Текст книги "Эпоха рыцарства"

Но трудности возникли вокруг ключевого условия договора, касавшегося земель Ллевелина, находящихся за пределами его княжества, которые должны были быть устроены в соответствии с законом той земли, где они находились. Князь утверждал, что это должен быть закон Уэльса и следует править по кодексу знаменитого валлийского законодателя, Хивела Дда (Доброго). Но расчет на то, что его можно было бы подтолкнуть к действиям против своих валлийских и английских соседей, был бы слишком простым в этой сложной ситуации. За исключением Гвинеда нигде не было постоянного валлийского суда и истолкование закона кимров было возложено на частных судей, нанятых тяжущейся стороной. Во многих частях государства, даже в Уэльсе, трехсотлетней давности кодекс Хивела рассматривался как устарелый и закоснелый. И более века наряду с валлийским в марках действовало английское право. Крупнейший из вождей Уэльса, непокорный вассал Ллевелина, Груффит ап Гуэнвинвин, лорд Пула, решительно отказался вести полемику о собственности Аруистли, находящегося в высокогорьях Северна, принадлежащей валлийскому праву, провозглашая, что, будучи маркграфом, он должен быть судим как английский барон. Он сказал, что готов ответить любому по общему праву, но не по валлийскому.

Это было слишком трудной задачей для судей марок, поэтому дело было передано королю. Он представил его, что стало традицией, вместе со всеми баронскими тяжбами своему совету на следующей сессии парламента. Там оно и находилось, и после неудачной попытки привести партии к согласию, Эдуард поддержал дело – что правосудие могло быть только в соответствии с законом, которым руководствуется парламент. Высший королевский суд не мог отправлять правосудие по правилам, которые рассматривались как несправедливые, варварские и нехристианские. Корона, сообщалось упрямому валлийскому князю, должна «по закону Божьему и по справедливости делать то, что прелаты и магнаты королевства посоветуют, так как никто не полагает, что столь разумные люди дадут королю совет, противоречащий разуму»[140]140
  J. G. Edwards, Calendar of Ancient Correspondence concerning Wales, 59-60, cit. Powicke, 382.


[Закрыть]. Вместо того чтобы решить дело сразу и в свою пользу с помощью судьи Уэльса, свободно трактующего довольно гибкое местное право, Ллевелину пришлось апеллировать к приказу, подобно простому английскому барону, и выдержать долгие формальности и проволочки, сопутствующие парламентскому разбирательству. Дело все еще не было разрешено, когда весной 1282 года он решил связать свою судьбу с братом.

Не только Ллевелин и Давид испытали на себе оковы подчинения английскому закону. Люди Четырех кантрефов сильно негодовали, подпадая, по договору, под юрисдикцию юстициария и суда графства Честер[141]141
  Графство Честер являлось пфальцграфством или палатинатом, то есть принадлежало короне. – Прим. ред.


[Закрыть]. Это не было похоже на право князей Гвинеда или предшествовавших им англо-нормандских правителей, пфальцграфов[142]142
  Пфальцграф – граф, владеющий пфальцграфством или палатинатом, член королевской семьи, поскольку такое графство принадлежало королю. – Прим. ред.


[Закрыть] – стремительных, грубых и хорошо подготовленных для управления воинственным обществом. Кочевники, которые в течение столетий считали кражу скота типом ведения сельского хозяйства, войну против друг друга и саксов – поэзией жизни, не очень-то дружелюбно приняли общее право. Его медленные и детальные методы казались им только трюками для того, чтобы уклониться от правосудия, его поиски истины посредством утомительного обмена пергаментными свитками, публично оскорбляло вспыльчивых людей, борющихся за свои права. Они могли уважать только такое правосудие, которое совершалось на месте и мгновенно.

Эдуард провозгласил, что он будет защищать закон и традиции Уэльса в Четырех кантрефах в той мере, в какой они останутся в цивилизованных рамках и не будут расходиться со здравым смыслом и десятью заповедями. Ведь именно такими они казались любому англичанину, знакомому с королевскими судами. Чиновники пфальцграфства, взявшие на себя управление завоеванными пограничными землями, не испытывали ничего, кроме презрения, к законам Уэльса. Для них кодекс Хивел Дда казался архаичным и диким, так же, как и законы их дальних англосаксонских предшественников. Как, спрашивали они, от них можно ожидать осуществления законодательства, которое трактует гражданскую войну как законную деятельность, рассматривает судью как частного арбитра, нанимаемого родственниками преступника, чтобы примириться с его мстителями, наказывает убийцу барда штрафом в сто двадцать шесть коров? И как они могут сохранять порядок в неспокойных землях без применения смертной казни в качестве наказания?

Для англичан с их современным законопослушным и стабильным обществом валлийцы воспринимались дикарями. Для них, как для шропширского шерифа, который предлагал шиллинг за каждый скальп, снятый во время набега валлийцев на Страттондейл, жители Уэльса были волками, стоящими вне закона. В отличие от маркграфов, с их наполовину валлийскими предками и любовью к сражениям, фермеры чеширской равнины не могли оценить достоинства тех, кто сжигал дома вместо того, чтобы их строить, и предпочитал грабеж и безделье честному хлебопашеству. Архиепископ Печем, при посещении Гвинеда потративший одиннадцать часов на то, чтобы урезонить Ллевелина, был шокирован всеобщей ленью, пьянством и распущенностью, языческой небрежностью между отличием законнорожденных и внебрачных детей, неграмотностью валлийских клириков, расхаживавших с голыми ногами в ярких одеждах и содержавших любовниц. Даже прекрасное поэтическое наследие кимров, столь сильно привлекавшее рыцарственных нормандских правителей, казалось трезвым английским йоменам-домоседам только варварской паутиной лжи[143]143
  «Утверждение бретонцев, что остров был покорен Артуром, лишь легенда, как и другие истории, которые они создали о нем исключительно из стремления ко лжи». William of Newburgh, English Historical Documents, II, 340.


[Закрыть].

Чувство обиды вызывало у жителей Уэльса мнение, что все валлийское не заслуживает внимания. В годы сразу после завоевания любой житель Четырех кантрефов, которому довелось вести тяжбу в судах пфальцграфства, стал страстным борцом за независимость. Каждое отклонение от древних традиций, каждое официальное административное нововведение казалось оскорблением. Хотя и гораздо более умелые, чем любой из правителей Уэльса, уверенные в том, что они несут цивилизацию и правосудие отсталому народу, бюрократы пфальцграфства надели смирительную рубашку на жизнь древнего сообщества. Они разделили землю на непривычные административные единицы и приказывали людям являться в отдаленные суды перед судьями, не понимавшими их язык и использовавшими закон, который оказался для них непостижимым. Они не давали ни возможности проявить национальную гордость, ни выхода местной буйности.

Под правлением великих этелингов или англосаксонских князей и нормандских и анжуйских королей, англичане усвоили политические уроки гораздо раньше валлийцев и других своих соседей на континенте. Они научились соблюдать «королевский мир», платить налоги, придерживаться единого закона, занимать свое место в административной и официальной иерархии, которая простиралась от приходских и манориальных судов до совета всего королевства в парламенте. Но их система была чересчур централизованной и сложной, чтобы стать понятной для примитивной, пасторальной расы. Все должны были апеллировать либо к находящейся далеко власти, либо к еще более древнему прецеденту. И правила, которые они насаждали в кельтских пограничных землях, слишком часто носили узкий, педантичный характер. Когда Ллевелин в бешеной погоне за оленем случайно пересек пограничную речку между Гвинедом и марками, «королевские чиновники, подъехав к охотникам, созвали криками и звуками горна почти всю округу», конфисковали гончих собак и арестовали всадников[144]144
  Cal. Of Ancient Correspondence concerning Wales, 88-9, cit. F. M. Powicke, Henry III and the Lord Edward, 657.


[Закрыть]. В другой раз валлийского князя привел в ярость юстициарий Честера, педантично конфисковавший его мед по просьбе одного лестерского купца, чьи товары были арестованы много лет назад по валлийскому закону о кораблекрушении. Те же чиновники, которые пренебрегали местными обычаями, чтобы отправлять правосудие для англичан, вырубали леса валлийцев, чтобы проложить дороги, реквизировали скот и повозки, чтобы строить замки, жаловали земли английским купцам, чтобы те возводили на них города, в которые не допускались местные торговцы.

Не всегда были честными и управляющие, которых Англия посылала на пограничные земли. Одно дело – закон XIII в. на бумаге, совершенно по-иному он представал на практике. Тем, кто служил государству, когда оно было простейшей организацией, позволялось использовать власть, которой они обладали, чтобы сохранить личные преимущества. Судьи и бейлифы короля Эдуарда проводили в жизнь закон и порядок, отправляли правосудие так, как их этому учили, но они также стремились извлечь из этого выгоду. Многие низшие чины брали взятки и осуждали невиновных. В свете их поведения пафосные разговоры о моральном превосходстве английского закона вызывали отвращение у жителей Уэльса.

Кроме того, новые правители Четырех кантрефов были англичанами, а не жителями Уэльса. Валлийцы не любили англичан; с незапамятных времен они привыкли пусть не к государственности, но к самоуправлению. Большинство из них предпочитало, чтобы ими управлял пусть и несправедливый, но соотечественник, но никак не честный чужеземец – факт, который ни один англичанин постичь не мог. Как маркграфы всегда знали, а управители пограничных земель должны были узнать, только валлиец мог понять валлийца.

Хотя Уэльс никогда не был королевством, и пока только горсточка людей считала себя нацией, валлийцы любили свою страну. Они любили свою землю, традиции, речь, веру. «Я убежден, – сказал столетие назад один валлиец Генриху II, – что ни один народ, кроме моего, ни один язык, за исключением валлийского, что бы ни произошло; не сможет ответить в день великого суда за свой маленький уголок земли». С тех пор под правлением двух Ллевелинов все возрастающее число валлийцев, в то время включая и жителей Четырех кантрефов, узнали, что значит быть не просто членами племени, но государства Уэльс. С неприступным горным барьером на востоке и богатым островом-житницей Англзи, Гвинед стал чем-то большим, чем просто группой свободно соединенных племен. В княжеском деревянном зале или neuydd, где барды воспевали славу Уэльса в присутствии правителя, который требовал преданности всех валлийцев, начинали создаваться общественные институты современного национального государства. В государстве уже существовал королевский двор англо-французского образца с канцлером[145]145
  По законам суда Гвинеда, он занимал первое место в палате и сидел рядом с королем за столом, получая в доказательство занимаемого им поста «золотое кольцо, арфу и шахматную доску». Т. Jones-Pierce, The Age of the Princes. Lecture at the University of Bangor, January, 1945, printed in The Historical Basis of Welsh Nationalism, Cardiff, 1950, 54.


[Закрыть] и канцелярией, казначейством, собиравшим налоги как деньгами, так и натуральным продуктом, большой и малой печатями и даже, в зародыше, высшим судом, который занимался формулировкой, хотя пока только в теории, единого закона для всех валлийцев, основанного на западной юриспруденции. Жестокие законы племени и кровная месть постепенно модифицировались; впервые людей обучали, причем их же соотечественники, различать гражданское правонарушение и государственное преступление; убийство – столь долгое время считавшееся обычным происшествием в жизни страны – обуздывалось и наказывалось государством. Личная собственность существовала даже в местах, возникших возле владений кланов, а оседлая сельскохозяйственная жизнь – рядом с кочевым прошлым.

Именно это заставило Ллевелина рассматривать отказ от валлийского закона в марках как чудовищную несправедливость и оскорбление. Потому что, будучи хозяином Гвинеда, он любил свой собственный закон под номинальным владычеством Короны, он чувствовал, что закон должен равно цениться в каждой части земли, князем которой он себя называл. С возмущением он размышлял об обидах, нанесенных ему и его народу. «У каждой провинции, – писал он Эдуарду, – находящейся во власти английского короля, есть свои обычаи и законы, соответствующие образу жизни и местности, где они существуют, как, например, гасконские в Гаскони, шотландские в Шотландии, ирландские в Ирландии и английские в Англии. Таким образом, я, как князь Уэльса, стремлюсь, чтобы у нас были валлийские законы, и мы могли следовать им. По общему праву мы должны иметь наш валлийский закон и обычай, как и другие нации королевской империи, а также наш собственный язык»[146]146
  Idem. 52.


[Закрыть].

Но хотя в Гвинеде никто не отнимал у него такого права, Ллевелин забыл, что, как бы он себя ни величал, он не был правителем Уэльса в той же мере, как король шотландцев – Шотландии или Эдуард – Гаскони. Уэльс никогда не являлся, как и Гвинед, единым государством. Но хотя Ллевелин и заблуждался по этому поводу, в общем он был прав. Хоть Уэльс и был раздроблен в политическом плане, душой валлийцы уже тяготели к единству. Барды воспевали Cymru – землю всех кимров, – а Ллевелина славили «великим вождем светлого Уэльса». Внимавшие им валлийцы, как и Ллевелин, считали, что быть осужденным английскими судьями по английским законам – участь похуже рабства. «Все христиане, – писал один из них, – живут по законам и традициям собственной земли. У евреев, живущих среди англичан, есть свои законы. У нас и наших предков в валлийских землях были неизменные законы и обычаи до тех пор, пока после последней войны англичане не отняли их у нас»[147]147
  Epistolae Johannis Peckham, II 454, cit. F. M. Powicke, Henry III and the Lord Edward, 664.


[Закрыть]. Именно в силу подобных убеждений второе валлийское восстание против Эдуарда стало таким страстным по накалу делом.

По той же причине мятеж сопровождался зверствами со стороны валлийцев. Валлийцы не пощадили ни одного англичанина на своем пути. В самом начале восстания они продвинулись вглубь английских земель: захватили замок Ратин, осадили графа Глостера в холмах возле Лландейло Фаур, разграбили долины до Буилта и Кардигана далеко на юге. Многих хладнокровно убивали, церкви и фермы грабили, совершались чудовищные деяния. Все это преувеличивалось в сказаниях.

Теперь англичане, так же, как и их король, окончательно оправились от замешательства. Они решили разделаться с валлийцами, их набегами и нарушаемыми перемириями и подчинить их правительству. Из Девиза, где его настигли вести о восстании, Эдуард призвал архиепископов отлучить мятежников за святотатство и измену, а его чиновники и главные держатели в то же время призывали графства к оружию. И вновь, скорее, профессиональная, чем феодальная армия могла эффективно воевать. Пока Глостер на юге и Роджер Мортимер в центральном Уэльсе собирали жителей марок и «сочувствующих» валлийцев, королевское войско, соединившееся в мае в Вустере, было рекрутировано главным образом на контрактной основе. Вместо блестящей, но плохо дисциплинированной рыцарской конницы, служившей под командованием магнатов за свой счет положенные по обычаю сорок дней, а затем вольных делать что угодно, было собрано под началом мелких баронов и рыцарей королевского двора десять-двенадцать тысяч воинов. Они заключили с короной соглашение, по которому король обязался оплачивать их службу за обговоренный в контракте срок. Даже крупные магнаты, как граф Линкольна, приняли королевское жалование; лишь маршал, граф Норфолка и констебль Херефорд отказались, из чувства собственного достоинства настаивая на своем древнем независимом статусе и феодальном призыве в войско. Преимущество новой системы набора заключалось в том, что Эдуард мог выбрать род войск, в котором нуждался – жизненное решение в горной кампании, – вместо того, чтобы полагаться лишь на массы тяжеловооруженных рыцарей. Для войны в Сноудонии ему требовалась, как и раньше, легкая конница или хобелары, лучники и арбалетчики, пехота, чтобы сражаться с валлийскими копьеносцами; техники, дровосеки, возчики и чернорабочие, чтобы строить форты и коммуникации.

Даже во времена своего расцвета феодальный призыв никогда не мог собрать смешанную армию. Однако из уважения к маршалам и констеблям он состоялся, составив очень малую долю армии Эдуарда. Феодальное войско должно было присоединиться к королевской рати в Рудлане в августе. Большинство из первоначальных рыцарских ленов, жалованных Вильгельмом Завоевателем и его главными держателями, чтобы на службу короне поставлялись воины, распалось через продажу или из-за раздела между наследниками; восьмая часть лена была фискальной единицей, а не только военной. К тому же тщательно вооруженного рыцаря в дни Эдуарда стоило снарядить нанимателю гораздо дороже, чем простого одетого в кольчугу miles или воина, нежели в дни Вильгельма Завоевателя. Теперь рыцарь был утонченным джентльменом, а не грубым солдатом. Он стал более красивым на вид, но этого было недостаточно. Только несколько сотен откликнулись на рудландский призыв, в сравнении с пятью или шестью тысячами, которых нормандские короли могли собрать на поле битвы. Ведь и политика использования держателей рыцарских ленов в административной и судейской сферах не повышала их эффективности как солдат. Как и феодальные лорды, у которых они служили, они до сих пор рассматривали доблесть в бою как величайшее человеческое достижение, но отныне она более не являлась только их привилегией. Рыцари оставались столь же храбрыми, как и их предшественники. Но из-за все возрастающей сложности тактики ведения войны они более не были профессиональными воинами, а лишь любителями.

Чтобы платить своему войску, Эдуарду были необходимы деньги. Но так как доходов от королевских рент, феодальных сборов и таможенных пошлин только-только хватало в мирное время, задержав следующий парламент, он послал своего финансового эксперта, вице-канцлера Джона Керкби, объехать Англию, чтобы просить отдельных магнатов и корпорации о контрибуциях – «обходительных субсидиях», как называл их король. Все это было проделано с предельной учтивостью, так как Эдуард всегда стремился поддерживать хорошие отношения со своими подданными, принимая все меры к тому, чтобы они поступали в соответствии с его пожеланиями. Никто не отказался. Хотя требовалось немало времени, чтобы собрать деньги, кроме того, королю пришлось одолжить двенадцать тысяч марок у итальянских банкиров – полмиллиона на современные деньги – это позволило ему, с помощью щитового налога, создать дисциплинированное войско. «Мы чрезвычайно благодарны вам, – писал он тем, кто выплатил контрибуцию, – и с милостью Божьей мы компенсируем вам... в благоприятное время»[148]148
  Stephenson and Marcham, 155.


[Закрыть].

Стратегические задачи были теми же, что и в 1277 году. Но их было труднее разрешить, потому что успех Ллевелина на юго-западе расширил площадь боевых действий. В течение июля король прошел путь вдоль побережья от Честера до осажденных замков во Флинте и Рудлане, которые держались с весны против атак Давида. Тем временем Эдуард послал Грея и графа Суррея очистить левый фланг в долине Клуида и изгнать Давида из Четырех кантрефов. Он хотел, обойдя Сноудон с юга, заставить Ллевелина покинуть завоеванные земли в центральном и юго-западном Уэльсе с тем, чтобы спасти княжество.

И вновь морские силы оказались решающими. С сорока кораблями из Лондона и Пяти портов, включая две большие галеры, присланные из Ромни и Уинчилси, каждое судно с командой из пятидесяти человек, учитывая, что обычно личный состав достигал двадцати, Эдуард смог обойти фланг противника с севера. Пока его армия медленно продвигалась сквозь поросшие лесом теснины к Конвею, перевозимое по морю под командованием бывшего сенешаля Гаскони Люка де Тани войско высадилось в Англзи, чтобы пощипать, по словам короля, перышки из хвоста Ллевелина. Потребовался месяц сражений, чтобы очистить остров. В это время валлийцы ожидали удара, но в середине октября де Тани завершил мост из судов через пролив Менай, дабы в решающий момент ударить в тыл врагу в Пенмаенмавре. Ратин и Денби на юге уже пали, а в центральных областях Эдуард достиг Конвея.

Столкнувшись с тройной угрозой в Сноудонии, Ллевелину пришлось свернуть наступательную операцию на юге и спешить обратно, чтобы защитить собственный опорный пункт. Архиепископ Печем также прибыл на арену боевых действий и попытался добиться для валлийцев почетной капитуляции, но Эдуард не поддержал его инициативу. Чувствуя, что теперь они в его власти, король настаивал на том, чтобы мятежники, вместо того, чтобы творить свой закон и взывать к насилию, а не к его справедливости, покорились без всяких условий[149]149
  Однако он неофициально намекнул архиепископу, что он мог бы обеспечить почет Давиду при условии, что тот отправится в крестовый поход, и гарантировать Ллевелину английское графство в обмен на передачу Гвинеда – условие, которое валлиец с негодованием отверг.


[Закрыть].

Затем, когда победа уже была близка, нетерпение де Тани привело к катастрофе. 6 ноября, в тот самый день, когда Эдуард объявил, что примет только безоговорочную капитуляцию, его помощник, не пожелавший ждать запланированной согласованной атаки, вопреки королевскому приказу в прилив пересек Менай, в надежде застать валлийцев врасплох. Но вместо этого де Тани попал в засаду у Бангора и был разбит, погибнув сам и погубив свое войско, которое пыталось спастись бегством в условиях прилива.

Валлийцам казалось, что Гвинед спасло чудо. Ллевелин, торжествуя победу, возложил командование на севере на своего брата и отправился в карательный рейд против валлийских союзников англичан в марках. Но Эдуард никогда не был столь опасен, чем теперь, когда удача отвернулась от него. Ретировавшись в Рудлан, он решил продолжить кампанию зимой. Набрав рекрутов из графств, а также пятнадцать сотен всадников и профессиональных арбалетчиков из Гаскони, он созвал два парламента в провинциях – один на юге, в Нортгемптоне, второй – в Йорке. «Поскольку Ллевелин, сын Гриффита, – начиналось его предписание шерифам, – а также его сообщники, другие валлийцы, – для нас враги и мятежники, так как во время царствования нас и наших прародителей нарушали мир нашего королевства,...мы приказываем собрать... по четыре рыцаря от каждого графства, наделенных полной властью от лица общин упомянутых графств. Также от каждого города, бурга или торгового поселения по два человека, подобным образом уполномоченных от лица их сообществ, чтобы слушать и выполнять то, что от нашего имени будет разъяснено». Оба собрания проголосовали за тринадцатипроцентный налог, приносящий почти в два раза больше денег, чем добровольные ссуды Керкби. Между тем последнего попросили переслать деньги как можно скорее. «Особенно приложи усилия, чтобы предотвратить такой случай, – приказывал король, – когда мы и наша армия отступили бы сейчас из-за недостатка денег, на которые мы полностью полагаемся».

Шесть недель спустя после неудачи при Бангоре, в то время как король и его люди готовились к зимней кампании в горах Уэльса, пришли драматические известия с устья реки Уай. Воспользовавшись смертью великого маркграфа, барона Роджера Мортимера, одного из ближайших друзей Эдуарда, Ллевелин решил разграбить его земли. Но на него на Оруинском мосту «на земле Буилт» неожиданно напали сыновья магната и Джон Гиффард. 11 декабря 1282 года, когда он совещался с местными вождями, фаланга его копьеносцев была сметена градом стрел лучников Гиффарда, а затем атакована и разбита английскими конниками. Сам валлийский князь был убит, когда спешил на поле битвы, сотенным или лейтенантом шропширской пехоты по имени Стефан де Франктон. Его тело, найденное на следующий день, было доставлено в цистерцианское аббатство в Кум Хир. Голову отвезли королю, который, зная о пророчестве Мерлина, гласящем, что валлийский князь будет коронован в Лондоне диадемой Брута Троянского, приказал пронести ее, коронованную плющом, по улицам столицы и, насадив на копье, поместить у Тауэра.

Со смертью Ллевелина увял дух национального восстания. Давид, претендовавший на его княжество, слишком много времени провел в английском лагере, чтобы занять место в сердцах своих соотечественников. Около полугода он сражался в горах на севере с безжалостно сужавшимся вокруг него кольцом воинов Эдуарда и маркграфов. В июне 1283 года, беглец, прячущийся в бесплодных холмах около Кадер-Айдриса, был предан собственными соотечественниками и выдан Эдуарду, который даже отказался видеть его. Решение его участи возложили на английский парламент, который решил судить мятежника в Шрусбери. За измену королю, который возвел его в рыцари, Давида приговорили растянуть лошадьми, за убийство – повесить, за пролитую кровь на страстную неделю – выпотрошить, за участие в заговоре на королевскую жизнь – четвертовать и выставить части его тела в городах Винчестер, Нортгемптон, Честер и Йорк. Чудовищный приговор был полностью приведен в исполнение, а голова мятежника была выставлена рядом с головой его брата у Тауэра.

Так погибли князья северного Уэльса. Мятеж – именно так называли его Эдуард и все англичане – отнял последнюю надежду на самоуправление Валлийского государства без владения островом. Если бы Ллевелин был фактически князем Уэльса, а не только Гвинеда, это было бы возможно, так как, по Конвейскому договору, Эдуард намеревался предоставить ему фактическое правление в наследственных княжеских доминионах. Но лордами остального Уэльса являлись маркграфы, а не Ллевелин, а по феодальному и английскому закону их права были столь же основательны, сколь и его, и не могли попираться. Именно то, что урожденный валлийский маркграф настаивал на своих правах, спровоцировало Ллевелина на фатальное восстание. И, как показали события, до тех пор, пока существовали два Уэльса, один – полностью валлийский, другой – англизированный, война между ними была неизбежной. На небольшой территории, населенной агрессивными людьми, два независимых правителя едва ли могли сосуществовать без столкновений. И в таких конфликтах слабейший был обречен на поражение.

И именно здесь представления Эдуарда кажутся весьма определенными. Выросший на границе с Уэльсом и впитавший его воинственные традиции, он в большей мере понимал валлийцев, чем его английские подданные. Он оставался в Уэльсе со своим судом Королевской скамьи в течение почти восемнадцати месяцев после победы и посвятил всего себя, с обычной страстью к детальности, обустройству страны. Он не присоединил княжество к Англии, но оберегал его обособленное существование под властью короны и королевского права. В статуте об Уэльсе, вышедшем в марте 1284 года в замке Рудлан, он разделил Гвинед на три графства, по английскому образцу, – Карнарвон, Англзи и Мерионет и назначил столицей Карнарвон, где должен был находиться юстициарий Сноудона и казначейство. В то же время он выделил четвертое графство, Флинтшир, из Четырех кантрефов, поместив его под юрисдикцию юстициария Честера. Два других графства, Кармартеншир и Кардиганшир, уже созданные из бывших фьефов Ллевелина в марках, были обеспечены обычной английской административной иерархией шерифов, бейлифов и коронеров.

Эдуард не был бы самим собой, если бы он не закрепил все свои преобразования единой правовой системой. Именно ради этого и велась война. Валлийский и англо-нормандский законы стали единым целым. Основные законы, наполовину английские, наполовину валлийские[150]150
  «Это была кодификация правил английского законодательства, сделанная с целью внедрения этого закона в Уэльсе. Она напоминает нам наши индийские кодексы и другие кодифицирующие акты XIX века. Возможно, на самом деле это более чем совпадение, что только в царствование Эдуарда I и в XIX веке – два самых важных периода в законодательной практике – свет увидели статуты такого содержания». W. Holdsworth, Makers of English Law, 28-9.


[Закрыть], распространенные в шести графствах, заняли место старого права Гвинеда и множества противоречивых законов, существовавших в прилегавших к нему районах. Валлийцам позволили сохранить систему наследования, по которой все сыновья получали равные доли имущества своего отца, но, из уважения к ортодоксальному христианскому взгляду на женитьбу, незаконнорожденные исключались из претендентов на наследство. Компургация продолжала применяться в гражданских тяжбах между валлийцами, но не использовалась, как уже давно в Англии, в разрешении криминальных дел. Гражданское право осталось валлийским, уголовное было англизировано.

В остальном Эдуард все оставил в Уэльсе без изменений. Он сохранил феодальную юрисдикцию и воинскую власть маркграфам, помогавшим ему во время войны. Без гражданской войны и радикального изменения аристократического общества, в котором он вырос, король не мог поступить иначе. Он оставил народу бывшего княжества и кантрефов столько привычных для них правил, сколько было необходимо для поддержания мира и порядка, введя моральные и правовые стандарты, характерные для латинского христианского мира. Король оставил валлийцам наиболее ценимые ими вещи: язык и, с некоторыми исключениями, прежних чиновников и вождей, чтобы заполнить английские официальные и административные должности, которые он предоставил для лучшего упорядочения. Другими словами, он оставил им не валлийское государство, которое завоевал провокационным путем, но модель национальной уэльской государственности.

Барды, хранители культуры и знаний кимров, разделявшие мечты Ллевелина, горько оплакивали его смерть. И многие валлийцы, ненавидевшие любое правительство, включая тех, кто боролся на стороне Эдуарда, почувствовали железную хватку нового закона. Дважды за десятилетие после завоевания северных территорий валлийцы восставали: когда Эдуард был в Гаскони в 1287 году, под предводительством бывшего союзника английского короля Риса ап Мареддуда, который охотнее взялся за оружие, нежели появился в суде графства Кармартеншир; и вновь в 1294 году. Но такие восстания не могли добиться многого, так как после завоевания Эдуард воздвиг новые замки, чтобы удерживать северные земли. Были построены четыре крупных крепости – Конвей и Карнарвон на северных мысах, имевших стратегическое значение, и Криссиет и Харлек, расположившиеся на холмах, доминирующих над западным прибрежным проходом вдоль Кардиганского залива. Затем появилась и пятая – после мятежа Мадога – в Бомарисе, чтобы контролировать пролив Менай. Они были созданы королевским строителем замков, Мастером Джеймсом из монастыря Св. Георга, в новом концентрическом стиле, усвоенном крестоносцами у греков и сарацин во время сирийских войн, с искусно размещенными башнями, тайными ходами и барбаканами, следующими один за другим ярусами стен[151]151
  В 1400-ярдовой стене вокруг нового замка и города Конвея было трое больших ворот и двадцать две башни. Brieger, 254.


[Закрыть]. Благодаря тому, что лучники располагались на разных уровнях за бойницами и зубцами, они могли обстреливать продольным огнем атакующих в любом направлении. Вместе с заново отстроенными лондонским Тауэром и Карфилли графа Глостера они стали венцом великого искусства средневековых военных инженеров, расцветшего в Британии, прежде чем оно было окончательно забыто.

Возле валлийских замков, со своей обычной доскональностью, Эдуард заложил торговые города, построенные по подобию новых бастид в Гаскони и Каркассоне, городе его дяди Людовика. Они отличались такими же прямыми улицами, расходящимися от замка, который защищал их. Эдуард заселил их колонистами из Англии, которым обещал земли и особые городские привилегии: право выбирать собственных бейлифов и упорядочивать торговлю с купеческими гильдиями, еженедельные базары и ежегодные ярмарки, освобождение от королевских пошлин и валлийской юрисдикции. Как в Рудлане и Флинте в Четырех кантрефах, он поощрял поселенцев, позволяя им строить свои дома, используя королевский лес, и освободив их от платы за аренду городской земли у феодала в первые годы жизни на новом месте[152]152
  Отчет о деятельности Эдуарда в строительстве городов в Уэльсе и в других областях можно найти в американском журнале средневековых исследований Speculum, Vol. 22, 297-301. Также английские города возводились в Бала и Ньюбурге.


[Закрыть]. Однако он держал их под контролем, в каждом случае назначая мэром констебля из близлежащего замка.