Текст книги "Бомбардировщики"

Летный состав 1-й эскадрильи 284-го БАП. Аэродром Люксембург – Розовка, сентябрь 1943 г.

Слева направо, стоят в 3–4-м ряду: Молчанов, Леонид Инжеватов, Петр Баглай, Владимир Монаев, Федор Комаров, Виктор Шубин, Валентин Карюков, Василий Герасимов? Михаил Тудаков, Николай Помелуйко, Николай Угаров, Николай Васюшкин;

Стоят во 2-м ряду: Иван Соболев, Владимир Пеший, Константин Таюрский, Петр Моисеев, Дмитрий Шопен, Павел Панфилов, Алексей Воинов, Мартын Иванченко, Андрей Заплавнов, Алексей Сенкевич.

Сидят: штурман эскадрильи Вячеслав Рыпневский, Александр Пронин, Николай Бондаренко, Александр Селедкин, комэск Евгений Вишняков, начальник связи эскадрильи Михаил Сторожук, Василий Дегтярь, Борис Болдырев

– А вот как штурман держится на пикировании? У него же откидное сиденье.

– Как хочешь, но держись. Упрешься ногами в бронеспинку пилота и в принципе держишься. Даже ремнями не пристегивались. Но если тряхнет, конечно, не удержишься. Но в пикировании ты же с пулемета не стреляешь, только в прицел можешь смотреть.

– А на пикировании летчик прицеливается?

– Да, даешь ему переход. Он раз – в цель, и пошел. Вот он идет, приближается, сбросил бомбы. Кстати, знаешь, у нас в полку два случая было, когда сами под свои бомбы чуть не попали.

Первый случай еще на Дону, в один из первых наших вылетов. Пошли как раз с пикированием. А у человека есть такая привычка. Вот ты, например, уже выстрелил, и тебе кажется, что если довести прицел, то пуля попадет лучше. Так и на самолете. Вот ты сбросил бомбы, но цель уходит под тебя, и ты ее по неопытности хочешь вроде как дожать. Как бы дожимаешь самолет, пошел, пошел, и получается, что в этот момент ты обгоняешь и залезаешь под свои же бомбы. Ведь скорость все время растет. И представь, тогда над нами пролетели наши бомбы… А второй случай еще интереснее.

Командиром звена был у нас Костя Таюрский, хороший парень. И вот как-то отбомбили цель, вышел из пикирования, глянул: «Елки-палки!» Между двигателем и кабиной лежит 250-килограммовая дура… Представляешь?! Без взрывателя уже, без этой вертушки… По спине, конечно, мурашки побежали… Понятно, сбросить надо, а как? Попытался накренить, чтобы скатить ее – двигатель не дает. Хотел вперед сбросить, а тут же винты. В общем, возился, возился, и пока сбросил ее, поседел… Вот такие вещи тоже случались. И ещё интересный случай расскажу.

Был у нас один штурман, еврей. Он еще говорил: «Я, мол, за всех евреев воюю». Так его дважды сбивали, один раз под Сталинградом. И он рассказывал: «Меня спас реглан! Если бы не он, я бы точно сгорел!» Потому что он выпрыгивал уже из горящего самолета, а натуральная кожа всё-таки не так горит, и это спасло ему жизнь.

И еще один случай хочу рассказать. Полетели на бомбометание, и вот один экипаж подбивают на подходе к цели. Ну, летчика ранило. Штурмана Ткаченко тоже зацепило, но несильно. Самолет начинает падать, но штурман берет управление и с большим трудом сажает на брюхо. Но во время посадки сильно ударился и потерял сознание. Летчик без сознания, и Ткаченко потерял. Остался только стрелок-радист Загоруйко. Он начал вытаскивать их из самолета, а тут уже немцы к ним бегут. Тогда он начал из ШКАСа отстреливаться. Когда патроны кончились, из пистолета стал отстреливаться. А последней пулей застрелился… Не сдался! После войны одну школу в Николаеве, что ли, назвали его именем. А сейчас даже не знаю, переименовали или нет. (По данным ОБД «Мемориал», стрелок-радист 135-го ГБАП Загоруйко Николай Федосеевич 1920 г. р. не вернулся с боевого задания 17.03.44 года. Впоследствии выяснилось, что его экипаж был сбит ЗА противника в районе ж/д моста через Южный Буг. Не желая сдаться в плен, застрелился. – http://www.obd-memorial.ru.)

В общем, немцы подбежали, а летчик и штурман без сознания. Их грузят на повозку, привезли к себе и поместили в лазарет. Но их даже на допросы не вызывали, потому что наши русские врачи, которые там работали, перевели их в тифозное отделение, куда немцы не заходили. А недели через две наши их освободили, и вскоре вернулись к нам. (В базе данных ОБД «Мемориал» есть сведения, что экипаж 135-го ГБАП гв. мл. лейтенанта Василия Голубева не вернулся с боевого задания 17.03.44 года. Как впоследствии выяснилось, экипаж совершил вынужденную посадку у села Варваровка Николаевской области. – http://www.obd-memorial.ru.)

После возвращения Ткаченко стал летать с командиром звена Колей Прозвонченковым. И вот уже в самом конце войны они пошли девяткой на Пиллау. Но при заходе на цель их подбили, двигатель, по-моему, горел, и немецкие истребители кинулись их добивать. Но Ткаченко успел сбить одного из них, и оба горящих самолета пошли вниз. А летят же над морем, над этим заливом, а Коля то ли плавать не умел, то ли что, но он всегда говорил так: «Я никогда не буду прыгать! Буду тянуть до последнего!» И он потащил. А там же всего ничего, они дотянули, но при посадке самолет взорвался… Вот такая трагическая судьба постигла моего товарища. Был сбит, попал в лагерь, освобожден, опять сбит и смерть… Жалко ребят до слез… (По данным ОБД «Мемориал», экипаж командира звена 135-го ГБАП гв. ст. лейтенанта Прозвонченкова Николая Ивановича, в составе штурмана гв. мл. лейтенанта Ткаченко Адама Ивановича и стрелка-радиста Марьюшкина Виктора Петровича разбился и сгорел вместе с самолетом в Пиллау 25.04.1945 года. Весь экипаж похоронен в братской могиле в г. Балтийск, – http://www.obd-memorial.ru.)

Вот говорят, потери, потери. А я тебе скажу, что когда мы осенью 43-го подошли к Крыму, то, чтобы полететь двум девяткам, нужно было собирать экипажи и самолеты со всех эскадрилий. То есть за каких-то три-четыре месяца мы потеряли почти пятьдесят процентов летного состава… Потом снова прислали летчиков. Обучили их и опять стали летать. И снова у нас потери, потери, потери… Редкий вылет обходился без потерь… Снова пополнение. Но вот что интересно. Те ребята, которые выжили после первых боев, почти все до конца войны летали. Всего один или два экипажа потеряли. Это, конечно, говорит об опыте, умении. Все-таки, как только научишься немного воевать, тут уже понимаешь, как уходить от ударов, как наносить.

Передача полку именного Пе-2 «Таганрогский пионер», 19 мая 1944 г., Крым

– Я читал, что у вас в полку был именной самолет – «Таганрогский пионер».

– Насколько я помню, его в Крыму уже получили. Да, точно, в Крыму. После освобождения Таганрога пионерская организация решила сделать подарок фронту. Как-то там собрали деньги на самолет, а так как наш полк носил почетное наименование Таганрогский, то его вручили нам.

– А кто на нем летал?

– Вот этого я уже не помню. (Бомбардировщик был построен на деньги, собранные таганрогскими школьниками, и был передан 135-му ГБАП в День пионерии 19 мая 1944 года на аэродроме Веселое в Крыму. Первый экипаж составили: летчик Петр Моисеев, штурман Владимир Пеший и стрелок-радист Владимир Монаев. Кроме Петра Моисеева, на самолете летали Андрей Заплавнов и Николай Бондаренко, написавший впоследствии книгу «Летим на разведку». Все экипажи пережили войну. Всего «Таганрогский пионер» совершил 73 боевых вылета, но использовался в основном для разведки. – http://waralbum.ru/29680.)

– Как вам пулемет Березина?

– Хороший! Часто, почти каждый полет приходилось им пользоваться. Я же рассказывал о том, как «фоккера» гнали нашу девятку шестьдесят километров? Атаковали-атаковали, но так и не смогли кого-то сбить. Это говорит о чем? О том, что стрелять умели, и они даже не могли приблизиться толком. (Выдержка из наградного листа, по которому командир звена 135-го ГБАП гв. лейтенант Таюрский Константин Дмитриевич был награжден орденом Отечественной войны I степени: «…16.7.44, будучи ведомым в составе группы, произвел бомбардировочный удар по укреплениям противника в южной части города Гродно. При отходе от цели был атакован группой ФВ-190. Воздушный бой длился 10 минут. Благодаря отличной технике пилотирования и дружному огню, все атаки противника были отбиты…» – http://www.podvignaroda.ru.) И по наземным целям тоже стреляли. Ведь когда к цели подходишь, стрелок-радист обязательно стреляет из нижнего пулемета по зениткам.

Слева направо: летчик Анатолий Балабанов, стрелок-радист А. Корякин, штурман Николай Воробьев

– А какую нагрузку обычно таскали?

– Обычно так: две бомбы по 250 и еще по паре, всего 900 килограммов. Причем все вешали только на внешнюю подвеску.

– А по сколько вылетов делали в день?

– Чаще всего один, изредка два и максимально – три вылета. Всего один-единственный раз, помню, сделали за день три вылета. Два вылета – это бывало. Утром вылет и после обеда можем полететь. А три вылета – это, конечно, очень тяжело. Во-первых, три раза в бой идти – это не шутки. Это же помимо физической еще и огромная психологическая нагрузка. Но это зависит от того, дает штаб дивизии задания или нет. Если на утро, часов на шесть-семь-восемь, задания нет, то мы свободно встаем, идем, завтракаем. Сели в машину и поехали к самолетам. И если нет задания, особенно летом, то просто чудесно. Нам строили навесы такие, под них сена навалят, и мы приезжали с машины – бух туда, досыпать. И ждем. А если очень рано уехали, через какое-то время официантки появляются: «Идите кушать!» И вот мы поели, если нет ничего, снова туда же. Но это редко так.

– А танцы вечерком устраивали?

– Обязательно. Мы всегда к ужину приезжали, и как поели, пошли туда, где баян. Мы же в населенном пункте всегда располагались. Всего один или два раза на аэродроме жили. Хотя нет, в Литве, Пруссии, там же никаких деревень не было. А вот на русской территории после ужина смотрим – гармонист уже играет, молодежь собралась, в основном девчата. Ну и пошли.

– Романы случались?

– Конечно! Ведь все молодые совсем. В основном такие полевые романы с девчонками из БАО (батальон аэродромного обслуживания), но некоторые даже поженились. У меня тоже была одна симпатия. Она потом врачом служила в 9-м гвардейском и вышла там замуж за одного Героя. Вот ты читал у Лермонтова рассказ «Фаталист»? Там говорится о том, что судьба каждого человека предначертана. Вот такой случай расскажу.

В полку почти все оружейницы были девушки, и за одной из них, очень симпатичной девчонкой, многие пытались ухаживать. И вот она с одним летчиком закрутила, любовь пошла. Но его сбивают, там печаль… Потом новая любовь, снова с летчиком, и тоже его сбивают. Прошло время, третий – и третьего сбивают. Тут она как отрезала – всё, хватит любви…

Потом прилетели мы в Смоленск. Там большой аэродром, вся дивизия стояла. И стоял еще истребительный полк, вот этот 9-й гвардейский. И вот представляешь, начались там танцульки. Ну, и наши девушки, конечно, пошли. И её прицелил один истребитель. Но там же все всё знают, и ему говорят: «Не ходи с ней!» Он отмахнулся: «А, сказки…»

– Сбили?

– Хуже. Полетели в зону, и разбился… Вот что это, случайность?

– Не знаю.

– И я не знаю…

– По-моему, эту историю я уже где-то слышал.

– Это в нашем полку было, точно тебе говорю. А была у нас другая оружейница, так она «сотку» – бомбу 100-килограммовую – подвешивала сама. Представляешь, все вдвоем еле-еле подвешивают, а она одна могла. Такая мощная была. Но вот однажды разряжала пулемет, а там патрон остался или чёрт его знает как, но она спустила курок, и ей прямо в ногу. Не помню уже, задело кость или нет, но ранение очень серьезное. Там же патрон 12,5-мм, рельсу пробивал.…

А был еще случай, когда два офицера из-за девушки дуэль устроили. Подробностей, правда, я не знаю. Но командир эскадрильи, как сейчас вижу его перед собой, а вот фамилия вылетела, он это дело узнал. Ну, как же, там же всё на виду. В общем, он их прихватил и такой разгон дал: «Надо там стреляться, а не здесь!»

– А вы помогали летчику сажать машину?

– Нет, я так немного помогал вести её, а сажать не приходилось.

– Просто я где-то читал, что на Пе-2 там такой прогрессирующий, и при посадке штурман обхватывал летчика руками.

– Ну, это если летчик плохо садится, то можно прыгнуть настолько, что и шасси поломаешь. Но это если плохой летчик. А у меня Вася был отличный летчик. (На сайте http://www.podvignaroda.ru есть наградные листы, по которым командир звена 135-го ГБАП гв. ст. лейтенант Герасимов Василий Лаврентьевич 1921 г. р. был награжден двумя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны II и I степени. – прим. ред.) Всю войну только с ним летал, и лишь однажды мы горели. Там как произошло? От цели вышли, вдруг радист сообщает: «За нами шлейф дыма!» Глянули, точно с правого двигателя. Вася посмотрел, посмотрел и говорит: «Это масло! Двигатель пробит, и он сейчас может загореться». Тогда он его выключил, а на одном двигателе «пешка» ходит плохо. В набор почти не идёт, только прямолинейно со снижением потихоньку. И так мы до самого аэродрома тянули. На второй круг даже не думаем уходить, это уже каюк. Так он и не загорелся. Но когда сели, посмотрели, а там вот такая дырища… Как в той песне поется: «Хвост горит, бак пробит, но машина летит…»

– «На честном слове, на одном крыле».

– А раз пошли большой группой на Гумбиннен. Три девятки и около двадцати истребителей прикрытия. Уже почти на цель вышли, идем, остается до нее минуты три-четыре, как вдруг сильный разрыв зенитного снаряда под крылом. Самолет сильно качнуло, и по внутренней связи голос нашего радиста: «Рация разбита, я ранен!» Спрашиваю Гришку: «Сильно ранен? Терпеть можешь? До цели всего три минуты». – «Не знаю, – отвечает, – попробую». Наконец бомбы сбросили – железнодорожный узел в огне. А как развернулись, дают нам команду выйти со строя и на форсаже домой.

Прилетаем – а на полосе уже санитарная машина стоит, и медики к нашей кабине кинулись. Думали, что летчик ранен. Нет, радист. Гришку, значит, раз, а у него осколок в мягком месте. Но повезло. Он же сидел на парашюте, и осколок, представляешь, пробил вот эту упаковку шелка в 20 сантиметров и на несколько сантиметров воткнулся ему в задницу. Ну, он полежал в санчасти дня три или четыре и вернулся обратно. А мы с Васей посмотрели, а у нас 25 пробоин от осколков. После всё удивлялись, как это случилось, что ни один из осколков не попал в бензобак, хотя разбитая рация совсем рядом. Повезло… А вот двум экипажам в том бою не повезло… Зато я, сколько пролетал, в каких только переплетах не был, и в воздухе, и на земле, но, видно, в рубашке родился. Видимо, в моем компьютере не запрограммировано такого случая… Я вот потом посчитал, я же на фронте все время в боевых частях: Сталинград, Дон, Украина, Крым, Белоруссия, Литва, Восточная Пруссия, и не где-то там, а все время в боях. Зато Победу, как ты думаешь, где встретил?

– И где же?

– В доме отдыха. Дело в том, что во время Кенигсбергской операции мы с Васей сделали больше всех вылетов, и в качестве поощрения нас отправили на отдых. Командование нашей дивизии создало свой вроде как мини-дом отдыха, в котором отдыхали летчики. Со всех трех полков по несколько экипажей. Причем такое давно практиковалось, потому что мы с Васей так отдыхали еще после Севастополя. И вот после Кенигсберга один или два экипажа нас направили в этот дивизионный дом отдыха. Ну, это буквально километров 15–20 от нашего аэродрома. И вот ночью на 9 мая вдруг слышим крики, гам, стрельба. Вскакиваем – что такое?! Бандиты напали? Тут вбегает в нашу комнату заведующий этого заведения и кричит: «Ребята, Победа!» Оказывается, со штаба позвонили: «Поздравьте ребят с Победой!» Мы ему говорим: «Давай, тащи водку, Победа же!» – «Нет, ребята, водка будет, но только за завтраком». Пришли на завтрак, стоят бутылки с водкой, и уже не по 100 граммов, а по стакану. Вот так встретил.

– Какие у вас награды?

– У меня получилось интересно. Первую «звездочку» я получил за освобождение Украины. Вторую «звездочку» – за освобождение Севастополя. «Отечественную войну» – за освобождение Белоруссии, а «Красное Знамя» за взятие Кенигсберга. Получается, за все крупные операции, в которых мы участвовали, я в итоге получал орден.

– А Герои у вас были?

– Да, сразу несколько. Во-первых, наш первый командир полка Валентик Дмитрий Данилович. Но он Героя еще за финскую получил. Хороший командир. Летать с ним было одно удовольствие.

– А он сам летал?

– Конечно, причем немало. Если весь полк вылетает, то непременно сам командир полка ведет. И вот как с ним полетишь, так после возвращения можешь смело идти считать, сколько у тебя пробоин. Потому что он выходит на цель километров за 10–15 от нее и идет одним курсом, высотой и скоростью. Как уперся, так не сдвинется. Хотя мы в последнее время бомбили уже по-другому, с разворота. Я с большой теплотой вспоминаю штурмана нашей эскадрильи капитана Лашина, потому что это был настоящий мастер своего дела. Под его руководством вся эскадрилья делала противозенитные маневры и заходила на цель не по прямой, а с разворота. Вроде идем в сторону, а потом с разворота заходим на цель, выходим на эту прямую, причем перед самой целью. Когда до нее остается всего минуты три. Но он штурман был от бога, и ему этих минут было достаточно, чтобы точно выйти на цель. Он уже такой опыт имел, что мог без расчета бомбить. Только ветер узнает, и ему этого достаточно. А штурмана звеньев и не целились даже. Все смотрели на него, потому что была команда бомбить по ведущему. И вот командир звена смотрит за ведущим самолетом. Как только у того бомба оторвалась, так сразу жмешь на кнопку. А твое звено следит за тобой, и как твои бомбы пошли, так и они сбрасывают. С ним я сделал десятки вылетов, и благодаря его мастерству мы несли минимальные потери от зенитного огня, и не было случая, чтобы наше бомбометание оценивалось меньше чем на «хорошо». Не зря Родина отметила его званием Героя. (Лашин Михаил Афанасьевич (1918–1998) – Герой Советского Союза. В годы войны совершил 266 боевых вылетов 145 на Су-2 и 121 на Пе-2. В качестве старшего штурмана водил в бой 48 звеньев, 91 группу и «девятку», 29 групп по 2 «девятки», 16 групп по 3 «девятки», общим количеством 1816 самолетов. Более 80 % вылетов групп, ведомых тов. Лашиным, оценено на «хорошо» и «отлично». Лично сбросил на врага 162 500 кг бомб и 495 000 листовок. В воздушных боях лично сбил 1 самолет противника (Ме-109) и 2 в группе. – прим. ред.) От штурмана ведь очень многое зависит, если не сказать всё. Вот я тебе расскажу, как у нас сняли штурмана полка.

Пошли на цель тремя «девятками». Это был чуть ли не самый первый мой боевой вылет. Сам ничего не понимал, только смотрел за ведущим и повторял все за ним. В общем, когда взлетели, самолет комполка почему-то пошел другим курсом. А штурман нашей эскадрильи удивился, почему по радио ничего не передали, а он сошел с курса. Ну, думает, может быть, ему дали какое-то другое задание. И повел нашу эскадрилью, как и было изначально запланировано. Вышли на цель, отбомбились. А те две эскадрильи, оказывается, заблудились, даже передний край не пересекли и отбомбились по нашей территории. Хорошо, там ничего не было, ну, убили какого-то теленка. И его со штурмана полка сразу сняли и назначили другого.

– А почему в декабре 44-го вместо Валентика назначили Палия? Случилось что?

– Нет, вроде ничего. Просто перевели куда-то. С Палием мы тоже немало летали, но, мне кажется, не так часто, как с Валентиком. Он, кстати, тоже Героем был. (Палий Федор Прокофьевич (1916–1996) – Герой Советского Союза. В годы войны совершил 168 боевых вылетов, из них 25 в качестве командира 135-го ГБАП. – прим. ред.)

– Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

– Как война кончилась, нас отправили в Западную Литву, помогать добивать Курляндскую группировку. Но пока перебазировались, она уже сдалась, так что больше на бомбежку летать не пришлось. Ну, занять нас чем-то надо, так командир полка приказал: «Всему летному составу чистить оружие с самолетов!» Давай снимать пулеметы, разбирать их, чистить. За всю войну тогда первый раз пришлось разобрать пулемет.

– Говорят, в летных частях сразу после войны прокатилась война самоубийств. Молодые летчики, кроме войны, ничего не знали, и, как жить дальше, не представляли.

– Нет, такого у нас не было. Другое было. Кагэбэшники никак не могли справиться с «лесными братьями», так стали привлекать нас. Они шарили по этим лесам, хуторам и, чуть что, посылали нас на захват. Представляешь, какую дурость придумали? Хорошо, пока мы туда доберемся, эти бандиты уже смывались. Но могли ведь не смыться и пострелять нас к чертовой матери. Мы же совсем неопытные в этом деле, а нас посылают. Хоть стреляли мы хорошо.

Пока мы там стояли, от нечего делать куда-нибудь уходили подальше, мишень вешали и начинали стрелять. Целые пачки патронов расстреливали. Так я тогда настолько наловчился из пистолета стрелять, что в Академии помогал ребятам сдавать зачеты. В первый же год после экзаменов нас отправили в лагерь, до начала учебного года, и там нужно было сдавать какие-то нормативы по стрельбе. А некоторые ребята плохо стреляли. На 2-ю ступень ГТО не могли сдать. Так вот, становлюсь с ним рядом и тихонько говорю: «Ты стреляй по моей мишени, и только последний выстрел сделаешь по своей». И вот я четыре выстрела по его мишени сделаю, причем не напрягался, но с девятки не выпускал никогда. Стреляешь – всё, ему зачет, тебе развлечение. А в академию я, можно сказать, случайно поступил.

– Как это можно в академию случайно поступить?

– Говорю тебе, случайно получилось. Вскоре после войны к нам приехали «купцы», как мы их называли, приглашать поступать в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. Ну, послушали их, не особенно загорелись, у нас один только готовился поступать. Но нас заинтересовало, что предварительные экзамены проводились в Риге, и только потом лучших вызывают на экзамены в Москву. И мы вчетвером решили, дай, думаем, поедем: «Не сдадим, да и чёрт с ним! Зато три дня погуляем в Риге». Разве плохо?

Ну, приезжаем туда, все готовятся, а мы по ресторанчикам ходим. Пошли на математику, и мои товарищи контрольную завалили, и только я получил «удовлетворительно» или «хорошо», в общем, положительную оценку. Ну что, дальше надо сочинение писать. Написал на «тройку». Мои ребята говорят: «Все, мы уже отдохнули хорошенько, все деньги прогуляли, можем ехать домой». Только тот, который изначально готовился в эту академию, он что-то остался еще досдавать. Там некоторых оставили, чтобы пересдать могли. А мне сказали: «Вам придет вызов!» Тут у меня как раз отпуск подошел. Приехал домой, а как там готовиться к экзаменам? Только алгебру с геометрией просмотрел, а больше ничего и не смотрел. Думаю, приеду – мне еще месяц подготовки дадут. Там же для подготовки к поступлению положен отпуск, месяц или два.

Приезжаю из отпуска, а мне и говорят: «Телеграмма пришла, тебя срочно вызывают на экзамен». Я в замешательстве: «Какие экзамены? Я же еще не готовился к ним». Ладно, думаю, хрен с ним, поеду в Москву, хоть погуляю: «Ребята, дайте еще денег!» Ну, ребята собрали меня, и я поехал. А в Москве посадили в аудитории, и абитуриенты эти, которые сдавать должны, выходят к доске и начинают щелкать такие задачи, примеры по упрощению. Думаю: «Куда я попал?! Да тут профессора против меня…» А оказывается, это ребята с подготовительного факультета. Ну ладно, пошли на первый экзамен. А там так, сегодня экзамен, завтра и послезавтра, каждый день какой-нибудь экзамен. Ну, первую я контрольную по алгебре написал. Потом геометрию. Ну, а потом я успешно завалил какой-то экзамен, но почему-то меня ни на первый, ни на второй день не вызывают. Там же девять человек на место, и каждый день перед строем зачитывали: «Такой-то, такой-то, такой-то, такой-то – в отдел кадров, за документами». Ну, думаю, раз не вызывают, значит, оставляют, ориентируют на подготовительные курсы. А раз так, то чего уж сейчас сидеть и долбить? Оставался последний экзамен по химии, но я поехал, как раз праздник какой-то был, с подружкой в Химки на целый день. К вечеру приехали, а наутро химию сдавать. Я взял учебник с собой, почитал, пришел, на тройку сдал. И ты представляешь, ребята уезжают, уезжают и уезжают, а нам зачитывают приказ: «Все оставшиеся зачислены в академию на подготовительный курс на шесть месяцев». И только потом нужно вступительные экзамены сдавать. Ладно, думаю, всё лучше в Москве на подготовительном курсе, чем под Кенигсбергом.

Приехал на эти курсы, а там занимались по десять часов ежедневно! Жуткое дело… И вот когда уже экзамены подходят, помню, математичка приносит нам по два билета с прошлых экзаменов, и мы два часа их решаем. По два билета делали за два часа, а на экзамене на один давали четыре часа. Ну, кто кончил, кто нет, но я почти успевал сделать два билета. Вот так нас натаскали, знали материал преотлично, что когда уже шли на экзамен, посмотрели на этих приезжих: «А, салажата приехали…» Тут я вспомнил тех, на кого сам смотрел с такими глазами, а сейчас мы сами такими стали.

Карюков Валентин Дмитриевич

Ну, сели сдавать, пишу, а мы договорились, как последний закончит, так всей группой факультатистов встанем и уйдем с экзаменов. Я часа за два все закончил, но мне хотелось узнать ответ. А мой товарищ чего-то вдруг подумал, что у меня нет решения, и написал мне шпору. И когда ее передавали, не доходя за три или за четыре человека, ее заметил преподаватель. Подходит, эту шпору берет: «Кому эта?» Посмотрел, увидел, что это мой вариант: «Давайте вашу контрольную!» Я ему говорю: «Я свою уже сделал!» – «Давайте контрольную!» Подаю, он вкладывает в нее эту шпору: «Можете быть свободны!» Хорошо, тогда после письменной контрольной по математике сдавали еще и устно. И на устном экзамене можно было поправить свою оценку. Ну, ладно, приходим на устный. Беру билет, посмотрел и говорю преподавателю: «Я готов отвечать без подготовки!» – «Ну, давай». Подхожу к доске, пишу пример, раз-раз, раздолбал его. Дальше то же самое. Он видит, что у меня прямо от зубов отскакивает: «Ну, я вам ставлю «отлично»! Давайте посмотрим, что у вас с контрольной». Открывает: «Так у вас два балла. За что это вам?» Я объясняю, так и так. Он говорит: «Ну ладно, давайте еще с вами поговорим». Дал мне три или четыре хороших примера, я их расщелкал. Тогда он говорит: «Я вам ставлю общую оценку «пять»!» Представляешь, с двойки исправить на пять? Вот так я в 1949 году поступил в Академию Жуковского, но, по сути, случайно туда попал. Окончил ее, но на этом мой летный путь был завершен. Прослужил инженером полка три года, а в 1960 году демобилизовался и переехал в Краснодар. Здесь с 1960 по 1992 год преподавал в политехническом институте. Ну как тебе мой рассказ?

– Шикарно!

– Ты уж постарайся, напиши хорошо. Пусть память о ребятах останется…

Лит. обработка: Н. Чобану