Текст книги "Приключения Михея Кларка"

Какая вам польза сидеть в душной комнате и слушать дедушку? Да кроме того, моя история подходит к концу. Я ведь собирался рассказать вам только о восстании на западе Англии. Правда, моя история вышла скучная и грустная, в ней нет звона колоколов и свадебных пиров, которые полагаются в книгах, но в этом не меня вините, а историю. Правда – это строгая хозяйка. Уж если взялся говорить правду, то и говори её до самого конца; жизнь не всегда бывает похожа на голландский садик с подстриженными и аккуратными деревцами. В жизни много горя, зла и дикости.

Три дня спустя после суда нас повели на Северную улицу и поставили против дворца. Там уже стояло много других пленных, которые должны были разделить нашу участь. Нас поместили по четверо и обвязали верёвками. Таких групп я насчитал до пятидесяти. Стало быть, всех арестантов было человек двести. По обеим сторонам стояли драгуны, а посреди нас поставили нескольких мушкетёров. Боялись, что мы сделаем попытку освободиться и убежать.

Было это десятого сентября. Насув таком виде и в дорогу погнали. Граждане Таунтона провожали нас с печальными лицами. Иные плакали. Многие провожали братьев и сыновей и изгнание, и им позволено было проститься с уходящими, обнять их в последний раз. Многие из этих горожан, морщинистые старики и плачущие старухи, провожали нас несколько миль по большой дороге. Наконец солдаты, ехавшие сзади, рассердились и, накинувшись на провожатых, прогнали их назад с ругательствами и побоями.

В первый день нам пришлось миновать Иовиль и Шерборн. На следующий день мы прошли Северные Дюны и достигли Бландфорда. Нас, словно скотину, заперли в сарае, и мы провели здесь ночь. На третий день мы снова тронулись в путь, миновали Вимбург и целый ряд красивых деревушек Дорсетского графства. Видом родной страны многие из нас любовались в последний раз. Много лет прошло, прежде чем мы снова увидали отечество.

После полудня мы наконец добрались до конечного пункта нашего путешествия. Ещё издали мы увидали паруса и мачты судов, стоявших в гавани Пуля, но прошёл целый час, прежде чем мы стали спускаться по крутой и каменистой дороге, ведущей в город. Нас повели на набережную и поставили против большого брига, на котором было очень много мачт. На этом судне нас и собирались везти, чтобы отдать в рабство. Во все время нашего пути мы встречали самое доброе отношение со стороны населения. Крестьяне выбегали к нам навстречу из своих домиков и угощали нас молоком и плодами. В некоторых местах к нам выходили навстречу, рискуя жизнью, протестантские священники: они призывали на нас Божие благословение, не обращая внимания на грубые насмешки и ругательства солдат.

Нас ввели на корабль, и шкипер брига, высокий краснощёкий моряк с серьгами в ушах, повёл нас вниз, в трюм. Капитан корабля стоял у кормы, широко расставив ноги и куря трубку. Он нас пропускал одного за другим вниз, спрашивая имя и делая отметки на листе бумаги, которой был у него в руках. Глядя на дюжие, коренастые фигуры крестьян, на их здоровые лица, он развеселился, глаза его за-блистали, и он с удовольствием потёр свои большие, красные руки.

– Ведите их вниз, Джек, ведите! – крикнул он шкиперу. – Они в полной безопасности, Джек! Мы им приготовили помещение, которым и герцогиня не побрезговала бы. Да, таким помещением и герцогини остались бы довольны!

Один за другим крестьяне проходили перед пришедшим в восторг капитаном и спускались вниз, в трюм, по крутой, почти отвесной лесенке. Вдоль всего корпуса брига шёл узкий, тёмный коридор, по обеим сторонам которого виднелись приготовленные для нас казематы. Это было что-то вроде стойл. Штурман вталкивал каждого из нас в такое стойло, а сопровождавший корабельный слесарь приковывал арестанта на цепь. Когда нас всех разместили по стойлам, было уже совсем темно. Капитан с фонарём в руке обошёл весь трюм и убедился, что приобретённые им в собственность люди находятся в целости. Я слышал, как он разговаривал со шкипером, стараясь дать каждому из нас приблизительную оценку. При этом капитан с озабоченным лицом подсчитывал барыш, который он может выручить в Барбадосе.

Продолжая заглядывать в каждый из казематов, капитан спросил:

– А задали ли вы им корму, Джек? Надо, чтобы каждый имел свою порцию.

– Дано по куску чёрного хлеба и по пинте воды, – ответил шкипер.

– Этим и герцогиня не побрезговала бы, ей-Богу, – воскликнул капитан, – поглядите-ка вот на этого молодца, Джек. Здоровенный детина! Руки-то, руки-то, какие! Этот долго на рисовых плантациях работать будет, если только хозяева не скупы на корм.

– Да, нам пришлось залучить лучших. Вы, капитан, обделали хорошее дельце. И кроме того, вам, кажется, удалось заставить этих лондонских дураков продать вам этот товар по сходной сцене.

Капитан, заглянув в одно из стойл, вдруг рассердился:

– Это ещё что такое?! – заревел он. – Глядите-ка, собачий сын и не притронулся к своей порции. Эй, чего это ты не жрёшь? Люди получше тебя согласны есть такую пищу.

– Не хочется мне что-то есть, сэр, – ответил крестьянин.

– Эге, да ты, кажется, хочешь у меня капризничать. Одно тебе будет нравится, а другое не нравиться… Знай, собачий сын, что ты принадлежишь мне со всеми твоими потрохами – телом и душой, понимаешь! Я за тебя, собачьего сына, заплатил целых двенадцать фунтов, понимаешь?

И после этого ты мне смеешь говорить, что не хочешь есть. Жри сейчас же, собачий сын, а то я велю тебя угостить плетьями, я шутить не люблю.

– А вот и другой тоже не ест, – сказал шкипер, – сидит, свесив голову на грудь, а на хлеб и не смотрит, словно мёртвый.

– Упорные собаки! Мятежники! – воскликнул капитан. – Чего вам не хватает, собачьи дети? Чего вы надулись, как мыши на крупу?

– Извините меня, сэр, – ответил один из бедняков крестьян, – задумался о матери. В Веллингтоне она живёт. Как-то она без меня обойдётся? Вот о чем я думаю.

– А мне какое до этого дело? – крикнул грубый моряк. – Скажи ты мне, пожалуйста, как ты доедешь живым я здоровым до места, если будешь сндеть, как дохлая курица на насесте? Смейся, собачий сын, будь весёлым, а то я тебя заставлю и поплакать. Ах ты, мокрая курица, ну чего ты куксишься и нюнишь? Ведь у тебя есть все, чего только душа просит. Джек, если ты увидишь, что этот болван Опускает нос на квинту, угостите его хорошенько кончиком каната. Он нарочно дуется, чтобы меня разозлить.

В это время в трюм прибежал матрос сверху, с палубы.

– Честь имею доложить вашему благородию, – рапортовал он капитану, – там на корме – чужой человек. Пришёл и говорит, что желает поговорить с вашим благородием.

– А что за человек такой?

– По всей видимости, из важных, ваше благородие. Ругается крепкими словами и ведёт себя так, словно он сам капитан. Боцман было попробовал его унять, а он так его обругал, что беда. И посмотреть на него эдак страшно, словно тигр. Иов Гаррисон и говорит мне после того: «Ну, пришёл к нам на бриг черт собственной особой». Да и матросы, ваше благородие, оробели. Уж очень лицо у этого человека нехорошее.

– Что же это, черт возьми, за акула?! – произнёс капитан. – Пойдите на палубу, Джек, и скажите этому молодцу, что я считаю мой живой товар. Я сейчас приду.

– Ах нет, ваше благородие! – вмешался матрос. – Извольте идти сейчас, а то выйдет неприятность. Он страсть как ругается, кричит: подавайте мне вашего капитана сейчас же, я ждать не стану, дескать.

– Чтобы черти его взяли, проклятого! – выругался капитан. – Он узнает, что каждый кулик в своём болоте велик. Чего он, собачий сын, со своим уставом в чужой монастырь суётся? Да хоть бы сам председатель Тайного совета ко мне на бриг явился, я бы ему показал, что я здесь хозяин. Этот бриг – мой, черт возьми!

И, говоря таким образом, капитан и шкипер, фыркая от негодования, полезли вверх по лестнице. Выйдя на палубу, они захлопнули крышку трюма и заперли её железным засовом.

Посреди коридора, шедшего между казематами, в которых мы были помещены, висела подвешенная к потолку масляная лампа, освещавшая трюм неверным, мигающим светом. При этом слабом свете я различал выгнутые деревянные стены корабля. Там и сям виднелись громадные балки, поддерживающие палубу. В трюме стояла невыносимая вонь. Пахло гнилой водой и прелым деревом. Иногда по коридору, освещённому лампой, пробегали с писком и топотом большие крысы, которые поспешно скрывались в темноте. Мои товарищи, утомлённые путешествием и долгими страданиями, погрузились в сон. Время от времени раздавалось зловещее бряцание кандалов. Люди просыпались и испуганно вскрикивали. Представьте себе бедного крестьянина. Ему грезится, что он – дома, в рощах живописного Мендипса, и вдруг он просыпается и видит себя в деревянном гробу – несчастный положительно задыхается от удушливого воздуха подводной тюрьмы.

Я долго бодрствовал, я думал о себе и о бедных людях, деливших со мною эту участь. Но наконец размеренные всплески волн, бившихся о бока корабля, и плавное покачивание судна меня усыпили, и я заснул.

Разбужен я был светом, ударившим мне прямо в глаза. Я вскочил и сел. Около меня стояло несколько матросов. Человек, закутанный в чёрный плащ, с фонарём в руке, стоял, наклонясь надо мной.

– Это он самый! – произнёс он наконец.

– Ну, товарищ, вам стало быть, придётся идти на палубу, – произнёс корабельный слесарь.

И он, быстро действуя молотком, расковал меня и высвободил меня из каземата.

– Следуйте за мной! – произнёс высокий незнакомец и полез на палубу по крутой лестнице.

Ах какое небесное удовольствие было выбраться снова на свежий воздух. На небе ярко сияли звезды. С берега дул свежий ветер, и мачты корабля весело гудели. Город, находившийся совсем близко от нас, весь горел огнями. Это было живописное зрелище. Вдалеке, из-за Борнемутских гор, выглядывала луна.

– Сюда-сюда, сэр, – сказал матрос, – вот сюда, в каюту.

Следуя за своим проводником, я очутился в низенькой каюте брига. Посередине стоял квадратный, отполированный стол, а над ним висела ярко горевшая лампа. В дальнем углу каюты,, облитый ярким светом лампы, сидел капитан.

Порочное лицо его сияло от алчности и ожидания. На столе виднелась небольшая стопка золотых монет, бутылка с ромом, стаканы, коробка с табаком и две длинные трубки.

Капитан закачал своей круглой, щетинистой головой и воскликнул:

– Я вас от души приветствую, капитан Кларк. Вас приветствует честный моряк. Как видно, нам не придётся путешествовать вместе.

– Капитану Кларку придётся путешествовать в одиночестве, – произнёс незнакомец.

При звуке этого голоса я даже вздрогнул он неожиданности и изумления.

– Боже мой! – воскликнул я. – Да это Саксон!

– Узнал! Он самый и есть! – воскликнул незнакомец, откидывая плащ и снимая шляпу: я увидал перед собой хорошо знакомую фигуру и лицо.

– Да, товарищ, – продолжал Саксон, – вы меня вытащили из воды. Стало быть, и я могу вас вытащить из крысиной ловушки, в которую вы попали. Око за око и зуб за зуб, как говорится. Правда, мы с вами при расставании поссорились, но я не переставал о вас думать.

– Садитесь, капитан Кларк, и выпейте стаканчик, – воскликнул капитан, – черт возьми, после всего, что вы переиспытали, вам будет приятно побаловаться малость и промочить глотку.

Я присел к столу. Голова у меня шла кругом.

– Я решительно ничего не могу понять, – сказал я, – что это все означает? И как это вышло?

– Для меня все это дело ясно как день, – сказал капитан корабля, – ваш добрый друг, полковник Саксон, – так, кажется/я вас называю – предложил мне за вас денежную сумму, которую я выручил бы за вас в Всст-Индии. Черт меня возьми, но ведь, несмотря на всю мою внешнюю грубость, я человек. У меня есть сердце. Да-с, да-с! Зачем мне губить человека, если я могу его осчастливить? Вся моя беда в том, что надо кормиться, а торговля идёт тихо.

– Значит, я свободен! – воскликнул я.

– Да, вы свободны, – ответил капитан, – деньги, внесённые за вашу свободу, лежат вот здесь, на столе. Можете идти куда хотите. В Англии только вам жить нельзя. Вы поставлены вне закона.

– Но как вы это сделали, Саксон? – спросил я. – Скажите, вы не навлекли на себя опасности этим шагом?

– Хо-хо-хо! – расхохотался старый солдат. – Я, милый мой, теперь человек свободный. Прощение у меня в кармане, и я плюю на шпионов и доносчиков. День тому назад я встретился с полковником Кирке, честное слово, встретился! Увидал это я его и заломил шляпу набекрень. Негодяй взялся за рукоять сабли. Я тоже схватился за рапиру. Мне очень хотелось отправить в ад его дрянную душонку. Я плюю и на Кирке, и на Джефриса, и на всю их проклятую свору. Для меня вся эта сволочь все равно что прошлогодний снег. Да и они вовсе не желают встречаться с Децимусом Саксоном, уверяю вас.

– Но как же это случилось? – спросил я.

– Ну, черт возьми, тут никакого секрета нет. Старого воробья на мякине не проведёшь – это прежде всего. Расставшись с вами, я направился в известную вам гостиницу. Я рассчитывал, что встречу там дружеский приём. Так оно и случилось. Там я некоторое время скрывался, пребывал в Gachette, как говорят господа французы. Тем временем в моей голове назревал план. Donner wetter! Кто меня чертовски напугал в эти дни, так это ваш старый приятель моряк. Как человек, он никуда не годится, но в качестве картины его можно было бы продать за большие деньги. Ну, хорошо, я вспомнил об вашей поездке в Бадминтон, к этому самому герцогу, имени которого не упоминаю. Зачем имена? Вы меня и так понимаете. Послал я к нему человека с предложениями, сущность которых заключается в том, что я должен получить полное прощение и что это прощение будет мне наградой за то, что я буду молчать о том, что герцог любезничал с бунтовщиками. Поручение это было выполнено самым секретным образом, и герцог мне назначил свидание ночью в пустынном месте, – на это свидание я сам не поехал, а послал вместо себя одного человека. Человека этого нашли утром мёртвым. В его камзоле было гораздо больше дыр, чем сделал портной. Тогда я послал к герцогу второе послание; требования свои я повысил и потребовал, чтобы он кончал со мной поскорее. Герцог спросил, каковы будут мои условия. Я потребовал полного прощения и места в войсках. Для вас я потребовал денег. Мне нужно было вас выкупить и благополучно переправить в какое-нибудь иностранное государство, где вы могли бы продолжать столь блистательно начатую вами военную карьеру. Я получил все, что требовал, хотя герцог был взбешён, как человек, у которого вырывают здоровые зубы. При дворе герцог пользуется теперь огромным влиянием, и король ему решительно ни в чем не отказывает. Я получил полное прощение и команду над войсками Новой Англии. Для вас я добыл двести золотых монет, тридцать из коих я уплатил капитану. Двадцать удерживаю себе на расходы по вашему делу. Вот в этом мешочке вы найдёте полтораста золотых монет. Я уже нанял рыбаков, которые должны доставить вас в Флешинг. Заплатите вы им сами.

Вы, конечно, понимаете, милые дети, что я был поражён этим неожиданным оборотом дела. Саксон закончил свой рассказ и умолк, а я сидел как поражённый молнией, стараясь сообразить все, что услышал. И вдруг мне в голову пришла мысль, заставившая меня похолодеть. Счастье и надежда на лучшие дни испарилась в один миг. Я ведь должен остаться здесь, я своим присутствием поддерживаю и ободряю товарищей по несчастью. Разве не жестоко с моей стороны бросить их в таком ужасном положении? Товарищи привыкли ко мне, они обращались ко мне со всеми своими огорчениями. Я как мог утешал их и успокаивал. Я не могу их оставить.

Трудно было мне в эту минуту. Медленно и с трудом выговаривая слова, я ответил:

– Я очень вам обязан, Саксон, но боюсь, что вы даром трудились. У этих бедных крестьян нет, кроме меня, никого, и они нуждаются в моей нравственной поддержке. Крестьяне эти просты, как дети, и что они станут делать в чужой стране? У меня нет силы с ними расстаться!

Саксон откинулся на спинку стула, вытянул свои длинные ноги и, засунув руки в карманы, начал хохотать.

– Ну, уж это слишком! – воскликнул он. – Много я видел препятствий, хлопоча о вас, но этого препятствия, признаюсь, не предвидел. Вы самый несговорчивый человек во всем мире, черт вас возьми. Всегда у вас найдутся смешные резоны и соображения, и вы начинаете брыкаться и вставать на дыбы, как горячий, необъезженный конёк. Но, уверяю вас, Кларк, вы выдумали пустое. Вы угрызаетесь по-пустому, и я берусь вам доказать тщетность ваших угрызений.

– Не огорчайтесь о товарищах, капитан Кларк, – произнёс командир брига, – я для них буду отцом, добрым, любящим отцом. Черт меня возьми, если я лгу. Я вам даю слово честного моряка. Вы лучше оставьте для них пустячок, ну хоть двадцать золотых монет, и я их стану кормить так, как они дома никогда не едали. Я буду их выпускать на палубу, и раз-два в день они будут дышать свежим воздухом.

Саксон встал с места:

– Пойдёмте на палубу. Мне нужно вам сказать два слова, – сказал он.

Он вышел из каюты, а я последовал за ним. Подойдя к корме, мы облокотились на парапет. Огни в городе погасли, и о чёрные берега бился чёрный океан.

– Вы не должны бояться за участь пленных, Кларк, – прошептал Саксон, – до Барбадоса они не доедут, и этому ослу капитану не придётся продавать их в рабство. Напрасно он на это надеется. Самый лучший исход для него будет, если ему удастся сохранить в целости собственную шкуру. На этом корабле есть человек, который с удовольствием отправит его на тот свет.

– Что вы хотите сказать, Саксон? – спросил я.

– Вы слышали о существовании человека, которого зовут Мэротом?

– Гектор Мэрот! Конечно, я хорошо его знаю. Он разбойник. Твёрдый как кремень человек, но сердце у него доброе.

– Ну вот, он самый. Вы правильно сказали, что он – крепкий человек. И кроме того, он замечательно фехтует. Я видел его работу, но мне кажется, что он слаб в стоккадах. Он действует краями рапиры, он чересчур сильно напирает на края, а острие у него работает слабо. Применяя такую систему, Мэрот обнаруживает пренебрежение ко всем признанным научным авторитетам Европы. Впрочем, это вопрос спорный! Некоторые знатоки защищают систему Мэрота. Я, однако, стою на своём. Пренебрегать правилами фехтования нельзя безнаказанно. Я, действуя secundum arten, согласно с требованиями науки, могу продержаться дольше, чем Мэрот. Я называю главнейшими и важнейшими приёмами кварту, тьерсу и саккон. К черту все эти эстрамаконы и пассады.

– Вы хотели сказать что-то такое про Мэрота, – нетерпеливо перебил я.

– Он здесь, на бриге, – ответил Саксон. – Жестокое обращение солдат с крестьянами после битвы при Бриджуотере произвело на Мэрота сильнейшее впечатление. Человек он суровый и бешеный и любит свидетельствовать о своём неудовольствии не словами, а делами. В окрестностях Бриджуотера нашли целую кучу зарезанных и застрелянных солдат. Виновник же этих деяний не был обнаружен. Затем, когда была убита ещё дюжина солдат, пошли слухи, что убийца не кто иной, как разбойник Мэрот, и на него была устроена форменная охота.

– Ну, и что же дальше? – спросил я.

Саксон замолчал на минуту, чтобы закурить трубку. У него была его старая трубка, та самая, которую он курил в лодке, после того как мы с Рувимом вытащили его из воды.

Когда я вспоминаю Саксона, то я всегда его вспоминаю таким, каким его видел в эту минуту. Красные искры огнива освещали его суровое, энергичное лицо, его соколиный нос, лицо его все было покрыто мелкими морщинами. Иногда я вижу это лицо во сне, иногда наяву, когда в комнате темно. На меня глядят мигающие,острые глаза из-под длинных век. Я вскакиваю, протягиваю руку в пустое пространство, надеясь пожать ещё раз худую жилистую руку приятеля. Много дурного было, дети мои, в характере этого человека. Он был лукав и хитёр; у него почти совсем не было стыда и совести, но так уж странно устроена человеческая природа, что все недостатки дорогих вам людей забываются. Не по хорошему мил, а по милу хорош. Когда я вспоминаю о Саксоне, у меня словно согревается сердце. И чем дальше идёт время, тем сильнее я люблю его. Пятьдесят лет, прошедшие с тех пор, не ослабили, а усилили мою любовь к Саксону.

Медленно попыхивая трубкой, Саксон продолжал:

– Ну вот, узнав, что Мэрот – человек настоящий и что его травят по пятам, я разыскал его, и мы устроили совещание. Лошади у него не было; кто-то её подстрелил. Он очень любил эту лошадь, и её гибель его ещё больше обозлила. Он стал ещё более опасным для солдат, чем прежде. Мэрот сказал мне, что ему его старое дело надоело. Он хотел заняться чем-нибудь более серьёзным. Выходило, что он самый нужный мне человек. В разговоре я узнал, что Мэрот в молодости был моряком. Мой план окончательно выяснился.

– Извините, я все ещё не понимаю, что вы задумали? – спросил я.

– Но я вам изложил все. Дело ясно. Мэроту хотелось спастись от своих врагов и оказать какую-нибудь услугу изгнанникам. И вот он нанялся матросом на этот бриг, который называется «Лисицей Доротеей». На этом бриге он уедет из Англии. Команда состоит из тридцати человек всего-навсего. В трюме же сидит двести человек пленных. Мы с вами знаем, что они простые крестьяне, имеющие мало понятия о порядке и дисциплине, но этого ничего и не нужно. Переколотить матросов они сумеют, а это все, что требуется в данном случае. Мэрот выберет ночку потемнее, спустится в трюм, скинет с них кандалы и вооружит их дубинами и чем попало. Хо, хо, хо! Что вы скажите на это, Михей? Пускай плантаторы сами возделывают свои плантации. Помощи от крестьян Западной Англии они не дождутся.

– Это действительно прекрасный план, – ответил я, – как жаль, Саксон, что ваш смелый ум и быстрая сообразительность не нашли себе более широкого применения. Вам бы армиями командовать и планы компаний сочинять. Я более талантливого воина, чем вы, не видывал.

Саксон схватил меня за руку и прошептал:

– Глядите-ка, глядите! Видите, вон там, под мачтой, пространство, освещённое луной. Видите, там стоит маленький коренастый матрос. Он стоит один, задумавшись и опустив голову на грудь. Это и есть Мэрот. Будь я на месте капитана Пограма, я скорее пустил бы на бриг самого дьявола с рогами, копытами и хвостом, чем этого человека. Не беспокойтесь о пленных, Михей. Их будущая судьба устроена.

– В таком случае, Саксон, – ответил я, – мне остаётся только поблагодарить вас за то, что вы меня спасли! Я непременно воспользуюсь вашей доброй услугой.

– Вот теперь вы говорите как настоящий человек! – произнёс он. – Скажите, не могу ли я сделать для вас ещё что-нибудь в Англии? Впрочем, клянусь, я и недели не пробуду в этой стране. Индейцы Новой Англии ограбили плантации наших колонистов, и против них подготовляется экспедиция. Начальство над этой экспедицией поручили мне, и я должен торопиться. Да мне и самому хочется уехать, надо поскорее обеспечить доходное занятие. Никогда мне не приходилось ещё участвовать в такой дрянной войне. Ни битв настоящих, ни добычи не было. Даю вам слово, Кларк, что с самого начала войны мне не попало в руки ни одной серебряной монеты. Во второй раз я не пошёл бы на это дело ни за что, хотя бы мне обещали в добычу весь Лондон.

– Никаких дел у меня в Англии нет, – ответил я, – правда, есть одна особа, которую поручил моим попечениям покойный сэр Гервасий Джером, но я уже принял меры, и желания сэра Гервасия исполнены. Если вам случится быть в Хэванте, объясните всем, что король, поступающий таким зверским образом со своими подданными, долго на троне не удержится. Когда он будет низвергнут, я вернусь на родину. Полагаю, что это произойдёт скорее, нежели думают.

– Да, – ответил Саксон, – зверские дела на западе Англии вызвали возмущение во всей стране. Я отовсюду слышу, что короля и его министров теперь ненавидят гораздо больше, чем в начале восстания. Эй-эй, капитан Пограм! Мы – здесь! Дело улажено, и мой приятель согласен покинуть ваш бриг.

Капитан приблизился к нам. Он сильно покачивался. Видно было, что, оставшись один в каюте, он оказал немалую честь бутылке с ромом.

– Я так и думал, что он внемлет голосу разума. Черт меня возьми, если я не так думал. Но с другой стороны, я не удивляюсь, что ему не хотелось покидать «Лисицу Доротею». Ведь я пленных устроил так, что таким устройством и герцогиня не побрезговала бы. А где же ваша лодка?

– У борта, – ответил Саксон, – ну, капитан Пограм, мы с моим другом желаем вам приятного и полезного путешествия!

– Чертовски признателен вам, – ответил капитан, приподнимая треугольную шляпу.

– Желаем вам благополучно добраться до Барбадоса.

– Доберёмся. В этом сомнения быть не может, – ответил капитан.

– И сверх всего прочего желаем вам продать повыгоднее ваш живой товар. Вы должны быть вознаграждены за вашу доброту и сострадательность.

– Вот за это спасибо! – воскликнул капитан Пограм. – Это прекрасные слова. Сэр, я ваш вечный должник!

Около брига стояла рыбачья лодка. При тусклом свете фонарей, освещавших корму брига, я различал на палубе этой лодки человеческие фигуры. На мачте хлопал большой чёрный парус. Я перелез через парапет и стал спускаться по верёвочной лестнице в лодку.

– Прощайте, Децимус! – произнёс я.

– Прощайте, мой мальчик. Деньги-то у вас целы?

– Целы, целы.

– Ну, и прекрасно, а я вот хочу вам сделать на прощание другой подарок. Эта вещь доставлена мне сержантом королевской конницы. Эта вещь, Михей, будет вас кормить, одевать и обувать. Храбрый человек должен смотреть на неё как на источник своего существования. Это нож, которым вы откроете устрицу жизни. Глядите-ка, мальчик, это ваш собственный палаш.

И Саксон вынул из-под плаща и подал мне мой палаш. Я увидал знакомую мне тяжёлую медную рукоять и выцветшие кожаные ножны старого образца.

– Мой старый палаш! Палаш моего отца! – воскликнул я в восторге.

– Да, – сказал Саксон, – теперь вы принадлежите к старому и честному сословию наёмных солдат. Турки все ещё беснуются у ворот Вены, и человек, одарённый силой и храбростью, всегда найдёт себе работу. Среди этих бродячих воинов, родившихся в самых различных государствах и странах, вы найдёте много англичан и убедитесь в том, что они поддерживают с честью наше национальное имя. Я знаю, что вы Англии не опозорите. Я с удовольствием поехал бы с вами, но мне дано выгодное место и хорошее положение. Прощайте, мой мальчик, я желаю от всей души, чтобы вам сопутствовало счастье.

Я пожал мозолистую руку старого солдата и спустился вниз, в рыбачью лодку. Канат, привязывавший нос к бригу, был обрезан, парус поднят, и лодка быстро заскользила по бухте. Мы неслись вперёд. Вокруг нас стояла тьма, непроницаемая тьма, и так же темно и непроницаемо было открывавшееся передо мной будущее. Качка стала сильнее, и я понял, что мы вышли из гавани и идём уже по каналу. На отдалённом берегу мелькали редкие огоньки. Я глядел на эти огни. В это время тучи, закрывавшие месяц, исчезли, и при холодных, белых лучах месяца я ясно различал стоявший в гавани бриг. На палубе, у снастей, стоял старый солдат и махал мне вслед рукой, как бы приветствуя меня и ободряя.

Но тучи снова закрыли месяц, и длинная костистая фигура с вытянутой вперёд рукой исчезла. Саксон был последний человек, которого я видел, покидая родину. Да, мне пришлось покинуть страну, в которой я родился и вырос.