Текст книги "Приключения Михея Кларка"

Я забавлялся, видя, как сэр Гервасий старается занимать свою соседку. Баронет и девушка жили в двух разных мирах, и сэру Гервасию пришлось делать невероятные усилия для того, чтобы вести разговор на понятом для Руфи Таймвель языке.

– Вы, конечно, очень много читаете, мистрис Руфь? – говорил он. – Чем иным, кроме чтения, можно заниматься, живя здесь, так далеко от города?

– Как это так? – с удивлением спросила девушка. – А разве Таунтон не город?

– Помилуй меня Бог, я и не думал говорить, что Таунтон не город, – ответил сэр Гервасий, – могу ли я отрицать это, да ещё в присутствии стольких почтённых бюргеров, которые могли бы на меня обидеться на оскорбление их родного города. И однако, прекрасная барышня, факты остаются фактами. Лондон настолько превосходит все остальные города, что его право называться городом по преимуществу неоспоримо. Если кто говорит просто о городе, не называя его по имени, нечего и толковать, что речь идёт о Лондоне.

– Неужели он такой большой, этот Лондон?! – воскликнула удивлённо хорошенькая девушка. – Но ведь и в Таунтоне строят теперь новые дома. Поглядите-ка, какая стройка у нас за старыми стенами и по ту сторону Шутерна. Даже по ту сторону реки теперь дома строят. Почём знать? Может быть, со временем Таунтон сравняется с Лондоном.

– Если бы всех жителей Таунтона в один прекрасный день переселили в Лондон, – ответил сэр Гервасий, – то столица не заметила бы даже, что её народонаселение увеличилось.

– Ну, я вижу, вы надо мной смеётесь! – воскликнула провинциалка. – То, что вы говорите, немыслимо.

– Ваш дедушка может подтвердить, что я говорю правду, – засмеялся сэр Гервасий, – но вернёмся, однако, к вопросу о чтении. Я убеждён в том, что вы поглотили все сочинения Скюдери. Конечно, вы наслаждались «Великим Киром». Вы знакомы и с Коолеем, Уоллером и Драйденом?

– А кто они такие? В каких церквях они проповедуют? – спросила Руфь.

Баронет опять засмеялся.

– Вот тебе раз! – воскликнул он. – Ну, если вы так хотите, честный Джон проповедует в церкви Вилля Онвина. В просторечии эта церковь называется «заведением Вилля». Иногда его проповедь затягивается, и слушатели расходятся только после двух часов утра. Но меня, право, удивляет ваш вопрос. Неужели человек не имеет права водить пером по бумаге, если он не принадлежит к духовному званию? Неужели проповедовать можно только с церковной кафедры? Я положительно был уверен, что Драйдена читают все девушки вашего возраста. Скажите, мистрис Руфь, какие ваши любимые книги?

– Больше всего я люблю книгу Аллейона «Горе грешникам», – ответила Руфь, – это очень хорошая книга, и она принесла многим пользу. Неужели вы не доставили пользы своей душе и не читали этой книги?

– Нет, этой книги я не читал, – произнёс сэр Гервасий.

– Да неужто не читал»? – поднимая брови и страшно удивляясь, воскликнула девушка. – А я-то-думала, что «Горе» читали все люди на свете. Ну, а «Спор верующих»? Эту-то книгу вы, наверное, читали?

– Тоже не читал.

– А проповеди Бакстера?

– Не имею понятия о них.

– А «Напиток духовный» Болля?

– Не читал.

Мистрис Руфь Таймвель, окончательно удивлённая, воззрилась на нашего приятеля как на некое чудо.

– Простите, сэр, вы меня не сочтите, пожалуйста, невоспитанной, но я удивлена, – произнесла она наконец. – Где же вы жили? Что же вы делали, – чем занимались? Ведь эти книги даже уличным ребятам у нас известны.

– Говоря по правде, эти книги в Лондоне не в ходу, – ответил сэр Гервасий, – мы слушаем пьесы сэра Джорджа Эзриджа, мы любуемся периодами сэра Джона Соклинча. Вот наша умственная пища. Она, может быть, не так полезна для здоровья, как ваша, но зато легче усваивается. И затем, живя в Лондоне, можно развлечься и в то же время находиться в курсе науки и литературы. В кофейнях болтают о литературе, тем же заняты газеты. Кроме того, мы, лондонцы, бываем на собраниях поэтов и остряков. Два раза в неделю, по крайней мере, едешь в театр. Вы слушаете таких актёров, как Вандрог или Фаркхар, а эти господа свои люди в современной литературе. После театра некоторые идут к Грум-Портеру попытать счастья за зелёным столом, а те, кто не любит игры, отправляются в разные места. Тоги стремятся к «Кокосовому дереву», а виги – в Сент-Джемс. Это названия клубов, где опять-таки разговоры вращаются около литературы. Один хвалит ямбы, другой бранит анапесты, третий восхваляет белый стих, а четвёртый уверяет, что без ритфмы поэзия погибла. В клубе люди ужинают и отправляются к Виглю или Слафтеру, где всегда можно найти и самого старого Джона Драйдена, и Тикеля с Клигревом и всю их компанию. Если вам угодно, вы можете слушать споры этих господ поэтов о трех драматических единствах и тому подобных материях. Признаюсь, меня эти вопросы не очень занимали, и мне было гораздо приятнее играть в кости, пить вино и…

– Гм, гм, гм! – закашлялся я.

Некоторые-из пуритан стали прислушиваться к словам сэра Гервасия; и глядели на него с нескрываемым неодобрением.

– Ваши рассказы о Лондоне меня очень заинтересовали, – произнесла пуританская девушка, – хотя я совсем не знаю тех людей, о которых вы говорите. Кстати, вы упомянули о театре. Я полагаю, что хорошие люди туда не ходят. Театр – это место неправедное, это западня, расставленная для людей дьяволом. Наш добрый и праведный мистер Балль объявил с кафедры, что театры суть собрания нечестивых и избранные места развращённых ассириан. Театры так же опасны для души, как и папские дома с колокольнями,. в которых проповедуется ересь.

– Хорошо и верно сказано, мистрис Таймвель! – воскликнул худой истый пуританин, сидевший направо от Руфи и внимательно прислушивавшийся к разговору. – Великое зло и грех заключается в этих проклятых театрах. Не сомневаюсь, что гнев божий снизойдёт на эти притоны и будут они разрушены и уничтожены вконец вместе с развращёнными людьми и погибшими женщинами, которые их посещают.

– Вы рассуждаете очень решительно, – спокойно произнёс сэр Гервасий, – конечно, вы рассуждаете так потому, что предмет вам хорошо знаком. Будьте любезны сообщить, много раз вы бывали в театре?

– Благодаря Богу я никогда так далеко не отходил от истинной стези. В театрах моя нога никогда не бывала, – ответил пуританин, – я даже в этом великом решете духовном, которое называется Лондоном, никогда не был; надеюсь, впрочем, войти в него с мечом в руках. Вот только дайте нам войска короля разбить, а уж с этими театрами мы расправимся как следует. Кромвель удовольствовался только тем, что закрыл их, а мы их разрушим. Мы камня на камне не оставим и самое место, где они стояли, солью посыпем, чтобы весь народ знал, что здесь стояли эти вертепы.

Мэр, услыхав эти рассуждения, сказал:

– Вы правы, Джон Деррик, но мне кажется, что было бы приличнее, если бы вы говорили с гостями вашего хозяина более тихим голосом и менее дерзко. Кстати, о театрах, полковник… Это он правду сказал. Мы закрыли тогда все театры, мы не хотели позволить, чтобы между пшеницей росли плевелы. Вспомните, какие плоды приносили эти театры во времена Карла. Все эти Гвинны и Пальмери были паразитами и королевскими лизоблюдами. Вы бывали когда-нибудь в Лондоне, капитан Кларк?

– Нет, сэр, я вырос и воспитывался в деревне.

– Тем лучше для вас, – ответил хозяин и продолжал: – А мне вот пришлось побывать в Лондоне два раза: первый раз я был там в дни Жирного парламента. Ламберт привёл свою дивизию в столицу, чтобы припугнуть коммонеров. Я стоял на квартире в Саузворке под вывеской «Четырех крестов». Гостиницу держал благочестивый человек, некто Джон Дольман. Я помню, что у нас с ним была весьма назидательная беседа относительно предопределения. И тогда, господа, в Лондоне царили спокойствие и трезвость. Уверяю вас, что любой человек мог тогда ночью идти от Вестминстера в Тауэр совершенно спокойно. Никакого крика и гама. Только и слышно было чтение молитвы и пение гимнов. Тогда в Лондоне был порядок. Бывало, только смеркнется – и на улице нет уже ни одного скандалиста, ни одной девки. Если кого и увидишь, так только степенного человека, который куда-нибудь по своему делу идёт, или сторожевого с алебардой. Это, я вам говорю, было во времена Кромвеля. Второй же раз я попал в Лондон по такому случаю: правительство приказало срыть укрепления Таунтона. Я и сосед мой, перчаточник Фостер, были во главе депутации, посланной Таунтоном в Тайный совет Карла. И кто мог поверить, что в такой короткий срок в Лондоне произойдёт такая перемена? Все гады, загнанные нами в свои норы, выползли на свет Божий и опоганили улицы и площади. Святые люди теперь не знали, куда деваться в Лондоне, и скрывались в домах. Да, мы увидали, что князь духов нечистых, Аполлион, царствует в Лондоне. Хорошему человеку не было возможности по улицам ходить. Или к нему какой-нибудь пьяница привяжется и в канаву столкнёт, или накрашенная девка пристанет. Куда ни взглянешь, везде пестрота, фалбалы всякие, юбки раздуваются во все стороны, плащи в кружевах, шпоры звенят, перья на шляпах развеваются, повсюду ругательства и божба – нам показалось, что мы попали в ад. Вы можете себе представить, что делалось тогда в Лондоне, если даже тех, которые в каретах ездили, ухитрялись грабить!

– Это как же так? – спросил Рувим.

– А вот как. Я пострадал сам и могу поэтому рассказать вам все по порядку. Побывали мы с Фостером в Тайном совете. Приняли нас холодно. Оно и понятно: Тайному совету мы были так же приятны, как приятен сборщик налогов жене земледельца. А затем нас пригласили в Букингемский дворец к вечернему приёму короля. Полагаю, что пригласили нас не из вежливости, а больше в насмешку. Мы было хотели отказаться, но боялись, чтобы король нашим отказом не обиделся, а ссориться нам не хотелось. А мы все ещё рассчитывали на успех в нашем деле. Итак, пришлось ехать во дворец. Моя дома сработанная одежда мало подходила для дворца, но я решил ехать в ней. Купил я только новый чёрный жилет, отделанный шёлком, да хороший парик. За парик я заплатил в лавке на Нью-маркете три фунта десять шиллингов.

Молодой пуританин, сидевший напротив, поднял глаза к потолку и пробормотал что-то укорительное для людей, приносящих «жертву Дагону». К счастью для молодого человека, вспыльчивый мэр не слыхал его бормотания.

– Парик – это, конечно, одно только тщеславие, – продолжал мэр, – вы меня извините, сэр Гервасий Джером, но я, при всем к вам уважении, париков одобрить не могу; у каждого человека есть свои собственные волосы. Надо только причесать их получше, ну, попудрить немножко и, поверьте мне, это куда лучше парика. Дело не в коробке, а в том, что в этой коробке содержится. Но нам с мистером Фостером пришлось вдаваться в эту суету. Мы наняли коляску и поехали во дворец. Едем мы по бесконечным улицам и беседуем, а беседа у нас была полезная и серьёзная для души. Вдруг я слышу, кто-то меня дёрнул сзади за голову. Шляпа с меня соскочила и упала на камни. Я поднял руки, хвать себя за голову, ан парика-то и нет. Исчез парик. Ехали мы по улице Флит, и в коляске никого, кроме меня и моего соседа Фостера, не было, а он был так же изумлён, как и я. Стали мы искать, обыскали всю коляску, но нигде парика не было. Парик исчез бесследно.

– Ну и что же дальше? – спросили мы в один голос. – Куда же делся парик?

– Вот этот-то трудный вопрос и пришлось решать нам с соседом Фостером. Уверяю вас, что мы сперва подумали даже, что сделались жертвами дьявольского наваждения и что Бог нас наказывает за суетность и угождение и нами шутит злое привидение вроде Тедворского барабанщика, о котором тогда ходило много рассказов. Тоже немало болтали тогда ещё ио замке с привидениями в Малом Бортме. Это недалеко отсюда, в Сомерсетском графстве. С такими мыслями мы обратились к вёзшему нас кучеру и рассказали ему о случившемся. Кучер слез с облучка и, узнав, что мы приписываем исчезновение парика нечистой силе, разразился глупым хохотом. Затем, подойдя к задку экипажа, он указал нам на разрез в одном месте кузова. Вор просунул руку в это отверстие и стащил с меня парик. Кучер рассказал мне, что в Лондоне есть целое сословие воров, которые занимаются только похищением париков. Они так и дежурят около парикмахерских заведений и следят за теми, кто купил хороший парик. Для того чтобы похитить парик, воры пускаются на разные хитрости. Могу вам прибавить, что мой парик так и пропал и найден не был и мне пришлось покупать другой. Иначе нельзя было предстать пред очи короля.

– Действительно, странное приключение! – воскликнул Саксон. – Однако, расскажите, что же было дальше, на приёме короля?

– Ничего хорошего не было. Карл никогда не отличался любезностью, но нас он принял отменно кисло. Его братец – папист – был также мало любезен. Приглашены мы были только потому, что нам хотели показать весь этот придворный блеск и треск. Пускай, дескать, рассказывают там на западе, как хорошо король живёт. Народу мы нагляделись при дворе всякого. Были здесь и придворные, у которых спины хорошо гнутся, и аристократы, чванные, как павлины, и бабы с голыми плечами. На этих срамниц прямо неприятно было смотреть. Кромвель, конечно, посадил бы их всех в исправительный дом. Военные были в разноцветных мундирах. Повсюду шёлк, золотое шитьё, страусовые перья… Мы с соседом Фостером чувствовали себя в положении двух ворон, попавших в павлинье стадо. Но конфузиться мы и не думали. Чего конфузиться человеку, который создан по образу и подобию Божию? И памятуя о Творце, мы держали себя как подобает независимым английским гражданам. Герцог Букингемский стал на наш счёт острить. Рочестер улыбался, а девки захихикали, но мы с моим другом не обращали на этих насмешников никакого внимания. Мы были заняты интересным разговором; насколько мне кажется, мы, стоя в этой придворной толпе, обсуждали догмат об обсуждении и оправдании. Насмешки летели мимо. Тут же рядом шла игра на деньги и танцы. Так мы и простояли весь вечер. Видя, что из нас посмешище устроить нельзя, лорд Кларендон сказал, что мы можем уходить. Откланявшись королю и всей компании, мы удалились.

– Ну, я так бы не поступил, – воскликнул молодой пуританин, внимательно слушавший рассказ хозяина, – вы должны были поднять руки вверх и призвать на них Божие Правосудие. Так поступали древние пророки, приходя в грешные города.

– Вы не так поступили бы! – нетерпеливо воскликнул мэр. – Беда, молодой человек, в том, что вы не умеете поступать как следует. Молодой человек должен молчать в присутствии старших. Молодой человек говорит только в тех случаях, когда его просят высказаться. Разве вам неизвестно, что Гнев Божий идёт на свинцовых ногах, но зато поражает железными руками? Король и все эти люди потерпели наказание или потерпят его, но одному Богу дано знать времена и дни. Грешник терпит наказание, когда ноша его беззаконий переполняется, а нам судить об этом не дано. Не нам, людям, учить Бога. А насчёт проклятий надо помнить, что у них есть повадка возвращаться назад, на тот самый насест, с которого они слетели. Помните это, Джон Деррик, и не будьте чересчур щедры на проклятия.

Молодой подмастерье, выслушав выговор, молча поклонился. Мэр же, помолчав немного, продолжал рассказывать:

– Вечер был тихий, ясный, – сказал он, – и мы решили пойти из дворца к себе пешком. Никогда я не забуду тех гнусностей, коих нам тогда пришлось быть свидетелями. Если бы добрый мистер Буниан из Эльстоу был в тот вечер с нами, он, конечно, прибавил бы ещё несколько лишних страниц к своей «Ярмарке тщеславия». Женщины – набелённые, нарумяненные, бесстыдные, мужчины горланят, хвастают, ругаются неприличными словами. На улицах стоял какой-то содом. Не христианский город был перед нами, а какой-то пьяный вертеп. По Сеньке – шапка. Такие именно подданные и нужны для такого короля и правительства. Кое-как мы добрались до более тихих улиц и уже находились в уверенности, что наши приключения кончились. Но вдруг из тёмного переулка выскочила пьяная ватага вооружённых людей и набросилась с саблями на нас и прохожих. Мы были прямо поражены. Казалось, что мы не в английской столице находимся, а на каком-то острове, населённом дикими язычниками, которые устраивают мирным жителям засады. Эти пьяные буяны были из тех людей, по всей вероятности, которых описал несравненный Джон Мильтон; называл он их «сынами Велиала, упоёнными вином и дерзостью». Ах, господа, в последние годы у меня стала остывать память, а было время, когда я знал наизусть целые главы этой благородной и благочестивой поэмы.

– Но как же вы отвязались от этих буянов, сэр? – спросил я.

– Ну вот, видите, они окружили нас и ещё несколько почтённых граждан, шедших домой, и, размахивая обнажёнными саблями, стали требовать, чтобы мы положили на землю своё оружие и воздали бы поклонение. «Кому же мы должны кланяться?» – спросил я. Тогда пьяницы показали на какого-то человека, принадлежавшего к их компании. Он был одет почище других и находился в состоянии полного опьянения. «Это наш великий государь!» – кричали пьяницы, указывая на этого человека. «Над кем же он царствует, ваш государь?» – опять спросил я. «Да над нами же, над нами, – ответили они, – над сатирами. Неужели же ты, невежда, не видишь, с кем имеешь дело? Ты в руках благородного Ордена Сатиров». – «Вы ошибаетесь, – ответил я, – Ваш настоящий король – не этот человек. Ваш король лежит в бездне, скованный ангелами, но наступит время, когда он придёт на землю и соберёт вас, своих верноподданных, вокруг себя». – «Эге, да это изменник!» – закричали пьяницы и без дальних разговоров накинулись на нас с саблями и кинжалами. Мы с соседом Фостером прижались к стене и стали работать мечами. Одного или двух бродяг нам, кажется, пришлось-таки отправить на тот свет. Особенно удачно ткнул Фостер ихнего короля. Его величество завизжал, как поросёнок, и покатился на мостовую. Но нас было только двое, а их целая куча. Нам пришлось бы кончить жизнь на этом месте, если бы на шум не явился караул. Солдаты своими алебардами вышибли из рук сражающихся оружие и арестовали нас всех. А пока длилась стычка, граждане соседних домов поливали нас водой, точно мы были не люди, а дерущиеся на крыше коты. Вода ничьего пыла не охладила, но зато мы все оказались в самом жалком виде. Потащили нас в кутузку, и там нам пришлось провести ночь вместе с буянами, ворами и публичными женщинами. Впрочем, мы с соседом Фостером пожалели этих несчастных и сказали им несколько слов утешения, дав совет исправить свою жизнь. Утром нас отпустили домой, и мы поспешили, конечно, отрясти прах от ног наших и покинуть Лондон. У меня никогда не было желания повидать ещё раз Лондон. Вот теперь другое дело. Великая мне радость будет, если я вступлю в столицу вместе с храбрыми Сомерсетскими полками. Хотелось бы мне быть свидетелем того, как король Монмауз украсил свою голову короной, добытой им в честном бою с папистом и клятвопреступником.

Едва мистер Стефен Таймвель окончил свой рассказ, как послышалось шарканье ног и все стали вставать из-за стола. Обед был кончен. Покидали столовую медленно и в порядке, соблюдая старшинство. Все пуритане были удивительно похожи друг на друга. Выражение лиц угрюмое и хмурое, походка важная, глаза опущены вниз. Я привык с детства к этим обычаям и манере держать себя, но никогда я не бывал в таких больших обществах.

Мы хотели тоже удалиться, но мэр нас задержал.

– Подождите немножко. Виллиам, принесите там бутылку старого хереса с зеленой печатью. Этих вещей я не подаю моим домочадцам. Они вполне довольны хорошим ростбифом и добрым пивом. Но в то же время отчего не выпить с друзьями бутылку хорошего вина? Это полезно и для тела, и для души. А ты, моя девочка, иди делай своё дело.

– А вы опять на работу? – спросила Руфь.

– Да, мне ещё нужно побывать в ратуше. Я не окончил осмотр оружия.

– Ну в таком случае я приготовлю для вас одеваться, а также надо приготовить комнаты для наших гостей, – произнесла девушка и, улыбнувшись нам всем своей хорошей улыбкой, вышла из комнаты.

– Если бы я управлял городом так же, как она управляет домом, то это было бы очень хорошо, – сказал мэр, – она умеет о всем вовремя позаботиться. Она точно мои мысли читает и предупреждает мои желания прежде, нежели я успел их высказать. Я и общественные-то обязанности выполнять могу, несмотря на старость, только потому, что у меня все в доме хорошо. Не бойтесь этого хереса, господа. Я выписал его из Лондона, от Брукса и Хеллерса. На это вино можно положиться.

– Значит, и из Лондона можно что-нибудь хорошее получить, – ответил сэр Гервасий.

– Правда, правда! – улыбнулся старик. – Ну, а что вы скажете о моей молодёжи, сэр? Вы, наверное, таких молодых людей не видали? Ведь вы, если не ошибаюсь, вращались в придворном обществе?

– Как вам сказать?! – весело ответил сэр Гервасий. – Я не сомневаюсь в том, что это очень хорошие молодые люди. Задору только мало в них. В их жилах не кровь течёт, а кислое молоко.

– Ну нет, в этом вы ошибаетесь, – горячо возразил мэр, – вы несправедливы к моей молодёжи. Они только сдерживают свои страсти и чувства – знаете, как опытный всадник управляет своим конём… Заметили ли вы благочестивого юношу, который сидел от вас направо? Мне пришлось два раза остановить его. Чересчур уж в нем много этого рвения. Этот молодой человек – хороший юноша. Он умеет управлять собою.

– Что вы хотите сказать? – спросил я.

– Ну, между друзьями скрывать нечего, – ответил мэр, – дело, вийите ли, в том заключается, что в день Благовещения он просил руки моей внучки Руфи. Срок учения он почти кончил, а его отец Сэм Деррик считается почтеннейшим ремесленником. Для моей внучки он был бы подходящим мужем, но вот беда, он ей не понравился. У девушек бывают свои фантазии. Так эта свадьба и расстроилась. И, несмотря на это, он живёт с ней под одной кровлей и сидит с ней рядом за столом, не показывая и виду, что он огорчён. А между тем он был очень сильно влюблён в Руфь, и страсть, конечно, не успела в нем погаснуть. Со времени сватовства у нас дважды был пожар. Горели шерстяные склады. Оба раза пожар потушен благодаря распорядительности Джона Деррика. Трудно найти подобных молодых людей. Любовь его отвергнута, но он переносит своё несчастье спокойно.

– Мне бы очень хотелось верить вам, сэр, – ответил сэр Гервасий Джером, – иногда человек при первом знакомстве кажется антипатичным, но этому чувству отвращения, как говорят, не надо доверять. Надо помнить совет Джона Драйдена. Я имею в виду следующее двустишие:

 
Пороки по поверхности души скользят и исчезают,
Жемчужины души на дне её бездонном вечно пребывают.
 

– Ту же мысль высказал и почтённый Самюэль Бутлер, – прибавил Саксон, – в своём бессмертном «Гудибрасе» он говорит:

 
О людях смело не суди,
Но прежде в корень погляди.
 

– Я удивляюсь на вас, полковник Саксон, – сурово вымолвил хозяин, – как это вы можете относиться благосклонно к столь развратной поэме. Она, говорят, и сочинена-то была для того, чтобы выставить в смешном виде святых людей. Чего доброго, вы, пожалуй, станете хвалить нечестивое и безумное произведение Гоббса и его зловерную мысль: «Король доставляется Богом, а закон издаётся королём»?

– Видите ли, – лукаво извернулся Саксон, – я презираю и ненавижу Бутдера за то, что он направил свою сатиру на то, что выше насмешек, но сама по себе сатира изумительно талантлива. Я восхищаюсь сабельным клинком, но мне нет дела до того, что этот клинок защищает неправое дело. Ведь это же вопрос совсем особенный.

– Ну, для моих старых мозгов ваше рассуждение слишком тонко, – возразил упрямый старый пуританин, – наша Англия разделена на два лагеря. Одни стоят за Бога, другие – за антихриста. Тот, кто не с нами, – против нас. Всех, кто сражается под знаменем дьявола, мы должны презирать и поражать нашими мечами.

– Это верно, – ответил Саксон, наливая себе вина, – я не лаодикиец и временным владыкам служить не намерен. Я надеюсь послужить своему делу и мечом, и проповедью.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, мой достоуважаемый друг, – ответил мэр, – извините меня, если я сказал что-нибудь резкое… Но вот что мне неприятно, – я должен сообщить вам грустные новости. Народу я об этом не говорил. Не нужно, чтобы люди падали духом, но вам я скажу. Я знаю, что неудача ещё более утвердит вас в намерении добиться торжества правого дела. Дело, господа, в том, что Арджилю не удалось поднять восстание в Шотландии. Он и его товарищи попались в плен и находятся в руках такого человека, который никогда не имел понятия о том, что такое сострадание.

Мы все вскочили с мест и растерянно глядели друг на друга. Спокоен остался один только сэр Гервасий Джером, который был невозмутим от природы и никогда не волновался. Вы помните, конечно, дети, то, что я вам говорил в начале. Монмауз возлагал большие надежды на восстание в Шотландии. Арджиль и шотландские изгнанники отправились в Айршир с целью поднять местное население. Они надеялись отвлечь на себя значительную часть войск короля Иакова. Если бы им это удалось, поход на Лондон был бы сопряжён с гораздо меньшими затруднениями. На Арджиля возлагались нами большие надежды, ибо в Айршире находились его собственные имения. Думали, что он в одних своих имениях соберёт не менее пяти тысяч сабель. Кроме того, в восточных графствах было много преданных нам людей, готовых сражаться за Ковенант. Все эти люди были отличные воины, доказавшие свои качества во многочисленных стычках. Рассчитывая на помощь горцев и сторонников Ковенанта, Арджиль, казалось, мог надеяться на успех, тем более, что с ним находился пуританин из англии Румбольд и другие лица, опытные в военном деле. И вдруг пришла внезапная весть, что Арджиль разбит наголову и может считаться погибшим. Весть эта была удручающая. Теперь все войска правительства шли на нас.

– А из верного ли источника вы получили это известие? – спросил после долгого молчания Децимус Саксон.

– К сожалению, новость эта верная и никакому сомнению не подлежит, – ответил мэр, – но я понимаю ваше удивление. У герцога были надёжные советники. При нем находился, между прочим, сэр Патрик Юм из Польцорза…

– Да, этот говорить умеет, но зато сражаться – ни-ни… – заметил Саксон.

– А Ричард Румбольд?

– Ну, этот сражаться мастер, зато в голове пустота. Спросите у самого Румбольда, он сам скажет.

– Там был ещё майор Эльфинстон.

– Хвастун и дурак! – воскликнул Саксон.

– А сэр Джон Кохран?

– Большой льстец с длинным языком, но работу любит и глуп, – ответил солдат. – Да, этот поход был с самого начала осуждён на неуспех. Во главе экспедиции стояли самые неподходящие люди. Я все это предвидел, но все-таки надеялся. Я думал, что отряд Арджиля сумеет пробраться в горную страну, где живут эти бродяги, что без панталон ходят. С этими бродягами он мог бы долгое время держаться против королевских войск. Так вы говорите, что они все попали в плен? Это урок нам, это предостережение. Монмауз и его советники должны действовать более энергично. Они должны поражать врага в самое сердце, а не отделываться пустяками. Пуще же всего не стоит медлить, а то мы попадём в такое же положение, как Арджиль и Румбольд. Скажите, зачем они промешкали два дня в Аксминстере? Ведь теперь нам каждый час дорог. Что это за порядок такой? Разобьёт Монмауз маленький отряд милиции и радуется. Валандается в одном городе сорок восемь часов да благодарственные молебны служит. А враг-то не дремлет. Черчилль и Фивершам, как мне это хорошо известно, двигаются на запад со всеми силами. Голландских гренадеров у короля больше, чем крыс на чердаке.

– Вы правы, полковник Саксон, – ответил мэр. – Подождите, король скоро прибудет сюда, и я надеюсь, что будут нужны советы настоящих воинов; после ухода Флетчера при короле не осталось ни одного человека, который знал бы на практике военное дело.

– Так-так! – задумчиво произнёс Саксон. – Теперь после гибели Арджиля нам придётся меряться силами со всей армией Иакова. Нам надо рассчитывать только на себя.

– Верно, мы должны рассчитывать только на себя и на правоту дела, за которое стоим. Ну а вам, молодые люди, как понравились эти вести? Небось вам и вино после них показалось кислым? Может быть, вы хотите отступить от знамени Господа?

– Уж раз начали дело, надо его делать до конца, – ответил я.

– И я поступлю так же, как Михей Кларк, – добавил Рувим Локарби.

Сэр же Гервасий произнёс:

– Мне, господа, решительно все равно. Воевать очень интересно, кроме же того, я нахожусь в хорошем обществе и поэтому доволен.

– В таком случае, – сказал мэр, – вернёмся каждый к своей работе. Надо все приготовить к прибытию короля. Надеюсь, господа, что вы мне сделаете честь и поселитесь в моем смиренном жилище?

– К сожалению я не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, – ответил Саксон, – в военное время я веду неправильную жизнь, ухожу из дома и возвращаюсь, как придётся – то рано, то поздно. Я буду жить в гостинице. Еда там, правда, неважная, но у меня вкусы самые скромные. Чёрное пиво там найдётся, тринидадский табак – тоже, а больше мне ничего и не нужно.

Мэр стал упрашивать Саксона поселиться у него, но тот упёрся. Что касается нас троих, мы приняли с радостью предложение доброго фабриканта и поселились под его гостеприимным кровом.