Текст книги "Шерлок Холмс, прощай"

Ну так вечером в прошлый понедельник, когда я отправился прогуляться там, на проселке мне повстречался пустой фургон, а затем я увидел на лужайке перед крыльцом груду ковров и прочих вещей. Было ясно, что коттедж наконец кто-то арендовал. Я прошел мимо, а затем остановился, как поступил бы всякий, кому некуда спешить, и оглядел его, прикидывая, кем окажутся наши новые соседи. И тут я внезапно заметил, что из окна верхнего этажа за мной наблюдает лицо.

Не знаю, мистер Холмс, что такое было в этом лице, но по спине у меня побежали мурашки. Нас разделяло порядочное расстояние, и рассмотреть его черты я не мог, но в нем чудилось что-то неестественное, нечеловеческое. Вот какое у меня возникло впечатление, и я сделал несколько быстрых шагов вперед, чтобы получше разглядеть того, кто следил за мной. Но тут лицо внезапно исчезло, настолько внезапно, что казалось, будто его мгновенно увлекли в глубь темной комнаты. Я простоял там минут пять, обдумывая случившееся и анализируя мои впечатления. Было ли лицо мужским или женским, осталось мне непонятным – я находился слишком далеко. Но больше всего меня поразил его цвет. Мертвенно-желчно-желтый в сочетании с неподвижной скованностью, пугающе противоестественной. Все это так меня поразило, что я решил узнать побольше о новых обитателях коттеджа. Я направился к крыльцу и постучался в дверь. Ее тут же отворила высокая тощая женщина с грубым враждебным лицом.

«Чего вам?» – спросила она с северным выговором.

«Я ваш сосед, – ответил я, кивнув в сторону моего дома. – Как вижу, вы только въехали, и я подумал, не могу ли я вам как-то помочь с…»

«Ладно, мы вас попросим, коли будет в вас нужда», – сказала она и захлопнула дверь перед самым моим носом.

Рассерженный такой невежливостью, я повернулся и пошел домой. Весь вечер, как ни старался я думать о чем-нибудь другом, мои мысли все время возвращались к желтому лицу в окне и грубости этой бабы. Я твердо решил умолчать о первом, так как моя жена впечатлительная нервная женщина и мне не хотелось рассказывать ей о моем неприятном переживании. Однако перед тем, как уснуть, я упомянул, что у нас появились соседи, но она ничего не сказала в ответ.

Обычно я сплю очень крепко. В нашей семье бытовала шутка, что ночью меня и пушками не разбудишь; тем не менее в ту ночь, не знаю почему – то ли из-за легкого возбуждения, вызванного моим маленьким приключением, то ли по иной причине, но я не погрузился в обычный крепкий сон. В полудреме я смутно сознавал, что в спальне что-то происходит, и постепенно обнаружил, что моя жена оделась и, накинув пелерину, уже надевала шляпку. Мои губы приоткрылись, чтобы произнести несколько слов сонного удивления или попрека за столь несвоевременные сборы, как вдруг взгляд моих прищуренных глаз скользнул по ее лицу, озаренному свечой, и я онемел от изумления. Никогда еще я не видел у нее такого выражения – и даже представить себе не мог, что когда-либо увижу что-то подобное. Она была смертельно бледна, тяжело дышала и, застегивая пелерину, испуганно покосилась на кровать, проверяя, не проснулся ли я. Затем, полагая, что я по-прежнему сплю, она бесшумно выскользнула из комнаты, и мгновение спустя я услышал громкий скрип – скрипеть так могли только петли входной двери. Я сел на кровати и постучал костяшками пальцев по изголовью, проверяя, не приснилось ли мне все это. Потом достал из-под подушки свои часы. Они показывали три часа утра. Что могло понудить мою жену выйти на сельскую дорогу в три часа утра?

Я сидел так минут двадцать, обдумывая происшедшее, пытаясь найти ему приемлемое объяснение. Но чем больше я думал, тем более странным и необъяснимым оно мне представлялось. Я все еще тщетно ломал голову, когда услышал, как дверь осторожно затворилась и на ступеньках лестницы зазвучали поднимающиеся шаги моей жены.

«Где, во имя всего святого, ты была, Эффи?» – спросил я, едва она вошла.

При звуке моего голоса она вздрогнула и испуганно вскрикнула. И этот вскрик вкупе с дрожью встревожил меня больше всего остального: в них было что-то невыразимо виноватое. Моя жена всегда отличалась откровенностью, отсутствием какой-либо скрытности, и я похолодел при мысли, что она виновато прокралась в свою собственную спальню и закричала, задрожала, когда ее собственный муж заговорил с ней.

«Ты не спишь, Джек? – еле выговорила она с нервным смешком. – А я-то считала, что тебя ничто разбудить не способно».

«Где ты была?» – повторил я более жестко.

«Конечно, ты удивлен, – сказала она, а я заметил, как дрожат ее пальцы, расстегивающие пелерину. – Не помню, чтобы когда-нибудь прежде со мной случалось подобное. Но у меня возникло ощущение, что я вот-вот задохнусь, и мне неудержимо захотелось глотнуть свежего воздуха. Нет, право, я бы лишилась чувств, если бы не вышла из дома. Постояла немного на крыльце и снова стала сама собой».

Объясняя мне все это, она ни разу не посмотрела в мою сторону, и голос у нее звучал по-иному. Мне стало ясно, что она говорит неправду. Я промолчал и отвернулся к стене со сжимающимся сердцем, а в моем сознании теснились сотни ядовитых сомнений и подозрений. Что такое скрывает от меня моя жена? Где она была во время этого странного исчезновения? Я чувствовал, что не обрету душевного мира, пока не узнаю ответа, однако не хотел спрашивать ее снова, после того как она, несомненно, мне солгала. До утра я ворочался с боку на бок, сочиняя объяснения – каждое менее правдоподобное, чем предыдущее.

В этот день я должен был отправиться в Сити, но мой ум пребывал в таком смятении, что я просто не мог заниматься делами. Моя жена выглядела не менее расстроенной, и вопросительные взгляды исподтишка, которые она на меня бросала, показывали, что она поняла, с каким недоверием я принял ее объяснение, и находится в полной растерянности, не зная, как ей поступать дальше. За завтраком мы не сказали друг другу и двух слов, а после я немедленно отправился проветриться, чтобы обдумать все на свежем утреннем воздухе.

В Лондоне я провел час в садах Хрустального дворца и в начале второго уже вернулся в Норбери. От станции я выбрал дорогу мимо коттеджа и на мгновение остановился, чтобы поглядеть на окна – не увижу ли я опять то странное лицо, накануне маячившее в одном из них. И пока я стоял так, вообразите мое изумление, мистер Холмс, когда дверь коттеджа внезапно отворилась и из нее вышла моя жена!

При виде ее я в ошеломлении утратил дар речи. Но мои чувства не шли ни в какое сравнение с теми, какие отразились на ее лице, едва наши взгляды встретились. На секунду она словно бы решила метнуться назад в коттедж, но затем поняла, насколько бесполезным было бы дальнейшее притворство, и пошла ко мне с улыбкой на губах, которая никак не вязалась со смертельной бледностью ее лица и испугом в глазах.

«Джек! – сказала она. – А я заглянула к нашим новым соседям узнать, не нужна ли им моя помощь. Джек, почему ты так на меня смотришь? Ты же на меня не сердишься?»

«Так вот, – сказал я, – куда ты ходила ночью?»

«О чем ты говоришь?» – вскричала она.

«Ты ходила сюда, я в этом уверен. Кто они такие, эти люди, что ты посещаешь их глухой ночью?»

«Я прежде тут не была».

«Как ты можешь говорить мне заведомую ложь? – вскричал я. – У тебя даже голос изменяется. Скрывал ли я от тебя хоть что-то? Я немедленно войду в коттедж и разберусь, что и почему».

«Нет, нет, Джек! Ради Бога!» – ахнула она, потеряв всякую власть над собой. А когда я направился к двери, она схватила меня за рукав и с судорожной силой потянула назад.

«Умоляю, Джек, не делай этого! – вскричала она. – Клянусь, как-нибудь потом я расскажу тебе все. Но если ты войдешь в коттедж сейчас, ничем, кроме горя, это не обернется».

Я попытался высвободиться, но она не отпускала меня, исступленно моля:

«Поверь мне на слово, Джек, один-единственный раз поверь! И у тебя не будет причин пожалеть об этом. Ты знаешь, что держать что-то в секрете от тебя я способна лишь ради тебя же. От этого зависит наша с тобой жизнь. Если ты вернешься со мной домой, все будет хорошо. Если ты ворвешься в коттедж, между нами все будет кончено!»

Она умоляла меня с такой настойчивостью, с таким отчаянием, что ее слова будто парализовали меня, и я в нерешительности застыл перед дверью.

«Я положусь на твое слово при одном условии, и только при одном, – сказал я наконец. – Секретность на этом кончится. Ты свободна сохранять свою тайну, но обещай мне, что больше не будет ночных визитов, что от меня никакие твои поступки скрываться не будут. Я готов забыть уже совершенные, если ты обещаешь, что в будущем ничего подобного не повторится».

«Я не сомневалась, что ты мне поверишь! – вскричала она с глубоким вздохом облегчения. – Будет так, как ты хочешь. Но пойдем же! Пойдем домой».

Так и не выпустив моего рукава, она повела меня прочь от коттеджа. Затем я оглянулся – и вновь это желчно-желтое лицо смотрело нам вслед из верхнего окна. Что могло связывать эту тварь с моей женой? И какое отношение могла иметь к ней грубая баба, которую я видел накануне? Зловещая загадка, и я знал, что мой дух не обретет покоя, пока я ее не разгадаю.

Следующие два дня я провел дома, и моя жена как будто нерушимо соблюдала наш уговор: во всяком случае, насколько я знал, из дома она не уходила. На третий день, однако, я получил веское свидетельство, что торжественного обещания было недостаточно, чтобы освободить ее от тайного влияния, которое вынуждало ее пренебрегать мужем и супружеским долгом.

В этот день я уехал в Лондон, но вернулся поездом два сорок, а не три тридцать шесть, как обычно. Когда я вошел в дом, мне навстречу испуганно выбежала горничная.

«Где ваша госпожа?» – спросил я.

«Кажется, пошла погулять», – ответила она.

На меня сразу нахлынули подозрения. Я кинулся наверх, чтобы удостовериться, что ее действительно нет дома. Случайно взглянув в одно из верхних окон, я увидел, что горничная, с которой я только что говорил, стремглав бежит через луг к коттеджу. И, разумеется, сразу понял, что это означало. Моя жена ушла туда, попросив горничную предупредить ее, если я вдруг вернусь раньше обычного. Кипя гневом, я сбежал с лестницы и бросился через луг, исполненный решимости немедленно положить конец всему этому. Я увидел, что моя жена и горничная торопливо идут по проселку к нашему дому, но не остановил их, не окликнул. Коттедж прятал тайну, которая черной тенью легла на мою жизнь. И я поклялся, что она будет немедленно раскрыта, какой бы ни оказалась цена. Достигнув двери, я даже не постучал, а повернул ручку и ворвался в коридор.

На первом этаже стояла нерушимая тишина. В кухне на огне запевал чайник. В корзине, свернувшись клубком, лежал большой черный кот, но бабы, с которой я столкнулся в первый день, там не оказалось. Я бросился в соседнюю комнату, но и в ней никого не было. Тогда я взбежал по лестнице, однако и там обе комнаты, как и мансарда, были пусты и безмолвны. Все обитатели коттеджа его покинули. Мебель и картины отличала вульгарная убогость, но только не комнату, в окне которой я видел загадочное лицо. Вот она была обставлена уютно и элегантно, и все мои подозрения вспыхнули яростным жгучим пламенем, когда на каминной полке я увидел фотографию моей жены в полный рост – фотографию, для которой, по моему настоянию, она позировала всего лишь три месяца тому назад!

Я задержался там лишь настолько, чтобы удостовериться, что в доме действительно никого нет. Потом покинул его, ощущая на сердце нестерпимую тяжесть. Когда я вошел в свой дом, в прихожей меня встретила жена, но мои боль и гнев были слишком велики, и я, почти оттолкнув ее, направился к себе в кабинет. Однако она вошла туда за мной прежде, чем я успел захлопнуть дверь.

«Прости, что я нарушила свое обещание, Джек, – сказала она, – но, будь тебе известны все обстоятельства, я знаю, ты не сердился бы на меня».

«Ну так расскажи мне все», – сказал я.

«Не могу! Джек, не могу!»

«Пока ты не объяснишь мне, кто живет в коттедже и кому ты подарила свою фотографию, ни о каком доверии между нами не может быть и речи», – сказал я и, оттолкнув ее, покинул дом. Произошло это вчера, мистер Холмс, и с тех пор я ее не видел и ничего не узнал об этом загадочном деле. Это первая вставшая между нами тень, и я настолько потрясен, что не представляю, что мне делать дальше. Утром мне внезапно пришло в голову, что выручить меня может ваш совет, и вот я здесь и безоговорочно отдаю себя в ваши руки. Если остались какие-то неясности, спросите у меня пояснений. Но самое главное – скажите мне без промедления, что мне делать, я долее не в силах терпеть эту муку.

Мы с Холмсом с величайшим интересом слушали этот поразительный рассказ, излагавшийся с той отрывистостью и бессвязностью, какие свидетельствуют, что говорящий находится во власти всепоглощающего отчаяния. Мой товарищ некоторое время молчал, подпирая подбородок ладонью и размышляя.

– Скажите мне, – заговорил он наконец, – можете ли вы поклясться, что лицо, которое вы видели в окне, принадлежало именно мужчине?

– Каждый раз я видел его с большого расстояния и потому не могу ответить категорично.

– Однако же оно произвело на вас неприятное впечатление?

– Слишком оно неестественного цвета, и черты жутко неподвижны. А когда я хотел подойти ближе, оно исчезло странным рывком.

– Как давно ваша жена попросила у вас сто фунтов?

– Почти два месяца назад.

– Вы когда-нибудь видели фотографию ее первого мужа?

– Нет. Вскоре после его смерти в Атланте случился большой пожар, и все ее бумаги погибли.

– И все-таки у нее было свидетельство о его смерти. Вы сказали, что видели этот документ?

– Да. После пожара она взяла копию.

– Вы встречали кого-нибудь, кто знал ее в Америке?

– Нет.

– Она когда-нибудь высказывала желание вновь побывать там?

– Нет.

– И писем оттуда не получала?

– Нет, насколько мне известно.

– Благодарю вас, теперь я хотел бы немного поразмыслить. Если коттедж покинут, у нас могут возникнуть некоторые затруднения. Если же, напротив, как я полагаю, его обитатели были вчера предупреждены о вашем возвращении и успели скрыться до вашего появления, то они, надо полагать, возвратились, и мы легко и незамедлительно все выясним. Рекомендую вам вернуться в Норбери и вновь осмотреть окна коттеджа. Если у вас сложится впечатление, что там кто-то есть, не пытайтесь войти туда, а телеграфируйте моему другу и мне. Менее чем через час по получении телеграммы мы уже будем у вас и очень скоро разберемся с этим делом.

– А если он по-прежнему пуст?

– В таком случае я приеду к вам завтра, и мы все обсудим. Так до свидания и, главное, не терзайте себя, пока не убедитесь, что у вас для этого действительно есть причина.

– Боюсь, Ватсон, дело скверно, – сказал мой товарищ, когда проводил мистера Гранта Манро и вернулся в гостиную. – К каким выводам вы пришли?

– Судя по всему, ничего хорошего, – ответил я.

– Да. Пахнет шантажом, или я очень ошибаюсь.

– И кто шантажист?

– Ну, видимо, некто, занявший единственную удобную комнату в коттедже, где поставил ее фотографию на каминной полке. Честное слово, Ватсон, есть что-то очень притягательное в этом желчном лице, выглядывающем из окна, и я крайне рад, что мне выпало это дело.

– У вас есть гипотеза?

– Да. Предварительная. Но я удивлюсь, если она окажется неверной. В коттедже поселился бывший муж этой женщины.

– Почему вы так считаете?

– А как еще можно объяснить ее отчаянные усилия помешать второму мужу войти туда? Факты, как я их толкую, примерно таковы: эта женщина в Америке вышла замуж; у ее мужа развились какие-то омерзительные привычки, или, скажем, он заразился какой-то гнусной болезнью, стал прокаженным или впал в идиотизм. В конце концов она бежит от него, возвращается в Англию, меняет фамилию и начинает жизнь, как ей кажется, заново. Прожила в нынешнем браке три года и верила в прочность своего положения, показав мужу свидетельство о смерти какого-то мужчины, чью фамилию приняла. Но вдруг первый муж узнает, где она. Или, возможно, тут действует бесчестная женщина, которая хочет извлечь выгоду из беспомощного инвалида. Они пишут жене, угрожают приехать и разоблачить ее. Она просит у мистера Манро сто фунтов в надежде откупиться. Но они все равно приезжают, и, когда муж мимоходом сообщает ей, что коттедж арендован, она каким-то образом догадывается, что это они, ее преследователи. Она ждет, пока ее муж не уснул, а затем бежит туда, чтобы умолить их оставить ее в покое. Ничего не добившись, она пытается снова на следующее утро, а когда выходит из коттеджа, встречается с мужем, как он нам и рассказал. И обещает ему больше туда не ходить, но через два дня надежда избавиться от этого ужасного соседства превозмогает ее опасения, и она предпринимает еще одну попытку, захватив с собой фотографию, которую, возможно, у нее потребовали. Их переговоры внезапно прерывает горничная, которая вбегает предупредить, что хозяин вернулся домой. Жена, зная, что он немедленно бросится в коттедж, выпроваживает его обитателей через задний ход, вероятно, в сосновую рощу поблизости. Вот почему он нашел дом пустым. Однако я буду крайне удивлен, если там никого не окажется, когда он вечером займется разведкой. Ну, как вам моя гипотеза?

– Строится на одних только предположениях.

– Зато охватывает все факты. Когда нам станут известны новые факты, которые в нее не укладываются, вот тогда настанет минута пересмотреть ее. А пока нам остается только ждать известия от нашего друга в Норбери.

Впрочем, ждать нам пришлось недолго. Телеграмма пришла, когда мы еще допивали наш чай. «В коттедже по-прежнему живут, – гласила она. – Снова видел лицо в окне. Встречу семичасовой поезд и ничего не предприму до вашего приезда».

Когда мы вышли из вагона, он ждал нас на платформе, и в свете станционных фонарей мы увидели, что он очень бледен и весь дрожит от волнения.

– Они все еще там, мистер Холмс, – сказал он, кладя ладонь на локоть моего друга. – Я видел свет в коттедже, когда шел сюда. Мы сейчас же покончим с этим раз и навсегда.

– Так каков ваш план? – спросил Холмс, когда мы пошли по темной, обсаженной деревьями дороге.

– Я намерен ворваться туда и собственными глазами посмотреть, кто прячется там. И я хотел бы, чтобы вы оба были со мной в качестве свидетелей.

– Вы твердо намерены поступить так, вопреки предостережению вашей жены, что будет лучше для вас, если тайна останется нераскрытой?

– Да, мое решение твердо.

– Ну, по-моему, вы правы. Любая правда лучше неопределенности. Отправимся туда немедленно. Разумеется, юридически мы поставим себя в положение нарушителей закона, но, по моему мнению, оно того стоит.

Вечер был очень темный, и начал накрапывать дождь, когда мы свернули на узкий проселок, весь в глубоких рытвинах, зажатый между живыми изгородями. Мистер Грант Манро в нетерпении почти бежал, и мы, спотыкаясь, еле успевали за ним.

– Вон свет в моем доме, – пробормотал он, указывая на проблески за деревьями, – а вот коттедж, в который я сейчас войду.

При этих словах за поворотом поселка возник совсем близко небольшой дом. Желтая полоска, рассекавшая темноту перед ним, указывала, что дверь не затворена, а одно окно в верхнем этаже было ярко освещено. Поглядев туда, мы увидели маячащую на занавеске темную бесформенную тень.

– Вон эта тварь! – воскликнул Грант Манро. – Вы сами видите, что там кто-то есть. Теперь следуйте за мной, и мы незамедлительно узнаем все.

Мы направились к двери, но внезапно из тьмы возникла женщина и застыла в золотистой полосе света, отбрасываемого лампой. В темноте я не разглядел ее лица, но она моляще простирала к нам руки.

– Ради Бога, Джек, не надо! – вскричала она. – У меня было предчувствие, что ты придешь сегодня. Передумай, милый! Доверься мне еще раз, и у тебя не будет повода пожалеть об этом.

– Я слишком долго доверял тебе, Эффи! – сурово крикнул он. – Пропусти меня! Я должен войти. Мои друзья и я разберемся с этим делом раз и навсегда! – Он оттолкнул ее в сторону. Мы следовали за ним по пятам. Когда он распахнул дверь, наперерез ему бросилась пожилая женщина и попыталась остановить его, но он ее отшвырнул, и секунду спустя мы трое уже взбегали по лестнице. Грант Манро ворвался в освещенную комнату наверху, а следом за ним и мы.

Комната была уютной, хорошо обставленной, на столе горели две свечи и две – на каминной полке. В углу, горбясь над письменным столиком, сидела… словно бы маленькая девочка. Сидела она спиной к нам, но мы увидели красное платьице и длинные белые перчатки на ее руках. Она стремительно обернулась к нам, и я ахнул от изумления и ужаса. Обращенное к нам лицо было немыслимого желчного цвета, а черты поражали полным отсутствием какого-либо выражения. Мгновение спустя тайна разъяснилась. Холмс со смехом провел рукой за ухом девочки, с ее личика соскользнула маска, и угольно-черная негритяночка блеснула всеми белоснежными зубками, рассмешенная нашей полной растерянностью. Я расхохотался, зараженный ее веселостью, но Грант Манро смотрел на нее вытаращенными глазами, схватившись за горло.

– Мой Бог! – вскричал он. – Что это значит?

– Я объясню тебе! – воскликнула его супруга, величественно входя в комнату. На ее лице были написаны гордость и решимость. – Ты против воли вынудил меня на это объяснение, и теперь нам обоим остается надеяться на лучшее. Мой муж умер в Атланте. Моя дочь выздоровела.

– Твоя дочь!

Она вынула из корсажа большой серебряный медальон.

– Ты ни разу не видел его открытым.

– Но мне казалось, что он вообще не открывается.

Она нажала на пружинку, и крышка откинулась. Внутри оказался портрет мужчины поразительной красоты и ума, но, несомненно, африканского происхождения.

– Это Джон Хеброн, уроженец Атланты, – сказала она. – И благороднее человека мир не видел. Чтобы выйти за него замуж, я расторгла связь со своей расой, но пока он был жив, ни секунды не жалела об этом. На нашу беду, наш единственный ребенок унаследовал черты не моих предков, а его. В подобных браках такое встречается часто, и кожа малютки Люси даже чернее, чем была у ее отца. Но черная или белая, она – моя любимая деточка, радость и гордость своей матери.

При этих словах малютка подбежала к матери и спряталась в складках ее юбки.

– В Америке, – продолжала миссис Манро, – я оставила ее только потому, что после болезни она очень ослабела и перемена климата могла оказаться вредной для нее. Я поручила Люси заботам верной шотландки, нашей бывшей служанки. У меня и в мыслях не было отречься от нее. Но когда судьба свела меня с тобой, Джек, и я тебя полюбила, то побоялась рассказать тебе о моей дочке. Да простит меня Бог, я страшилась, что потеряю тебя, и у меня не хватало смелости сказать тебе. Мне пришлось выбирать между вами, и я слабовольно отвернулась от моей дочурки. Три года я скрывала от тебя ее существование, но няня писала мне, и я знала, что с ней все обстоит хорошо. Однако мной овладело непреодолимое желание еще раз увидеть мое дитя. Я боролась с ним, но тщетно. Я понимала всю опасность, но решила вызвать девочку в Англию, хотя бы на несколько недель. Я послала няне сто фунтов и инструкции касательно коттеджа, чтобы она поселилась по соседству так, словно ко мне это не имело никакого отношения. Принимая все меры предосторожности, я даже распорядилась, чтобы днем она девочку из дома не выпускала и замаскировала бы ее личико и ручки на случай, если ее увидят в окне. Таким образом я надеялась помешать слухам о черном ребенке в коттедже. Будь я не так напугана, то, наверное, поступила бы разумнее, но я совсем обезумела от страха, что ты можешь узнать правду.

О том, что в коттедже кто-то поселился, первым мне сказал ты. Мне следовало бы дождаться утра, но от волнения я не могла уснуть и, наконец, тихонько ушла, зная, как трудно тебя разбудить. Но ты увидел, как я уходила, и с этого начались мои беды. На следующий день ты уже мог бы узнать мою тайну, но благородно отказался воспользоваться своим преимуществом. Однако три дня спустя няня еле-еле успела убежать с девочкой через заднюю дверь, когда ты ворвался через парадную. И вот сегодня вечером ты наконец узнал все, и я спрашиваю тебя: что будет с нами, моим ребенком и со мной?

Стиснув руки, она ждала его ответа.

Прошли долгие две минуты, прежде чем Грант Манро нарушил молчание, а затем последовал ответ, о котором я всегда вспоминаю с теплотой в сердце. Он взял малютку на руки, поцеловал ее и, удерживая ее одной рукой, другую протянул жене и повернулся к двери.

– Нам будет удобнее обсудить все это дома, – сказал он. – Я не очень хороший человек, Эффи, но думаю, что я все-таки лучше, чем опасалась ты.

Мы с Холмсом пошли за ними по проселку, но когда свернули на дорогу, мой друг придержал меня за рукав.

– Думаю, – сказал он, – в Лондоне от нас будет больше пользы, чем в Норбери.

И больше он и словом не обмолвился об этом деле до самой поздней ночи, когда взял зажженную свечу, направляясь к себе в спальню.

– Ватсон, – сказал он, – если вам когда-нибудь покажется, что я слишком уж самоуверенно полагаюсь на свои способности или уделяю делу меньше стараний, чем оно того заслуживает, будьте так добры, шепните мне на ухо «Норбери», и я буду вам крайне благодарен.