Текст книги "Изменить этот мир"

Воскресенье

О том, что сегодняшний день был воскресным, мне удалось узнать из утренних новостей, которые сообщали много чего интересного, но для меня совсем неважного.

Открыв шкаф, я посмотрел на рюкзак. Мне надо было избавиться от него давным-давно, но хорошо, что я вообще убрал его с глаз долой. А то лишние вопросы, особенно от мамы или Алексея, мне совсем не нужны. Теперь мне предстояло решить, что же с ним делать.

Распаковав рюкзак в ванне, я стал разглядывать одежду. Костюмные штаны были грязными, но без крови – похоже, всю грязь они заработали, пока я убегал от места убийства. Кроссовки тоже были только в земле, все-таки я умудрился не вляпаться в кровавые лужи, которые наверняка натекли из убитых. Хуже всего дело обстояло с курткой и перчатками. Тут и там мелкие кровавые пятнышки сидели на куртке. Хорошо, что их вид напоминал какую-то бурую грязь или краску, так что понятно, почему в метро, пока я ехал домой, меня никто не заподозрил. Перчатки же представляли собой плачевное зрелище: они были сильно испачканы, и в большей степени кровью, чем грязью, как мне показалось. Но выяснять это у меня не было никакого желания, а главное – все равно это было ненужно, разве что для информации на будущее. Куда-либо ехать мне не хотелось, поэтому для того, чтобы избавиться от вещей, надо было придумать что-нибудь простое, но желательно эффективное.

Посмотрев полчасика телевизор, я решил, что выпендриваться не буду, а просто разрежу всю одежду на мелкие части и буду выносить их, выбрасывая весь этот хлам частями. Сказано – сделано. Взяв хорошие большие мамины ножницы, предназначенные для кройки, я очень быстро превратил спортивный костюм и перчатки в большую гору маленьких лоскутков, которая стала совершенно неузнаваема. С кроссовками все оказалось намного сложнее, резиновая подошва поддавалась тяжело и неохотно. Я не стал портить любимые мамины ножницы, а разодрал и растрепал кроссовки с помощью ножа, который сразу же наточил, чтобы не забыть в будущем.

Гора представляла неприглядное зрелище. Тут же для проверки я спустил два лоскутка в унитаз. Они уплыли быстро и без проблем, так что у меня сразу появилась мысль – а не спустить ли так все остальное? – но я тут же передумал. Нельзя рисковать, мало ли что. Все надо делать постепенно. Только теперь, подумав, куда бы сложить всю эту кучу, я вспомнил, что рюкзак постигла та же участь, и его останки лежат теперь в самом низу тряпочной горы. Значит, придется использовать обыкновенный пакет, который надо будет не забыть выкинуть тоже.

Сегодня мне никуда идти было не нужно, разве что съездить к Насте, но об этом я решил подумать попозже, а пока что сходил в магазин за молоком и пельменями (которых теперь хватит на несколько дней), чтобы не загружать себя приготовлением еды. По дороге свою участь в контейнере нашли еще два лоскутка. Так, как говорится, потихонечку да полегонечку я планировал разобраться и с остальными кусками.

Из магазина пришлось поторопиться, потому что я еще планировал попасть на обзор происшествий за неделю, чтобы узнать о своих похождениях. Вернувшись домой и закинув покупки в холодильник, я включил телевизор.

По всем программам шла всякая белиберда, не вызывающая никаких чувств. Честно говоря, больше эмоций вызывала реклама, которая обычно раздражала так, что уже дальше некуда.

Когда-нибудь было бы неплохо поубивать всех этих рекламщиков, особенно тех, кто делает плохую рекламу, от которой глаза слипаются, а жалкие потуги так называемых актеров заставляют пожалеть о бездарно потраченной пленке. Для себя я уже давно принял решение: никогда не покупать товары, реклама которых абсолютно тупа, бездарна и неинтересна. Ведь как можно оценить качество товара по рекламе? Если производитель товара соглашается на выпуск такой дебильной рекламы, то и сам производитель такой же дебил, а дебилы не могут производить хорошую продукцию – да простят меня люди с таким заболеванием, к ним-то я отношусь хорошо, мне их даже немного жаль.

А хороший грамотный производитель, который заботится о своих клиентах, сделает рекламу мощную, дорогую, стильную, веселую и интересную. Мне уже попадались такие. Я даже записал себе несколько роликов, и производитель оказался хоть куда. Так что моя теория была верна и находила свое подтверждение практически ежедневно.

Вскоре началась нужная программа. Как я и предполагал, мое дело освещалось весьма подробно. Собачий пруд по телевизору выглядел совсем не так, как в жизни – очень похоже, но не так. Если бы я не знал и не слышал всего того, что говорил репортер, то, возможно, подумал бы о другом похожем деле. Но все оказалось весьма скверно.

У пруда в то время оказались очевидцы – точнее, компания ребят и девчонок, которые видели, как из-за деревьев выскочил человек и бросился бежать, а за ним выскочил еще один человек, пониже. Что случилось в точности, они разглядеть не смогли – все-таки уже было довольно темно, но первый бегущий вскоре упал, то ли споткнувшись, то ли оттого, что кончились силы. Второй набросился на первого и, судя по движениям, что-то в него воткнул. После этого ребята закричали, и преступник обернулся на их голос. «Возможно, нам просто померещилось, но было похоже, что у преступника сверкнули глаза. После чего он развернулся и убежал обратно за деревья», – рассказывала одна из девчонок. Ребята не сразу осмелились подойти к убитому и лишь потом побежали на милицейский пост, где все и рассказали.

«Вскоре неподалеку было найдено еще два трупа. Это были два друга, которые частенько захаживали в Сокольнический парк погулять и отдохнуть после тяжелого дня», – продолжал вещать телевизор. Потом картинка переключилась, и показали матерей покойных. Они плакали и причитали: «Кто же мог поступить так с моим сыном? Мой Андрюша был такой хороший, добрый и справедливый, у него никогда не было врагов. Все его любили и уважали». Ну и дальше все в том же духе. Оказалось, что парням было по девятнадцать лет, они дружили уже очень давно, еще с детского сада. И вот такая трагическая судьба.

Дальше репортером выдвигались разные предположения. Первое и самое правильное, что он сделал, это провел параллели между этим происшествием и убийствами девятерых подростков в лесу. Отметил то, что некоторые из них были убиты похожим ножом – похожим, судя по нанесенным ранам. И тут же, что самое интересное, он вспомнил и о троих насильниках в Кусковском парке, выводя интересное предположение, что вначале преступник, которого уже можно назвать маньяком, убивал топором, потом топором и ножом, а теперь, возможно, только ножом. «Такой переход вполне понятен и закономерен: топор труднее спрятать, и он менее надежен, чем нож», – заканчивал свои выводы ведущий. В этих словах была доля истины, он слишком близко подходил к разгадке, но как он ни болтал и ни изгалялся, причин всех убийств найти не сумел. Если в первом и втором случае еще было понятно, из-за чего совершались убийства, и их еще как-то можно было оправдать, то последний случай выходил за рамки его понимания.

Милиция обратила внимание на горку мертвых рыб и лягушек, но предположения снова оказались неверными, или же они специально не разглашали всех своих догадок. С их слов, произошло вот что: маньяк, как меня теперь называли, расположившись на берегу, проводил какие-то манипуляции с лягушками и рыбой, убивая их сильными ударами какого-то тупого предмета, возможно бутылкой, валявшейся в пруду у самого берега. А в это время мимо проходили Андрей с Виктором (так звали убитых друзей), которые, возможно, попытались остановить маньяка, или само их появление вывело его из себя. В общем, убийца попытался уйти, а ребята последовали за ним, но, когда они зашли за деревья, он расправился с ними быстро и безжалостно. Вполне возможно, что маньяк их заманил какими-то обещаниями, а может быть, они его преследовали, стараясь выпытать смысл его действий, но этим лишь еще больше вывели его из себя, за что и были убиты.

Следователям достались мои следы, так что кроссовки стали бы серьезной уликой, и в то же время размер они все равно сказали неточный, значит, моя хитрость удалась. А ведь у меня были сомнения – я боялся, они смогут определить по следам, что кроссовки были мне велики, но этого не произошло. Не могу сказать почему – возможно, судьба меня бережет для более важных событий. Пока будет везти, мое время не кончится.

Я выслушал весь доклад следователя с величайшим вниманием. Такая длинная и очень интересная легенда меня сильно позабавила. Но они еще ничего толком не сказали о третьем трупе. К сожалению, здесь они оказались совершенно точны.

«Глеб Александрович бегал в парке каждый день. Он так любил это место, что никакие стадионы или асфальтовые дорожки не могли ему заменить лесной пробежки. Так было и в этот день. Почти так. Сегодня Глеба Александрович задержали на работе, поэтому домой он пришел немного позже, чем обычно. Это его и сгубило. Выйдя из дома, когда на улице уже стало темнеть, Глеб Александрович не стал отменять свою пробежку, легкой трусцой направившись в Сокольнический парк. Бегал он недолго, а потом, возможно, что-то услышал и побежал на звук, потому что, судя по следам, он неожиданно изменил направление своего бега. Там он и наткнулся на убийцу, который, скорее всего, еще не закончил свое кровавое дело. Убийца был не готов к такому повороту событий, поэтому Глебу удалось проскочить мимо и выбежать к пруду. Но убийца, который мог и не преследовать его, потому что уже было темно (и вряд ли Глеб Александрович разглядел его лицо, если, конечно, тот вообще не действовал в маске), бросился за ним. Эту-то погоню и наблюдали четверо ребят с противоположного берега. Убийца сумел воспользоваться падением Глеба и воткнул ему нож в спину. А потом еще и еще. Так небольшая задержка на работе стоила жизни хорошему человеку».

Такими словами репортер закончил свою речь. Его тут же поддержал ведущий. Картинка изменилась, и показали еврейского парня, заподозренного еще на кладбище. Его снова схватили и допрашивали несколько дней. К сожалению, у этого парня не было стопроцентного алиби, что давало огромную свободу сыщикам в трактовке событий, а особенно в трактовке проведенного возможным преступником дня. Далее следовали предположения, на которых и строилось обвинение, но четких доказательств не было, из-за чего сюда приписали все косвенные улики, которых все равно было недостаточно. Но на их основании парнишку продолжали мучить, причем пообещали, что до конца допросов еще далеко.

В конце передачи последовали призывы быть осторожными, особенно в глухих местах парков или лесных территорий. Были высвечены телефоны, по которым можно было позвонить, если кто-то что-то видел или что-то заподозрил, и дано примерное, очень примерное описание преступника, то есть меня. Похоже, что сами следователи не очень верили в то, что все убийства совершил подозреваемый. Но понять их действия и мотивы было несложно – работа есть работа.

Я раньше не мог себе представить, насколько интересно слушать по телевизору про свои деяния. Напоминание про последнего убитого немного сбило мне удовольствие от всего репортажа, но в целом впечатление было положительное. Рассказ о судьбе Глеба не поверг меня в депрессивное состояние – наоборот, теперь стало понятно абсолютно точно, что судьба специально направила его под мой нож. Ведь всегда он бегал в одно время, а именно в этот день в другое. Я был винтиком в огромном механизме вселенной, и здесь я уже ничего не мог изменить.

Злорадный смех чуть не сорвался с моих губ, я лишь улыбнулся, но в душе торжествовал: я был неуловим, я был самым лучшим, великим убийцей, спасающим эту планету от гнета моральных уродов! Радость переполняла меня, только теперь я почувствовал вкус к жизни. Сегодня вроде бы ничего не изменилось, и в тоже время изменилось многое. Если раньше я хотел отдать себя служению одной цели, и эта цель была крестом, который мне предстояло нести всю жизнь, то теперь это стало не бременем моей жизни, а радостью. Как два полюса магнита: раньше я был в минусе, а теперь в плюсе. Теперь все будет по-другому. Я покажу этому миру, как можно его спасти, освободить от грязи и сделать чистым!

Что дальше?

В понедельник я шел на работу в радостном, приподнятом настроении, осознавая, что теперь мне подвластно все! Больше нет ограничений, и открывающиеся возможности, меняющие мое отношение к цели (убийствам слизняков и невинно убиенным) требовали действия. Теперь я понимал, что не бывает случайных людей – все они предназначены для чего-то. Есть те, кому повезло не заразиться ересью, но они чем-то еще прогневили судьбу, и тогда она направляет их на мой нож, не давая возможности выжить. Может быть, когда-нибудь судьба посчитает меня лишним, тогда и я нарвусь на чей-то нож. Но когда это будет, тогда и будет, а сейчас сезон в самом разгаре, и оставшееся время надо использовать по полной программе.

Подходя к нашей школе-саду, я понял, что не все в моих силах. Вокруг спортивной площадки гуляли собачники. Некоторые отпускали своих питомцев прямо на площадку, некоторые ходили по беговой дорожке, разрешая своим любимым собачкам гадить в любом подвернувшемся месте. Руки стали шарить в поисках ножа. Его, конечно же, не оказалось.

«Неужели наши собачники настолько тупы, что гуляние собак на футбольном поле считают нормальным? Зачем ругаться на собак, когда их хозяева неспособны на разумные поступки даже в масштабах своего двора? То, что здесь будут играть не их дети, для них определяющий фактор. Пусть вляпываются другие, мы же гордо отвернемся от нашей гадящей собачки, мы не любим на это смотреть! Поэтому, обгадив всю спортивную площадку, они с чувством выполненного долга отправляются домой. Браво!» – Злые мысли кипящим маслом обжигали сердце. – «Поубивать их всех, всех этих гадов, неспособных разумно мыслить, неспособных на минимальные нравственные поступки!»

Накатившее бешенство грозило выйти из-под контроля. С трудом сдержавшись, я скрылся за входной дверью. Можно было бы сказать этим «собаколюбителям» пару ласковых, но существовала большая опасность того, что я сорвусь, а тогда быть беде. Даже в таких примитивных бытовых дрязгах мне не хотелось светиться.

Попытавшись поговорить с охранником на эту тему, я понял, что здесь ловить нечего, и не стал продолжать. Только система штрафов может помочь, другого варианта не видно. Я не могу убивать этих людей, я слишком люблю животных, и оставлять питомцев без хозяйского присмотра для меня считалось неприемлемым. Так что эта проблема встала ребром и сдвигаться или поворачиваться никуда уже не хотела.

Оставалось доработать всего одну неделю, а потом два месяца отпуска… Конечно, можно было взять июнь за свой счет, но на этот раз я решил этого не делать. Хорошо, что скоро можно будет заняться своими делами, не отвлекаясь на работу. В таком непонятном душевном состоянии работать с детьми было форменным кощунством. Дети – они ведь все чувствуют, их не обманешь всякими глупыми словами. Даже если они сделают вид, что верят, в душе они скорее утвердятся в обратном и перестанут тебе доверять. Детям вообще нельзя врать. Можно говорить не всю правду – ведь нормальный образованный человек всегда сумеет подобрать слова, чтобы и ребенка не обидеть, и не сказать чего-нибудь нежелательного, и в тоже время удовлетворить детский интерес. Могу сказать точно, что это возможно. Как говорится – проверено на себе.

День приближался к концу. Торопиться мне было некуда, разве что к Насте. Осматриваться, подбирать нужное место и контингент я начну не раньше чем через две недели. Сейчас я выделил себе отпуск. Отпуск от выявления и устранения еретиков нашего мира.

В последнее время я все реже и реже вспоминал, что считаю себя инквизитором. Гадкие люди превращались для меня в орков и слизняков, а всё вместе попадало в категорию мусора. Этот мусор мешает жить, занимая полезное место, источая зловонный запах и портя наши эстетические чувства. Но все равно я по-прежнему считал себя инквизитором, а не уборщиком или садовником – возможно, что во мне говорила ложная гордость, не позволявшая мне опуститься до каких-то там садовников и дворников. А может, мне просто нравилось это слово, в чем я все настойчивее и настойчивее пытался себя убедить. Наверно, я был прав, не давая себе нового имени: то, что имеет название, соответственно имеет форму и содержание, а я должен быть безличным, у меня не должно быть формы, не должно быть содержания. Я как туман, скрадывающий все недостатки людей и природы.

Мысли продолжали работать. Сейчас, пока я решил залечь на дно, надо не просто бесполезно ждать, а думать, выбирать. Милиция, когда соединит все возможные нити воедино, хотя, может быть, она уже их соединила, поймет, что главное место, где могут совершаться убийства – это парки и лесополосы. Мое преимущество во внезапности и неопределенности, да к тому же я не привязан к определенным дням и времени суток. Прокол мог быть на кладбище: они могли подумать, что убийца не случайно оказался там, а навещал умерших родственников. А это значит – круг ненамного, но сужается. Конечно, то, что они задержали этого еврейского парнишку, было мне на руку и в тоже время немного коробило, но теперь я уже осознавал, что меня направили на эту могилу свыше. Чем-то этот парнишка заслужил такую участь. Судьба не делает промахов.

Честно говоря, сильно я за него не переживал, потому что через две, максимум через три недели его отпустят – я найду новую жертву, тем самым сняв с него все подозрения. Но пока что извини, придется помучиться.

В очередной раз я злорадно улыбнулся. Осознавая все линии судьбы, пускай и не до конца, но в общих чертах, я радовался. Радовался тому, как все удачно складывалось. Если так пойдет дальше, то мир начнет меняться намного быстрее, главное – чтобы не в худшую сторону. Их ошибочная версия о том, что я сам напал на невинных ребят, меня сильно задевала. Если раньше меня даже оправдывали, то теперь все против меня ополчатся, и если после следующих убийств они опять будут считать, что я убиваю невиновных, это всколыхнет весь город, а тогда все дела придется прекратить. Риск будет неоправданно высок, что недопустимо на данный момент. Впереди еще много лет жизни, которые можно провести с толком и умом, а можно бездумно сгореть за пару лет, оставив о себе только злую память и плевки на могиле от всех друзей, родственников и врагов.

Ранний вечер, наполненный летним теплом, навевал благодушие, в котором я пребывал все время после работы. Солнце еще ярко светило на небе, а облака, аккуратно обходившие солнце, весело бежали вдаль. Эти бесконечные барашки синего неба были великолепными образами для медитации. Мне часто, даже очень часто, хотелось сесть или лечь в каком-нибудь безлюдном месте и наблюдать за облаками. Наблюдать долго-долго, погрузить в них свое сознание, объединиться с ними и лететь, лететь, лететь. Иногда, рассредоточив сознание и наполнив голову образами облаков, я летал. Летал очень долго, посматривая свысока на землю. Но земля была не важна. Важным было только небо, все, что высоко-высоко, безграничное пространство, в котором ты растворяешься, соединяясь с бесконечностью – что может быть лучше? Именно в таком состоянии может наступить прозрение. А выход из него характеризуется безупречным терпением и спокойствием. После него все в этом мире кажется неважным: действия, мысли, поступки – все принимает форму сна, который в любой момент может кончиться, развеивая образы, которые еще мгновение назад казались живыми и необходимыми.

После облаков не всегда хочется оставаться на этой земле – они приподнимают тебя, завлекают и удерживают, не давая спуститься обратно, и лишь очнувшись и посмотрев вокруг, я могу понять, что я снова здесь, на земле. Все проблемы остались при мне, ничего никуда не делось, но все равно где-то в глубине души ты понимаешь, что теперь все эти проблемы не в тебе – они идут рядом с тобой, никак тебя не задевая и не трогая. Что самое интересное, так обычно и происходит. Все проблемы и беды разрешаются сами собой, в то время как я не предпринимаю никаких серьезных усилий. Наверное, это и есть волшебство облаков. К которому может прикоснуться любой человек, но которое редко кто использует.

К Насте я направлялся в небывало добродушном настроении. Покупать срезанные умирающие цветы сегодня не хотелось – сегодня был праздник жизни, и я купил декоративный жасмин в горшочке, его цветы уже распустились, источая тонкий притягательный запах. Я надеялся, что Насте понравится мой подарок, она всегда хорошо воспринимала все мои подарки, но только узнать бы точно – не притворяется ли она? Вряд ли, конечно – если я хоть раз заподозрил бы ее в притворстве, мы бы расстались. В людях я больше всего ценю честность, все остальное уже на втором месте. И пока что, как мне казалось, поводов для сомнений у меня не было. Она была для меня идеальным партнером.

Небывалая любовь к Насте стала наполнять меня, она заполнила меня до краев и хлынула наружу. Это была божественная любовь, без всякой пошлости и низменных инстинктов. В данную секунду я любил Настю всей душой, всем сердцем, желая оказаться с ней прямо сейчас. Ноги несли меня все быстрее и быстрее, я с трудом удерживался, чтобы не перейти на бег. Интересно, ждет ли она меня или чем-нибудь занята? Вопрос, который я задал сам себе, не имел значения, и все же я его задал – сейчас мне все было неинтересно, мне хотелось побыстрее оказаться с ней.

Вот уже и знакомый подъезд. Лифт как будто ждал – он открылся прямо передо мной, не давая медлить ни секунды. Загорается кнопка седьмого этажа. «Почему же мы едем так долго?» – Я с нетерпением жду. Двери открываются, я вылетаю из лифта и звоню в дверь. Один звонок, другой, третий. Тишина. Моя любовь пытается пробиться через эту преграду, узнать, что случилось, но, похоже, никого нет дома. Обессиленный, я сползаю по стенке. С грустью я отворачиваюсь от двери и вижу, как из-за угла стенки, скрывающей пожарную лестницу, выскакивает Настя и, улыбаясь, медленно подходит, деланно не замечая меня.

Любовь, которая уже почти сжалась в комок от горя, словно взорвалась вселенским взрывом, выплескивая наружу все накопившиеся эмоции. Я подхватил Настю на руки и закружился в беззвучном танце. Я кружил ее и кружил, не произнося ни слова. Ее настрой был созвучен моим переживаниям, и она тоже молчала, обвив мою шею руками и положив голову на мое плечо. Когда руки уже стали неметь от напряжения, я опустил ее на пол и обнял.

Мы, держась за руки, вошли в квартиру. Минуту спустя мы уже сидели на кухне. Точнее, я сел на табуретку, а Настя мне на колени. Прошло некоторое время, и она решилась нарушить молчание:

– Мне почему-то показалось, что ты сейчас должен прийти. Я посмотрела в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как ты поворачиваешь за угол дома. Я сразу же решила немного тебя разыграть.

– У тебя получилось. – Я смотрел на нее с благодушной улыбкой.

– Только я думала сказать или сделать что-нибудь такое разэдакое, но, увидев тебя, забыла все свои придумки. Было такое ощущение, что я погрузилась в твои чувства, которые были столь страстными и пленительными, что я уже не могла удержаться. Мне просто хотелось остаться в них, плыть, как по волнам, все дальше и дальше к неизведанным берегам.

– Со мной произошло то же самое – наверно, это и есть единение душ.

С одной стороны, мне не хотелось говорить, потому что сознание еще пыталось удержать уходящее чувство единения, и в то же время мне хотелось говорить, говорить и говорить, выплескивая наружу всю накопившуюся любовь. Мы посидели молча еще немного.

– Ты веришь в жизнь после смерти? – неожиданно спросила Настя.

– Интересно, к чему ты это спросила? – насторожился я.

– Не знаю, просто когда все так хорошо, всегда откуда-то вылезают подозрительные нехорошие мыслишки, забивающие голову. Говорящие, что все хорошее преходяще, а все плохое приходяще. – Немного скаламбурив, она улыбнулась.

– На самом деле смерть – это ведь вечный покой. Покой твоего сознания, которому не надо больше беспокоиться о собственном теле, о глупых примитивных желаниях. – Немного помолчав, я спросил: – А ты не веришь в реинкарнацию? Ведь при реинкарнации тебе никто не обещает спокойной и хорошей жизни, только новые рождения с новыми невзгодами, через которые предстоит пройти снова и снова.

– Надеюсь, что ее нет, потому что это слишком безрадостная перспектива, к тому же, на мой взгляд, она лишена смысла.

– Почему? – не дал я ей закрыть тему.

– Потому что зачем тогда все? Зачем я сейчас живу, если в следующей жизни я ничего этого не вспомню? Да и какой-нибудь убийца, сделавший много зла, умерев, забывает об этом всем и рождается снова. – Рассуждая, Настя немного разгорячилась.

– Зато в следующей жизни он получит достойное наказание – например, родится инвалидом, или его все будут постоянно пинать и издеваться. – Я постарался ее немного успокоить.

– Ну и для чего? Он-то все равно ничего не вспомнит и будет думать, что это несправедливая судьба над ним издевается, и все такое. Это будет совсем другой человек. Поэтому при таком раскладе зачем задумываться о том, что будет потом, если все, что будет, тебя по большому счету касаться не будет? – Я пожал плечами. – Поэтому либо эту систему неправильно описывают, либо она слишком бестолкова, чтоб существовать.

В принципе, я был с ней согласен, поэтому не спорил, давая выговориться, но неожиданно она замолчала.

– Неужели наша жизнь напрасна, никому не нужна и конечна? – Так же неожиданно прервала она затянувшееся молчание.

– Ну это вряд ли. Мы живем, чтобы развиваться, попутно развивая этот мир – точнее, пока что развивая эту планету. Когда-нибудь потом мы будем развивать другие планеты, потом галактики, потом всю вселенную – кто знает. Нет ничего напрасного в наших жизнях, напрасны только переживания по этому поводу, которые отнимают много энергии, которую можно потратить на что-то другое.

– На что, например? – спросила Настя, хитро прищурившись.

– На поцелуи, – сказал я и тут же впился своими губами в ее полураскрытый ротик.

Через некоторое время она сумела оторваться от меня, чтобы спросить:

– И все, только на это?

– Нет, конечно…

Не знаю, что на меня нашло, но, схватив ее платье у горла и рванув в разные стороны, я разорвал его по всей длине, обнажая прекрасную, молодую, небольшую, но очень приятную на вид грудь и открывая моему взору белые трусики, которые немного просвечивали, скрывая лишь самые интимные ее секреты. Верхние пуговицы, полетевшие при этом в разные стороны мелким горохом, покатились по полу.

– Ничего себе, – Настя уважительно посмотрела на меня, не стараясь прикрыться. – Ну и силища!

В восхищении она потрогала мои бицепсы. Странно, но почему-то почти все люди думают, что вся сила в бицепсах, ну или проверяют силу, трогая бицепсы или прося согнуть руку, чтобы оценить рельефность мышцы. Ведь на самом деле бицепс участвует далеко не во всех двигательных и силовых операциях, отдавая приоритет другим более важным мышцам. Но раз так повелось, то так теперь и будет, по всей видимости, до скончания веков.

– Ты, наверно, и подковы гнуть можешь? – поинтересовалась она, сгибая и разгибая мою правую руку.

– Не знаю, никогда не пробовал.

Честно говоря, я и сам не заметил, как раскачал свои руки до умопомрачительного состояния. Конечно, умопомрачительным состоянием это выглядело для меня и моих знакомых – на самом деле в мире полно сильных людей, которым я и в подметки не гожусь, но то, что я с собой сделал за несколько месяцев, впечатляло.

Я помог Насте избавиться от искалеченного платья, сбросив его на пол, потом поцеловал ее груди, доставив этим видимое наслаждение, и схватился за трусики.

– Не торопись, – она удержала мои руки, – две половинки трусиков будет неудобно одевать.

Она продела руки под мою футболку, нежно провела по спине, по ребрам и быстрым и ловким движением избавила меня от одежды.

– Я смотрю, ты тоже профессионал. Только более аккуратный, чем некоторые, – сказал я, когда футболка упала точно на распростертое платье на полу.

– Иногда, – загадочно ответила она и пошла в комнату, соблазнительно покачивая попкой.

Медлить не имело смысла: ремень, пуговица, молния расстегнуты, и штаны уже лежат на полу, в ближайшее время они мне не понадобятся. Носки полетели туда же – ведь, насколько я слышал, для женщин самый несексуальный вид партнера, когда он в носках. Не знаю, чем вызван этот стереотип (возможно, голый партнер в носках производит впечатление безногости), но лучше им было не пренебрегать, чтобы лишний раз не вызвать каких-нибудь замороченных ассоциаций.

Настя лежала на кровати, подложив руки под голову и закрыв глаза. Я сел рядом и провел рукой по ее ноге, гладкая кожа которой вызывала непонятные ассоциации: такого материала в природе я никогда не щупал. Потом рука скользнула по ее животу, поднимаясь все выше и выше, пока не доползла до груди, которая уже не выглядела так внушительно, повинуясь закону растяжения мышц, но была все так же сексуальна.

Как только я коснулся груди, Настя открыла глаза, поймала мою руку и приложила к сердцу. Рукой я слышал быстрое и сильное биение ее сердца. В этом было что-то волнительное и притягательное. Мягко подвинув свою руку, я приложил к Настиному сердцу ухо. Ритмы, которые рукой воспринимались глухо, теперь приобрели звучание и мощь. Мне показалось, что ее что-то беспокоит – вряд ли это все от возбуждения – но допытываться не хотелось. Если захочет, сама расскажет.

Настя погладила меня по голове, провела по уху и положила руку на лоб.

– Мне скоро придется уехать на некоторое время, – неожиданно тихо произнесла она.

– Далеко?

– Даже очень.

Я ждал продолжения, а она все молчала, медленно гладя меня по волосам. Не дождавшись ответа, я спросил:

– На другую планету?

– Нет, чуть-чуть поближе. Всего лишь в Англию.

Я предполагал, что родители когда-нибудь позовут ее к себе, но мне всегда казалось, что это будет когда-то, но не сегодня. Но вот это сегодня пришло. Я не знал, как реагировать на это высказывание, поэтому продолжал молча лежать.

– Тебе все равно? – В ее голосе появились нотки удивления, а рука остановилась.

– Нет, конечно, но я еще не знаю, как реагировать.

Честный ответ немного развеселил ее.

– Вот как? Значит, я объявляю страшную, как мне казалось, вещь, а ты не знаешь, что сказать?

– А ты хочешь, чтобы я начал ныть, пищать и просить тебя остаться?