Текст книги "Последняя патриотическая"

No pasaran!

В Ростове-на-Дону полицией был оцеплен вокзал. Позвонили хулиганы, что заложена бомба. Меня, в берцах и камуфляжной кепке, остановили прямо на перроне, единственного из поезда.

– Не в ополчение собрался? – подошли старший лейтенант и сержант.

– Да ну. На рыбалку приехал, – засмеялся я, протянув служебное удостоверение.

Те посмеялись, пожали руку и пожелали удачи.

За вокзалом встречали два плохих актера, игравших в войну в мирном городе, – Финн и Рей. Первый в куртке милиции, второй в камуфляже, с рыжей бородкой. Но у Финна не было глаза, что сразу исключало его из милиции.

– Я Ангара. Нормально доехал, – сообщил я о себе все важные сведения. Помолчал и зачем-то добавил. – Хвоста нет.

Здесь все звались по позывным, и редко кто знал имена. Я не стал менять старый свой позыв – ной из Грозного. Но лейтенант Ангара за эти десять лет стал майором.

1-я Интернациональная бригада юго-востока. А мы, ее бойцы, – интернационалисты. Только не Испания и не Афганистан. Все поменяло время. Все это не за границей, а здесь, в России. Все на добровольной спонсорской помощи.

База бригады. И штаб, и тыл в одном двухэтажном домике. Железные ворота, маленький двор, где уже загнил под ногами урожай этого лета – орехи и груши. Как-то все слишком уютно и по-домашнему для фронтового резерва.

Наша временная группа. Сборная солянка со всей страны. Десяток-другой человек добровольцев, что ждут отправки через границу. Завтра или через неделю.

В первый вечер мы сидим в курилке на улице, на лавках за большим деревянным столом. Сидим ровно грешники перед адом. Осень, темнеет рано, и кто-то запретил зажигать электричество. Плавает во тьме сигарета, и тянется в небо душными лентами дым. По разным сторонам стола сидят одноглазые – Финн и Пермь. У первого просто бельмо, а у Перми – экзотическая повязка пирата. Сидишь рядом с ними и чувствуешь дыхание с той стороны границы.

Веселый человек Пермь. Всегда улыбается, вечно в каких-то делах. Но веет от него какой-то чернухой. Я это сразу почуял особым чутьем. Что после и подтвердилось. Пермь занимался делами мертвых. Убивали нашего добровольца, и он ехал на место забирать труп, а если не успевал, то после откапывал из земли, укладывал и отправлял гроб в Россию. Спонсоры были.

– Пермь работает с «грузом двести»! Его здешние дела не касаются! – зло объявляет нам старшина базы Дедушка Рамзай, маленький человек с разбитым сердцем. У них здесь существовала какая-то своя, нам неизвестная возня и борьба за власть. – Так что кто хочет работать с Пермью – пожалуйста!

Рамзай подкуривает у Финна вторую.

– Когда успокоишься? Когда второй глаз выбьют? Этот-то где пострадал?

Финн долго молчит – видно, и вправду задумывается всерьез.

– На последней патриотической, – слышно наконец его севший голос. – А успокоюсь, когда голову оторвут, – уже полновесно добавляет он.

«На последней патриотической», – запомнил я слова Финна.

– Наемник он, Финн. Ему двадцать шесть, а у него уж четвертая война. А глаз ему летом на Саур-Могиле выбило, – объяснил мне Орда, когда тот ушел.

Орда – старый татарин, капитан, бывший оперработник милиции, уже под пятьдесят, сразу признал во мне друга и первым делом подарил спальный мешок за знакомство. Свой я оставил дома, как лишний груз, зато приволок тяжеленные резиновые сапоги. Потому что из прошлой войны больше всего запомнил бездонную чеченскую грязь.

– Каких только волшебников здесь не насмотришься! – предупреждал заранее Орда. – Был здесь один – Медвежонок. Круглый да коренастый, а на поясе по всему кругу ножи с топорами висят. Парень-то неплохой… Простой, видно же. Бабенка у него дома богатая, правда, с ребенком. Подобрала его, значит, оформила, а он, чтобы что-то себе доказать, сюда и подался. Я долго над ним хохотал: «Ты, знаешь, что тут не компьютерные игры?»

Но Медвежонок уже через неделю задержал на Луганщине диверсанта, за что командир на месте наградил его банкой сгущенки. А еще через полмесяца Медвежонок вернулся домой.

Информации по всем здесь хватало: у каждого телефон плюс интернет. Ведь не какая-то там чеченская в каменном веке… Украинская, двадцать первый век.

Два других аргонавта из прежней временной группы: Связист да Сапожник, для краткости – просто Связь и Сапог. Перешли группой границу, попали в какую-то местную охрану станицы, где их назначили в караул у склада вооружений. Даже не успели получить автоматы, да тех всем и не хватало. В первую ночь в охране восстание – против командира взбунтовались бойцы. Подошли к Сапогу со Связью, стволы в лоб: «Открывай склад!» Забрали, что было, и укатили.

Эти остались и первым делом поняли, что утром расстрел. Ну, все как по военным законам. Они же служили раньше в Российской армии: Сапог – пулеметчик, а Связь – офицер. Забыли, что не в России, растерялись и с перепугу спрятались рядом в саду. Даже не разбудили своего командира, тоже интернационалиста. Зато уволокли с собой пару товарищей.

Утром их нет – и всех сразу в дезертиры, как причастных к бунту. А вот это уже настоящий расстрел. Тут же прилетел какой-то отряд – зачищать всю станицу от мятежа. Всех, кто прятался в саду, довели до забора, поставили с поднятыми руками и до обеда расстреливали. Хитрее всех оказался боец, который попросил перед смертью молитву. Он так и просидел на корточках весь расстрел. Остальные стояли с поднятыми руками до онемения, упрашивая «карателей» перед смертью дать хоть минуту на передышку. Руки им позволили опустить часа через четыре. А после транспортировали обратно через границу с угрозой расстрела по возвращении. Никто не шутил. Так многих пустили в расход.

– И что, вы на новый расстрел туда? – сижу я, один некурящий за этим столом.

– Да тут уж как повезет, – стоит во весь рост обширный Связист.

– Да не хотелось бы… – улыбается во весь рот сухожильный Сапожник.

Еще одна группа до нас зашла под Луганск. Шли за войной, да угодили в перегной. Дремучая деревня, где правит бал местный отряд обороны.

– Ну шо? Жрать хотите? Марш в поле металлолом грузить! – поставили им первую боевую задачу.

Вокруг по полям – сожженная украинская техника: БТР, БМП, машины. Приезжает какой-нибудь коммерсант на грузовике, загружается под завязку, на месте рассчитывается и через границу в Россию, где в четыре раза дороже сдает в пункте приема металл.

Переглянулись наши вояки: Господи, унеси! Позвонили в соседний отряд, где тоже интернационалисты, запросили мотор. Втихаря сложили оружие и вприпрыжку, через все огороды, на край деревни. Там уже ждут. Едва ноги унесли с этой передовой.

Следующим утром с Украины вернулся Горец. Воевал со Славянска, прошел весь Донбасс, был командиром разведгруппы. На груди лопатой черная борода. На берцах вместо шнурков белые капроновые веревки. Согнувшись, разувается у порога, а встал перед дверным косяком – будто пропал. И без того был гончей породы, а стал совсем пройдисвет. Закончил войну начальником блокпоста. Не пропустил контрабанду – машину с углем. В Чечне была нефть, здесь – уголь. Раз предупредили: не лезь! Снова не пропустил. Честный ведь, в глаза глянешь – всю душу видно до донышка.

Приехал за Горцем отряд, разоружил весь блокпост, а с этим справиться не смогли: он раньше борьбой занимался и вручную шестерых из отряда уделал. Только под стволом в Россию и вывезли. Напутствие, как и всем: «Еще раз приедешь – расстрел!»

– Что делать будешь? – раз в час спрашивает у Горца вся база.

Молчит.

– Едь, – говорю, – домой. Все-таки перемирие.

Сомневается. Но днем пошлепал на рынок покупать гражданские вещи.

Днем же уехал на границу Орда. Он был старшим нашей временной группы, но почему-то «оттуда» заказали его одного. Уходя, Орда оставил старшим меня. А еще утром я попал в местный наряд. И вот в обед меня вывел перед всеми Рамзай и с пафосом объявил: «Майор Ангара… Старший временной группы… Боевого опыта – как у дурака фантиков… Мы вам плохих командиров не даем…» А вечером, потому что в наряде, я мыл в доме полы и, выгоняя во двор подчиненных, объяснял непонятливым: «Это просто утро не так началось. Сначала я был уборщиком, а после стал командиром. И второе не отменило первого».

– Ну и что, что не был еще? А кого ставить? – возмущался днем на меня Орда. – Расстрельных? Так им там недолго жить. На хрен они нужны? Или Замполита? Он боевой, в Луганске работал в «Призраке». Но, сам видишь, раздолбай он: пожрать, поспать, поболтать да по бабам погулять… Остальные – пехота. Некого, кроме тебя!

– Это хорошо, что тебя командиром назначили, это понимать надо, – учил меня уму-разуму, сидя за борщом, Замполит, бывший старлей Российской армии. – Ты теперь не просто командир временной группы, ты теперь наш постоянный командир. Людей должен уметь беречь. Зайдем туда, попадем в какой-нибудь отряд, будут у тебя просить людей: «Дай туда двух человек, у нас не хватает. Дай сюда троих, тоже нема». Это насовсем. А ты не должен давать. Не дам, мол, и все. Группу надо держать! У меня прошлый командир был железный. На него раз наехали: дай людей! Не дал. Второй раз не дал. И пропал он за это однажды. Совсем пропал. Без вести. Вместе с замом своим. Никто не знает, где он, – опускает он ложку в пустую тарелку.

«Чудненькая история», – понял я для себя.

Орда вернулся под полночь, когда уже легли спать. Утром был один человек, а сейчас их несколько. И все страшнее чертей.

– Там ведь не просто война, – сидит он ночью в курилке, зловещий и мрачный, с черными ямами на месте щек. – Там даже не первая чеченская. Там – батько Махно. Я такого бардака ни сам не видал, ни от других не слыхал, – блестит он бельмами в темноте. – Кто тут собрался: «Сами зайдем… Поможем своим…» Границу перейдете – вас арестуют всех на хрен и посадят в подвал. Вот тебе и помог Новороссии. Меня одного не смогли провести, а вы всей толпой. Полдня прокатали по Донбассу и обратно в Россию швырнули, не довезли до места. Сорвалось… Думать надо! Сидим, думаем! Выход надо искать на своих, кто примет всю группу.

Орда коротко описал кусок того айсберга, который увидел за день. Но даже этот кусок впечатлял чудовищным размахом анархии. И поэтому каждому сама ползет в голову мысль: стоит ли вообще это все начинать?

– Короче… Надо ехать! – восхищенно произношу я в общем молчании, потрясенный тем, что ждет впереди.

– Ну, всё как у русских… «Надо ехать»… – макает в стакан сигарету Рамзай.

База существует на деньги спонсоров. Кто они, кому и что присылают, нам неизвестно и, честно сказать, безразлично. Но когда б не их патриотический запал, все покатилось бы к черту. Потому что в 1-й Интернациональной развал и анархия. Создали ее безупречные идеалисты, они же отправляли первых бойцов на антифашистский фронт, а скоро, не удержавшись в тылу, и сами укатили в огонь.

Ополченец Бревно – один из бывших начальников базы. Провел лето в боях, в какой-то передряге попал во вражеский плен. Взяли их прямо с оружием, снайперскую пару. Да не сработал непреложный закон войны – снайпера непременно в расход! Украинские вояки позарились на винтовки, втихаря присвоили их себе, а при передаче пленных командованию промолчали, кого привели. Иначе б пришлось отдавать и винтовки. Бревно обменяли позже на украинских пленных, живого и невредимого. Сейчас он, кажется, в России на отдыхе[1]1
  Покончил с собой зимой 2015-го.


[Закрыть].

На базе висит на стене подписанная им «Памятка ополченцу» о конспирации: «Не выходить в город в военной форме… Не отлучаться без строгой надобности… В случае обнаружения слежки…» Да, шпионы из нас никакие. Что здесь за база – кому нужно, давно всё известно, но пока за нами не едут ночью черные воронки. И мы ходим в город в военном, как только приспичит, и вряд ли оглянемся, услышав шаги.

Бывают периоды, когда исчезают спонсоры, и бригада живет на подножном корму. Как раз наступили такие дни. Старшина Рамзай тряс каждого прибывающего на деньги. Встанет против тебя и смотрит, как штопор в бутылку вкручивает:

– Живем, хлеб жуем. Сколько у тебя на руках?

И ты честно – вокруг боевое братство, всё пополам! – отвечаешь:

– Ну, тысяч пять еще есть…

– Себе тыщу, остальное на кассу! На обратную дорогу, если что, соберем.

Со мной номер не прокатил. Я знал по Чечне, что такое «если что, соберем», и помнил, как по дороге домой несколько дней попрошайничал на аэродромах Ханкалы и Моздока, вылавливая попутный в Сибирь самолет.

– Ну, тысяч пять еще есть, – соврал я перед всем братством, оставив в карманах пятнадцать.

Многие приезжали просто без денег. В никуда. Словно обратно не собирались. На мои пять тысяч мы ели два дня. Потом Рамзай раскулачил кого-то еще. Главный начальник базы, он был главным ее горюшком. Провозгласив борьбу с пьянством, старшина на ночь замыкался в каморке под лестницей, где заливался спиртом под самую пробку, но не прощал подобного остальным, постоянно заглядывая в чужой карман.

– Кто там последний раз день рождения Перми справлял по саунам? – скрипел он зубами на участников недавней гульбы, что все еще были здесь. – Шестьдесят блюд на стол, шестьдесят под стол… Тут жрать нечего, а они пьют до зеленых чертей!

Когда нужно было и самому выйти в город, Рамзай напяливал поношенный свой камуфляж и черные лисьи очки.

– Главный конспиратор пошел, – показывал на него пальцем Орда. – Главное в конспирации – черные эти очки… Главное, туману побольше вокруг себя напустить…

В один из походов на рынок за провиантом к нам троим подходит женщина средних лет.

– Вы ополченцы?

Мы в форме. Горец с медалью под бородой, Док с георгиевскими ленточками над сердцем, я еще дома оторвал с камуфляжа нашивки Российской армии.

– Вам зачем?

– У меня муж ополченец. Я хотела узнать, можно ему туда-сюда кататься через границу с оружием?

– Мы в охране работаем, – обрывает вопросы Док.

На следующий день она же на рынке. Сразу к нам.

– Вы передайте своим!.. Вы передайте своим… – Подходит вплотную, и у нее истерика. Мы молча стоим. – Вы передайте своим, чтобы сдавали оружие! Чтобы разоружались! Нам нужно мирно с Америкой жить… Нам нужен с ней договор…

Но мы уже уходим. Она еще кричит что-то вслед.

– Мы твою Америку на дрова разнесем, – оборачиваюсь я к ней.

Беркут

Несколько дней мы собирались зайти. По-черному – ночью через границу с проводником, или по-белому – днем через погранпосты. Но с той стороны были проблемы с приемом: некому было брать группу. А идти наудачу, как в мертвое царство, никто не решался. «Там – батько Махно! – помнили мы слово Орды. – Арестуют всех на хрен и посадят в подвал. Вот тебе и помог Новороссии!»

А еще нужно было определиться, куда заходить – в Луганск или Донецк. Сошлись на едином мнении. В Луганске много центральной власти и более-менее относительного порядка, а потому – трясина. В Донецке нет никакой власти, а при хаосе проще плавать в мутной воде. К тому же в Донецке тянутся бои за аэропорт. Его не взял Моторола, по слухам, положив за три дня около семидесяти бойцов. И нам хоть прямо в аэропорт, лишь бы не в поле в окопы, воспитывать вшей.

А еще оказалось, нет ее, никакой 1-й Интернациональной бригады юго-востока. Это всего лишь красивая военная сказка, написанная для тех, что, прожив жизнь, до сих пор еще верит в справедливость и доброту. Верит настолько, чтоб идти за ними на смерть.

Хочешь стать воином-интернационалистом? Хочешь продолжить подвиг испанцев, монголов, египтян, афганцев? Вступай в ряды 1-й Интернациональной! Иди, сражайся за счастье других и будь счастлив, оставшись без своего. И знай, что, попав в эту сказку, ты тоже станешь сказочным принцем, царевичем и королевичем, в чью жизнь не поверит никто.

Нет ее, 1-й Интербригады. Она начинается здесь, в этом доме, но кончается сразу за выходом из дверей. Бригада не посылает своих бойцов в какую-то часть, батальон или город. Пройдя границу, они разбредаются сами, кто куда хочет, кому и как повезет, по всем рубежам Новороссии. И если где сбилась группа, они еще продолжают называть себя интернационалистами, а чаще забывают себя в бесчисленных местных армиях.

На связь с базой выходят бывшие командиры временных групп, освоившиеся на месте. Ни – где нас не ждут. Одним самим не хватает оружия, другие застряли в глубоких тылах, третьи ушли в запой по общей анархии, четвертые тупо сидят в окопах и не сделали ни одного выстрела, пятые едва собирают себе на хлеб, шестые сами с усами… Единственный, кто зовет в свою группу, в спецназ Новороссии «Беркут», Находка. Ушел с базы чуть раньше нас и где-то крепко схватился.

– У меня люди круглые сутки не спят! – нагнетает он обстановку. – Мы замотались на боевые ездить!.. Каждый день в бой… Дайте людей! Оружие есть! Кормежка есть! Казарма под крышей!

Раз не приглашают в Аэропорт, то лучше Находки выбора нет.

Мы уезжаем из города рано утром командой в девять бойцов в закрытом салоне «газели». На кочках подпрыгивают набитые вещмешки, спальники, а мы летаем вперед до дверей на каждом повороте дороге.

– Куда летишь-то?! Не чурки везешь! – отряхивается в углу Сапог.

– Америке невыгодно, с точки зрения долларовой политики, данное перемирие. У нее вся экономика завязана на поставке вооружений, – присев на полу, поднимает геополитические вопросы Хант.

Вставляют свои пять копеек Замполит и Связист:

– Временный стратегический расчет для наращивания военного перевеса…

– Необходимый, кроме того, для установления экономической блокады…

– Если такие умные, что вы, делаете среди пушечного мяса в этой «газели»? – ломаю я тему.

Речка в лесу у самой границы. Еще не вышел на связь Находка, и мы здесь открыли привал. На земле – хлеб и тушенка, минералка и вареная колбаса.

– Напиши про меня в книге! – упав на походном коврике, протянув до стола длинные тонкие ноги, пристал ко мне Замполит.

– О том, как тебя не научили хорошим манерам, свинья? – обходит кто-то его башмаки.

– Про это уже писали… Напиши о том, какой я талантливый замполит. Какой умный из себя офицер… – собирает он всё, что имеет.

Над лесом восхитительно плывет небо, теплое и голубое, словно сбежало из лета. Криво-накриво – всю жизнь на ветру, да так и не научился летать, – долго падает в зеленую воду золотой лист. Медленно движется время реки. Заросли кашкой и ряской ее берега, и забрала скользкая тина холодное дно. Сев у самой воды, неторопливо перебирает спички для большого пожара желтушная осень. Горят ржаво-красным зажженные ей вчера верха ясеней и осин. Катится гибель на сонный лес, а он, встав по краям берегов, околдованно смотрит желтыми глазами в зеленые струи воды.

Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть…

Погранзастава российской границы. Мы в камуфляжах, разгрузках, с полными ранцами за спиной. Остановлены как невыездные Лоренц и Замполит. Ничего серьезного для препятствий, один пустячок: нужно оплачивать штрафы ГАИ. Оба стоят в десяти метрах до места, где кончается Россия, оглушенные поражением. Остальные сидят в десяти метрах за постом в сторону Украины и тоже не знают, что делать: контроль позади – когда так удачно зайдешь?!

Через пост пролетает мужик. В модных очках, с охраной и гонором – в два мешка не влезет.

– Кто старший группы? – ревет, словно маршал, а палец в перстнях и в наколках вперед себя вытянул: лети, мол, ко мне.

– Ты еще кто такой? – гавкает на него Орда.

Мужика как мухи уволокли.

– Кто это? – не понял Орда, куда он исчез.

– Блатовка по возможности. Есть возможность – блатует. Нет возможности – даже не дышит, – объясняю, лежа на ранце, я, единственный сидящий в тюрьме.

Блатной появился через десять минут. Подошел первым:

– Я замминистра обороны Хмурый. Какие проблемы, ребята?

– Помоги двоих провести.

– Сейчас уладим.

Больше мы его не видели. А Лоренц с Замполитом остались в России, оплачивать штрафы дорожной инспекции. Не знаю, заплатили они или нет.

Идем по ничейной полосе между двумя государствами. Оборачивается назад и размашисто крестит себя Орда:

– Ну, бывай, матушка-Россия!

«Гляди-ка, татарин, – думаю я, – а сам православный…»

Изрешеченный металлом погранпост Украины. Превращена в сито железная крыша, на бетоне борозды от осколков разной величины. В небе флаг Донецкой Народной Республики, черно-сине-красное полотно, на пропуске людей и машин – военные в «горках» с георгиевскими лентами на груди. На дороге колонна, которой не видно конца. Беженцы, беженцы, беженцы… Груженые под завязку авто, из открытых окон и с крыш свисают тряпочные, перехваченные веревкой тюки. Отрешенные, безразличные лица людей. Прошла война, а они всё бегут – от безысходности, от хаоса, от грядущей верной нужды…

Они идут и идут навстречу тебе. Их сотни, за ними тысячи, а с тобой только шесть товарищей. У тебя еще нет оружия, и ты не знаешь, от чего бежали они. Но чем больше этих людей, тем упрямей и тверже ты идешь навстречу потоку, в тот кошмар, который гонит их сюда. И ты больше не можешь, не имеешь права остановиться. А хочешь лишь одного – бежать изо всех сил через эту колонну против судьбы!

Бежать против судьбы!!! Не существует короткого пути к счастью. Когда ты не можешь мириться с несправедливостью, ты должен ее уничтожить!

Находка встретил нас на границе, помог погрузиться в «газель». К Макеевке – пригороду Донецка – мы подъезжаем уже в темноте. Черные глухие ворота, одноэтажная казарма «Беркута», фонари по периметру бетонного забора, еще не облетевшие деревья, два ЗИЛа и БМП во дворе, часовые под колючей проволокой ограждения.

– …Укры идут в атаку. Одному отрывает голову, он даже не останавливается, бежит со всеми. Расстреливаем их в упор. Другому отрезало ноги, не падает, бежит на костях и смеется… – говорит с местным говором кому-то во тьме заместитель командира Спец.

Мы подходим ближе, молча стоим, докуривая до окурков сигареты.

– А их наркотой накачали. Мы после поняли, когда их окопы заняли: нашли обертки от американских пайков и сами пайки. Боевые пайки, наркотою напичканные. Трое суток действуют. А потом отходняк страшный… Я бы Яценюка с Ляшко в шахту на пару дней спустил – по-другому бы запели, голуби ясные… Я к ним в гости не приходил, мне Ивано-Франковск не нужен. У меня тут родина. Я сам в шахту лазил…

На кухне еще не остывший ужин, оставлен для нас. Газированная вода нескольких видов, шоколадные конфеты, печенье. В комнатах двухэтажные железные стеллажи, на них доски, матрасы и белые шелковые обрезы взамен простыней.

Здесь всё символично. Как всегда бывает после победы.

Про врага не говорят «украинцы», заявляют – «укры» или, презирая, «укропы».

– Не «великие укры», как себя объявили. Укропы вонючие! – плюет кто-то из местных.

Над входом в казарму веет зелено-голубой флаг российского ВДВ. «Десант непобедим!» приписано ниже. На рукавах у бойцов вышитые цветным шевроны отряда: российский флаг, в середине белая птица, поверху большими буквами «Беркут» и полукругом – «Русские своих не бросают!»

– Разогнали у себя «Беркут»! А он их здесь раздолбал!

У бойца на ремне автомата надпись: «И воздам вам за грехи ваши!»

В общем туалете казармы надпись на сливном бачке унитаза со стрелкой вниз: «Окно в Украину».

Россиян здесь чуть больше десятка. Остальные, человек семьдесят, все местные ополченцы. Рабоче-крестьянская народная армия, от шестнадцати до шестидесяти пяти лет. Так, видно, набиралась когда-то в семнадцатом Красная гвардия. Пришли добровольно бесплатно служить. Некоторые прошли еще Советскую армию, другие не служили совсем.

Кормятся за счет отряда и живут, по сути, в неволе. Дома нищие семьи. Сюда пришли в большинстве от отчаяния, в надежде, что когда-нибудь будет армия и что-нибудь будут платить. Стреляных, кто участвовал в последних боях, можно считать по пальцам. Оружия никакого, лишь несколько автоматов, с которыми ходят в караул. Формы у многих нет, ходят в джинсах и свитерах, с повязанной георгиевской ленточкой. Могут сходить в увольнение, но это по обстоятельствам. Живут здесь черт пойми как, и впереди у них черт пойми что.

А ставку на них никто и не делает. Нужны для количества. У командира Сочи россияне – ударная группа, имеют какой-нибудь опыт, хотя бы армейскую службу или ту же Чечню. Нас он вооружил первым делом. Выдал всем автоматы, досталась пара подствольников.

– Это оружие – мое личное! Кто потеряет или у кого отберут – сам к стенке поставлю и сам расстреляю! – хрипит Сочи сорванным голосом.

Здесь на каждом шагу прям как у Бунина в его «Окаянных днях»: «…а слово „расстрелять“ с языка не сходит».

Находка не слишком высокого мнения о местных вояках. Поставил ему Сочи задачу – взять под контроль двадцать километров донецкой трассы.

– У меня столько бойцов[2]2
  Россиян.


[Закрыть] не будет. Да даже если всех «чиполлин»[3]3
  Ополченцев.


[Закрыть] поставить, все равно надорвемся! – возмутила его нереальность задачи.

Ара-Артур – армянин из России, воюет здесь с мая месяца. Легенда нашего «Беркута». Прошел сто дорог, потерял столько друзей. Свои по ошибке расстреляли КамАЗ с ополчением. Этот и с ним еще кто-то выжили, остальные, десятка три – намертво. Толстый, спокойный, сидит во дворе у ворот, держит во рту стебель осоки.

– Я жду, когда ордена на мертвых придут. Заберу их и поеду отсюда домой. Мне этот бардак на черта? Я честно воевал. А умирать за отжатый у кого-то джип не хочу.

Этой же ночью первый боевой выезд – в городе атаковали блокпост «Беркута», ранили командира. По коридору бежит с пулеметом Сапог, в дверях подгоняет неповоротливого Связиста Орда:

– Слышь, лейтенант, я в твои годы от пинка прикуривал!

На блокпосту стоит скорая помощь – «швидка допомога», – в ней сидит с бело-красными бинтами на голове ополченец. Никакого нападения не было, и командир даже не наш, не беркутовский – привезли медики с соседнего блокпоста. Там приехала к нему на пост контрразведка, вышел из нее один малый и говорит: «Ты, конечно, парень здоровый, но я здоровее. Давай-ка с тобой врукопашную разомнемся!» И для удовольствия нахлобучил командиру по тыкве.

– Здесь сто атаманов на один город, я говорил, – стоит в стороне Орда.

Вторая за ночь тревога. В машине Сочи несемся как на пожар. Что там стряслось?…

А ничего особого. Сидим в дорогущем кафе «Шоколадка»: бильярд, боулинг, караоке. За накрытым столом весь боевой цвет Макеевки – ханы и атаманы. Картина из 90-х – сходка местного блатняка. Суетится официант, на столе – шашлык, коньяк, водка; на пальцах и шеях гостей – золото вперемешку с наколками; на коленях – малявки лет по восемнадцать; за ремнями – огромные пистолеты, у кого сразу по два. Все воевавшие, все повидавшие…

Разговоры о взятии Киева – не меньше! Как будут делить!.. Мигает светомузыка, плывет сигаретный дым. Из своих – только Сочи да еще один, кого мы не знаем. Остальные – гости с Кавказа, некрещеные души.

Мы в полной боевой амуниции, с автоматами и гранатами, сидим на соседних столах – почетный караул русского спецназа. Во все углы нацелены заряженные стволы. Всё серьезно. Но здесь никого нет!

– Здесь нет фашистов! – озлобленно повторяю я Доку.

Через зал спешит опоздавший на сход «ветеран» – молодой кавказец лет двадцати пяти, накачанный, с модным пистолетом под мышкой.

– Добрый вечер, – поворачиваю я на него автомат.

– Я – вежливый лось… – негромко добавляет позади Док.

Тот аж побелел. Сует нам какой-то пропуск, подписанный ста атаманами, что-то лепечет.

Из-за занавески улыбается Сочи:

– Пропускай.

А как пропустили, за столом хохот:

– Ты что опоздал? Русские, что ли, арестовали?

Главный босс – Алик, воротила местного бизнеса, настоящий хозяин «Беркута» – отправляет Сочи с разведкой на «Синюю базу», проверить службу. Уходим вдвоем.

А на парадном выходе заклинили, не открываются двери.

– Сейчас прострелим! – примеривает Сочи к замку автомат.

По залу несется официант:

– Не надо, не надо!.. Есть другой выход.

Сочи лезет в карман за телефоном.

– Алик, – с подозрением оглядывает он зал, – будьте там осторожны. Это неспроста. Мы уходим через черный ход. Без нас – никуда!

Слышно, как в трубку отвечают: «Да прекрати ты!»

Сочи гонит машину, словно на ралли. Тормозит так, что кишки лезут в горло. Плохо до тошноты. На дорогах – полная пустота: в городе комендантский час. Вдоль улиц горят фонари, почти нет света в домах. Только мигают желтым на перекрестках светофоры. Огромный город – и никого. На включенной аварийке – условный знак для своих. Проскакиваем пару постов, где – автоматы наперевес – стоят ополченцы. Ручные фонари, затасканные камуфляжи, серые бороды. Прохладны осенние ночи, и уже многие надели бушлаты. Впереди зима, холод и грязь.

«Синяя база» – еще одна точка «Беркута». На въезде – синего цвета ворота, оттого и название. Здесь места побольше, и бойцов, говорят, сотни три наберется. И ребята другие, не сброд с базы Сочи.

На обратном пути подобрали каких-то соплявок: стоят на обочине, машут рукой. Повезли по домам.

– Вам сколько лет? – оборачиваюсь я в салон.

– Шестнадцать, – отвечает одна. – Я из дома хочу сбежать!

– Давай к нам! – тут же с хохотом находится командир. – Шашлык-машлык, боулинг… Караоке поедем петь!..

– Мы же без документов!

– Ты с кем едешь?! – уже оскорбляется Сочи. – С начальником гарнизона!

Высадили обеих у дома и возвращаемся в «Шоколадку». В подвале Луч, Находка и Док играют в бильярд. Официантка приносит кофе. Зовут ее Юлей.

– Юля, хочешь в книжку попасть? – беру я с подноса чашку.

– Это новый способ знакомства?

– Нет. Нам больше нечем расплачиваться.

– Забудьте…

Закуривает сигарету Находка:

– Только что пришла информация, что в Горловке пока отсутствует Бес – уехал в Россию на пару дней: какие-то людишки взяли штурмом банк, побрали золотишко и доллары. Надо готовить людей. Пятьдесят человек с базы. В три часа ночи едем зачищать Горловку.

– А сколько в той Горловке населения? – сижу я с кофе, не играя в бильярд.

– Пятьсот тысяч, – спокойно гоняет шары Находка.

– А войск?

– Тысячи нету…

– Каждому бойцу до утра десять тысяч мирных зачистить плюс после отбиться от двадцати военных?… Там ведь тоже свои атаманы?

– А куда же без них? – разводит руками Находка.

Где-то сквозь стену поет караоке. Легендарные шлягеры всех поколений: «Таганка», «Мурка», «Гоп-стоп»…

Мимо пролетает Алик.

– Его нам нужно в любом случае прикрыть! – показывает в его сторону Луч.

– Совсем тут заигрались в свои игрушки, – отворачиваюсь я ото всех.

Воровской сходняк героев Новороссии окончен. Сладко покушали, прочистили глотки – и вошь с ними. Провожаем за город этого, которого нужно в любом случае там прикрыть…

Алик-то ничего, подъехал к дому, пожал всем руки и хлопнул калиткой. А у Сочи думка своя. Подходит ко мне, поворачивает на прямую наводку прицел подствольника – и перегаром в лицо:

– Мочи сразу гранатами, если что!.. Я буду через тридцать минут.