Текст книги "Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе"

Мистер Грегсон, дожидавшийся окончания этой тирады с нескрываемым нетерпением, наконец не выдержал:

– Послушайте, мистер Шерлок Холмс, мы все готовы признать, что вы очень сообразительны и разработали собственный уникальный метод расследования. Но сейчас хотелось бы чего-то большего, чем абстрактные теории и поучения. Речь идет о том, чтобы схватить убийцу. Я шел своим путем и, судя по всему, ошибся. Молодой Шарпентье не может быть причастен ко второму убийству. Лестрейд преследовал своего предполагаемого преступника, Стэнджерсона, и скорее всего тоже ошибался. Вы же только сыплете намеками и даете понять, что знаете гораздо больше нашего. По-моему, мы уже имеем право спросить прямо: что вам известно об этом деле? Вы можете назвать имя убийцы?

– Вполне согласен с Грегсоном, сэр, – подхватил Лестрейд. – Каждый из нас предпринял свою попытку, и мы оба потерпели неудачу. Вы не раз с момента моего прихода повторили, что располагаете всеми необходимыми уликами. Думаю, вам не следует больше скрывать их от нас.

– Если медлить с арестом убийцы, – присоединился я к ним, – он может совершить еще какое-нибудь злодеяние.

Под нашим дружным напором Холмс, похоже, заколебался. Опустив голову и нахмурив брови, как делал всегда, когда что-то обдумывал, он продолжал мерить шагами комнату.

– Убийств больше не будет, – сказал он наконец, внезапно остановившись и подняв голову. – В этом можете не сомневаться. Вы спросили меня, знаю ли я имя преступника. Знаю. Но знать имя преступника еще не значит поймать его. А это я намерен сделать в ближайшее время. У меня есть серьезные основания полагать, что мне это удастся благодаря предпринятым заранее мерам. Но действовать надо чрезвычайно осторожно, так как мы имеем дело с очень ловким и отчаянным человеком. У него, как я уже доказал, есть сообщник, не менее искусный, чем он сам. Пока этот человек не догадывается, что его замысел раскрыт, остается шанс обезвредить его; но если у него возникнет хоть малейшее подозрение, он тут же сменит имя и вмиг растворится в четырехмиллионной массе жителей этого огромного города. Отнюдь не желая обидеть кого-либо из вас, вынужден все же заметить, что полиции подобные субъекты не по зубам, вот почему я и не прибегаю к вашей помощи. Если я потерплю неудачу, вся ответственность за провал, разумеется, ляжет на меня, в этом я отдаю себе полный отчет. Пока же обещаю, что, как только смогу рассказать вам все, не подвергая угрозе свой план, я немедленно это сделаю.

Грегсона и Лестрейда его заверения явно не удовлетворили, а уничижительный намек на несостоятельность уголовной полиции возмутил их. Первый сыщик вспыхнул до корней своих белобрысых волос, глазки-бусинки другого заблестели от негодования, но отчасти и от любопытства. Однако не успел ни один из них произнести ни слова, как раздался стук в дверь и на пороге появился полномочный представитель чумазых беспризорников, юный Уиггинс, собственной непрезентабельной и сомнительной персоной.

– Разрешите доложить, сэр, – выпалил он, прикладывая руку к несуществующему козырьку, – кеб ждет у дверей.

– Молодец, – похвалил его Холмс и, достав из ящика стола пару стальных наручников, обратился к сыщикам: – Почему Скотленд-Ярд не пользуется этой моделью? Вы только посмотрите, как легко и быстро защелкиваются на ней замки.

– Нам и старая сойдет, – огрызнулся Лестрейд. – Было бы на ком защелкивать.

– Ну что ж, вам виднее, – улыбнулся Холмс. – Пусть извозчик снесет вниз мой багаж. Уиггинс, попросите его подняться.

Я был немало удивлен: оказывается, мой компаньон собирался уезжать, не сказав мне ни слова. В комнате действительно стоял небольшой дорожный саквояж. Холмс выдвинул его на середину и, встав на колено, начал затягивать ремни. За этим занятием и застал его вошедший в гостиную извозчик.

– Помогите мне, пожалуйста, с замком, – не поднимая головы, обратился к нему Холмс.

Парень подошел к нему с видом, не лишенным угрюмой дерзости, и протянул руки к саквояжу. В тот же миг раздался резкий щелчок, металлический лязг, и Шерлок Холмс, вскочив на ноги и сверкнув глазами, воскликнул:

– Джентльмены, позвольте представить вам мистера Джефферсона Хоупа, убийцу Еноха Дреббера и Джозефа Стэнджерсона!

Все произошло молниеносно, я даже не успел сообразить, что, собственно, случилось. Как сейчас помню ту сцену: выражение триумфа на лице Холмса, его звенящий голос и злое ошеломленное лицо извозчика, уставившегося на блестящие наручники, каким-то чудом вдруг оказавшиеся на его запястьях. На секунду-другую мы все безмолвно застыли, как группа каменных изваяний. Потом с нечленораздельным звериным рыком пленник вырвался из рук Холмса и метнулся к окну. Врезавшись в него, он разбил стекло и высадил раму, но выпрыгнуть не успел: Грегсон, Лестрейд и Холмс набросились на него, как свора шотландских борзых, оттащили в комнату, и началась свирепая схватка. Мужчина сражался с таким бешенством и отчаянием, что мы вчетвером не могли совладать с ним, он снова и снова раскидывал нас в стороны. Такая сила, как у него, появляется у эпилептика в момент припадка. Лицо и руки преступника были страшно изрезаны осколками оконного стекла, но даже большая потеря крови не уменьшила его воли к сопротивлению. И только когда Лестрейду удалось ухватиться за шейный платок убийцы и затянуть его, словно петлю, он понял наконец, что дальнейшая борьба бессмысленна. Однако в безопасности мы не чувствовали себя до тех пор, пока не связали ему ноги. Лишь тогда, задыхаясь и пыхтя, мы поднялись с пола.

– На улице стоит его кеб, – сказал Холмс. – На нем можно отвезти его в Скотленд-Ярд. А теперь, джентльмены, – продолжил он с любезной улыбкой, – когда наша маленькая тайна разгадана, можете задавать мне любые вопросы, не опасаясь, что я откажусь ответить на них.

Часть вторая
Страна святых

В центральной части огромного Североамериканского континента лежит мрачная бесплодная пустыня, издавна служившая непреодолимой преградой на пути цивилизации. От Сьерра-Невады до Небраски и от Йеллоустоун-Ривер на севере до реки Колорадо на юге раскинулась эта страна пустоты и безмолвия. Однако и на просторах этой унылой земли природа демонстрирует свое разнообразие. Здесь встречаются неприступные горы с покрытыми снегом вершинами и угрюмые темные долины; бурные реки стремятся через каньоны, стиснутые отвесными островерхими скалами, расстилаются необозримые равнины, зимой одетые снежным покровом, а летом сплошь серые от солончакового налета. Но все эти пейзажи несут на себе печать бесплодия, суровости и безысходности.

Никто не живет на этой безнадежной земле. Лишь поуни[26]26
  Поуни – индейское племя, жившее между рекой Миссури и Скалистыми горами.


[Закрыть] или черноногие[27]27
  Черноногие – индейское племя, обитавшее в долине реки Саскачеван.


[Закрыть] время от времени небольшими группами пересекают ее в поисках новых охотничьих угодий, однако даже самые выносливые и бесстрашные из них стремятся поскорее оставить эти внушающие страх места позади и снова оказаться в своих обжитых прериях. В зарослях чахлых кустарников здесь рыщут койоты, канюк время от времени прорезает воздух, тяжело хлопая крыльями, и неуклюжий гризли бродит по темным оврагам, стараясь найти хоть какое-то пропитание среди безжалостных камней. Вот и все население этой дикой, Богом забытой глуши.

Нет в целом мире вида более безотрадного, чем тот, что открывается с северных склонов Сьерра-Бланки. Сколько видит глаз, простирается необозримая плоская равнина, покрытая лишайными пятнами солончаков, перемежающимися лишь купами низкорослых хилых чапарелей. Вдоль кромки горизонта на фоне неба вырисовывается рваная, зазубренная линия горных вершин в снежных шапках. И на всех этих огромных пространствах – ни единого признака жизни, нет даже следов, которые свидетельствовали бы о том, что некогда она здесь существовала. Ни одной птицы в голубовато-стальном небе, ни малейшего движения на поверхности унылой серой почвы, и надо всем этим – мертвая, гнетущая тишина.

Впрочем, то, что здесь нет следов жизни, не совсем верно. Глядя со склонов Сьерра-Бланки, можно увидеть пересекающую пустыню дорогу, которая, извиваясь, теряется где-то вдали. Она исполосована колесами и истоптана ногами множества искателей приключений. Там и сям на тусклой поверхности солончака виднеются какие-то белые обломки, поблескивающие на солнце. Подойдите поближе и вглядитесь в них! Это кости: одни крупные, шероховатые, другие – помельче, более гладкие. Первые некогда принадлежали волам, вторые – людям. На полторы тысячи миль протянулся этот призрачный караванный путь, усыпанный останками тех, кто нашел свою погибель на его обочине.

Четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года на склоне горы стоял одинокий странник, обозревая этот печальный ландшафт. Судя по внешности, его можно было принять либо за гения, либо за демона здешних мест. Определить его возраст на вид не представлялось возможным: что-то между сорока и шестьюдесятью. Худое изможденное лицо, пергаментно-коричневая кожа, туго обтягивающая выпирающие скулы; длинные каштановые волосы и борода, густо припорошенные сединой; запавшие, лихорадочно горящие глаза. Рука, не более мускулистая, чем у скелета, сжимала ружье. Человек опирался на него, чтобы не упасть от слабости, однако высокий рост и массивный костяк наводили на мысль, что в прошлом это был жилистый и сильный мужчина. Теперь же заострившееся изнуренное лицо и одежда, мешком висевшая на его исхудалых плечах, придавали ему вид немощного, дряхлого старика и безоговорочно свидетельствовали о том, что этот человек умирает – умирает от голода и жажды.

С трудом превозмогая слабость, он пересек лощину и вскарабкался по склону горы в тщетной надежде увидеть с возвышения где-нибудь источник воды. Но перед его взором расстилались лишь огромная соляная равнина да цепь диких гор вдали, и нигде ни деревца, ни куста, которые указывали бы на то, что поблизости есть влага. Ни малейшего лучика надежды не давал этот обширный пейзаж. Диким ищущим взором мужчина посмотрел на север, на восток, на запад и понял, что странствию его наступает конец и здесь, на этом голом утесе, ему предстоит встретить смерть. «Не все ли равно: здесь ли или через двадцать лет на пуховой перине», – пробормотал он, собираясь присесть в тени нависающей скалы.

Но прежде чем сесть, мужчина положил на землю уже ненужное ружье и большой узел, связанный из серой шали. Он нес его всю дорогу, перекинув через правое плечо. Видимо, для обессиленного путника ноша стала слишком тяжела, потому что, опуская узел, он не удержал его, и тот ударился о землю. Изнутри серой шали тут же послышался жалобный голосок и показались маленькое испуганное личико с ярко блестящими карими глазами и два пухленьких грязных кулачка.

– Ты сделал мне больно! – послышался детский голосок.

– Я не хотел, прости, – виновато сказал мужчина, развязывая узел и извлекая из него прелестную девчушку лет пяти в изящных туфельках и красивом розовом платьице с полотняным фартучком, явно сшитыми руками заботливой матери. Девочка была бледной и осунувшейся, но крепенькие ножки и ручки свидетельствовали о том, что на ее долю не выпало столько тягот, сколько на долю ее спутника. – Все еще болит? – озабоченно спросил мужчина, видя, что ребенок трет затылок, покрытый взъерошенными золотистыми локонами.

– Поцелуй – и все пройдет, – очень серьезно попросила девочка, подставляя ему ушибленное место. – Мама всегда так делала. А где мама?

– Мамы нет. Но скоро, думаю, ты увидишься с ней.

– Нет? Как это? – удивилось дитя. – Она же не попрощалась со мной; даже когда мама уходит к тете пить чай, она всегда говорит мне «до свидания», а теперь ее нет уже три дня. Ой, как хочется пить! У тебя нет воды? И чего-нибудь поесть?

– Нет, милая, ничего нет. Потерпи немного, скоро все будет хорошо. Положи головку мне на колени, тебе станет легче. Мне трудно говорить, губы пересохли, но лучше тебе знать правду. А что это у тебя такое?

– Это такие хорошенькие штучки! Видишь, какие они красивые? – радостно воскликнула девочка, протягивая мужчине два кусочка сверкающей слюды. – Когда мы вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.

– Скоро ты увидишь куда более красивые вещи, – заверил ее мужчина. – Только подожди чуток. Я вот что хотел тебе сказать… Ты помнишь, как мы ушли с реки?

– Да, помню.

– Видишь ли, мы надеялись, что скоро придем к другой. Но что-то случилось – то ли компас сломался, то ли карта была неправильная, то ли еще что, но к другой реке мы так и не вышли. Вода у нас кончилась. Осталось лишь несколько капель для таких малышей, как ты, и… и…

– И тебе нечем было умыться, – подхватила девчушка, укоризненно глядя на его перепачканное лицо.

– Да, ни умыться, ни попить. И тогда мистер Бендер[28]28
  Эту фамилию носило семейство, отдельные члены которого считались каннибалами, орудовавшими в этой местности.


[Закрыть] умер первым, за ним индеец Пит, потом миссис Макгрегор, потом Джонни Хоунс, а потом, милая, твоя мама.

– Так мама тоже умерла? – вскрикнула девочка и, закрывшись фартучком, горько заплакала.

– Да, все умерли, кроме нас с тобой. Мне показалось, что в этой стороне может быть вода, поэтому я взвалил тебя на плечо и понес. Но, похоже, и тут ее нет. Так что, видать, надеяться нам особо не на что.

– Значит, мы тоже умрем? – спросило дитя, успокаиваясь и поднимая заплаканное личико.

– Боюсь, к тому идет.

– Почему же ты сразу не сказал? – весело рассмеялась девчушка. – Ты меня так напугал. Раз мы тоже умрем, значит, снова увидим маму.

– Да, милая, скоро ты увидишь ее.

– Ты тоже. И я расскажу ей, какой ты был добрый. Вот увидишь, она встретит нас на небесах с большим кувшином воды и целой кучей гречишных лепешек, горячих и намазанных маслом с обеих сторон, как любим мы с Бобом. Сколько нам еще ждать?

– Не знаю. Не очень долго. – Глаза мужчины были прикованы к северной части горизонта. Там, на фоне неба, появились три маленькие точки, которые с каждой секундой увеличивались, стремительно приближаясь, и наконец превратились в трех огромных птиц. Сделав несколько кругов над головами путников, они уселись на утесе напротив, чуть повыше. Это были грифы, стервятники Запада, безошибочно чующие смерть и слетающиеся на добычу.

– Петушки и курочки, – обрадовалась девочка, показывая пальчиком на зловещих птиц, и захлопала в ладоши, чтобы заставить их взлететь. – Скажи, а эту землю тоже создал Господь?

– Конечно. Он создал все, – ответил мужчина, крайне удивленный столь неожиданным вопросом.

– Нет, Он создал Иллинойс, Он создал Миссури, – продолжала девочка, – а эту землю создал, наверное, кто-то другой. Потому что она не такая хорошая: он забыл про воду и деревья.

– Может, помолишься? – неуверенно предложил мужчина.

– Так еще же не пора спать, – удивилась девочка.

– Не важно. Еще действительно рановато для вечерней молитвы, но Он не будет в претензии, поверь мне. Прочти те молитвы, что всегда читала на ночь там, в повозке, когда мы ехали по прериям.

– А ты? Ты разве не будешь читать молитву? – Девочка удивленно подняла бровки.

– Да я уж все их позабыл, – признался мужчина. – Последний раз молился, когда был ростом с половину этого ружья. Впрочем, никогда не поздно попробовать еще раз. Ты молись вслух, а я встану рядом и буду повторять за тобой.

– Тогда тебе нужно опуститься на колени, и мне тоже, – сказала малышка, расстилая шаль. – Теперь сложи руки вот так, и тебе станет хорошо.

Странное это было зрелище, если бы его наблюдал кто-нибудь, кроме грифов: на расстеленной узкой шали рядком стояли на коленях двое путников – лепечущий ребенок и бесстрашный, закаленный жизнью авантюрист. Их лица, круглое детское и изможденное мужское, были обращены к безоблачному небу в горячей мольбе, возносимой тому суровому Существу, с которым ребенок и мужчина остались теперь один на один, и их голоса – один тоненький и чистый, другой низкий и хриплый – сливались, взывая о милосердии и прощении. Окончив молитву, они снова уселись в тени скалы и сидели так, пока ребенок не уснул, прильнув к широкой груди своего заступника. Тот некоторое время оберегал невинный покой ребенка, но постепенно усталость одолела и его: ведь три дня и три ночи он не позволял себе ни сна, ни отдыха. Отяжелевшие веки мужчины медленно опускались на усталые глаза, голова клонилась все ниже и ниже на грудь, и наконец седеющая борода переплелась с золотистыми кудряшками его маленькой спутницы – оба забылись глубоким сном без сновидений.

Если бы странник пободрствовал еще с полчаса, перед его взором предстало бы странное зрелище. Далеко-далеко, на самом краю соляной равнины, поднялось крохотное облачко пыли, поначалу такое призрачное, что его трудно было различить на фоне марева, висевшего над горизонтом, но мало-помалу оно становилось выше и шире, пока не превратилось в плотную, отчетливо видную тучу. Эта туча продолжала увеличиваться в размерах, и в какой-то момент стало очевидно, что столько пыли могло поднять только огромное скопление движущихся вместе живых существ. Находись наблюдатель в более плодородной местности, он подумал бы, что навстречу ему несется крупное стадо бизонов, из тех, что пасутся в прериях. Но в такой дикой безводной пустыне это было совершенно немыслимо. По мере того как пыльный вихрь приближался к одинокой скале, под которой укрылись два неприкаянных путника, сквозь густую завесу начали вырисовываться верхушки полотняных тентов, натянутых над повозками, и фигуры вооруженных всадников, а еще через какое-то время картина обозначилась полностью: это был направлявшийся на запад караван. Но какой! Когда головная его часть достигла подножия горы, хвост все еще терялся за горизонтом. Вереница с трудом продвигавшихся вперед телег и крытых повозок, мужчин, пеших и верховых, бесчисленных женщин, которые брели, сгибаясь под тяжестью своей ноши, и детей, либо ковылявших рядом с повозками, либо выглядывавших из-за пологов добела выгоревших на солнце парусиновых тентов, растянулась вдоль всей огромной равнины. Похоже, это была не обычная группа переселенцев, а единое племя кочевников, вынужденное под давлением обстоятельств искать новое пристанище. Воздух наполнился какофонией лязгающих и грохочущих звуков, объединивших гул голосов огромной людской массы, скрежет колес и ржание лошадей. Но даже эти громкие звуки не разбудили двух утомленных путников, прикорнувших на склоне горы под нависающей скалой.

Колонну возглавляли десятка два или больше вооруженных винтовками суровых всадников с каменными лицами, в строгой темной домотканой одежде. Поравнявшись со скалой, они остановились и устроили между собой короткий военный совет.

– Родники должны находиться справа, братья, – сказал один из них, гладко выбритый мужчина с упрямой линией губ и заметной проседью в волосах.

– Справа от Сьерра-Бланки – стало быть, мы на пути к Рио-Гранде[29]29
  Река, берущая начало в Скалистых горах и впадающая в Мексиканский залив.


[Закрыть], – отозвался другой.

– Не бойтесь, без воды мы не останемся! – воскликнул третий. – Тот, кто мог высечь ее из камня, не покинет Свой избранный народ и теперь.

– Аминь! Аминь! – подхватили остальные.

Они собирались уже снова двинуться в путь, как вдруг один из самых молодых и зорких вскрикнул и указал на острую скалу, возвышавшуюся над дорогой. Зацепившись за край, на ней трепетал маленький розовый лоскуток, резко контрастировавший с унылым серым камнем. При виде этого яркого пятна мужчины придержали лошадей и вскинули винтовки; на подмогу авангарду из задних рядов тут же поспешили другие всадники. По колонне тревожно пробежало слово «краснокожие».

– Тут не может быть много индейцев, – сказал пожилой мужчина – судя по всему, военачальник. – Территорию поуни мы уже миновали, а других племен по эту сторону горного хребта нет.

– Позвольте мне пойти посмотреть, что там, брат Стэнджерсон? – попросил один из всадников.

– И мне, и мне, – раздалась еще дюжина голосов.

– Оставьте лошадей здесь, мы будем ждать вас, – распорядился старейшина. Молодые всадники вмиг спешились, привязали лошадей и стали взбираться по крутому склону к тому месту, где трепетал лоскут, привлекший их настороженное внимание. Они карабкались ловко и бесшумно, с уверенностью и проворством бывалых лазутчиков. Оставшиеся внизу наблюдали, как легко они перепрыгивают с уступа на уступ, пока их силуэты не обозначились на фоне неба. Первым до места добрался молодой человек, поднявший тревогу. И вдруг те, что шли позади, увидели, как он всплеснул руками от удивления. Поравнявшись с ним, они и сами изумились открывшемуся их взорам зрелищу.

На небольшой ровной площадке, под скалистым уступом, лежал высокий, неправдоподобно тощий мужчина в вельветиновой куртке, с резкими чертами лица и длинной бородой. Его безмятежный вид и ровное глубокое дыхание свидетельствовали о том, что он крепко спит. А рядом, обхватив его жилистую коричневую шею белыми ручками, лежала маленькая девочка; ее златокудрая головка покоилась на его груди. Розовые губки ребенка чуть приоткрылись, обнажая ровный ряд белоснежных зубов, младенческие черты озаряла счастливая улыбка. Пухлые белые ножки в белых носочках и изящных туфельках с блестящими пряжками являли удивительный контраст с длинными исхудалыми конечностями ее спутника. На выступе скалы над этой странной парой неподвижно-торжественно восседали три грифа. Недовольные появлением людей, они с резким пронзительным клекотом нехотя поднялись в воздух и, хлопая крыльями, улетели.

Крики мерзких птиц разбудили спящих. Ничего не понимая спросонья, они в недоумении озирались по сторонам. Потом мужчина с трудом встал и бросил взгляд вниз, на равнину, такую пустынную перед тем, как сон сморил его. Теперь от края до края ее пересекала огромная колонна людей и животных. Словно бы не веря самому себе, он протер глаза костлявой ладонью.

– Значит, вот оно какое, предсмертное видение, – пробормотал он. Девочка стояла, ухватившись за полу его куртки, но в ее взгляде читалось лишь безмерное детское любопытство.

Неожиданно объявившиеся спасатели быстро убедили путников в том, что они – не видение. Один из мужчин посадил девчушку себе на закорки, двое других взяли под руки ее немощного спутника, и все вместе они начали спускаться вниз.

– Меня зовут Джон Феррье, – представился путник. – Я да еще вот эта малышка – все, что осталось от группы, куда входил двадцать один человек. Остальные умерли от жажды и голода еще там, на юге.

– Это ваша дочь? – поинтересовался кто-то.

– Теперь, выходит, моя, – с вызовом ответил странник. – Моя, потому что я спас ее. И никто ее у меня не отнимет! Отныне она – Люси Феррье. А вы кто? – спросил он, с любопытством оглядывая своих опаленных солнцем дюжих спасителей. – У вас, похоже, неслабая команда.

– Да, тысяч десять наберется, – сказал один из молодых людей. – Мы – гонимые чада Божии, избранный народ ангела Мероны[30]30
  Вероятно, имеется в виду Морони, то есть Энджел Морони, сын Мормона, который явился Джозефу Смиту в видении, ниспосланном ему в Пальмире, штат Нью-Йорк, в 1823 году.


[Закрыть].

– Никогда о таком не слыхал, – признался путник. – Многовато же у него избранников, как я погляжу.

– Не смей богохульствовать! Это для нас свято, – строго прикрикнул один из тех, кто поддерживал Джона под руку. – Мы – народ, который верит в священные заповеди, начертанные египетскими иероглифами на кованых золотых дощечках. Они были вручены святому Джозефу Смиту в Пальмире. До сих пор мы жили в Нову[31]31
  Некогда маленькое поселение-фактория в штате Иллинойс, на восточном берегу Миссисипи; в 1839 году превратилось в город мормонов Нову.


[Закрыть] – это штат Иллинойс, там мы возвели свой храм. А теперь ищем убежища и спасения от жестокого тирана и безбожников, пусть даже такое место найдется лишь в самом сердце пустыни.

Название «Нову», видимо, вызвало у Джона Феррье смутное воспоминание, потому что он сказал:

– А, понимаю. Вы – мормоны.

– Да, мы мормоны, – ответили его новые знакомцы.

– И куда же вы идете?

– Мы не знаем. Рука Господа направляет нашего Пророка, а он ведет нас. Скоро вы предстанете перед ним, и он решит, что с вами делать.

К тому времени они достигли подножия горы. Их сразу же окружила толпа пилигримов – бледнолицых робких женщин, смеющихся ребятишек и настороженных, строгих мужчин. При виде младенческого возраста девочки и плачевного физического состояния мужчины отовсюду послышались возгласы удивления и сочувствия. Сопровождавшие необычную пару молодые люди, однако, не остановились. Окруженные теперь толпой мормонов, они проследовали к повозке, которая выделялась среди остальных своими большими размерами, а также нарядностью убранства. Она была запряжена шестеркой лошадей, между тем как в других упряжках было по две, от силы по четыре лошади. Кроме возницы, на козлах сидел большеголовый мужчина лет тридцати. По властному выражению лица в нем нетрудно было угадать верховного вождя. Мужчина читал книгу в коричневом переплете, но, когда толпа приблизилась, отложил ее и внимательно выслушал рассказ о необычном происшествии, после чего, повернувшись к только что найденным путникам, сурово произнес:

– Мы возьмем вас с собой только при одном условии: вы должны принять нашу веру. Волков в своем стаде мы не потерпим. Пусть лучше кости ваши останутся лежать в этой пустыне, чем в плоде заведется червоточина, которая со временем сгубит его. Согласны ли вы на такое условие?

– Какие могут быть вопросы! Я готов на любые условия! – воскликнул Феррье с таким энтузиазмом, что даже суровые старейшины не сдержали улыбки. Один лишь вождь сохранил на лице впечатляющую строгость.

– Брат Стэнджерсон, – сказал он, – возьми мужчину и ребенка к себе, накорми их и напои. Также вменяю тебе в обязанность приобщить его к нашему символу веры. А теперь вперед! Мы и так потеряли слишком много времени. Вперед, в Сион[32]32
  В 1831 году колония обосновалась в округе Джексон, штат Миссури, позднее названном колонистами Сионом.


[Закрыть]!

– В Сион! В Сион! – закричали мормоны. Этот клич, передаваясь из уст в уста, волной пробежал по всему каравану и, затухая, отозвался в дальнем его конце нечленораздельным рокотом. Под щелканье бичей и скрип колес головные повозки тронулись с места, и вскоре уже весь караван снова пришел в движение. Старейшина, попечению которого были вверены две приблудившиеся овцы, отвел их в свою повозку, где уже ждала трапеза.

– Вы поедете с нами, – сказал он, – и через несколько дней оправитесь от истощения. А пока запомните: отныне и навечно вы – наши единоверцы. Так повелел Бригам Янг[33]33
  После убийства Смита Бригам Янг стал ведущей фигурой мормонизма и возглавил великое переселение мормонов в 1846–1847 годах к месту, известному теперь как Солт-Лейк-Сити.


[Закрыть], а его устами глаголет сам Джозеф Смит, который и есть Глас Божий.