лучше нашего. Я, например, лично видел, в каких условиях жил мой взводный. Потому как несколько раз носил ему с кухни ужин. Он жил в землянке вместе с командиром 4-го взвода лейтенантом Матвеевым и говорил мне так: «Борисов, приди, за ужином сходишь! А то у нас силы нет туда идти…» Понятное дело, пока туда сходишь, обратно, а как увидишь этот ужин, только раздражаешься… Тыловой-то харч не очень-то мощный был. А он же рослый мужик, спортивный.

Помню, пришел первый раз в офицерскую столовую, талоны их отдал, смотрю, повариха что-то там кинула ложками. Что-то, думаю, маловато… Подвинул котелки к себе, смотрю, а там пустяк… А повариха увидела: «Ты чего там рассматриваешь?» – «Так вроде маловато, а лейтенант-то у нас рослый…» – «Где лейтенанта котелок? Давай сюда его!» – и еще ложку бросила туда.

Приношу им, они лежат на топчанах. Матвеев посмотрел: «Слушай, а чего у тебя каши больше?» А тот шутя и говорит: «Так надо своего ординарца посылать…» Вот так пошутили, но я понял, что им тоже несладко. Поэтому когда несколько раз ходил, то всякий раз просил для них добавки. Когда добавляли, когда нет: «Чего ты тут, слушай, попрошайничаешь?» – «Так я не для себя…»

И среди курсантов такого, чтобы кто-то стремился увильнуть от фронта, я не помню. Таких откровенных трусов у нас не было, просто попадались, можно сказать, случайные люди. Вот в нашей роте, например, учились два курсанта: Шухман и Бухман. Не родственники, но похожи как одна капля. Оба киевляне, эвакуированные в Горький. Как звать, не помню, а рождения, скорее всего, 1924 года. Дружить я с ними не дружил, только иногда перебрасывался фразами. Помню, про Киев их что-то спрашивал, тут они сразу оживлялись и начинали вспоминать хорошую жизнь.

Оба спокойные, тихие, даже немножко забитые, они ничем не выделялись. С теорией вроде справлялись хорошо, но как только доходило до практики, вот тут они еле-еле выходили на тройку. Строевая подготовка, физическая им не давались. Бывало, на занятиях на морозе стоим, чтобы согреться, прыгаем плечо в плечо, дурачимся, а они стоят, сопли текут. Так ребята баловались, под зад им дадут, они в сугроб падают и лежат. Сами выбраться не могут. И ребята спрашивали их: «А как же вы на фронте?» Но их дальнейшей судьбы я не знаю. Помню лишь, что училище они окончили, как и все, получили звание младших лейтенантов и за танками поехали вроде в Нижний Тагил.

– А вы в училище с кем-то успели подружиться?

– Поскольку я по природе своей человек общительный, быстро схожусь с людьми, то у меня со всеми сложились хорошие отношения и появилось несколько друзей. Даже среди ребят постарше. Например, был такой Андрей Шолохов из Тулы, но даже не знаю, куда он попал и что с ним. Просто так сложилось, что как разъехались, так связь и потеряли.

– А вы потом встречали кого-либо из ваших однокашников? Может, знаете статистику, сколько выжило из вашего выпуска?

– Мне и самому было бы очень интересно это узнать, но, к сожалению, таких данных у меня нет. Потому что потом я ни с кем не переписывался, а встречал всего несколько человек с нашего курса.

Первая встреча состоялась, когда я был на фронте всего неделю-две. На Украине мы освободили какую-то деревню. Встали, и тут я слышу, что в ручей заехал мотоцикл разведчиков и застрял. И мат… А слышу, голос-то знакомый, и вспоминаю, где я его уже слышал.

В училище был случай. Как-то зимой, после дежурства 4-го взвода на кухне обнаружилось, что пропало сало. Там были такие большие пласты американского сала. Весь взвод построили, и так и так, никто не признается. Потом какой-то офицер заметил, что собаки, которые обычно трутся у кухни, дерутся неподалеку. Разогнал их и увидел, что они дрались из-за куска сала. В конце концов двое признались. Друзья из Тулы. Оказалось, что они один такой пласт украли, спрятали его в снегу, но собаки нашли раньше…

За такое дело им светила штрафная рота, но через пару дней их помиловали – разжаловали в солдаты и отправили на фронт. В общем, этот, на мотоцикле, оказался один из них. Я к нему иду, а он на меня смотрит: «Узнаешь?!» Я улыбаюсь: «А как же. Бывший курсант 1-го Горьковского танкового училища, бандит и разбойник Кузьменков!» Он засмеялся. Разговорились, и он спрашивает: «Давно на фронте?» – «Всего две недели». – «А ну, привыкай давай. А я уже здесь боевой!» А еще, когда он распахнул телогрейку, я заметил у него на груди два ордена Красной Звезды. Он оказался старшим на этих двух мотоциклах, и я ему предложил: «Давай танком вытащим тебя!» – «Нет, что-то повредить можем. Давай лучше с твоими ребятами вытолкнем его». Когда помогли вытолкнуть, я его спрашиваю: «Куда же вы вперед идете? Там же немцы!» – «Ничего. Задача поставлена, так что нужно узнать, где они». Они уехали, и больше я его не видел.

Вторая встреча. Поселок Липовец на Украине. Стоим, вдруг из тыла появляется танк. Весь в грязи, без крыльев – под бомбежку попал. И едут в сторону немцев. Я танкистов спрашиваю: «Вы куда?» – «Вот, везем командира в санбат». Я к нему, оказался мой сокурсник Никольский. Голова перемотана – пострадал при бомбежке. Нагнулся к нему: «Никольский, Борисова помнишь?» – «Помню…» – «Так тебя твои ребята не в ту сторону везут!» – «Ты уж их направь куда нужно…» Показал направление, и они уехали.

И третий случай. Как-то в наше расположение заехал какой-то генерал. Он на бронетранспортере с другими офицерами удалился куда-то в сторону, а сопровождающий танк остался. А я среди танкистов всегда искал своих однокашников. К этому танку подошел: «Где командир?» – «Да вон!» Подхожу, точно, командир не просто мой однокашник, а парень из моей роты, но другого взвода. Фамилию, правда, сейчас уже не вспомню. Туда-сюда, разговорились, и я ему в шутку говорю: «Так ты пристроился при генерале, что ли?» – «Не пристроился, а охраняю командование нашей армии». Оказывается, это был член Военного совета армии генерал Попель. (Попель Николай Кириллович (1901–1980) – генерал-лейтенант танковых войск. С 30 января 1943 года до конца войны – член Военного совета 1-й Танковой (впоследствии Гвардейской) армии. – Прим. Н. Ч.) И рассказывает: «Ну очень беспокойный и ответственный генерал. Вот чего он сюда приехал? Соседи у вас чехословацкая бригада, и он приехал встретиться с их командиром». Потом спрашивает: «Ну что, горел уже?» – «Было дело…» – «А я не знаю этого». – «Ну, может, еще повезет…» И все на этом. Больше на фронте никого не встречал, а нас ведь на курсе училось 475 человек.

А после войны, в начале декабря, перед самым отпуском, встречаю капитана, который мне показался знакомым. И вспоминаю, что, когда меня в училище назначили посыльным по штабу, он там был лейтенантом, начальником штаба – тогда они еще назывались адъютантами. Фамилию даже вспомнил – Миронов. Подхожу, представился: «Вы в свое время были адъютантом штаба в 1-м Горьковском?» – «Точно!» И он мне рассказал, что училище расформировали и его направили начальником штаба танкового батальона в соседний полк. Вот и все, что я знаю про своих однокашников.

– Когда состоялся выпуск?

– Вначале предполагалось, что будем учиться семь месяцев. Но ближе к лету, когда обстановка на фронтах изменилась в лучшую сторону, срок обучения нам продлили: «Будете учиться девять месяцев и месяц практики!»

С наступлением лета занятия проходили преимущественно в поле, на полигоне и танкодроме. По всему чувствовалось, приближается конец учебы. Тут мы уже окрепли и почувствовали, что скоро станем командирами. То одного назначат командиром взвода, то другого, и каждый вырабатывал в себе не только командирский голос, но и характер.

А в августе последовало распоряжение пройти производственную практику на знаменитом 112-м заводе в Горьком. В течение месяца мы поработали на всех производственных участках по сбору танка. На этом заводе, кстати, не конвейер работал, а собирали танки поштучно. По двенадцать машин в день. Конечно, для нас это стало большой школой. То, что теоретически знали, – это одно дело. А тут мы все сами прощупали, глубоко изучили, да еще прочувствовали, в каком положении рабочие трудятся…

Нам готовили отдельно, но мы часто оставались на час-два сверхурочно. За это нам благодарность – тарелочка супчика. Мастера там в основном пожилые люди, мастеровые. Несколько раз видел и директора завода по фамилии Рубинчик. Уже в 70-х, наверное, годах я однажды поехал в командировку в Москву и оказался в одном купе с Ефимом Эммануиловичем. И когда выяснилось, что я служу с его сыном в одной дивизии и мы с ним добрые приятели, а его самого с войны помню, старик совсем разволновался. Такие вещи начал рассказывать… Рассказывал, например, как однажды его Сталин вызвал в Москву: «Товарищ Рубинчик, надо бы добавить танков…». В общем, до трех утра беседовали. (Рубинчик Хаим Эммануилович (1903–1991) – советский партийный и хозяйственный деятель, генерал-майор инженерно-технической службы (1945). С мая 1942 по 1949 г. – директор завода «Красное Сормово» в Горьком. В 1942–1945 гг. под его руководством на заводе во много раз было увеличено производство танков Т-34. Первые сверхплановые танки вышли из ворот прославленного завода в июле 1942 года. В августе число выпущенных танков вновь было увеличено. В этом же месяце заводу впервые за время войны было вручено переходящее Красное знамя Государственного Комитета Обороны. Более высокой трудовой коллективной награды в то время не существовало. Стоит отметить, что своим героическим трудом сормовичи удерживали это знамя 33 месяца подряд – это единственный подобный случай за всю историю Великой Отечественной войны. В результате знамя было оставлено заводу на вечное хранение. Сейчас оно находится в музее завода. Всего же за годы войны под руководством Е. Э. Рубинчика сормовичи выпустили свыше 12 тысяч танков Т-34, а также несколько миллионов снарядов для артиллерии и «катюш».

За свою работу в народном хозяйстве Хаим Эммануилович был награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Александра Невского и другими. В 1949 году был удостоен Сталинской премии. – ru.wikipedia.org).

А в сентябре мы сдавали госэкзамены. Я только по марксистско-ленинской подготовке получил «хорошо», а все остальное сдал на «отлично», поэтому был аттестован на должность командира танкового взвода. Получили офицерское обмундирование, и 27 сентября 1943 года батальон в 12 часов дня выстроился на строевом плацу. Зачитали приказ о присвоении всем первичного офицерского звания «младший лейтенант», прошли поротно торжественным маршем. А в 15:00 под вековыми соснами у офицерской столовой состоялся торжественный обед с «наркомовскими» ста граммами водки. Были выступления от командования и выпускников.

Расставались с друзьями и однокашниками по-мужски скупо, слегка обнявшись. Bсe понимали, что встретиться в последующем вряд ли удастся… Но о дальнейшей судьбе особо не задумывались.

В течение двух-трех дней всех распределили в команды по 20–30 человек и отправляли либо сразу в действующую армию, либо в запасные танковые полки: в Свердловск, Горький и Нижний Тагил. Я же получил назначение в команду из 30 человек, которую направили в 3-ю запасную танковую бригаду. По просьбе Леши Черепенина прихватил и его в эту команду. А в последующем взял в свой взвод командиром танка. Про запасной полк рассказать?

– Конечно, расскажите.

– В состав бригады входили два учебных полка. 9-й стоял во Владимире, а наш 10-й дислоцировался в Большом Козино, что в пяти километрах от Горького. В районе автозавода стоял еще один полк, он готовил самоходчиков, но мы с ними не пересекались, поэтому ничего сказать о них не могу. Вообще, вы знаете, что в Горьком и Гороховецких лагерях располагалась мощная танковая группировочка? Там работало целых три танковых училища, да еще три учебных полка по подготовке специалистов. Мотоциклетный полк по подготовке младших специалистов, полк по подготовке на иностранные машины и полк по подготовке на самоходки.

Наш 10-й учебный полк состоял из трех батальонов. Один чисто офицерский. Второй – специалисты: сержанты и солдаты из запасных и учебных полков, а в третьем формировались маршевые роты на фронт. И дней двадцать, наверное, я провел в этом офицерском батальоне.

Занимались там в основном учебой и совершенствованием знаний, но оставалось время и для отдыха. Вот в это время я уже частенько бывал в Горьком. С друзьями собирались и ездили туда. Побывал тогда и в оперном театре, и в драматическом, в нескольких музеях. Все это было для меня ново и интересно. Что интересно, казалось бы, война, полуголодное время, но в театрах всегда были аншлаги.

Но в этом полку плохо кормили. И плохо – это еще ничего не сказать. Мало того что 7-я норма сама по себе скудная, так ведь еще с кухни и налево, и направо уходило… В супчике бульончик вроде мясной, но крупинки пшена можно было легко сосчитать. И беспрерывно тушеная капуста. Три раза в день. В ней полагалось быть колбаске американской, но повара ее так ловко резали, что нам никак не удавалось ее обнаружить.

В запасном полку нам полагался оклад пятьсот рублей, а на черном рынке буханка стоила триста, так что хлеб покупать было невыгодно. Решили, что гораздо лучше покупать картофельные лепешечки. Но когда узнали цены в Горьком, ахнули – дорого. Но кто-то прознал, что на рынке в Балахне эти лепешки в два раза дешевле, поэтому ездили за ними аж туда.

Наконец дней через двадцать стали формироваться маршевые роты. Танковая рота – это 10 танков, 40 человек. Кроме них еще командир роты и его заместитель по технической части, т. е. всего 42 человека. Ротным был назначен капитан Долгов, уже бывалый офицер, он в основном и организовывал нам учебу. Изучали боевые порядки: боевая линия, углом вперед, углом назад, уступом вправо, как делать перестроения. А коль танков нет, ходили пешим по танковому. Но поскольку Долгов сам горьковчанин и у него жена с двумя детьми жили в городе, то он, понятно, стремился к ним. До обеда командовал, но потом уезжал, а вместо себя, как командира 1-го взвода, оставлял меня.

Я же старался оправдать доверие, проявлял усердие и ревностно следил, чтобы ребята не бегали в самоволки. Ну, понятное дело, они все равно бегали, но я довоспитывался до того, что как-то проснулся, а сапог моих нет. Начали искать, но не для того их крали, чтоб мы нашли. И узнали, кто их украл, только после двух месяцев боев на фронте.

А уже октябрь заканчивался, холода, а я без обуви. Тогда командир принял такое решение – одного из солдат оставлял дежурить в землянке, а я надевал его сапоги. Но это же не выход, надо что-то решать. Ясно, нужно идти к кладовщикам, наверняка у них есть что-то, но придется заплатить. Бесплатное все кончилось. Бесплатно даже на фронте нельзя получить.

Захожу на склад, так и так, говорю. «Ну, вы знаете, у нас нового ничего нет, только поношенное. Но более-менее подобрать можно». – «Сколько?» – «Четыреста». – «У меня денег нет, но получка скоро». – «Ладно, триста». И за триста рублей он мне выдал поношенные сапоги. Но подметка оторвалась уже через две недели, и пришлось веревкой привязывать… Спасло только то, что когда в ноябре нас начали собирать на фронт, то выдали зимний комплект обмундирования. Тут уже я валенки получил, все как полагается.

Что еще запомнилось. 3 ноября у меня день рождения, и я попросился у ротного съездить домой. Он отпустил. Выхожу на шоссе Горький – Москва, а там пост стоит – регулировщицы. Девчата с американскими карабинами. Объяснил ситуацию, и они меня посадили на «Студебекер». А погода… Сырой снег идет крупный, а в кабине тепло, сразу в сон клонит…

Дома родители мне немного продуктов подкинули, в том числе и килограмма два пшенной крупы. И когда вернулся, то, что привез, сразу с ребятами разложили. Двенадцать офицеров – ясно же, что махнули сразу. А Черепенину говорю: «Алеша, я крупы привез. Давай как-нибудь кашу сварим».

Удалились однажды, налили полкотелка воды, но крупы много засыпали. Готовить-то не умели. Вода кипит, крупа уже вываливаться стала, но еще не готова. Отсыпали, отсыпали в котелок, потом доваривали. Тут уже поняли: надо какой-то расчет делать. Вот так вот и жили. А потом сформировали экипажи и на фронт…

– Свой первый экипаж помните?

– Я первый экипаж помню и последний. А в промежутках было много разных людей, и особенно в памяти они не остались. Но первый экипаж отлично помню.

Механик-водитель – Андрей Савин. Сибирский богатырь под два метра ростом, лет тридцати пяти. Надежный мужик, спокойный, рассудительный. Он еще на гражданке водителем работал, поэтому технику хорошо знал. Потом я его не разыскивал, но думаю, он остался жив, потому что еще в феврале 44-го лично отправлял его учиться на танкового техника в училище.

Радист-пулеметчик – Борис Петин. Совсем молодой парнишка откуда-то с Урала. Он был младше меня на год и попал в армию сразу после школы, поэтому особенного жизненного опыта не имел. Но как член экипажа – добросовестный. Связь обеспечивал нормально. Вроде бы кто-то мне рассказывал, что он остался жив.

Заряжающий – Кондратьев, тоже молодой парнишка после школы. Насколько я помню, он выбыл по ранению в начале 44-го. Вот этим составом мы долго продержались, почти два месяца в боях, а так обычно неделя-две… Поэтому крепко сдружились, и жизнь у нас шла веселая, бодрая. Тем более мы трое одного возраста, все комсомольцы, холостяки. Только Савин был женат.

Наконец определили день, когда будем получать технику. Выдвинулись на завод и трое суток принимали машины. Все скрупулезно, по описи.

Потом танки с завода выгнали и совершили марш на полигончик за 25 километров и на фоне тактического учения должны были отстреляться. Вот тут мы впервые хоть немножко почувствовали, что такое бой. Заслужили оценку «хорошо».

Потом заехали на склады, получили полный боекомплект вооружения, заправились горючим и совершили марш на погрузочную площадку в Горький. Станция Сталинская, что в трех километрах от пассажирского вокзала. Но там платформа торцовая, и загонять танки нам не доверили. Только заводские испытатели могли это быстро проделать. Одно дело сбоку, а с торца – это значит надо гнать машину через все двадцать вагонов эшелона. Заезжают и на 2-й скорости мчатся, только на стыках платформ немного притормаживают. Настоящие асы, ничего не скажешь. А дальше мы должны были закрепить танки, это тоже целая наука. И все это быстро, потому что подгоняют – время!

Да, а по дороге на погрузку у Черепенина сломался танк. Причем до станции оставалось всего полкилометра. Когда подошли, его машины нет. Но он послал вдогонку своего члена экипажа, что у него что-то с двигателем, и нам вместо него сразу подключили совершенно неизвестный экипаж из резерва. И встретились мы с ним только в 48-м году. Одновременно приехали в отпуск на родину. Оказывается, он сразу после войны поступил на инженерный факультет Академии химзащиты. И как он мне рассказывал, они как приехали на фронт в первый заход, танки у них забрали и всю маршевую роту отправили обратно. В общем, стал воевать только с весны 44-го. Заслужил орден. (На сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому командир танка 67-го Гвардейского танкового полка 19-й Гвардейской мехбригады гв. мл. лейтенант Черепенин Алексей Иванович 1924 г. р. был награжден орденом Красной Звезды: «…участвуя в боях на Лодзенском и Познаньском направлениях в танковом прорыве 16.1.45, одним из первых форсировал р. Пилица и закрепился на западном берегу.

За период боевых действий 15–23.01.45 его экипаж уничтожил больше 40 немецких солдат и офицеров. Действуя в передовом отряде, действовал смело и отважно. Экипаж прошел более 400 километров, не имея ни одной аварии».)

А затем мы встретились только в августе 86-го. Причем совершенно случайно. Я приехал домой сестру хоронить. На автостанции в Вязниках стою, ожидаю такси. Что-то долго ждали его, смотрю, группа мужичков стоит. Их пять человек, тоже на Мстеру. И слышу среди них знакомый голос давнишний. Прислушался, так вроде Черепенин в этой компании стоит. Но сомнения, конечно, есть. Но тут я вспомнил, что у него на ухе была такая природная сережечка. Зашел с одной стороны, нет. С другой посмотрел – есть. Ну, ясно… Сразу ему говорю: «Ну, Леша, здравствуй!» Он разворачивается: «Здорово! А ты кто такой?» – «Ты чего, уже и земляков своих не узнаешь? И про 1-е Горьковское танковое забыл?!» Вот тут он как про училище услышал: «Коля, неужели это ты?» – «Да…» Он так помахал головой, посмотрел на меня: «А ты как-то браво довольно-таки выглядишь». – «Зато ты все время сутулый был, вот и согнулся раньше времени…» Обнялись, поговорили немножко. Оказывается, он после Химакадемии прослужил до самой отставки 32 года и ушел в запас подполковником. Двое детей, живет в Новосибирске и приехал на родину кого-то навестить. Вот такое совпадение…

Я попросил мужиков уступить очередь: «Мы с другом сорок лет не виделись», но никто не уступил. Обменялись адресами. Стали переписываться. Я всегда поздравлял его по праздникам. Но в очередной год поздравления от него нет. На второй то же самое, значит…

В общем, погрузили в срок 21 машину – это штатный танковый батальон. Затем еще прицепили четыре пульмановских больших вагона. В одном запчасти, брезент и прочее. В двух – по роте.

Затем построение, короткий митинг, заняли места в вагонах, длинный протяжный гудок, и эшелон пошел на запад в нужном мне направлении. Через мои родные места… Уже на подъезде к Вязникам я стоял и смотрел. Через 30 километров моя родная станция – Мстера. Вот тут мне как-то грустно стало, много чего пробежало в памяти…

В дороге мы провели 21 сутки. Запомнилась четкая работа дорожной службы ВОСО. Эшелоны шли вплотную один за другим. Один со станции уходит, на его место сразу второй заезжает. С фронта то же самое. Своими глазами увидели разруху, бедноту нашу…

За время движения никаких происшествий не случилось. Даже не бомбили ни разу. Только пару раз кто-то отставал от эшелона, но быстро нагонял. На печке в вагоне помещались одновременно всего три котелка, поэтому готовили на ней круглые сутки и принимали пищу по мере готовности. По очереди несли службу по охране эшелона.

Наконец, утром прибыли в место назначения – станция Бровары под самым Киевом. Там мы узнали, где нам предстоит воевать. 40-я Гвардейская танковая бригада 11-го Гвардейского танкового корпуса 1-й Гвардейской танковой армии.

Нас встречал командир бригады Веденичев, кто-то еще из офицеров, и среди них командир батальона. До этого в бригадах было по два батальона, а тут ввели новое положение, и мы стали 3-м батальоном в бригаде. 5-я рота. Командир батальона представился – капитан Пинский. Начальник штаба – старший лейтенант Теневицкий. Замполита и зампотеха уже не вспомню. Комбат сел на первую машину, отдал приказ на марш, и поехали… Это уже декабрь шел.

В пределах недели находились в этом районе, а потом получили приказ выдвигаться на передовую. Совершили марш километров на шестьдесят, по понтонному мосту в центре Киева форсировали Днепр, прошли по окраине города и вышли на разбитую дорогу. Вот где-то здесь по дороге на фронт случился памятный эпизод.

На привалах что делают в первую очередь? Проверяют технику. И вот на одном привале быстро все проверили, доложили начальству, как вдруг где-то недалеко затрынькала гитара. Потрынькала-потрынькала, а после этого довольно-таки приятный мужской голос запевает песню «Темная ночь». Кто кувалдами стучал, кто что, но все мигом все побросали и стали слушать. Вся колонна замерла… И голос хороший, и сама песня такая трогательная… Правда, мы тогда и не знали ее, но кто-то вспомнил, что есть такой фильм и в нем эта песня. В общем, допел он, и опять тишина воцарилась. Но кто пел, мы так и не увидели. А в конце войны ко мне в роту попал человек с гитарой, я потом обязательно о нем расскажу.

В конце концов прибыли в какую-то деревню, где пробыли двое суток. На третий день поднимают по тревоге в пять утра и устраивают небольшой митинг. Накоротке его провели, но я до сих пор вспоминаю момент, как нам объявили: «Сегодня 1-й Украинский фронт переходит в решительное наступление по освобождению Правобережной Украины!» И только митинг закончился, до нас донеслась мощная канонада, которая длилась два часа. Это было 24 декабря 1943 года…

Колонной пошли вперед и только к вечеру вышли к передовым позициям, откуда началось наступление. Там, конечно, никакого снега нет – все перемешано, только черная земля кругом… А проезжая дальше, видели и отдельные сгоревшие танки, и убитые кое-где валяются… Вот так постепенно врастали в боевую обстановку. Но в бой мы вступили только через двое суток. Впереди шли другие части, а мы, видимо, должны были войти в прорыв. Как я уже после узнал, мы должны были освободить Бердичев.

– Свой первый бой помните?

– Конечно, помню. Как и все первое, это всегда остается в памяти. Тем более он сложился для нас неудачно, а такие моменты еще больше запоминаются.