Текст книги "Последняя патриотическая"

На дне минских болот

В этой главе всего лишь пять дней, взятых произвольно из Минского перемирия осенью 2014 года. Это лишь малый список фашистских преступлений Петра Порошенко и его камарильи.

16 октября

Обстрел городской больницы № 1 в Донецке. В нескольких местах повреждено здание.

Со стороны поселка Авдеевка и поселка Первомайское на протяжении всего дня огонь из артиллерии по Киевскому и Куйбышевскому районам Донецка. Разрушены жилые дома. Снаряды рвались в районе складов химических реактивов. Когда рабочие приступили к ликвидации последствий обстрела, из Песок пошел минометный об – стрел по этим же целям. Погибли двое рабочих и четверо получили ранения.

Из тех же населенных пунктов из танков, реактивных систем залпового огня и минометов обстреляны позиции ополчения на западных окраинах Донецка. Ранено трое бойцов.

Со стороны Трехизбенки и Авдеевки артобстрел украми поселка Спартак у Донецкого аэропорта. Погибли два мирных жителя.

Со стороны населенного пункта Дебальцево обстрел «градами» поселка Софиевка. Ранен один мирный житель. Разрушены дома.

Под Мариуполем под обстрел ВСУ попал греческий консул. В селе Сартана украинские силовики расстреляли траурную процессию. Среди погибших – шесть греков. Много раненых, двое из пострадавших в критическом состоянии. Другие госпитализированы в местную больницу с осколочными ранениями.

В Харьков прибыли американские наемники – негры. Ведут себя развязно, устраивают пьяные оргии, чувствуют себя хозяевами на оккупированной территории.

В станице Луганской при проведении карательным батальоном «Айдар» фильтрационных мероприятий пропали без вести семь человек. В ходе поисков в районе песчаного карьера был обнаружен обезображенный труп одной из четырех исчезнувших молодых девушек. Судьба остальных пропавших неизвестна.

В аэропорту Донецка, контролируемого обеими сторонами, укры пошли в лобовую атаку. Десантная рота, около ста пятидесяти бойцов, на технике пыталась взять с ходу позиции ополчения, прорвалась на взлетную полосу, где попала под встречный огонь. А ей в спину ударила своя артиллерия, расшвыряв по взлетке всю роту На полосе валяются десятки трупов, горит подбитая техника. Ополченцы предложили командирам укропов забрать своих павших: «Бестолково бойцов положили, хоть по-людски схороните!» Один из самых «честных» ответов с той стороны: «Вы всё врете! У нас никто не погиб!» А после укропы объявили режим тишины. Затем, чтоб позвать наблюдателей ОБСЕ и вывезти трупы.

17 октября

Режим тишины особенно исполняется в районе Донецкого аэропорта, куда украинские войска поротно бросают на утилизацию свои подразделения. Идут бои в аэропорту, периодически слышна работа тяжелого вооружения, противник атаковал позиции ополчения со стороны Песок при поддержке артиллерии. По Донецку нацисты применяют тяжелую артиллерию – бьют «тюльпанами» и «градами» со стороны Авдеевки, работают гаубичные батареи. Удары ложатся в район Путиловки, Весёлого, Октябрьского, Киевского.

Напряженная ситуация сохраняется и в районе Горловки. Тяжелые минометные обстрелы жилых кварталов города.

За сутки в ДНР погибли от бомбежки тридцать человек мирного населения – женщины, дети и старики. Более семидесяти ранены и остались инвалидами.

18 октября

Из автоматических станковых гранатометов карателями были обстреляны позиции армии ДНР, расположенные в Никишино. Периодическим огневым налетам из самоходных артиллерийских установок подверглось село Смелое. С огневых позиций в районе кургана Могила Острая с использованием ствольной артиллерии обстреляна станица Петропавловка. Донецк получил сегодня порядка семидесяти снарядов. В течение дня продолжались обстрелы жилых кварталов города с использованием ствольной артиллерии и реактивных систем залпового огня. Огневому налету из «градов» подвергся поселок Докучаевка. Потери среди мирного населения уточняются.

По Макеевке ударили баллистической ракетой «Точка-У» тактического ракетного комплекса. Данных о потерях нет.

Фашисты продолжают перегруппировку своих войск и наращивание сил и средств на всех направлениях.

19 октября

Весь день бомбят Донецк, Горловку и Макеевку. Взрывы слышны в любой точке города. Продолжаются бои в аэропорту. Фашистские ВСУ осаждают снарядами Свято-Иверский женский монастырь, находящийся в аэропорту Донецка, бомбят храмы и строения монастыря. В монастыре находится икона Иверской Божией Матери, имеющей второе название «Вратарница».

В Луганске войска укровермахта перешли в наступление: нацгвардейцы взяли штурмом 32-й блокпост армии Луганской Республики на Бахмутской трассе. Ополченцы, потеряв в живой силе и технике, оставили блокпост. В укроСМИ коварное нападение во время перемирия вышло под победными заголовками и с разъяснениями в статье: «Для обеспечения безопасности от действий пророссийских террористов были проведены рейдовые мероприятия… Освобожден от террористов очередной блокпост». В ответ войска ЛНР взяли в окружение 32-й блокпост, а с ним еще три, загнав в котел около полутора сотен фашистов. Снаружи укры пытаются деблокировать котел, неся значительные потери. Взят в плен командир батальона нацгадов, уничтожено несколько единиц бронетехники. Успешные боевые действия ведут казаки, отряд командира с позывным «Хулиган» и группа быстрого реагирования Бэтмана.

В Мариуполе – террор украинскими военными мирного населения. Все чаще поступают сообщения об изнасилованиях, включая несовершеннолетних. Была изнасилована восьмиклассница, она поступила в местную больницу с разрывами внутренних органов. Среди населения зреет бунт: местная милиция отказывается принимать заявления от пострадавших, тогда как в больницах находятся десятки изнасилованных женщин.

Трое бойцов нацгвардии Украины сбежали из расположения части и пришли на блокпост к ополченцам ЛНР. Ополченцы приняли перебежчиков в свои ряды.

20 октября

Донецкая Народная Республика

Во исполнение Минских договоренностей войска Украины нанесли по Донецку два ракетных удара «Точкой-У». Ранено около десяти мирных жителей. Первым выстрелом метили в Дом правительства в час, когда шло заседание, да промазали. Вторая ракета упала рядом с «Донбасс Ареной». Взрывной волной с верхнего яруса выдавило несколько секций остекления. Девчушка-подросток бежала спрятаться в подтрибунном помещении, споткнулась, и это ее спасло: металл и стекло рухнули в сантиметрах от головы.

Значительно усилился обстрел Донецка. Ракеты и снаряды падают на город всю ночь. В Макеевке падают ракеты «градов», по ночам слышна пулеметная стрельба и взрывы. На сам Донецк падают «Точки-У» и фосфорные боеприпасы. Попадание в коксохимический завод «Точкой-У».

С утра артиллерия укровермахта нанесла серию ударов по аэропорту и району железнодорожного вокзала. Затем с направления поселка Пески группа нацгадов, усиленная двадцатью единицами бронетехники, предприняла попытку прорыва на территорию аэропорта. В ходе ожесточенного боя каратели были изрядно потрепаны, большая часть бронетехники повреждена или уничтожена, а сами атакующие отступили.

Продолжаются бои под Бахмуткой и Счастьем. Под напором укров силы ополчения разжимают кольцо на Бахмутской трассе. Обстрелы укрофашистами артиллерией населенных пунктов: Савелевка – «грады»; Марьинка – передвижная группа САУ; Докучаевск – тяжелые минометы; Каменка, Кумшацкое, Круглик и Стрюково – минометы. Разрушены жилые дома. А впереди зима.

На границе обеих республик неизвестные в форме бойцов ЛНР, бригады Мозгового «Призрак», ночью подъехали на скорой помощи к двум блокпостам ополчения ДНР, вырезав полностью два наряда.

Луганская Народная Республика

Новоайдарский район – укроСМИ рапортуют о взятии поселка Крымское «без единого выстрела». Массированный артиллерийский удар карателей по железнодорожной станции Байрачки. Атака с применением бронетехники блокпоста ополчения в районе Новогригоровки. В поселках Златоустовка и Новотроицкое каратели из батальона «Азов» совершили грабежи у местного населения, преимущественно забирали спиртное и продукты питания.

Это – фашисты! Превзошедшие всех смертных в преступных делах. С ними нельзя договариваться. Их ничто не насытит, кроме земли. Их нужно всегда убивать.

«Пристань отчаяния»

Находка со своими бойцами вернулся от Севера через неделю. Вернулся сияющий, как врата рая. С новыми рассказами, как они всыпали укропам, и с документальным видео этого боя; где только слышно, как в поле стучит пулемет? да видно, как с неба приземляются мины, а больше ни черта не понять.

Мы уезжаем следующей партией: я, Доктор, Орда, Сапожник, Связист. Каждый не ходит – летает с вещами от комнаты до машины: а вдруг переменит решение Сочи… Даже старый Орда прыгает на плацу молодым петухом.

И вот мы снова валяемся на полу в салоне «газели», когда Карабах гонит машину к Северу. Казак давно вышвырнул стулья, взятые нами с бензозаправки. В динамиках орет музыка, и изредка из кабины долетают слова Карабаха: «Зарядить оружие!», «Быть готовым на ходу прыгать!», «На предохранитель!»

Далеко позади остался Донецк.

Уже в сумерках мы высаживаемся у огромного особняка с края деревни. Железный, порушенный во многих местах забор, заброшенное хозяйство двора: тракторные колеса, тросы, тазы и бидоны, лопаты и грабли, картофельная ботва, обугленный, с запахом гари пень да серый осенний туман над убранным полем.

Карабах выгружает на землю колбасу и консервы, хлеб и патроны – не с пустыми руками пришли. Во дворе в бурых «горках», за плечом автоматы, стоят ополченцы. Сразу выделяется один – в казачьей папахе, с черной завитой бородой, разговорчивый и радушный.

– Японец, – подходит он к каждому и по-особому, принятому лишь на этой войне обычаю протягивает руку, согнутую в локте. – Ну шо, ребята, располагайтесь… Сейчас поужинаете, плов зараз у нас подошел.

– Два к Стоматологу, два здесь у Японца, один к Синему, – делит Орда нашу группу по линии передовой. – Пойдешь к Синему, – отправляет он меня в путь, о котором уже рассказал мне вернувшийся с Находкой Шайтан: «Вот где пропасть!..

Вот где болото!.. Это они там, Находка да остальные, с укропами воевали, а я был у Синего… За горами, за лесами, за черным погорелым лесом жил Синий… Это край мира. Я, знаешь, что слышал там по ночам? Вой Цербера…»

«Значит, к Синему. Куда ворон костей не носил, – думаю я, ругнув Орду черным словом. – Ну, вспомню тебе еще…»

Карабах высаживает меня в полную тьму – не видно рук, поднесенных к лицу. Кто-то впереди зажигает карманный фонарик.

– Откуда?

– От Сочи.

– Иди прямо.

В глаза лезут ветки деревьев. Иду, закрыв ладонью лицо. Прямо во мраке, как вход в другой мир, открывается дверь в небольшую избу. Да не изба – только три на три комната, с телевизором да диваном. На полу настелены одеяла, наглухо закрыто окно, тумбочка – что-то вроде стола. На ней огромный таз жареной рыбы с ломтями хлеба. Сидят перед телевизором трое бойцов.

– Курить – на улицу! – отправляет один другого к дверям. – Я Хомяк, – встает он мне навстречу. – Это Кеша со Щукой. – Он пододвигает мне рыбу: – Бери, ешь. После поговорим…

У рыбы особый невыносимый речной вкус, какой я забыл в последние двадцать лет, покинув деревню. Наловлена местными рыбаками в ставке – небольшом озере. Ходили здесь с удочками, пока не встретились с Синим.

– Много тут ловите? – сразу по делу спросил командир.

– Сетей, вишь, нема… – развели те руками.

Синий приволок из деревни сто метров сетей. Теперь каждый день свежая рыба – хоть жарь, хоть парь.

Раздевшись до пояса, сидит он на деревянном полу – зеленый командир группы, всего четверть века истоптавший травы. «Парень – огонь!» – оценил его душу Японец.

– Почему «Синий»? – спрашиваю я у него. – Пьяный, что ли?

– Да вроде не пью… Но лет пять так зовут, – снимает он берцы.

Прошлой ночью избушку бомбили из минометов укропы. Клали в десяти метрах по навесной. Эти живут тут полмесяца, привыкли, что здесь край земли; днем загорали на солнце и спать ложились в трусах. Вот и под минометами выскакивали из избушки в трусах. Отсиделись в окопах, переждали весь минопад, и нынче что-то никто не спешит раздеваться.

– Теперь только одетым… – залезает в спальник Хомяк. – А ты колбасу-то на гвоздик подвесь, – показывает он мне в потолок. – Мыши упрут. У Шайтана-то вашего в первую ночь унесли. Тожь на столе оставил.

Ночью во всех стенах избушки скребутся мыши. Ночью, как обещал Шайтан, мне снится вой Цербера. Тоскливый, распевный вой голодных собачьих ртов, за избой Синего, на самом краю земли…

– Летят! – распахивает дверь часовой и с маху ударяет по выключателю.

В толкучке (погашена лампа) прыгаем мы в синий провал двери. Откуда-то из темноты бьет по украинским позициям танк. А с тех позиций швыряют по нам летучие мины. Они хорошо свистят в тишине, но падают не на нас, в какой-то дали. А мы сидим в окопах, гадая, когда будет наша. Свою пулю ты не услышишь, а свою мину услышать можно.

Прошла артдуэль, а мы еще ждем по окопам.

– Сколь время? – слышно кого-то.

– Полтретьего.

– Ничего не будет, – точно говорю я. – Чеченцы так же: до двух стреляют, после отбой. Тоже люди, спать хотят. Или рано утром приходят.

Кончилась ночь.

Я сижу у воды на деревянных настилах пристани, наконец понимая, куда я попал и о чем говорил мне Шайтан. Вот эта пропасть… Вот это болото… Вот эта «Пристань отчаяния», за которою лает Цербер, от которой отчаливает Харон…

Качаются на воде черные мокрые доски, о которые ударяет с разбегу волна, мутно-белая, как лица утопленников. Ползут по берегам ставка холодные речные испарения – непроходимые туманы Стикса. И ледяной ветер гоняет у причала бледные зыбкие тени не заплативших за переправу. А над причалом, расплывшись в тумане, плывет в высоте деревянная изба Синего – пропахший дымом костров, проеденный мышами дворец, обглоданный по краям железными челюстями мин. И осыпаются за дворцом грязные окопы, и ветшают за ними разбитые стены руин – сокрушили камень железные болванки снарядов. И лишь только он, деревянный терем, единственный уцелевший, медленно гниет у воды.

Стояла избушка у берега моря, и жили в ней Рогатый, Щука, Хомяк, Гоша и Кеша, Кум и Куб… И был у них командир Синий… И все имена как специально для этих мест.

Но, вытащенная на камни, брошена у пристани лодка Харона. Нет перевозчика мертвых, ушел сдавать получку за прошлый век.

Я ночью чуть не вышиб глаза: торчат по кругу избы саженцы яблонь. И вот рано утром спиливаю ножовкой весь сад – пять или шесть деревьев. Рядом во дворе у стола возится Синий, достает из снарядных ящиков свиной антрекот – будущий завтрак. По одному – сходить в туалет и умыться – тянутся в двери бойцы. Малость потопчутся – и обратно. Я тоже спускался на пристань, заледенел от воды и от ветра за пару минут. Часовой утренней смены, ответственный за завтрак, раскладывает костер. У огня, швыряя на сковороду ломти свинины, распоряжается Синий. Он сидит в дыму, как ворон на пепелище.

– Нас нынче на праздник позвали: Япона-мать тридцать девять лет прожил. Скоро пойдем.

Праздник на заставе у Стоматолога, в трехэтажном особняке на берегу озера, богатом, словно вчера из него бежал Крез. Во всех комнатах цветные ковры, дорогие одеяла, красивая мебель, окна из пластика, уложенная кафелем кухня, резные шкафы, книги в золоченых обрезах… Всё, чего ты никогда не имел.

– Ну… Залетела ворона в боярские хоромы, – стою я посреди зала в грязных ботинках на бесценном ковре.

Это революция семнадцатого года: мир – хижинам, война – дворцам. И идут после штурма по Зимнему его новые властелины – мятежные матросы Балтики, в черных бушлатах, с красной повязкой на рукаве…

Во дворе в летней кухне пьют красное, на вишне вино восставшие шахтеры Донбасса. На огромной веранде дубовые столы с лавками, и вместо поленьев пылают в камине громадные бревна. Не у костра – у пожара стоим мы, поближе к огню, на весу подливая друг другу вино. Лежит на столах богатая закуска царей: хрен с помидорами, маринованные баклажаны, свежий хлеб, различная солонина, копченая колбаса…

– … И когда у них бунт был, у этих майдаунов, когда они скакали там, обезьяны, и когда власть после делили у себя в Киеве, я работал еще, – чокается со всеми Японец, бывший шахтер, полный кавалер ордена «Шахтерской славы». – А вот после Одессы понял уже, что нельзя. Я третьего мая последний раз на шахту пришел, отдал заявление. Мне начальник: «Да подожди еще! Всё образуется…» – «Нет, – говорю, – не буду я больше на них работать!» В Славянске я был, возил на позиции продовольствие, медикаменты из Донецка. Сколько раз хотел бросить. «Не могу, – говорю я бойцам, – баранку вертеть! Возьмите к себе!» А они: «Погоди! Мы в тебе и уверены, что не бросишь, будешь возить, пока не убьет. А знаешь, сколько уже со страха сбежало из тех, на кого мы надеялись? Езжай снова! Каждому назначен свой день». А после уже не возил, ушел в пехоту… Разное было… А вам, ребята, – обращается он ко мне, единственному здесь россиянину (Док и Сапожник еще утром укатили в разведку), – спасибо, что приехали с помощью. Здесь только одно, во что мы все верим, – это Россия.

Поют в огне камина дубины. Хорошее у всех настроение, и, захмелевшие, смеются бойцы.

– А меня однажды тоже друзья позвали на день рождения… – хочет что-то сказать простоватый Леха.

– Но только ты появился, очень о том пожалели! – сразу заканчивает плутоватый Руслан.

Улыбается Японец – простой русский мужик, всегда с грустными глазами на добром спокойном лице.

– Он на Грабском один против БМП укропского выходил, – негромко говорит рядом Синий, пока не слышит Японец. – Группу уходящую прикрывал. Они в сторону уходят, а он с автоматом встал в полный рост в чистом поле напротив брони. В ней аж опешили! Стоят на месте всем экипажем, не шелохнутся – мозг свой в порядок приводят. Вот торчат в поле друг против друга ополченец и БМП. И этот уже умирать вышел, ему все равно, и те ни вперед ни назад… Наконец ствол начал вниз опускаться. Остановился и замер. Всё. Сейчас ни пера от Японца не останется. А группа, что он прикрывал, обошла БМП и прямо в бочину ей с двух «шмелей» вдарила. Начисто всех сожгли.

Куда-то ушел уже Синий, пришли другие бойцы, рассказывает что-то еще бородатый Японец… «Не пьянь из Макеевки, – гляжу я на этих людей, – язык оторвется кого-то так назвать…»

Я стою с ними, с вином у большого огня, далеко-далеко от их военного мира.

Всё здесь не так… Это ведь не Чечня. Война только еще началась. Здесь люди другие – не уставшие от войны. Они еще полны ненависти, еще вспоминают, еще веселятся, еще радуются вчерашним победам… Еще не поняли, что солдатская доля – неволя: служи сто лет – не выслужишь и ста реп. Еще богатые. Еще не поняли, какие они богачи! Еще не завелась в карманах чахотка. И ломятся от закуски столы, и в стаканах не паршивый технический спирт – сотня сортов вина. Выбирай, капризничай! Еще всё у них на столах, не подмела дом война – с ней-то не наготовишь новых при – пасов.

Они говорят: «Донецк – военный город». А я был в нем и говорю: «Мирный!» По улицам ходят живые люди, и квартиры полны нажитого добра. Но война до дна сушит! До самого дна… Я попал в Чечню в шестой год войны, и в Грозный – в десятый год войны. Там ничего не было. Только дороги с трупами, а вдоль дорог – руины с окопами. А в домах – только голые стены. Даже деревянные рамы и косяки вырваны с корнем – пошли на костры. В Грозном в центре города целые улицы стояли без людей…

Они еще не поняли, вижу я наперед. Здесь никто не устал от войны. Здесь радуются победе и просто не поняли, что это только начало большой, длинной песни. Песни, допеть которую смогут лишь пули.

Комсомольцы Донбасса

Мы по замене оставляем позиции. Меняет отряд Ольхона – добровольцы с Сибири: Алтай, Кузбасс, Новосибирск, Томск…

– Я тоже из Красноярска, – стоит, автомат в землю, какой-то «ботаник» – длинный, худой, круглые дымчатые очки на переносице.

Называю район, а он вместо дома – одно мое бывшее место работы.

– Но там только три квартиры, – перечисляю я номера исправительных колоний.

– Так я в тех квартирах и сидел, – сразу равняет он нас в прошлой жизни. – Только зэком, – не проводя и в этом границы.

– А там все сидят. И те, кто работает, – соглашаюсь я с ним.

На «Пристани отчаяния» зачехляют пулеметы и грузят в машину свой хлам бойцы Синего. Теперь другие будут жить и тужить в нашем тереме, в холодной туманной гавани, на ледяных глухих берегах.

Бог найдет виноватого. Другие здесь спустятся в лодку Харона.

Уже сумерки на дворе, и из степи – черной щели между небом и землей – дует ветер. Солдаты глушат последнюю технику, и в тишине слышно, как хлопают двери кабин. Все, кого сменили в окопах, собрались в городском местном пансионате, недавно перешедшем в распоряжение «Беркута».

Вся группа Севера – восемь десятков бойцов. На первом этаже в обеденном зале свалены друг на друга мешки и боеприпасы, бушлаты и рюкзаки. Отдельными шеренгами стоят у столов минометы, тяжелые пулеметы, станковые гранатометы, сложены на брезент ПТУРы, «мухи», «шмели». На стволе АГС Синего висят мохнатые розовые наушники. Кто-то проходит мимо: «Лишь бы не голубые». В коридоре тусклые лампы, вдоль стен – ящики с крупой и тушенкой, и на них курят военные. На кухне две женщины в форме швыряют в чугунную ванну замерзшую рыбу.

Короткое построение в зале. В дверях оглядывает строй заместитель командира Родник, с сумерками в глубоко посаженных глазах, с черно-белой бородой по обводу лица. Знает все болезни отряда: «Я уже чую душок!.. Так вот, можете себе в жопу бутылки забить!.. Я одному ногу здесь уже прострелил».

Уже собирают ночной караул, и за столом у парадного пишет наряды Хомяк. Мимо, как вынутый из воды, мотается по этажам уставший ком – взвода Роща – крайний за новоселье. Ночью мы спим в комнатах на двух человек; кому не выпало номеров, лежат на полу в холле на коврах и матрасах.

Утром Роща уводит разведку. Мы идем по осенней пустой дороге, засыпанной гнилым орехом и листьями. Пансионат – последняя пятиэтажка на окраине города. Дальше улочка дачных домов, угольная шахта «Комсомолец Донбасса», окопы, а там и укропы. Весь путь-то до первых траншей всего лишь десяток минут.

Шахта безлюдствует с лета, и здесь небывалая тишина. Стоит вхолостую железо, а из полутора тысяч трудяг осталось двенадцать: мастер-фломастер, кочегар-перегар и компания… По коридорам и лестницам ходят с оружием ополченцы. Шахта занята каким-то отрядом из Крыма, добровольцами-россиянами. Дальше в окопах под самым забором другие из местных, стрелковцы – остатки какого-то батальона еще с обороны Славянска. Всех сил на шахте – полсотни штыков. Плюс мы – группа Севера, – рота Ольхона по линии фронта да плюс в городе какой-то Михалыч со своей полусотней.

Против нас за полем две тысячи Национальной гвардии и столько же солдат ВСУ, плюс «грады», и танки, и вся бронетехника… Да хоть еще столько же – нам плевать. Победа зависит от доблести легионов.

Находка, чертов разведчик, пока торчал здесь на прошлой неделе, выдумал план нападения на врага, где одним из пунктов стояло: «Подойти на бросок гранаты и закидать…» Это притом что до нациков два километра по голому полю нейтралки. А их там как мух осенью… А никого не смутило! Последний пункт сообщал: «Захватить технику и на ней отступать». Затея была принята на ура. Находке не хватило лишь времени.

Высоко над землей мы с разной оптикой сидим в стволе шахты, на верхних ее этажах. Вокруг бетон и железо, и со всех дыр бьют в лицо и затылок ледяные ветра. Но открыты для наблюдения вражеские дела. Перед нами степь, лесополосы, два «их» поселка, три террикона, ставок, блок – пост, такая же шахта, неубранное поле подсолнуха. Над полем тянется дым – где-то в лесу стоит кухня, и варят обед. По поселкам ходят пешком солдаты. Расслабленные, без оружия, руки в карманах. Через блокпост без препятствий проходят машины. Меж двух поселков катается джип с украинским флагом – чем-то заняты господа офицеры.

– Вон кого надо брать. Ездят друг к другу в гости, – отрываю я от бинокля переставшие гнуться пальцы.

– Не кухня у них там варит, – разглядел в теодолит дымовую завесу Сапожник. – Листву подожгли.

Днем проходит в поселок колонна: два ЗИЛа с двумя БТРами, с «шахидкой» прикрытия – «газель» с открытой площадкой кузова, где самоделкины привинтили «утес».

Вечером колонна обратно… Завтра снова в поселок… Потом из поселка…

У!.. Действует же на нервы! Что-то надо с ней делать…

Связист, самый ленивый, первым нашел теплое место – рабочий балок со столом и огонь-батареей, куда тут же сложили сухпай. А чайник заранее взяли с собой.

Под самой крышей наблюдательный пункт крымчан. С нами их командир Алекс – снайпер из Феодосии. Дома жена да годовалая дочь. Сидит у стола и держит двумя руками стакан – густой кирпичный чай. Рядом винтовка.

– Летают по ночам беспилотники. Я всё пытаюсь сбить, да у нас самое большое ружье – пулемет. С патронами туговато…

– Нам туда, – показываем мы сразу ту сторону фронта.

– Проведу по зеленке. Мин там натыкано. – хватается за слово Алекс.

В зеленку пустили не всех, Орда нарядил лишь друзей-дембелей Дока с Сапожником. С шахты мы наблюдаем, как летит к лесу, пригибаясь на ходу до волка, наша разведка.

На наблюдательном посту у крымчан заместитель Алекса Че Гевара. «С ним осторожнее, – уходя, предупредил заранее командир. – Сам сумасшедшим станешь».

– А моего героя убили. И за эту войну уже двух-трех Че Гевар шлепнули. Неудачно я выбрал. Все пули летят в героев – это аксиома победы, – сидит против меня Че Гевара, обнимая узкие худые колени.

– Чтоб захватить Капитолий, нужно сначала напасть на гусей, – сам здесь сумасшедший, вывожу я законы победы.

– Да, вот мои пули, – уже сам с собой говорит Че Гевара, задирая штанину. На икре – зажившие дыры сквозного ранения. – Летела вот так, – крутит он пальцем в воздухе, тыкая в раны. – Вылетела туда, полетела дальше и где-то упала… – смотрит он сквозь меня тоскливыми глазами поэта.

– Слышь, Че Гевара, в вашем лесу грибы растут? – вспоминаю я, как несколько лет назад собирался отравить пару хороших людей. – Поганые такие. Покушаешь – и сразу того.

– Я грибам предпочитаю траву… От нее весь мир лучше делается. А раньше не понимал, водку водой запивал, – знает он все вехи солдатчины.

– Душевный ты, человек, Че Гевара. – нашли мы друг друга.

Я второй день с карандашом и биноклем, рисую в альбоме картинку – линию фронта. Сначала с высоты шахтенного ствола, после – на границе дикого поля. Сидел в школе на последней парте, в ущерб всем предметам писал походные карты чудовищ истории – Македонского, Чингисхана, Наполеона… Припомнилось через двадцать лет после школы. На шахте еще ничего – можно сбегать до батареи, а вот на улице, где минус с ветром, ложишься на землю и через час не можешь язык во рту повернуть, только мычишь, как туполобое быдло с Майдана.

– Ммммм… Мммай… Майдауны поганы!.. – матерюсь я, валяясь в траве.

Сапог с Доктором сходили в разведку лишь пару раз – «Лазили по кушерям», как выражался Сапожник. На втором выходе им на хвост села разведгруппа укропов – видно, не разевали рты наблюдатели на вражеских терриконах. Засекли, как наши перебежали дорогу, и через десять минут на передок вылетела БРДМ с десантом по всем бортам – снимать сепаратистские шкуры. Но Связист с шахты вовремя заметил десант, который к тому же еще рано спешился, завяз в кушерях. И наши, прижав уши, обратно летели уже не таясь.

Сидят в углу с батареей, дергают чай и вертятся, как на шпиле.

– Да, еще бы немного, и весь ставок захватили бы! – хохочет Сапог.

– Еще пять минут, и флот бы построили! – вмазывает Док кулаком по столу.

– Шашлык бы из вас сделали, – сидит на краю лавки мрачный, как Сатана, Орда.

Перед нами лежит нарисованная карта. Я таскаю ее по столу от одного к другому:

– Куда уходит дорога?! Откуда пришли укропы? Глубина зеленки?…

– Та! – совсем по-хохляцки отмахивается Сапог. – Там всё по-другому видно, чем здесь.

– Мы в картах двоечники, – сознается Доктор начистоту.

Собирались и мы со Связистом в разведку, да показал кукиш Орда:

– Некоторые всю контору спалили… Давай свою карту, покажу командиру. А вместо разведки пойдете на спецзадание – брать диверсанта в нашем тылу.

За день до этого приходили в отряд две местные девки – дворянская кровь, собачья бровь! Ростом под метр восемьдесят, плюс каблуки, малеванные глазища и губы. Маститые! Пришли и сразу: «Кто командир?» И тут же нашлись кроме Севера еще два – Орда и Родник. А другие стояли, вытянув шеи, смотрели и сокрушались, что не командуют в этот день. Девки говорили недолго, время – одна сигарета. «Дам я вам двух орлов!» – мигнул им напоследок старый Орда.

Дело такое: повадился шляться куда-то их странный сосед. При прежней власти открыто сочувствовал Украине, но нынче притих. И вот что ни вечер, то за порог и возвращается только к утру. И всё ползком да тишком, ни одна калитка не скрипнет. И как-то боятся девчонки, что кто-то узнает про этот донос.

– Будете в огороде сидеть, как капуста. Постарайтесь принять живым. Если не получится – шлепнете, – собирает нас со Связистом в засаду Орда. – Нормальное возмещение вам за укропов?

– Пойдет, – по-своему я вижу задачу. – Укропов еще без счета, а таких красавиц на всю Украину не сыщешь.

– Мне первым делом дьявола! – обрывает Орда.

– Это мы и сами понимаем…

Мы трижды собирались туда и трижды откладывали. А скоро Север сказал, что это дело комендатуры, хозяйствующей в тылу, а на передовой и без того хватает задач. А в комендатуре послали этих девчонок куда подальше, это я узнавал точно.

Так и не помогли мы им, увлеченным нашей идеей – борьбой за свободу. Мы часто их вспоминали. За то потрясение, за смелость, за красоту. Они больше ни разу не появлялись в отряде, и никто не знает, что с ними стало потом. Одну звали Катя, а вторую, кажется, Лена.

Простите нас, партизанки, что не помогли.