Текст книги "Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе"

– Увы, Холмс! Боюсь, это какая-то страшная и греховная тайна! – воскликнул мой друг. – Но от вас у меня нет секретов. Вот завещание, которое оставил отец, когда понял, что Хадсон собирается выполнить свою угрозу. Я нашел его в японском шкафу, как мне сказал доктор. Возьмите завещание и прочитайте его вслух, потому что у меня не хватает на это ни сил, ни духу.

Вот это и есть те самые бумаги, Уотсон, которые он передал мне. И я прочитаю их вам так же, как прочитал своему другу тем вечером, когда мы сидели вместе в темном старом кабинете. Как видите, первая страница подписана: «Некоторые подробности плавания барка[61]61
  Барк – трехмачтовое парусное судно.


[Закрыть] «Глория Скотт», начиная с его отплытия из Фалмута 8 октября 1855 года до его крушения в месте с координатами 15° 20’ северной широты и 25° 14’ западной долготы 6 ноября того же года». Этот трактат написан в форме письма, а говорится в нем следующее:

«Мой дорогой сын! Теперь, когда страшный позор грозит омрачить последние годы моей жизни, я могу быть с тобой откровенным и со всей честностью сказать, что меня страшит не судебное преследование, не потеря репутации в округе и не мое падение в глазах всех тех, кто знает меня уже очень давно. Больше всего меня пугает мысль о том, что бремя моего позора может лечь на тебя – на того, кто меня любит, и на того, у кого, как я смею надеяться, никогда не было причин на то, чтобы испытывать ко мне какие-либо другие чувства, кроме уважения. Но если дамоклов меч, висящий надо мной уже целую вечность, все-таки упадет, я хочу, чтобы ты прочитал это письмо и понял, какова моя роль и вина в том, что случилось. С другой стороны, если ничего страшного не произойдет (по велению великодушного и всемогущего Господа Бога) и эти бумаги, каким-то образом оставшись в целости и сохранности, случайно попадут тебе в руки, заклинаю тебя: во имя всего, во что ты веришь, во имя твоей дражайшей матери и во имя нашей любви друг к другу брось эти письмена в огонь и никогда больше о них не думай.

Итак, читай же дальше. Я знаю, скорее всего все уже предрешено: меня разоблачат, выставят из дома или, что еще более вероятно – ты ведь помнишь о том, что у меня слабое сердце, – заставят замолчать навеки. В любом случае сейчас уж поздно сопротивляться и что-то менять. Все, что я говорю, – чистейшая правда. Я клянусь, что это так, ибо я уповаю на твое милосердие.

Фамилия моя, дорогой сын, вовсе не Тревор. В юности меня звали Джеймс Армитидж, и теперь ты должен понять, почему я пришел в такой ужас, когда твой друг из колледжа завел разговор о моей татуировке и о том, что она значит. Я испугался, что он раскрыл мою тайну. Именно под фамилией Армитидж я поступил на службу в банкирский дом Лондона, и именно под фамилией Армитидж я получил срок за нарушение закона и меня депортировали из страны. Не суди меня строго, сынок. Дело было в так называемом долге чести, который мне нужно было отдать, а я заплатил не своими деньгами, будучи полностью уверенным в том, что смогу восполнить эти средства, прежде чем пропажу заметят. Но меня постигла страшная неудача. Деньги, на которые я рассчитывал, я так и не получил, и предварительная проверка счетов выявила мою недостачу. Сейчас такому делу могли бы и не дать ход, но тридцать лет назад законы были намного строже, да и смотрели на них иначе. Так в свой двадцать третий день рождения я, скованный, как преступник, оказался в обществе тридцати семи других заключенных в межпалубном отделении барка «Глория Скотт», который держал путь в Австралию.

Шел пятьдесят пятый год, тогда Крымская война была в самом разгаре и почти все корабли, в мирное время перевозившие преступников, были задействованы в Черном море как транспортные суда. Поэтому правительство было вынуждено депортировать заключенных на небольших и неподходящих для этого лодках. Барк «Глория Скотт» раньше возил чай из Китая. Это был довольно старый корабль с тяжелым носом и широкой палубой. И конечно, он не шел ни в какое сравнение с современными быстроходными клиперами. На борт барк мог брать до пятисот тонн груза. Кроме тридцати восьми заключенных, на нем плыли двадцать шесть членов экипажа, восемнадцать солдат, капитан, три его помощника, доктор, священник и четыре тюремных надзирателя. Итого на барке было почти сто человек, когда мы покинули порт Фалмута.

Между камерами вместо толстых дубовых перегородок, какие обычно делают на специальных кораблях для перевозки заключенных, были очень тонкие и ненадежные стенки. Рядом со мной в кормовой части судна сидел мужчина, который привлек мое внимание еще на пристани, когда нас вели к кораблю. Это был молодой человек с ясным лицом, с длинным тонким носом и квадратным подбородком, у него не было ни бороды, ни усов. Его осанка была горделивой, а походка – исполненной чувства собственного достоинства, а еще он отличался огромным ростом. Думаю, ни ты, ни я не достали бы головой до его плеча, рост у него, я уверен, был не меньше чем шесть с половиной футов[62]62
  Около 198 см.


[Закрыть]. Было очень странно видеть среди множества печальных изможденных лиц лицо, светящееся энергией и наполненное решимости. Для меня он был как проблеск яркого солнца в темную снежную ночь. Поэтому я обрадовался, когда заметил, что его камера рядом с моей. А еще больше я возликовал, услышав шепот в мертвой ночной тишине. Оказалось, он проделал отверстие в перегородке, которая нас разделяла.

– Ну что ж, добрый вечер! – сказал он. – Как вас зовут? И за что вас посадили?

Я ответил ему и спросил, с кем имею честь говорить.

– Меня зовут Джек Прендергаст, – ответил он. – И даю руку на отсечение, вы непременно проклянете мое имя, прежде чем откажетесь со мной разговаривать.

Я вспомнил о его деле, потому что оно гремело по всей стране незадолго до того, как меня арестовали. Он был родом из хорошей семьи и славился как человек, обладающий незаурядным умом и весьма дурными наклонностями: при помощи собственной хитроумной системы мошенничества ему удалось выманить у крупнейших лондонских торговцев огромные суммы денег.

– Ага! Так вы помните о моем деле? – с гордостью поинтересовался он.

– Очень хорошо.

– Может быть, тогда вы вспомните, что в нем было нечто странное?

– Что же?

– У меня было почти четверть миллиона, верно?

– Так говорили.

– Но эти деньги так и не вернулись к законным владельцам?

– Нет, не вернулись.

– Как вы думаете, где они сейчас? – спросил он.

– Понятия не имею, – признался я.

– Между моими большим и указательным пальцами, – вскричал он. – Боже правый, да у меня больше фунтов, чем волос на вашей голове. А если у тебя есть деньги, дружище, и ты умеешь с ними обращаться и знаешь, во что их вкладывать, ты можешь делать все, что угодно! Вы же не думаете, что человек, который может делать все, что угодно, будет протирать штаны в вонючей камере в этом старом, заплесневелом, кишащем крысами и изъеденном жуками китайском плавучем гробу? Нет, сэр, такой человек позаботится о себе и позаботится о своих друзьях. Можете быть в этом уверены! Держитесь к нему поближе, и можете поклясться на Библии, что он вас выручит.

Так он говорил, и сначала я думал, что его слова ничего не значат. Но через некоторое время, когда он, подвергнув многочисленным испытаниям, заставил меня дать торжественную клятву, я узнал, что действительно существует некий заговор с целью захватить судно. Об этом договорились около двенадцати заключенных еще до того, как они взошли на борт. Руководил всеми Прендергаст, а его деньги служили им источником вдохновения.

– У меня был партнер, – как-то сказал он. – Исключительный человек, это сущая правда. У него есть деньги, много деньжат, и где, вы думаете, он сейчас? Ну что ж, он сейчас плывет с нами под видом священника – священника, ни больше ни меньше! Он взошел на борт, захватив с собой черную сутану, кое-какие документы и толстый кошелек, и его средств хватило на то, чтобы заполучить этот корабль с потрохами. Весь экипаж в его распоряжении. Совсем несложно подкупить такую кучу народа, заплатив им наличными, а он сделал это еще до того, как они нанялись на работу. Еще в его власти два смотрителя и Мерсер, второй помощник капитана, а он мог бы подкупить самого капитана, если бы счел это нужным.

– И что же мы должны делать? – спросил я.

– А вы как думаете? – отозвался он. – Раскрасить мундиры всех этих солдат в ярко-алый цвет, да так, как не смог бы ни один красильщик тканей.

– Но ведь они вооружены, – возразил я.

– И мы тоже будем вооружены, дорогой мой. Для каждого из нас найдется пара пистолетов. И если уж нам не удастся овладеть кораблем при полной поддержке экипажа, это будет значить лишь одно: нас всех давно пора отправить на обучение в пансионат для юных леди. Сегодня вечером вы должны поговорить со своим соседом слева и узнать, можно ли доверять ему.

Я так и сделал. Мой второй сосед оказался молодым человеком, который находился примерно в таком же положении, как и я: его обвиняли в фальсификации документов. Фамилия его была Эванс, но впоследствии он сменил свое имя. Сейчас это богатый и преуспевающий человек, который живет где-то на юге Англии. Он выразил готовность присоединиться к нашему заговору, понимая, что это единственный путь к спасению.

Прежде чем мы достигли Бискайского залива, о заговоре уже знали все заключенные на корабле, за исключением двух человек. Один из этих двоих был слабоумным, поэтому мы решили не рисковать и не посвящать его в подробности предстоящего предприятия. Второй же болел желтухой, и от него все равно не было бы никакой пользы.

Поначалу казалось, ничто не может помешать нам захватить корабль и взять командование на себя. Экипаж состоял из бандитов, которых наняли нам в помощь. Подставной священник расхаживал по камерам, читая наставления, при этом с собой у него всегда была черная сумка, якобы набитая религиозными трактатами. Он навещал нас так часто, что по прошествии трех дней каждый из нас запасся напильником, парой пистолетов, фунтом пороху и двадцатью пулями – все это добро мы держали на кровати, у себя в ногах. Двое надзирателей были наемниками Прендергаста, а второй помощник капитана был его правой рукой. Капитан, два его помощника, два надзирателя, лейтенант Мартин, его восемнадцать солдат и доктор – вот все люди, которые могли оказать нам сопротивление. Однако каким бы безопасным ни казался наш план, мы решили не пренебрегать мерами предосторожности и напасть на противника внезапно, под покровом ночи. Тем не менее все произошло гораздо быстрее, чем мы ожидали, и случилось это следующим образом.

Однажды вечером, спустя недели три после начала плавания, доктор пришел к одному из заболевших узников, чтобы осмотреть его. Положив руку на нижнюю половину койки, доктор нащупал там пистолет. Если бы в тот момент он промолчал, то вся наша затея могла бы провалиться. Но он был человеком нервным и поэтому вскрикнул от изумления и так побледнел, что заключенный сразу понял, что произошло, и схватил его. Ему заткнули рот, прежде чем он успел позвать на помощь, связали и положили на койку. Спустившись к нам, доктор оставил дверь, ведущую на палубу, открытой. И мы стремглав бросились наверх. Там под огнем наших пистолетов пали двое часовых; за ними последовал капрал, который прибежал узнать, что происходит. Около общей каюты для экипажа стояли еще двое солдат, но оказалось, что их мушкеты не заряжены. Их обоих убили, пока они пытались подготовить к атаке свои штыки. Потом мы помчались в каюту капитана, но, не успев добежать, услышали выстрел. Открыв дверь, мы увидели страшную картину: капитан сидел, уронив голову на карту Атлантического океана, приколотую к столу. А подле него стоял мнимый священник с дымящимся пистолетом в руке. Двое верных помощников капитана уже были схвачены членами экипажа, и казалось, все кончено: нам удалось захватить власть на корабле.

Общая каюта для экипажа находилась рядом с каютой капитана. Мы ворвались туда гурьбой и расселись по диванам, начав говорить одновременно, не слушая друг друга, ибо всех опьяняло чувство вновь обретенной свободы. Здесь повсюду стояли сундуки, и Уилсон, подставной священник, вскрыл один из них и вытащил оттуда дюжину бутылок коричневого хереса. Мы отбили горлышки бутылок, разлили выпивку по стаканам и уже собирались выпить все это залпом, как совершенно внезапно раздался грохот мушкетов и помещение наполнилось дымом, так что мы даже потеряли из виду соседей, сидевших за столом напротив нас. Когда дым рассеялся, стало видно, что вокруг царит полный хаос. Уилсон и еще восемь человек лежали друг на друге на полу, корчась от боли, а вид крови, перемешанной с хересом на том самом столе, до сих пор вызывает у меня тошноту. Произошедшее привело нас в такой ужас, что, я думаю, мы отказались бы от своего плана, если бы не Прендергаст. Он взревел, как бык, и из последних сил бросился к двери, собрав всю свою волю. Выбежав за ним, мы увидели, что на корме стоят лейтенант и его десять солдат. Оказалось, что люк, находившийся над столом в каюте, был полуоткрыт и они стреляли в нас через образовавшуюся щель. Мы напали на них, прежде чем они успели перезарядить оружие. Они стояли насмерть, но численное преимущество было на нашей стороне, и через пять минут все было кончено. О Боже! Бывали ли на свете такие бойни, как на том корабле? Прендергаст люто свирепствовал, легко, как детей, поднимая солдат и выбрасывая их за борт, и живых, и мертвых. Один сержант, раненный очень тяжело, держался на воде удивительно долго, пока кто-то из жалости не прострелил ему мозги. Когда схватка закончилась, на корабле не осталось никого из наших противников, за исключением надзирателей, помощников капитана и доктора.

Именно из-за них и разразилась страшная ссора. Мы были несказанно рады тому, что вновь обрели свободу. Но многие не хотели брать на душу такой грех, как убийство. Одно дело – напасть на солдат, вооруженных мушкетами, и совсем другое – хладнокровно наблюдать, как убивают беззащитных людей. Восемь человек, включая меня – пять заключенных и три моряка, – сказали, что мы не желаем на это смотреть. Но это не тронуло Прендергаста и тех, кто был на его стороне. Единственный наш шанс обезопасить себя, говорил он, не оставлять никаких следов. Он не допустит того, чтобы в живых остался хоть один человек, который потом распустит язык, сидя на месте свидетеля в суде. Мы уже было подумали, что нам придется наблюдать за ужасным зрелищем, но в конце концов он заявил, что, если угодно, мы можем взять шлюпку и отправиться восвояси. Все сразу согласились на его предложение, потому что уже были сыты по горло своими кровавыми похождениями. К тому же мы чувствовали, что дальше будет еще хуже. Каждый получил по комплекту одежды, вдобавок на всех нам дали бочку воды, два бочонка поменьше – один с солониной, другой с печеньем – и компас. Прендергаст бросил в шлюпку карту и велел говорить всем, что мы моряки, потерпевшие кораблекрушение под 15 градусами северной широты и 25 градусами западной долготы. Затем он перерубил фалинь, и мы отплыли.

А теперь я перехожу к самой удивительной части этой истории, мой дорогой сын. Во время мятежа паруса были убраны, но теперь, когда мы покинули корабль, моряки вновь подняли их и, так как с севера на восток дул легкий бриз, барк постепенно начал удаляться от нас. Шлюпка плавно покачивалась на тихих волнах, то вздымаясь, то опускаясь. Эванс и я, самые образованные из пассажиров лодки, размышляли над картой, решая, на какой берег нам лучше взять курс. Вопрос был не из легких, потому что острова Зеленого Мыса лежали милях в пятистах к северу от нас, а побережье Африки – примерно в семистах милях к востоку. В конце концов, так как ветер, похоже, сменялся на северный, мы подумали, что Сьерра-Леоне, возможно, станет для нас самым лучшим пристанищем, и обратили свои взоры на север. Барк, повернутый к нам правым бортом кормы, уже почти скрылся за линией горизонта. Но вдруг, бросив последний взгляд на корабль, мы увидели, как вверх взметнулся черный столб густого дыма, он навис над горизонтом, словно огромное уродливое дерево. Несколько секунд спустя воздух сотряс грохот, подобный грому, и, когда дым рассеялся, стало видно, что от «Глории Скотт» не осталось и следа. В то же мгновение мы развернули лодку и что есть сил начали грести туда, где все еще клубилась легкая дымка, обозначая место катастрофы.

Прошло много времени, прежде чем нам удалось добраться до цели. Сначала нас одолевал страх, что мы прибыли слишком поздно и уже не сможем никого спасти. Расколотая шлюпка, несколько ящиков и обломки рангоута[63]63
  Рангоут (от нидерл. rondhout, букв.: круглое дерево) – совокупность надпалубных частей судового оборудования (мачты, реи, гафели и пр.).


[Закрыть], которые покачивались на волнах, ясно указывали на то место, где затонул корабль, но, казалось, никто не остался в живых. В отчаянии мы уже было собрались покинуть место крушения, как вдруг раздался крик о помощи и в отдалении мы увидели человека, который держался на воде, распластавшись на доске от обшивки. Когда мы взяли его на борт, оказалось, что это молодой моряк по имени Хадсон. У него были сильные ожоги, и он был так изможден, что нам пришлось ждать до следующего утра, пока он нашел в себе силы рассказать о произошедшем.

Выяснилось, что, после того как мы уплыли, Прендергаст и его приспешники все же решили казнить пять оставшихся в живых пленников: двух надзирателей расстреляли и выбросили за борт, так же поступили с третьим помощником капитана. Затем Прендергаст спустился вниз и своими собственными руками перерезал горло бедняге доктору. Оставался только первый помощник капитана, отважный и энергичный человек. Когда он увидел, что к нему с окровавленным ножом в руке приближается заключенный, он сбросил с себя веревки, которые каким-то образом умудрился развязать, ринулся по палубе и спрыгнул в трюм.

Дюжина узников, спустившихся в трюм с пистолетами, чтобы найти его, обнаружили его с коробком спичек в руках подле открытой бочки с порохом – таких на корабле было около сотни. Он поклялся, что взорвет все и вся, если они посмеют его хоть пальцем тронуть. Через мгновение прогремел взрыв, правда, Хадсон считал, что виной всему была не спичка, а выстрел: кто-то из заключенных, по-видимому, целился в помощника капитана, но промахнулся. Как бы там ни было, это был конец «Глории Скотт» и шайки, которая захватила командование на этом корабле.

Ну что ж, я кратко изложил тебе те страшные события, в которые я оказался вовлечен, мой дорогой мальчик. На следующий день нас подобрал бриг «Хотспур», направлявшийся в Австралию. Мы без труда убедили капитана, что мы люди, которым удалось спастись после крушения пассажирского корабля. Адмиралтейство объявило, что транспортное судно «Глория Скотт» пропало без вести в море, и ни одного слова не просочилось о его истинной судьбе. После прекрасного плавания «Хотспур» доставил нас в Сидней, где Эванс и я сменили имена и фамилии и отправились на прииски. Там, смешавшись с толпой людей самых разных национальностей, мы легко избавились от следов своих преступлений и забыли о том, кем были на самом деле.

Дальше можно и не рассказывать. Мы процветали, ездили по миру, вернулись на родину под видом обычных богатых жителей английских колоний и купили себе поместья. Более двадцати лет мы жили спокойной, размеренной жизнью, стараясь приносить при этом пользу другим людям. Мы надеялись на то, что наше прошлое навеки предано забвению. Представь же себе мои чувства, когда в моряке, приехавшем к нам, я тут же узнал человека, которого мы взяли на борт своей шлюпки! Ему как-то удалось выследить нас, и он решил сделать свое существование безбедным, живя за счет наших грехов. Теперь ты должен понять, почему я старался не спорить и не ссориться с ним, и хоть в какой-то мере осознать, какие страхи обуревают меня теперь, когда он уехал от меня и направился к другой своей жертве, изрыгая проклятия и угрозы».

Далее следуют неразборчивые слова, по-видимому, выведенные трясущейся рукой: «В зашифрованной записке Беддоус пишет о том, что Хадсон все рассказал. Милостивый Боже, спаси наши души!»

Такую историю я прочел молодому Тревору тем самым вечером. И я думаю, Уотсон, вполне естественно, что при сложившихся обстоятельствах этот рассказ взволновал его до глубины души. Мой славный друг был просто убит горем, он даже покинул Англию и уехал на чайные плантации в Тераи. Насколько я знаю, сейчас он неплохо там живет. А что касается моряка и Беддоуса, то ни об одном из них ничего не было слышно с того самого дня, когда была написана записка с предупреждением. Они оба бесследно исчезли, не оставив и следа. Причем в полицию никто не обратился, так что Беддоус, как выяснилось, поверил пустой угрозе, которую Хадсон так и не осуществил. По слухам, кто-то видел, как Хадсон шнырял по окрестностям, и, как считает полиция, он разделался с Беддоусом и сбежал. У меня же по этому вопросу прямо противоположное мнение. Мне кажется гораздо более вероятным то, что Беддоус, поверивший в предательство Хадсона и доведенный до отчаяния, отомстил ему и покинул страну, прихватив с собой немало денег. Вот все вещественные доказательства по этому делу, доктор, и если они представляют хоть какую-то ценность для вашей коллекции, то можете считать, что они в вашем распоряжении.