Текст книги "Шерлок Холмс, прощай"

Ее мужество было достойно восхищения. Даже теперь она не сдалась.

– Повторяю, мистер Холмс, вы впали в какое-то нелепое заблуждение.

Холмс поднялся с кресла.

– Мне жаль вас, леди Хильда. Я сделал для вас все, что мог, но вижу, что напрасно.

Он позвонил. Вошел дворецкий.

– Мистер Трелони Хоуп дома?

– Будет дома, сэр, без четверти час.

Холмс взглянул на свои часы.

– Через пятнадцать минут, – сказал он. – Отлично, я подожду его.

Не успел дворецкий закрыть за собой дверь, как леди упала на колени к ногам Холмса, простирая руки, повернувши к нему свое прекрасное, орошенное слезами лицо.

– Пощадите меня, мистер Холмс! Пощадите меня! – отчаянно взмолилась она. – Ради всего святого, не говорите ему! Я так его люблю! Я подумать не могу о том, чтобы омрачить его жизнь. А это разобьет его благородное сердце!

Холмс помог ей встать.

– Я рад, сударыня, что вы все-таки опомнились, пусть и в последнюю минуту. Нельзя терять ни секунды! Где письмо?

Она метнулась к бюро, отперла его и вынула длинный голубой конверт.

– Вот оно, мистер Холмс. Если бы мне никогда его не видеть!

– Как же нам его вернуть? – пробормотал Холмс. – Быстрей! Быстрей! Надо что-то придумать. Где вализа?

– Все еще у него в спальне.

– Замечательно! Быстрее, сударыня, принесите ее сюда.

Минуту спустя она вернулась с красной плоской коробкой в руке.

– Как вы ее открыли тогда? У вас есть дубликат ключа? Ну, разумеется. Откройте ее!

Леди Хильда достала из-за корсажа маленький ключик. Коробка открылась. Она была набита всякими бумагами. Холмс засунул голубой конверт глубоко между ними в листы какого-то документа. Коробку закрыли, заперли и вернули в спальню.

– Ну, теперь мы готовы к его приходу, – сказал Холмс, – и у нас есть еще десять минут. Я зашел очень далеко, чтобы оградить вас, леди Хильда. В ответ вы потратите эти минуты, откровенно посвятив меня в подоплеку этого крайне необычного дела.

– Мистер Холмс, я все вам расскажу! – вскричала она. – Ах, мистер Холмс, я дала бы отрубить себе правую руку, прежде чем причинить ему минуту боли! Во всем Лондоне не найти женщины, которая бы так любила своего мужа, и все-таки, узнай он о том, как я поступила… как я была вынуждена поступить, он никогда бы мне этого не простил. Он так неукоснительно соблюдает свою честь, что не забудет и не извинит отступления от законов чести другими. Помогите мне, мистер Холмс! На карту поставлены мое счастье, его счастье, самые наши жизни!

– Поторопитесь, сударыня, время на исходе.

– Суть в письме, мистер Холмс, в неосторожном письме, написанном до моего брака, – глупеньком письме, письме импульсивной юной девушки. Я ничего плохого не думала, но он бы счел его преступным. Стоило бы ему его прочесть, и его доверие ко мне исчезло бы безвозвратно. С тех пор как письмо было написано, миновали годы, и я полагала, что все давно быльем поросло. Затем я узнала от этого человека, от Лукаса, что оно оказалось у него и что он вручит его моему мужу. Я молила его сжалиться. Он сказал, что отдаст мне мое письмо, если я принесу ему некий документ, который он мне описал, из вализы моего мужа. У него был в министерстве свой осведомитель, от которого он и узнал о его существовании. Он заверил меня, что моему мужу это нисколько не повредит. Поставьте себя на мое место, мистер Холмс! Что мне оставалось?

– Довериться вашему мужу.

– Этого я не могла, мистер Холмс, никак не могла. С одной стороны – верная гибель, с другой, как ни ужасно было похитить бумаги мужа, они же касались политики и были мне непонятны, а вот где речь шла о любви и доверии, последствия были мне более чем ясны. И я сделала это, мистер Холмс! Я сделала слепок с его ключа, этот человек, Лукас, изготовил дубликат. Я открыла вализу, достала письмо и отвезла его на Годолфин-стрит.

– Что произошло там, сударыня?

– Я постучала в дверь, как мы условились. Лукас открыл ее. Я последовала за ним в комнату, оставив входную дверь позади себя чуть полуоткрытой, так как боялась остаться наедине с этим человеком. Я запомнила, что снаружи, когда я входила, была какая-то женщина. Наше дело завершилось очень быстро. Мое письмо лежало на его бюро. Я протянула ему документ, он отдал мне мое письмо. И тут от двери донесся какой-то звук. Затем послышались шаги в коридоре. Лукас поспешно отвернул ковер, сунул документ в какой-то тайник там и застелил его ковром.

То, что происходило дальше, было как кошмарный сон. Темное искаженное лицо, женский голос, вопящий по-французски: «Мое ожидание было не напрасным. Наконец я поймала тебя с ней!» Началась яростная схватка. В его руке я увидела стул, в ее – сверкнул нож. Я бросилась прочь от этой жуткой сцены, выбежала из дома и только на следующее утро узнала из газеты об ужасном ее завершении. А в тот вечер я была счастлива, потому что мое письмо было у меня и я еще не знала, что принесет будущее.

Лишь на следующее утро я поняла, что сменила одну беду на другую. Муки моего мужа из-за пропажи его документа раздирали мне сердце. Я с трудом удерживалась, чтобы не кинуться к его ногам и не рассказать ему, что я натворила. Но ведь пришлось бы признаться и в прошлом! В то утро я пришла к вам, чтобы понять весь ужас моего поступка. С того мгновения, как я поняла его, мною владела только одна мысль: вернуть документ моего мужа. Он должен был все еще оставаться там, куда положил его Лукас, так как спрятан он был прежде, чем эта ужасная женщина ворвалась в комнату. Если бы не ее появление, я бы не знала, где его тайник. Как же мне пробраться в эту комнату? Два дня я следила за домом, но дверь ни разу не осталась открытой. Вчера вечером я решилась на последнюю попытку. Что я сделала и как добилась успеха, вы уже знаете. Я принесла документ домой и думала уничтожить его, так как не находила способа вернуть, не признавшись мужу во всем… Боже, я слышу на лестнице его шаги.

В комнату торопливо вошел взволнованный секретарь по европейским делам.

– Есть новости, мистер Холмс? Есть новости? – воскликнул он.

– Кое-какая надежда у меня имеется.

– Ах, слава Богу! – Его лицо просияло. – Премьер-министр завтракает у меня. Может ли и он разделить вашу надежду? У него железные нервы, но я знаю, что он почти не смыкал глаз после этого ужасного несчастья. Джейкобс, вы не попросите премьер-министра подняться сюда? А вы, моя дорогая… боюсь, речь пойдет о политике. Мы присоединимся к вам в столовой через несколько минут.

Премьер-министр был сдержан, но блеск его глаз и легкая дрожь худых пальцев сказали мне, что он разделяет волнение своего молодого коллеги.

– Как я понял, у вас есть что сообщить нам, мистер Холмс?

– Пока это чисто негативно, – ответил мой друг. – Я навел справки везде, где оно могло оказаться, и совершенно убежден, что можно ничего не опасаться.

– Но этого недостаточно, мистер Холмс. Мы не можем вечно жить на таком вулкане. Нам необходимо что-то определенное.

– Именно это я и надеюсь получить. Вот почему я здесь. Чем больше я раздумываю над этим делом, тем больше прихожу к выводу, что письмо вообще не покидало этот дом.

– Мистер Холмс!

– Иначе оно было бы уже опубликовано.

– Но зачем кому-либо было похищать его, чтобы оставить тут?

– Я не убежден, что его вообще кто-либо похищал.

– Так каким образом оно могло исчезнуть из вализы?

– Я не убежден, что оно вообще исчезло из вализы.

– Мистер Холмс, сейчас не время для шуток. Заверяю вас, что в вализе его нет.

– А вы проверяли ее после утра вторника?

– Нет. В этом не было никакой необходимости.

– Не исключено, что вы могли его проглядеть.

– Невозможно, говорю же вам.

– Но я в этом не убежден. По моему опыту, такое случается. Полагаю, там находятся и другие документы. Ну, так оно могло затеряться среди них.

– Оно лежало сверху.

– Вализу могли встряхнуть, и документы перемешались.

– Нет-нет, я все вынул.

– Но ведь это легко проверить, Хоуп, – сказал премьер. – Распорядитесь, чтобы вализу принесли сюда.

Секретарь позвонил.

– Джейкобс, принесите сюда мою вализу. Просто фарс и напрасная трата времени, тем не менее, раз иначе вас убедить невозможно, пусть будет по-вашему. Благодарю вас, Джейкобс, поставьте ее сюда. Ключ всегда при мне на часовой цепочке. Вот документы, как видите. Письмо от лорда Меттона, депеша от сэра Чарльза Харди, меморандум из Белграда, заключения о русско-немецких налогах на зерно, письмо из Мадрида, сообщение от лорда Флауэрса… Боже великий! Что это? Лорд Беллинджер! Лорд Беллинджер!

Премьер выхватил из его пальцев голубой конверт.

– Да, это оно. И письмо в конверте. Поздравляю вас, Хоуп.

– Благодарю вас! Благодарю вас! Какой камень вы сняли с моей души! Но это же немыслимо, невероятно! Мистер Холмс, вы колдун, чернокнижник! Как вы догадались, что оно в вализе?

– Потому что знал, что нигде его больше нет.

– Не могу поверить глазам! – Он кинулся к двери. – Где моя жена? Я должен сказать ей, что все в порядке. Хильда! Хильда! – донесся до нас его голос с лестницы.

Премьер посмотрел на Холмса с лукавыми искорками в глазах.

– Послушайте, сэр, – сказал он. – Все ведь не так просто. Каким образом письмо вновь оказалось в вализе?

Холмс с улыбкой слегка отвернулся, избегая проницательного взгляда этих удивительных глаз.

– У нас тоже имеются свои дипломатические секреты, – сказал он и, взяв шляпу, повернулся к двери.

Приключение детектива на смертном одре

Миссис Хадсон, квартирная хозяйка Холмса, была многострадальной женщиной. Не только ее квартиру на втором этаже во все часы дня и ночи наводняли странные, а частенько и весьма темные субъекты, но и ее замечательный жилец вел такую эксцентричную и беспорядочную жизнь, что ее терпение, несомненно, подвергалось тяжким испытаниям.

Его невероятное неряшество, его пристрастие к музицированию в неположенное время, его манера порой упражняться в стрельбе из револьвера в стенах дома, его непонятные, а нередко и неблагоуханные научные опыты, вся окружавшая его атмосфера насилия и опасностей делали его наихудшим из всех лондонских квартирантов. С другой стороны, за квартиру он платил по-княжески. Не сомневаюсь, что общая сумма платы, внесенной Холмсом за годы моего с ним знакомства, намного превысила цену дома целиком.

Миссис Хадсон питала к нему благоговейное почтение и ни разу не осмелилась попенять ему, каким бы нестерпимым ни было его поведение. К тому же она чувствовала к нему неподдельную привязанность, ведь с женщинами он держался с поразительной мягкостью и обходительностью. Правда, слабый пол внушал ему неприязнь и недоверие, но противником он был по-рыцарски благородным. Зная искренность ее доброго отношения к нему, я с большим вниманием слушал ее рассказ, когда на второй год моей женитьбы она явилась ко мне в приемную и поведала о печальном состоянии моего бедного друга.

– Он умирает, доктор Ватсон, – сказала она. – Вот уже три дня ему становится все хуже и хуже, и не знаю, дотянет ли он до завтра. Не позволяет мне позвать к нему врача. Сегодня утром, когда я увидела, как кости у него на лице выпирают из-под кожи, а глаза, такие огромные, сверкают на меня, я не стерпела. «С вашего разрешения, мистер Холмс, или без него, я сейчас же иду за доктором», – сказала я. «Ну, так по крайней мере за Ватсоном», – сказал он. Я не стала бы и на час откладывать, сэр, не то вы можете не застать его в живых.

Я пришел в ужас, ведь я ничего не слышал про его болезнь. Незачем говорить, что я бросился за пальто и шляпой. Пока мы ехали, я расспрашивал миссис Хадсон о подробностях.

– Я мало что могу сказать вам, сэр. Он расследовал дело в Ротерхите в проулке над рекой и подхватил болезнь там. Слег в постель в среду и больше не вставал. Все эти три дня не съел ни крошки и не выпил ни глотка.

– Боже великий, почему вы не позвали врача?

– Он не пожелал, сэр. Вы же знаете, какой он властный. Я не посмела ослушаться. Но ему уже недолго осталось, как вы сами увидите, чуть к нему войдете.

Он и правда выглядел ужасно. В тусклом свете пасмурного ноябрьского дня спальня была достаточно мрачным местом, но похолодел я, когда увидел на подушке его исхудалое лицо с запавшими щеками. Его глаза неестественно блестели от жара. Я разглядел красные лихорадочные пятна на скулах, запекшиеся темные корочки на губах. Худые руки поверх одеяла непрерывно подергивались. Голос был хриплым, прерывистым. Когда я входил в комнату, он лежал неподвижно, но при виде меня в его глазах появилась искра сознания.

– Ну, Ватсон, кажется, для нас настали скверные дни, – сказал он слабым голосом, но с некоторым оттенком прежней небрежной манеры.

– Мой дорогой! – вскричал я, кидаясь к нему.

– Назад! Стойте в стороне! – приказал он с той резкой категоричностью, которую я наблюдал у него только в критические минуты. – Если вы подойдете ко мне, я потребую, чтобы вы ушли.

– Но почему?

– Потому что я так хочу. Или этого недостаточно?

Да, миссис Хадсон была права. Властность его осталась прежней. Но больно было смотреть на его изможденность.

– Я только хотел помочь, – объяснил я.

– Вот именно! Но помочь вы сможете, только если будете делать то, что вам говорят.

– Да, конечно, Холмс.

Его суровость смягчилась.

– Вы не рассердились? – спросил он, ловя ртом воздух.

Бедняга! Как я мог на него рассердиться, когда он лежал передо мной в таких страданиях!

– Это ради вас же, Ватсон, – прохрипел он.

– Ради меня?

– Я знаю, что со мной. Болезнь кули с Суматры – напасть, о которой голландцы знают больше нас, хотя и они все еще знают прискорбно мало. Но одно известно точно. Она всегда смертельна и крайне заразна.

Теперь он говорил с горячечной энергией: его длинные пальцы дрожали и дергались, когда он сделал мне знак отойти подальше.

– Заразна через соприкосновение, Ватсон, только через соприкосновение. Держитесь на расстоянии, и все будет в порядке.

– Боже мой, Холмс! Неужели вы думаете, что такое соображение может меня остановить? Даже если бы речь шла о постороннем человеке. Неужели вы воображаете, что оно помешает мне исполнить мой долг по отношению к старому другу?

Вновь я шагнул вперед, но ярость в его взгляде вынудила меня остановиться.

– Если вы останетесь стоять где стоите, я буду разговаривать с вами, если нет, то вы должны покинуть комнату.

Я питал такое глубокое уважение к необычайным талантам Холмса, что всегда подчинялся его настояниям, даже когда совершенно не понимал их. Но теперь во мне пробудились все мои профессиональные инстинкты. Пусть он превосходит меня во всем другом, но у одра болезни превосходство принадлежало мне.

– Холмс, – сказал я, – вы не в себе. Больной человек – всего лишь ребенок, и я обойдусь с вами как с ребенком. Хотите вы или нет, я исследую ваши симптомы и начну вас лечить в соответствии с ними.

Он ответил мне взглядом, полным яда.

– Если уж меня должен осмотреть врач, хочу я того или нет, пусть, по крайней мере, это будет тот, на кого я мог бы положиться, – сказал он.

– Значит, на меня вы не полагаетесь?

– На вашу дружбу безусловно. Но факт остается фактом, Ватсон, в конце-то концов вы всего лишь практикующий врач с очень ограниченным опытом и не слишком высокой квалификацией. Больно говорить так, но вы не оставили мне выбора.

Я был горько обижен.

– Подобное утверждение недостойно вас, Холмс. Оно мне ясно показывает, в каком состоянии ваши нервы. Но раз вы мне не доверяете, я не стану навязывать свои услуги. Разрешите мне привезти к вам сэра Джаспера Мийка, или Пенроза Фишера, или любого из лучших специалистов в Лондоне. Но кого-то вы должны выбрать. И это мое окончательное слово. Если вы думаете, что я буду стоять тут и смотреть, как вы умрете, не оказав вам помощи сам или не привезя кого-нибудь позаботиться о вас, то вы плохо меня знаете.

– Намерения у вас наилучшие, Ватсон, – сказал больной с чем-то вроде всхлипывания или стона. – Доказать ли мне вашу неосведомленность? Что вы знаете, например, о тапанулийской лихорадке? Что вы знаете о черной формозской гангрене?

– Ни о той, ни о другой я никогда не слышал.

– На Востоке, Ватсон, есть много проблем с заболеваниями, много странных патологических неожиданностей. – Через каждые несколько слов он умолкал, собирая угасающие силы. – Я столькому научился за время недавних своих исследований медицинско-криминального порядка. Вот тогда-то я и подцепил эту болезнь. Сделать что-либо не в ваших силах.

– Вполне возможно. Но я слышал, что доктор Эйнстри, величайший авторитет по тропическим болезням, сейчас в Лондоне. Любые возражения бесполезны, Холмс, я немедленно отправляюсь за ним. – И я решительно повернулся к двери.

В жизни я не испытывал подобного шока! Умирающий молниеносным тигриным прыжком проскочил мимо меня. Я услышал щелчок повернувшегося в замке ключа. В следующую секунду Холмс, пошатываясь, вернулся в постель, измученный, задыхающийся после невероятной вспышки энергии.

– Не станете же вы отбирать у меня ключ силой, Ватсон. Попались, друг мой. Вы здесь и здесь останетесь, пока я не решу иначе. Но я пойду вам навстречу. (Все это с прерывистыми придыханиями, со страшными усилиями сделать вдох в паузах.) Вы думаете только о моем благополучии. Конечно, я прекрасно это знаю. И вы сможете поступить по-вашему, но дайте мне время собраться с силами. Не теперь, Ватсон, не теперь. Сейчас четыре, в шесть вы сможете уйти.

– Холмс, это безумие.

– Всего два часа, Ватсон. Обещаю, в шесть вы уйдете. Вы согласны подождать?

– А у меня есть выбор?

– Ни малейшего, Ватсон. Ни малейшего. Благодарю вас, мне не нужна помощь, чтобы поправить простыни. Будьте добры, держитесь на расстоянии. А теперь, Ватсон, еще одно мое условие. Помощь вы будете искать не у тех, кого упомянули, но у того, кого выберу я.

– Да ради Бога!

– Вот первые три разумные слова, Ватсон, которые вы произнесли с той минуты, как вошли сюда. Вон там вы найдете кое-какие книги. Я немного утомился. Интересно, как себя чувствует электробатарея, когда изливает электричество не в проводник. В шесть, Ватсон, мы возобновим наш разговор.

Но по велению судьбы возобновился он много раньше и при обстоятельствах, вызвавших у меня шок, мало чем уступавший тому, в который мне обошелся его прыжок к двери. Несколько минут я постоял, глядя на безмолвно лежащего в постели Холмса. Лицо его было почти укрыто простыней, казалось, он уснул. Затем, не испытывая никакого желания расположиться с книгой, я медленно обошел комнату, рассматривая портреты знаменитых преступников, которые украшали все четыре стены. Наконец эти бесцельные блуждания привели меня к каминной полке. Ее загромождали курительные трубки, табачные кисеты, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и прочая такая же дребедень. Мне в глаза бросилась черно-белая коробочка из слоновой кости со скользящей крышкой. Красивая вещица! Я протянул руку, чтобы рассмотреть ее поближе, и тут…

Крик, который он издал, был страшен – вопль, который, возможно, разнесся по всей улице. Меня мороз подрал по коже, а волосы встали дыбом от этого ужасного звука. Обернувшись, я увидел искаженное лицо и обезумевшие глаза. Я застыл как парализованный, держа коробочку в руке.

– Положите ее! Сию секунду, Ватсон, сию секунду, говорят вам!

Его голова упала назад на подушку, едва я поставил коробочку на каминную полку, и он испустил вздох облегчения.

– Не терплю, чтобы к моим вещам прикасались, Ватсон. Вы знаете, что я этого не терплю. Ваше мельтешение невыносимо. Вы, доктор, своим поведением можете загнать пациента в приют для умалишенных. Сядьте же и дайте мне передохнуть.

На меня случившееся произвело самое тягостное впечатление. Бурная и беспричинная вспышка, а затем эта грубая тирада, столь не похожая на его обычный учтивый тон, показали мне, насколько помутилось его сознание. Разрушение благородного ума наиболее плачевное из всех разрушений! Я сидел в безмолвном унынии, пока не миновали обусловленные два часа. Видимо, он тоже следил за часами, как я, потому что вновь заговорил почти ровно в шесть с тем же лихорадочным возбуждением, что и прежде.

– Вот что, Ватсон, – сказал он, – у вас есть в кармане какая-нибудь мелочь?

– Да.

– Серебряные монеты?

– В большом количестве.

– Сколько полукрон?

– Пять.

– А! Слишком мало! Слишком мало! Как неудачно, Ватсон! Однако вы можете переложить их в часовой кармашек. А все остальные монеты в левый карман брюк. Благодарю вас. Так вы сбалансированы более надежно.

Это был бред безумия. Он весь сотрясся и снова испустил звук, средний между кашлем и всхлипыванием.

– Теперь вы зажжете газ, Ватсон, но будьте очень внимательны, чтобы пламя ни на миг не поднялось выше половины. Умоляю, Ватсон, будьте внимательны. Благодарю вас. Именно так. Нет, занавеску задергивать не надо. А теперь будьте так добры, положите кое-какие письма и бумаги на этот столик у меня под рукой. Благодарю вас. Теперь кое-что из хлама на каминной полке. Превосходно, Ватсон. Там есть сахарные щипчики. Будьте добры, поднимите с их помощью эту коробочку из слоновой кости. Положите ее здесь среди бумаг. Отлично! А теперь вы можете отправиться за мистером Калвертоном Смитом в дом тринадцать по Лоуэр-Берк-стрит.

Сказать правду, мое желание привезти врача несколько поугасло.

Холмс явно был в горячечном бреду, и оставлять его одного казалось опасным. Однако теперь он с такой же настойчивостью посылал меня за названным человеком, с какой раньше отказывался допустить к себе кого бы то ни было.

– Никогда прежде не слышал этой фамилии, – сказал я.

– Вполне понятно, мой добрый Ватсон. Возможно, вас удивит, что человек, больше всех в мире осведомленный об этой болезни, вовсе не медик, а плантатор. Мистер Калвертон Смит, живущий на Суматре, где он широко известен, сейчас находится с визитом в Лондоне. Вспышка этой болезни на его плантации, слишком удаленной, чтобы получать медицинскую помощь извне, понудила его заняться ее изучением, что привело к далеко идущим последствиям. Он человек с крайне методичными привычками, и я не хотел, чтобы вы отправились к нему раньше шести, так как мне хорошо известно, что вы не застали бы его у него в кабинете. Если вы сумеете уговорить его приехать сюда и уделить нам долю его уникальных познаний об этой болезни, исследование которой было любимейшим его занятием, не сомневаюсь, что он сможет помочь мне.

Я излагаю слова Холмса в связной последовательности и не пытаюсь передавать, как его речь прерывалась задыханиями и судорожными движениями рук, указывающими на мучительную боль, которую он испытывал. За часы, которые я провел с ним, его внешность изменилась к худшему. Красные лихорадочные пятна на скулах стали еще заметнее, глаза в темных провалах глазниц блестели ярче, а лоб лоснился от холодной испарины. Однако он все еще сохранял небрежную изысканность речи. До последнего вздоха он останется хозяином положения.

– Вы точно опишете ему, каким оставили меня, – сказал он. – Вы сообщите ему со всей точностью свое впечатление: умирающий больной, умирающий, бредящий. Право же, не понимаю, почему все океанское дно не состоит из сплошной массы устриц, ведь они так обильно размножаются. А! Мысли у меня блуждают! Странно, как мозг управляет мозгом! О чем я говорил, Ватсон?

– Давали мне указания касательно мистера Калвертона Смита.

– А, да, помню! От них зависит моя жизнь. Умоляйте его, Ватсон. Он питает ко мне враждебность. Взаимную. Его племянник, Ватсон… я заподозрил преступление и позволил ему заметить это. Юноша умер ужасной смертью. И у него на меня зуб. Вы смягчите его, Ватсон. Просите его, умоляйте, но любой ценой привезите его сюда. Только он один может спасти меня. Только он один!

– Я доставлю его в кебе, даже если мне придется нести его на руках.

– Ни в коем случае! Вы убедите его приехать, а затем вернетесь прежде его. Сошлитесь на любой предлог, чтобы не ехать с ним. Не забудьте, Ватсон. Вы меня не подведете. Вы никогда меня не подводили. Без сомнения, какие-то естественные враги препятствуют их неуемному размножению. Мы с вами, Ватсон, оказали тут свое содействие. Так будет мир заполнен устрицами? Нет-нет, какой ужас! Все это вам следует держать в уме.

Я покинул его, подавленный тем, как обладатель такого могучего интеллекта бормотал чушь, подобно глупому ребенку. Он отдал мне ключ, и, повинуясь счастливой мысли, я захватил ключ с собой, чтобы он вдруг не заперся изнутри. Миссис Хадсон стояла в коридоре, дрожа, вся в слезах. Когда я выходил из квартиры, вслед мне донесся высокий пронзительный голос Холмса, затянувшего в бреду какое-то песнопение. Внизу, когда я остановился свистнуть кебу, из тумана ко мне вышел какой-то мужчина.

– Как себя чувствует мистер Холмс, сэр? – спросил он.

Это был наш старый знакомый, инспектор Мортон из Скотленд-Ярда, но в штатском.

– Он очень болен, – ответил я.

Инспектор бросил на меня крайне странный взгляд. Не будь такая мысль слишком уж дьявольской, я бы подумал, что в отсвете фрамуги его лицо просияло радостью.

– Да, я что-то такое слышал, – сказал он.

Кеб остановился, и я покинул инспектора.

Лоуер-Берк-стрит, застроенная прекрасными особняками, тянулась примерно где-то между Ноттинг-Хиллом и Кенсингтоном. Дом, перед которым остановился мой извозчик, дышал чопорной старомодной респектабельностью – чугунная решетка, массивная двустворчатая дверь и начищенные до блеска медные ручки и прочее. Все это вполне соответствовало чинно-торжественному дворецкому, который возник в ореоле розового света от цветной электрической лампы позади него.

– Да, мистер Калвертон Смит дома. Доктор Ватсон? С вашего разрешения, сэр, я отнесу ему вашу карточку.

Моя скромная фамилия и звание, видимо, не произвели впечатления на мистера Калвертона Смита. Из-за полуоткрытой двери до меня донесся пискливый, раздраженный, въедливый голос:

– Кто этот субъект? Что ему надо? Бог мой, Стэплс, как часто мне повторять, что я не желаю, чтобы меня тревожили в часы моих занятий?

Послышалось журчание мягких объяснений дворецкого.

– Я его не приму, Стэплс. Не могу допустить, чтобы мою работу прерывали подобным образом. Меня нет дома. Так и скажите. Пусть придет утром, если уж ему надо меня увидеть.

Вновь мягкое журчание.

– Ну-ну, так ему и передайте. Пусть приходит утром или вообще не приходит. Помехи в моей работе неприемлемы.

Я подумал о Холмсе в муках на одре болезни, быть может считающем минуты, пока я не обеспечу ему помощь. Сейчас было не до церемоний. Его жизнь зависела от того, выполню ли я его поручение без промедления. Прежде чем дворецкий успел с извиняющимся видом передать мне слова своего хозяина, я прошел мимо него в комнату.

Из покойного кресла возле камина с пронзительным воплем возник какой-то человек. Я увидел огромное желтое лицо с грубой сальной кожей, тяжелый двойной подбородок и два мрачных, злобных серых глаза, которые свирепо уставились на меня из-под кустистых светло-рыжих бровей. На розовом изгибе высокого лысого черепа кокетливо примостилась бархатная шапочка. Голова была огромной вместимости, однако когда я поглядел ниже, то, к моему вящему удивлению, обнаружил, что человек этот был низкорослым, щуплым, с перекошенными плечами и спиной, видимо вследствие детского рахита.

– Что такое? – вскричал он высоким визгливым голосом. – Что означает это вторжение? Разве дворецкий не сказал вам, что я приму вас завтра утром?

– Простите, – сказал я, – но дело не терпит отлагательств. Мистер Шерлок Холмс…

Имя моего друга подействовало на этого худосочного фитюльку поразительным образом. В мгновение ока гневное выражение исчезло с его лица, сменившись напряженной настороженностью.

– Вы от Холмса? – спросил он.

– Я только что был у него.

– Ну, так что с Холмсом? Как он?

– Он страшно болен. Потому я и потревожил вас.

Он указал мне на кресло и опустился в свое. В этот миг я на мгновение увидел отражение его лица в зеркале над каминной полкой. И готов был поклясться, что оно расплылось в злорадной и отвратительной улыбке. Однако я постарался внушить себе, что это был всего лишь какой-то нервный спазм, так как он почти сразу же обернулся ко мне с видом искреннего сочувствия.

– Грустно слышать это, – сказал он. – Мое знакомство с мистером Холмсом было чисто деловым и кратким, но я глубоко уважаю его таланты и репутацию. Он дилетант, изучающий преступления, как я – болезни. Он ищет преступника, я – микроба. Вот и мои тюрьмы, – продолжал он, кивнув на ряд флаконов и баночек, занимавших боковой столик. – На этих желатиновых подстилках сейчас отбывают срок некоторые из самых опасных злодеев в мире.

– Именно из-за ваших особых познаний мистер Холмс и желал бы вас увидеть. Он крайне высокого мнения о вас и полагает, что вы единственный человек в Лондоне, кто способен ему помочь.

Плюгавчик вздрогнул, и кокетливая шапочка соскользнула на пол.

– Почему? – спросил он. – Почему мистер Холмс полагает, что я смогу помочь ему в его несчастье?

– Потому что вы знаток восточных болезней.

– Но почему он считает, что болезнь, которой он заразился, восточная?

– Потому что в связи с профессиональным расследованием он имел дело с китайскими матросами в доках.

Мистер Калвертон приятно улыбнулся и подобрал свою шапочку.

– Ах вот как? – сказал он. – Уповаю, положение не так серьезно, как вам кажется. Давно ли он болен?

– Около трех дней.

– Бредит?

– Иногда.

– Гм-гм! Выглядит серьезно. Было бы бесчеловечным не отозваться на его призыв. Я весьма не люблю, чтобы меня отрывали от моей работы, доктор Ватсон, но это, бесспорно, исключительный случай. Я без промедления поеду с вами к нему.

Я вспомнил настойчивое требование Холмса.

– Мне еще надо навестить пациента, – сказал я.

– Хорошо. Я отправлюсь один. Адрес мистера Холмса у меня записан. Можете положиться, что я буду у него не долее чем через полчаса.

Снова в спальню Холмса я вошел со щемящим сердцем. Вдруг худшее произошло в мое отсутствие? К моему неизмеримому облегчению, ему за этот промежуток времени очень полегчало. Выглядел он столь же ужасно, но ни намека на горячечный бред: заговорил он, правда, слабым голосом, но даже более чем с обычной своей четкой логичностью.

– Ну, вы его видели, Ватсон?

– Да, он сейчас приедет.

– Чудесно, Ватсон! Чудесно! Вы лучший из гонцов.

– Он хотел поехать со мной.

– Об этом и речи быть не могло, Ватсон. Ни в коем случае. Он спросил, что со мной?

– Я сказал ему про китайцев в Ист-Энде.

– Превосходно! Ну, Ватсон, вы сделали все, чего можно требовать от друга. И вам теперь пора исчезнуть со сцены.

– Я должен дождаться его заключения, Холмс.

– Разумеется. Но у меня есть причины полагать, что заключение это будет куда более откровенным и ценным, если он будет думать, будто мы с ним одни. За изголовьем моей кровати места как раз хватит.