Текст книги "Стопудовая Ш-утка. Повесть-сказка"

Стопудовая Ш-утка
Повесть-сказка
Артём Фомичёв

Папе и маме посвящаю

© Артём Фомичёв, 2024

ISBN 978-5-0062-8696-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стопудовая Ш-утка

Глава первая. О птичках…

На планете Эмоций было весело и ужасно. Иногда, правда, бывало спокойно и нервно, порою мирно и воинственно, но обычно всё-таки ужасно-весело.

Это всегда была, есть сейчас и будет вечно маленькая планета, поменьше Земли, гораздо меньше, скорее планетка или планеточка, даже планетулька. И всё-то на ней почти как у нас, только почти всего поменьше. Хоть на циферку, хоть на килограммчик, хоть на буковку, но меньше.

На Земле в неделе семь дней, а на планете Эмоций шесть. Так что про понедельники знаем только мы с вами, а там их взяли и отменили сразу, на первой же неделе. Весы на радость толстушкам и толстячкам всегда показывают на несколько килограммов меньше, чем в действительности. А с буквами вообще полная неразбериха. С недавних пор они у них начали исчезать куда-то. Обычно из начала слова и по одной, но есть опасение, что если так и дальше разбрасываться буквами, то скоро и слова насовсем могут исчезнуть.

Но пока «отвалились» первые буквы у названий большинства животных. Буквально недавно в лес вбегал лось, а обратно выбегает уже ось. Только-только бурундук на дерево залез, а вниз уже урундук спускается. Если земляне приземлились бы однажды на планете Эмоций, то достаточно большое количество слов вызвало бы у них недопонимание. Ведь на Земле любят собак и кошек, а эмоцийцы обожают обак и ошек. Хотя надо полагать, что земляне всё равно полюбили бы местных обачек и ошечек, уж больно они милы и замечательны на любой планете, как ты их не назови.

И так рассеянно порой обходились на планете Эмоций с буквами, что едва «уж» и «ёж» не пострадали. Поди потом разбери, это «ж» бежит колючий, или «ж» ползёт шипящий. Хорошо, что одумались вовремя и вернули им их первую букву. И ёж доволен, и уж не против, тем более что он и не животное вовсе. Было бы особенно обидно пострадать ни за что.

И так почти во всём – недовзвешено, недосчитано, недописано, недокопировано по сравнению с Землёй. Говорят, что даже давным-давно и ещё давнее эту планетульку хотели назвать Емлëй, но Эмоции возобладали.

И стран там меньше, чем на любой другой планете со странами, прям совсем-совсем меньше – две. Благодария и Тоскливия.

В Благодарии живут жизнерадостные и весёлые люди, хоть иногда и они оптимистично огорчаются и легкомысленно расстраиваются. А в Тоскливии жители мрачные и грустные, хоть иногда и они злорадно хихикают и зловеще улыбаются. Как так получилось – история замалчивает, но говорят, что есть один эмоциональный историк-летописец, который догадывается о причинах такого разделения. Но и он пока тоже замалчивает об этом, сколько бы его не щекотали благодарцы, и сколько бы ему не угрожали тоскливцы.

В Благодарии, не поверите, всё хорошо, даже если плохо. Вот сейчас наверняка опять не поверите, но плохо там не бывает. Что бы ни случилось, жители Благодарии найдут в любом происшествии или в любой неприятности хорошую сторону, а то и положительный опыт. Иногда у них доходит до смешного! Даже не так. Всегда у них доходит до смешного!

Слишком холодно – зато, говорят, продукты не испортятся, и мы не вспотеем! Жарко очень – зато на дровах сэкономим да деревья не погубим! Неурожай – хорошо, значит, похудеем! Землетрясение – это ж приключение! Порвал – научился шить! Перебрал – можно сократить! Упал – отдохнул! Чихнул – пыль сдул!

Это же замечательно, во всём видеть хорошее, а во всех – прекрасное!

Вот в Тоскливии дела обстоят гораздо хуже. Ничто и никто в стране никого не радует, не восхищает и не вдохновляет. Солнце слепит. Река мокрая. Денег – мало. У пчёлок – жало.

Но это же ужасно, во всём видеть плохое и во всех искать недостатки!

Властвует в Тоскливии всеми неправдами избранный президент Гневи́н Девятый Второй. Вообще-то по порядку он десятый из Гневинов, но и тут кто-то где-то когда-то сбился со счёта, и пришлось добавить двойку, чтобы не путать с предшественником. Но тоскливцы и без двойки бы не путали, так как прошлого президента никто толком не запомнил. Ведь у него через три дня после победы на выборах, не соблюдая правила движения, поехала крыша от собственного величия, и её (вместе с ним) быстренько эвакуировали в один из многочисленных сумасшедших гаражей.

А вот действующего президента злопамятный народ по-плохому хорошо запомнит, потому что Гневин Девятый Второй – человек бесчеловечный. Мало того, что злой, так ещё и коварный. Не только мстительный, но и вредный. Все тоскливцы его дружно и единодушно не любят, что естественно, и удручённо придерживаются о нём ужасного мнения, что безобразно. Лет ему сорок, чувствует он себя на пятьдесят, а выглядит на шестьдесят шесть. Детей он не любит, а с жёнами не сходится из-за их характеров. Ну никак не везёт ему со второй половиной даже с двенадцати попыток.

Замок президента, величественно-мрачный и одновременно какой-то перекошенный, находится ближе к концу центрального проспекта столицы Тоскливии – Ужасграда. Шпили четырёх башен напоминают клыки вампира, и на каждом развивается флаг страны с профилем орла, на кончике клюва которого повисла капелька крови, а из уголка глаза стекает слеза.

Через весь город змеятся-извиваются реки Заподлянка и Поганка. Столичные жители – ужастики – просто обожают спрыгивать с многочисленных мостов с камнем на шее. Но и Заподлянка, и Поганка всегда были не очень глубокими, а вода вязкая почти как в болоте, поэтому самопрыгуны никогда не разбиваются и не тонут. Они просто остаются стоять под мостом и иногда по несколько дней ждут, когда же их вытащат тросом.

Весёлой Благодарией правит, сколько себя помнит, то есть лет пятьдесят, Его Величайшее Блаженство и Великодушие Карикатур Двадцать Третий. Человек он щедрый, добрый и смешливый. А благодарцы в своей оптимистичной манере уверяют, что он ещё и умный. Карикатура Двадцать Третьего никто не избирал, ничего он по наследству не получал, по карьерной лестнице не поднимался и должность свою в битвах не отвоёвывал. Да и должности у него не было. Он просто правит Благодарией и всё. И все его просьбы выполняются, и все с ним советуются, и все его слушаются. Почти все.

Пожалуй, единственный человек, который может перечить Карикатуру Двадцать Третьему – это его дочка Высмеяна. Многословные летописцы Благодарии описывают её одним словом – «загляденье». Карикатур дочку очень любит, моментально исполняет все её пожелания, и, если честно сказать, часто в убыток собственной репутации. С тех пор как жена сбежала от него с каким-то клоуном, Карикатур делает всё, чтобы дочери было хорошо, а в стране было весело и без клоунов.

Двухэтажный и гостеприимный дом правителя находится почти в самом центре города Верхние Хо́хмы, но справа. Над входом висят строгая надпись «Без улыбки не входить!» и небольшой герб – шутовской колпак со смайликами вместо бубенчиков. Дом – заодно резиденция, а город заодно – столица. Широкая, глубокая и чистая река Ухохотушка делит город напополам и всегда богата рыбой. По левому берегу хорошо ловятся хараси́, а по правому – хо́хуни. Те хохмачи, что живут и рыбачат на левой половине города, держат удочку левой рукой, а жители половины правой – правой. Несмотря на лево-правое разделение живёт город дружно и весело, а единственной проблемой у мужчин стало то, что левшам неудобно было пожимать руку правшам, поэтому здороваются они, хлопая левой пятернёй по правой ладони встречного.

В общем, живут на планете Эмоций люди как люди, только не земляне. Такие же, как мы, хоть по списку сверяй: с двумя глазами, с двумя ушами, с двумя ногами, двумя руками и с одним пушистым хвостом. Про хвост – шутка, конечно. Хотя он у первых эмоцийцев был в самом начале времён, так давно, что уже не перелистаешь перечитать, не отмотаешь пересмотреть и не вернёшь исправить. Был, но его отбросили, потому что на территории Тоскливии вечно поджатый хвост мешал ходить, а на территории Благодарии наоборот им все так активно размахивали, что пыль столбом стояла, и насморк всех замучил. Вот и решили эмоцийцы единогласно – хвост не нужен. И поотбрасывали. Долго ещё потом по планете были разбросаны хвосты, на дорогах валялись да под ногами мешались. И никто их не подбирал за ненадобностью, ведь животные, рыбки и птички сами с хвостами.

Кстати, о птичках.

Жила-была в Благодарии на одной ферме уточка. Жила как все сначала и была сначала тоже как все. Даже родилась не гадким утёнком, а вполне себе симпатягой. Но со временем стали хозяева фермы замечать, что это далеко не простой, а очень даже необычный утёнок. Росла уточка не по дням и даже не по часам, а буквально по минутам. Когда ей исполнилось всего-то месяца три, она уже была больше, выше и толще всех своих братьев, сестёр и даже мамы с папой раза в два. Взвесили хозяева утёнка, и оказалось, что весит он уже целых 16 килограммов. Пуд – хорошо, а два лучше. Обрадовались фермеры и решили его ещё подкормить да подождать, а уже потом на выставку какую-нибудь отвезти или выгодно продать.

Тем более, что был этот утёнок заразным, то есть заразительным. Крякал он настолько смешно, что все вокруг начинали улыбаться и смеяться. С первого же кряка заражались люди хорошим настроением. Полюбили утку от всей и без того жизнерадостной души во всей и без того весёлой округе. А скоро разнеслась молва про смешного большого утёнка и по стране. Сначала не то чтобы специально приезжали люди на него посмотреть, но если были поблизости, то не отказывали себе в удовольствии зайти на ферму и дождаться, когда утёнок закрякает. Заряжались, заражались гости отличным настроением на целый день как минимум и дальше ехали по своим делам. Да вот только на следующее же утро понимали, что чего-то им не хватает. Хотелось им снова услышать смешное кряканье, просто тянуло к утке. И на обратном пути уже целенаправленно являлись на ту самую ферму.

Люди всё чаще приезжали посмотреть, а утка продолжала всё больше толстеть. И крякать она стала громче и ещё смешнее. Через полгода выросла утка до размеров оровы или ыка. Заинтересовались ею благодарные учёные, стали изучать феномен, но от постоянного собственного смеха и вывод сделали смешной: «Уникальная птичка, ничего тут не скажешь». Причём уникальность её – эмоционально-планетарного масштаба. И издана была карикатурская просьба о присвоении утке статуса национального достояния и реликвии, охраняемой государством. Фермерам заплатили выкуп, да такой, что они ещё десять ферм приобрели.

А утку перевезли поближе к столице, выделили ей поле у озера, построили ангар и амбар. Даже пришлось для питания утки запустить хлебобулочный завод и рыболовецкую фабрику. Вход во владения утки сделали свободным да развесили везде ящики с бесплатными носовыми платками и салфетками, чтобы вытирать выступающие от смеха слёзы. Утка же и на новом месте продолжала быстро расти да радовать народ.

Очень полюбили все благодарцы утку, день без её крякосмеха себе уже не представляли. А когда ей исполнился годик, привезли специальные весы и среди воздушных шариков под праздничный салют взвесили чудо-утку. Оказалось, что набрала она ровно сто пудов. Да и выглядела она уже как какой-нибудь грузовик с клювом и крыльями. До ночи шла праздничная программа, прерываясь только на громогласное кряканье утки и оглушительный смех толпы – кря-ха-ха, кря-ха-ха.

И настолько утка была тучным и штучным экземпляром, что в честь годовщины (с подачи Высмеяны, но по личной инициативе Карикатура Двадцать Третьего) ей торжественно присвоили индивидуальную маркировку «Ш», что означало «Штучная». И все так её и стали называть, звать, подзывать – Ш-утка. Стопудовая Ш-утка.

Её утреннее кряканье слышно было во всех уголках Верхних Хохм, и заряжало оно хорошим настроением на весь день всех горожан. А чтобы хорошее настроение было и во всех уголках Благодарии, то выделили на государственном елевидении дополнительный елеканал «Ш-утка шоу», включив который, все могли бы в любой момент увидеть и услышать замечательную Ш-утку. Добрые благодарцы даже предложили соседям-тоскливцам сделать вариант «Ш-утка шоу» на их адиостанции «Фу-Фу ФМ», но те с возмущением отказались, мол, не до кряканья им утиного. И вообще ТАЗ (Тоскливное Агентство Заявлений) уполномочен заявить: «Утка ваша – курам на смех». На что МОБ (Министерство Ответов Благодарии) им ответил: «Ой, да ну и пожалуйста!». На том и разошлись. Вроде бы…

Глава вторая. Похищение

Был месяц май, но не было ещё светло.

В это утро Карикатур Двадцать Третий чувствовал себя на девяносто девять процентов замечательно, и это не могло его не беспокоить. Вроде бы выспался, и ничто его не разбудило, и ничего он себе во сне не отлежал. Завтрак был очень вкусный – ни разу не поперхнулся и не подавился, какао было восхитительным – ни разу не обжёгся и не облился. Но вот чувствовал Карикатур, что куда-то один процент испарился. Он даже сел за свой рабочий стол, сосредоточился и пересчитал ещё несколько раз в уме, но нет, ста процентов не получалось.

Мимо открытой двери кабинета, зевая, прошла Высмеяна.

– Доча! – окликнул её Карикатур. – Доброе утро! У тебя оно доброе же?

– Привет, па! – в проёме двери показалась давшая задний ход Высмеяна. – У меня доброе, наверное, я ещё не поняла. Ото сна отойти не могу пока.

– А что тебе снилось?

– Ой, бред какой-то смешной! – Высмеяна зашла в кабинет и присела на подлокотник кресла. – Как будто у меня дюжина женихов и мне надо выбрать одного из них.

– А чего ж тут смешного?

– А они все на одно лицо! На лицо нашего следопыта Любопыта! – захихикала Высмеяна. – Только растительностью отличаются. Один с усиками подростковыми, второй с огромной бородой, третий Любопыт с бакенбардами, как будто щётки в щёки навтыкал, четвёртый лысый, как пятка, пятый с косичками, как девочка, шестой бровастый, седьмой вихрастый, восьмой с щетиной, девятый Любопыт яркий блондин, десятый Любопыт жгучий брюнет, одиннадцатый рыжий и ещё один седой. Стоят такие в рядок, руки в боки женихи. Выбирай на вкус любой.

– Понятно, – лукаво улыбнулся Карикатур. – В общем, как ни выбирай, а получится Любопыт.

– Ой, всё! Ничего тебе рассказывать больше не буду! Высмеиваешь только, – слегка покраснев, слегка обиженно сказала Высмеяна и вышла из кабинета.

– Ваше Великодушие! – почти в тот же момент крикнул откуда-то из глубины дома-резиденции помощник Карикатура Остряк Самоучкин.

– А! Чего?

– К Вам министр нехихиции Клон-Клан Каламбурц!

– Зови, конечно, он всегда с хорошими новостями!

Тут же в кабинет чуть ли не вприпрыжку вбежал румяный Каламбурц.

– Я с плохими новостями!

– Вот сейчас неожиданно. Хотя чуялось, чего уж там… Что за новости?

– С какой начать?

– Выбор так себе. Ну, давай со второй.

– Её содержат в нечеловеческих условиях!

– Без первой, видимо, никуда. Давай первую новость.

– Ш-утку похитили. Ну и содержат в нечеловеческих условиях.

– Ну так она и не человек, значит, и условия нечело… – хотел пошутить Карикатур, но внезапно схватился за сердце. – Чтоооо!? Как похитили? Когда? Кто? Зачем? Почему? За что?

*****

В Тоскливии тоже шёл месяц май, а утро уже пришло.

Гневи́н Девятый Второй был полностью готов к работе, но работать однозначно не хотел. В строгом чёрном костюме с чёрным галстуком он сидел за чёрным столом и, щурясь, сердито смотрел на пробивающийся сквозь чёрные шторы солнечный луч. Последние полчаса луч упрямо крался по столу к нервно постукивающим гневинским пальцам. Убирать руки со стола президент не хотел, но и вставать, чтобы задёрнуть шторы, ему тоже было лень, поэтому без каких-либо вариантов приходилось только дожидаться, чем же это противостояние закончится. Что победит? Злой уверенный взгляд или тёплый осторожный луч? До развязки оставалось несколько сантиметров и минут, слышалось сердитое президентское сопение да постукивание пальцев. И вот луч почти уже коснулся рук, Гневин перестал шевелить пальцами, но, как ни странно, постукивание не прекратилось. Кто-то явно осторожно стучался в кабинет.

– Ну кто там? Входи уже! – сердито крикнул Гневин, раздосадованный вынужденной ничьёй в битве с лучом.

– Господин Президент, к Вам министр внутристранных и почти всех дел. Говорит, что по очень срочному внутристранному делу, – чётко отчеканил возникший на пороге прислужник-секретарь Кактебятам.

– Сначала задёрни-ка шторы до конца, а потом давай запускай министра этого раннего. Ни минуты покоя! – Гневин скрестил руки на груди, сделал выражение лица посердитей и откинулся в кресле.

Кактебятам быстро и легко избавился от луча на столе и выскочил за дверь. Через мгновение в тёмный кабинет вошёл министр почти всех дел Тоскливии Злюк Сварливый, и, пытаясь что-то рассмотреть в потёмках, молча встал перед столом с готовностью рапортовать.

– Ну и в чëм дело?

– Дело сделано!

– А заведено?

– Заведено!

– А закрыто?

– Закрываем.

– А что за дело?

– Дело о Ш-утке.

– Шутка про меня?

– Ш-утка – это птица.

– Опять напыщенный павлин? Было. Не смешно.

– Не павлин. Ш-утка!

– Что ты мне тут шутишь?! Я сейчас тоже начну шутить про птиц! Будешь как страус!

– Какой страус?

– У которого голова в песке! Только в твоём случае отдельно!

Министр нервно потëр шею, проверяя надёжность крепления.

– Я про Ш-утку из Благодарии.

– Они шутить про меня вздумали?! Немедленно пошли им ноту протеста!

– Так это, наоборот, они сейчас будут протестовать.

– Так! Ничего не понимаю… Охрана! Приведите мне нового министра! Этого можно уводить!

– Ваше Президентство, вы приказали похитить из Благодарии утку, которая смеётся. Я её ночью похитил. То есть мы похитили. То есть она похищена.

– Ах эта… Так бы и говорил!

– Я так и говорил.

– Поговори у меня ещё тут! Говори давай, как похитить удалось.

Злюк Сварливый вытянулся во весь свой немалый рост и заученно-занудно принялся докладывать:

– Во исполнение Вашего гневного приказа под моим зловещим руководством с плачевной помощью Плач-Палача́ и его отряда спокойников под покровом ночи посредством сети, сброшенной с тучелёта, пилотируемого тучелётчиком заоблачного разряда Громимолнием, смехотворная птица была захвачена и успешно доставлена на базу, заранее подготовленную под моим зловещим руковод…

– Дальше понятно! Что говорит?

– Кто?

– Вы кого похитили?

– Утку!

– Ну так и что она говорит?

– Так она же утка! Они не разговаривают…

– Но она же смеётся?

– Смеётся.

– Ты надо мною смеяться что ли вздумал? Смеётся, значит, и говорить должна!

– Но она не говорит.

– В молчанку, значит, играет! Ну, ничего! У нас заговорит! Кстати, а о чём она у нас заговорит?

– Да кто ж её знает, что она знает! – пожал сутулыми плечами Злюк.

– Ты зачем её похитил-то?

– Так это ж… Во исполнение Вашего гневного приказа… Не?

– А я зачем приказал? Нигде не написано?

– Нигде! Вам было грустно, Вы приказали устно! То ли просто из вредности, то ли из величайшей вредности.

– Не написано. Это хорошо. Твоя, значит, если что инициатива.

– Помилуйте, Ваше Президенство!

– Помилуют, помилуют, они всех пожизненно милуют, добрячки. Даааа… А ты коварен, однако, не подозревал за тобой такое. Тебя подозревал, а за тобой – нет.

– И в мыслях не было! Это ж Вы говорили: «Хватит хохотать, грустить лучше вместе». Мол, грусть – она объединяет. И ещё что-то про зажарим её. Не прокормим, так прокормимся.

– Так! Я этого не говорил! У меня, наверняка, был другой план. Вспомню как-нибудь попозже.

– Поде́литесь?

– Делятся черви и эти… как их… в туфельках. А я презрительно снисхожу до прояснения непонятливым ситуации! Ты вот что, ты про «зажарим» где-нибудь обмолвись, якобы ненароком.

– Ненароком – мой любимый конёк!

– И много у тебя коньков?

– Три! Три верных конька – Ненароком, Исподтишка и Втихомолочка.

– Ну вот и используй любимого. А как вообще мировая обстановка?

– Говорят, что в Благодарии уже знают о похищении. Карикатуру не до смеха стало, еле откачали.

– Отлично! А откуда ты знаешь, что они знают?

– Наш разведчик доложил!

– Наградить! Кто таков молодец?

– Не знаю. Шлёт мне сообщения за подписью «Околпаченный». Но кто он – не признаётся, отшучивается.

– Как это отшучивается?

– Я его спрашиваю: «Ты кто?», а он в ответ: «Шут в пальто!»

– Не порядок так начальству отвечать! Оштрафовать его!

– Так он денег не просит. Он вообще ничего не просит. Просто «стучит» по любому поводу. Сообщений по десять в день пишет, иногда картинки смешные присылает.

– Разберись, оштрафуй и награди! А как в Благодарии так быстро узнали, что это мы похитили?

– А это уже их шпион у нас шпионил.

– Поймать, посадить в тучелëт и выслать из страны! А ещё лучше просто посадить.

– Мы пока не знаем кто это, но подозреваем!

– Кого?

– Всех!

– И меня?

– Вы как первый человек в стране – первый и под подозрением.

– Сними с меня!

– Пиджак?

– Подозрение! Я тут ни при чëм!

– Точно?

– Охрана!!!

– Всё, всё, вычёркиваю, – и министр действительно что-то зачеркнул в блокноте.

– То-то! Так! Работу я тебе облегчил, минус один подозреваемый. Иди ищи шпиона! Что, я за тебя всё должен делать? А я пока план вспомню. Стой! И сделай мне кнопку.

– Какую кнопку?

– Вызова охраны! Ору, ору, так никто и не пришёл. А вдруг меня тут душегубы душат!

– Это непрактично и ненадёжно. Лучше стрельнуть…

Гневин стрельнул взглядом так, что министр осёкся и быстро выскочил из президентского кабинета.

– Что за жизнь? Ни охраны, ни кнопки, ни плана, ни минуты покоя…

*****

Обычно бабушка Хохотуня просыпалась с первым смехом Ш-утки и шла делать любимые всеми драники, а в этот день она проснулась сама, за всё утро ни разу не засмеялась, да и вместо драников на столе были только пряники, что на неё совсем не было похоже. Даже дедушка Хохотун ей сказал: «Туня, что с тобой? На тебе же улыбки нет! Может позвать перед обедом массажиста-щекотуна?»

Но бабушка лишь отмахнулась и вымученно усмехнулась: «Нормально всё со мной, банально нормально».

Очень расстроился дедушка: «Что-то не так, что-то не так…». И за завтраком пытался подсунуть ей свежий выпуск журнала «Хахадил», но бабушка пила чай с медовым пряником и задумчиво глядела в несмешное окно.

Приуныл и дедушка. «Надо исправлять настроение проверенным способом, перечитаю классику», – подумал Хохотун и подошёл к книжной полке. Сначала достал любимый сборник рассказов Хохо́на Хе́хова, полистал, но вернул обратно.

«Наизусть! Было же что-то новенькое…», – и начал просматривать корешки книг. «11 табуреток», «Серебряный оросёнок» и «Двое на плоту, не считая ошки» – замечательно, но недавно перечитывал, сидя в новом кресле-мечталке. Томики Охохе́нри, Гагага́шека и Гогого́голя – мимо. Решил использовать стопудовый вариант – Хихаи́л Хахане́цкий, но тут что-то смутило дедушку Хохотуна. Промелькнула какая-то мысль, посмеялась над ним и ускользнула. «…Хахане́цкий…», «…вариант…», «…стопудовый…». Задумался старичок, ловил мысль, ловил, да так и не выловил. «Само пройдёт, и у меня, и у Туни», – окончательно сдался Хохотун.

– К соседу потопочу, может пошучу, – сказал он бабушке Хохотуне.

– Ну, сходи, сходи, – по-прежнему задумчиво ответила она, обмахиваясь так и не читанным журналом. Потом посмотрела на потолок и подумала: «Странно, чего это он до сих пор не шаркает? Хотя нет, начинает понемножку…»

*****

Сме́шку разбудили звуки шаркающих шагов. Она так просыпалась часто, потому что её любимый орёк Хахарёк начинал гонять тапочки по полу, настойчиво намекая, что пора бы уже и поесть, и поиграть.

– Встаю, встаю, неси сюда! – зевая и потягиваясь, сказала Смешка и спустила ноги с кровати.

Хахарёк никому ничего нести не собирался. Что он, обака что ли какая-то? Он, наоборот, залез в тапочку и стал с нетерпением ждать, когда его начнут оттуда вытаскивать. Смешка глянула на часы, поняла, что надо торопиться, быстро оделась, наспех умылась, почистила зубы, затянула светлые волосы в хвостик, и, забыв про тапочки, побежала вниз на кухню. Хахарёк удивлённо высунул мордочку из тапки и кинулся догонять свою хозяйку.

– Привет, бабуля! – девочка чмокнула старушку в щëку и села за стол. – А мампапа уже уехали? А дедушка где? А драники где? А налей чай! А пряник передай! – затараторила Смешка, одновременно листая свежий номер «Хахадила».

Хохотуня неторопливо и молча подала завтрак, насыпала корм Хахарьку, проверила школьный рюкзак. Смешка прочитала ей вслух несколько понравившихся новых шуток, но бабушка продолжала заниматься своими делами.

– Бабуль, ты хорошо себя чувствуешь?

Хохотуня кивнула и погладила внучку по плечу.

– Нормально, Смешуня, банально нормально. Беги уже в школу, тебе же денëк остался отучиться и каникулы. Только дверь не забудь плотно прикрыть, чтобы орёк твой не убежал.

– Хорошо, я помчалась, улыбнись мне на дорожку! – Смешка схватила рюкзачок, надела кепочку, погладила Хахарька и выскочила из дома, даже не заметив, что бабушка так и не улыбнулась ей вслед.

За заборчиком уже ждали Удивляка и Очаровака.

– Привеееет, Смешка! – нараспев сказала красивая, как куколка из красивой рекламы кукол, Очаровака. – Ну что, осилим ещё день?

– А чего тебя бабушка с дедушкой как обычно до калитки не провожают? – спросила рыженькая Удивляка, ненадолго вытащив изо рта упа-упа-упс.

– Привет, привет! Пойдём, отмучимся. Ой! То есть отучимся, – весело ответила Смешка. – Дедушка куда-то ушёл, а бабушка… Хм. Удивительно, а я даже не обратила внимания. Ну, может, занята. Ладно, после школы узнаю. Пойдём, добьём знания. Ой, то есть доберём знаний и, ура, в пятый класс.

А про себя подумала: «Что-то с бабушкой не так сегодня. Надо не забыть выяснить!»

Смешка, Очаровака и Удивляка пошли знакомой дорогой к школе, и уже через несколько минут к девочкам присоединились мальчики – озорной взлохмачено-вихрастый Любимчик и аккуратно причёсанный отличник Комфортик.

– Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! – поприветствовал всех Комфортик.

– А у меня папа сегодня проспал на работу! – не поздоровавшись, заявил Любимчик. – А мама так торопилась сделать ему какао, что вместо сахара насыпала ему соль в чашку! Папа только успел пошутить: «Зато ты у меня самая сладкая!» и убежал, забыв пропуск. Потом вернулся, забрал пропуск и снова убежал, забыв нас поцеловать. И мама сказала, что надо раскрыть настежь все окна, потому что папа наверняка вспомнит и пошлёт много воздушных поцелуйчиков, так пусть залетают.

– А у моего папы, – сказала Очаровака, – с утра спустили оба колеса у ржакопеда. Представляете, оба! И ему пришлось на моём розовом смехокате ехать, чтобы не опоздать.

– Что-то у всех сегодня утро не заладилось, – задумалась Удивляка. – У меня родители вообще отпросились с работы. Удалённо, говорят, поработаем. Достали какие-то чертежи и сидят, думают, карандаши грызут.

– Даааа, странно немного, но всё же хорошо у всех, и утро по-прежнему доброе, – подвёл итог Комфортик.

Тем временем ребята вышли на Классную площадь. Между колоннами Театра Современной Комедии и Сатиры, или как его сокращённо называли хохмачи «Театр СКИС», висел плакат с надписью «XX съезд ПОП».

– Ха, никак привыкнуть не могу, – сказала Смешка, – зачем это сокращать? Почему бы не написать полностью: Двадцатый съезд Партии Оптимистов-Приколистов?

– Они молодцы, они на всём экономят, – заступился за правящую и единственную партию в Благодарии Любимчик.

– Да? И в чëм тут экономия? – удивилась Удивляка.

– Во-первых, потратили меньше краски на надпись и кисточку не истрепали, – с готовностью начал объяснять Любимчик, – во-вторых, заплатили меньше художнику. В-четвëртых, сэкономили место.

– В-третьих! – вставила Удивляка.

– Что в-третьих? – не понял Любимчик.

– Ты пропустил в-третьих.

– Не пропустил, а сэкономил. Хорошо, хорошо, будет тебе в-третьих – они заботятся о населении, берегут наши глаза, меньше читаешь – меньше устанешь!

– Вот ты бы лучше побольше читал, – не удержался от нравоучения Комфортик.

– Ну я же прочитал! На сегодня достаточно! Может даже и на завтра хватит чтения. Хотя нет, завтра же мне опять здесь идти, значит, опять начитаюсь. Повторение – мать прочтения! Хотя нет, завтра я здесь не пойду! Все каникулы можно же теперь не читать! И вообще, скорее бы стать взрослым и вступить в ПОП. Я – попист! Звучит популярно!

– Угу. И экономно звучит. Не надо много языком ворочать, – усмехнулся Комфортик. – А про экономию я бы лично поспорил. Это же двадцатый съезд, значит, уже двадцатый плакат!

– За всё время существования партии это не так уж и много, – вступился за ПОП Любимчик.

– Вот сразу видно, что не разбираешься ты в политической обстановке Благодарии. Это только в этом году уже двадцатый съезд, они же каждую неделю съезжаются. Так что скорее их конёк не экономия, а стабильность!

– Ребята, что за дебаты? Хватит уже! Пошли, опаздываем, – поторопила Смешка спорщиков.

*****

У входа в школу стоял заведующий хозяйством Ржак-Ржан Курвуазье, которого дети звали просто – завхоз Курьёз, и гостеприимно встречал учеников. Кому-то он приветственно хлопал по ладони, кого-то приобнимал, кому-то дружелюбно кивал, всем улыбался и тараторил правила и поговорки собственного сочинения: «Напоминаю, козырьки задвигаем, кепки снимаем, сменку не забываем! От подростков до молокососов уважаем труд пылесосов! На партах свои шедевры не рисуем, их в музеи не берут! Учёба будет всем легка от звонка и до звонка!».

Ребята поздоровались с Курьёзом и зашли в школу.

– Какой у нас первый урок? – спросил Любимчик у Комфортика. – Только бы физра, только бы физра!

– Не угадал, физкультуры сегодня вообще не будет. Сначала урок эмоционального языка, – аккуратно убирая кепку в рюкзак, ответил Комфортик.

– Уууу, опять читать! Хоть бы не вызвали, хоть бы не вызвали! – скрестил пальцы Любимчик.

– Не уууу, а ууурааа! Сегодня хорошие уроки. Потом математика, потом история и напоследок музыка.

– Тогда на музыке отдохнём! И каникулы! Вот тогда уже ура! – как всегда нашёл чему порадоваться Любимчик. – Девчонки, ну что, попоём?

– Да хоть попляшем-потанцуем! – улыбнулась Очаровака.

И ребята отправились в класс эмоционального языка. Учителя ещё не было, а одноклассники уже почти все расселись за парты. Братишки Щёкотряскины сидели естественно вместе на самом дальнем ряду и задирались к сидящим перед ними сестричкам Уморяхиным. Нежинка и Впечатляка раскладывали тетрадки и ручки, дежурная по классу Смущака тщательно протирала тряпочкой экран доски, а худышка Удачка перешёптывалась с пышкой Забавой. Очаровака и Удивляка сели по центру класса, Комфортик со Смешкой на первую парту, а за ними плюхнулся Любимчик. Его сосед по парте Неспешик ещё не пришёл, поэтому Любимчик развалился по всей парте и стал сразу рисовать смешные рожицы в тетрадке. Вскоре послышался первый звонок, и в класс вошёл учитель эмоционального языка Эпиграмм Эпиграммыч, поздоровался и включил доску.