Текст книги "На высотах твоих"

Глава 6

До квартиры Милли Фридмэн Брайан Ричардсон добрался в половине восьмого. Руки его были заняты двумя пакетами: один содержал одну унцию[26]26
  Унция – примерно 28 граммов.


[Закрыть] духов “Гирлен”, которые, как ему было известно, нравились Милли, второй – двадцать шесть унций джина.

К его приходу она переоделась, сменив строгий костюм, в котором была днем, на оранжевые брюки и незатейливый черный свитер, оживляемый лишь тройной ниткой жемчуга. “А в результате, – решил про себя Ричардсон, – изысканная и волнующая простота”.

Когда она входила в гостиную, он отметил ее необыкновенную грациозность. Каждое движение Милли отличалось выразительной ритмичностью и экономностью, она редко злоупотребляла жестикуляцией.

– Милли, – произнес он вслух, – вы удивительная девушка.

Позвякивая кубиками льда в бокалах, она принесла коктейли. Под оранжевыми брюками Ричардсон угадывал стройные ноги, упругие бедра, и опять эта бессознательная естественная ритмичность в каждом шаге… “Она похожа на молодую длинноногую скаковую лошадь”, – пришло ему в голову абсурдное сравнение.

– В каком смысле удивительная? – поинтересовалась Милли, протягивая ему бокал. Их пальцы соприкоснулись.

– Ну, вам без всяких там обычных прозрачных рубашечек и трусишек с кружавчиками и всего такого прочего удается быть самой сексуальной штучкой из двуногих.

Ричардсон поставил свой бокал, поднялся и поцеловал ее. На мгновение Милли замерла, потом осторожно высвободилась из его объятий и отвернулась.

– Брайан, – спросила она, – думаете, это правильно?

Девять лет назад она познала любовь и непереносимую боль утраты. Она полагала, что не любит Брайана Ричардсона, во всяком случае, так, как Джеймса Хаудена, но относилась к нему с теплотой и нежностью; эти чувства, она знала, могли перерасти в нечто гораздо большее, если позволят время и обстоятельства. Что, как подозревала Милли, едва ли произойдет: Ричардсон женат.., очень практичен.., и в конечном итоге еще один разрыв.., расставание.

– Что правильно, Милли? – решил уточнить Брайан Ричардсон.

– Думаю, вы сами знаете, – ровным голосом ответила она.

– Да, знаю. – Он взял в руки бокал, поднял его к свету, рассматривая содержимое, вновь поставил на столик.

Она хочет любви, призналась себе Милли. Все ее тело до боли жаждет любви. Но внезапно всю ее охватила тоска по чему-то большему, чем одна только физическая близость. Должны же быть какое-то постоянство, определенность. Да так ли они ей нужны в самом деле? Когда-то, когда она любила Джеймса Хаудена, она готова была довольствоваться куда меньшим.

Брайан Ричардсон медленно произнес:

– Я мог бы дурачить вас массой красивых слов, Милли. Но мы оба взрослые люди. Не думаю, чтобы вам это было нужно.

– Нет, – согласилась она. – Дурачить меня не нужно. Но и просто животным я тоже не хочу быть. Должно же существовать что-то большее.

– Для многих людей ничего большего не существует, – резко парировал он. – Если они честны сами с собой.

Через мгновение Ричардсон сам поразился, зачем он это сказал – из-за чрезмерной правдивости и прямоты, а может быть, из жалости к самому себе, из чувства, столь решительно осуждаемого им в других. Но действия, которое произвели его слова на Милли, он не ожидал. Ее глаза заблестели разом навернувшимися слезами.

– Милли, – с трудом выговорил он, – извините. Она отчаянно затрясла головой, и он решился подойти к ней. Вынув носовой платок, осторожно промокнул ей глаза и мокрые щеки.

– Послушайте же, – настаивал он, – я действительно не должен был так говорить.

– Все в порядке, – овладела собой Милли. – Похоже, вспомнилось, что я женщина.

“Боже ты мой, – подумала она, – что же это со мной происходит, со мной – такой всегда уверенной в себе Миллисент Фридмэн.., разревелась как девчонка… Что же этот человек для меня значит? Почему я не могу просто переступить через это, как бывало прежде?”

Ричардсон обнял ее.

– Я хочу тебя, Милли, – прошептал он. – Не знаю других слов, чтобы выразить иначе, но я хочу тебя, Милли.

Он приподнял ее лицо и поцеловал.

А на Милли вновь нахлынули сомнения и нерешительность.

– Нет, Брайан! Ну пожалуйста, не надо! – запротестовала она, но не сделала ни малейшей попытки вырваться из его объятий.

Его ласки пробудили в ней желание, все более острое и жгучее. Вот теперь ей все равно. “Потом опять будет одиночество, – робко шевельнулась у Милли мысль, – и чувство утраты, но это потом…” А сейчас.., сейчас, вот оно.., глаза закрылись, тело охватила дрожь.., сейчас, Брайан, сейчас…

– Ладно, – хрипло выговорила она.

В тишине выстрелом щелкнул выключатель. И донеслось тонкое пронзительное завывание двигателей самолета где-то высоко над городом. Звук приблизился, пронесся над ними и начал замирать вдали: самолет, выполнявший ночной рейс на Ванкувер с сенатором Деверо на борту среди прочих пассажиров, повернул в западном направлении, стремительно набирая высоту в ночной тьме.

– Будь нежным, Брайан, – прошептала Милли. – Сегодня, в этот раз.., прошу, пожалуйста, будь нежным.

Элан Мэйтлэнд

Глава 1

В Ванкувере все рождественское утро Элан Мэйтлэнд проспал. Проснулся он с ощущением омерзительного вкуса во рту – накануне вечером крепко выпил в гостях у своего партнера по адвокатской конторе. Зевая и почесывая макушку коротко остриженной головы, он припомнил, что они прикончили пару бутылок на троих: он. Том Льюис и жена Тома Лиллиан. Конечно, они позволили себе лишку, поскольку ни у него, ни у Тома не было денег на подобные выходки, особенно сейчас, когда Лиллиан ждала ребенка, а у Тома возникли затруднения с выплатой взносов за крошечный домик, приобретенный в рассрочку полгода назад в Северном Ванкувере. “Да черт с ним со всем”, – подумал Элан, с трудом поднимая с кровати свою атлетическую шестифутовую фигуру. Босиком он прошлепал в ванную.

Возвратившись в комнату, натянул старые фланелевые брюки и застиранную футболку, некогда горделиво обозначавшую его принадлежность к родному колледжу. Приготовил себе чашку растворимого кофе и тост, наскреб из банки немного меда. Завтракал он, сидя на кровати, занимавшей едва ли не все ограниченное пространство его тесной холостяцкой квартирки на Гилфорд-стрит неподалеку от залива Инглиш-Бэй.

Позже при желании кровать можно заставить исчезнуть в стене как складной трап, но Элан редко торопился с этим занятием, предпочитая входить в новый день постепенно и не спеша, поскольку уже давно обнаружил, что наилучшим образом справляется со всеми делами, когда вникает в них медленно и без суеты.

Он погрузился в глубокое раздумье по поводу того, следует ли ему мобилизовать усилия и поджарить пару ломтиков бекона, когда раздался телефонный звонок. Звонил Том Льюис.

– Слушай, ты, болван этакий, – жизнерадостно обратился к нему Том, – что же ты никогда не упоминал своих приятелей из высшего общества, а?

– Не люблю хвастовства. Мы с Вандербильдами… – Элан с трудом проглотил непрожеванный кусок тоста. – Эй, какие там еще приятели?

– Сенатор Деверо, к примеру. Тот самый Ричард Деверо. Он приглашает тебя к себе домой сегодня. По-быстрому, одна нога здесь, другая там.

– С ума ты сошел?

– Это я-то? Мне только что звонил Брайант – из конторы “Каллинер, Брайант, Мортимер, Лэйн и Роберте”, известной также под названием “Мы, народ”. Они ведут практически всю юридическую работу для старика Деверо, но на этот раз сенатору нужен конкретно и лично ты.

– Откуда же он обо мне узнал? – скептически протянул Элан. – Ошибка это, кто-то, очевидно, перепутал фамилию.

– Слушай, малыш, – назидательно заявил Том, – если уж природа наделила тебя глупостью выше средней, не усугубляй. Им нужен именно Элан Мэйтлэнд из новой процветающей конторы – чего ты там хмыкаешь? Она бы и процветала, найди мы хотя бы пару клиентов, – так вот, из процветающей конторы “Льюис и Мэйтлэнд”. Это ведь ты?

– В общем, конечно, я, но…

– Конечно, мне не понять, почему такому человеку, как сенатор Деверо, мог понадобиться Мэйтлэнд, когда есть Льюис, который завершил юридическое образование на целый год раньше, чем упомянутый Мэйтлэнд, да который к тому же, как наглядно демонстрирует данная беседа, значительно умнее вышепоименованного Мэйтлэнда, но тем не менее…

– Минутку, – прервал его Элан. – Ты ведь назвал Деверо, точно Деверо.

– Не более, правда, шести раз за последнюю минуту, что, конечно, я понимаю, явно недостаточно, чтобы до тебя наконец дошло…

– На последнем курсе колледжа была у нас какая-то Шерон Деверо. Да ничего особенного, ладно тебе, встречались несколько раз в компаниях, потом разок пригласил ее на свидание, но с тех пор больше не видел. Может, она…

– Может, она, а может, и не она. Знаю только, что сенатор Деверо в это ясное и солнечное рождественское утро ждет к себе некоего Элана Мэйтлэнда.

– А что, и пойду, – заявил Элан. – А вдруг у него под елкой для меня припасен гостинец?

– Вот его адрес, – предусмотрительно подсказал Том и, когда Элан кончил царапать ручкой по листку бумаги, сообщил:

– Буду молиться за тебя. Слушай, наверное, даже позвоню домовладельцу, что сдает нам помещение под контору, и заставлю его тоже молиться за тебя – а что, в конце концов от этого зависит, получит ли он свою арендную плату.

– Передай ему, что я сделаю все, что в моих силах.

– Ну, в этом никто и не сомневался, – заверил его Том. – Удачи, малыш.

Глава 2

“Сенатор Деверо – и ничего в этом нет удивительного, – подумалось Элану Мэйтлэнду, – жил на Саут-Уэст-Мэрин-драйв”.

Элан довольно хорошо знал эти места: и по рассказам, и через эпизодические знакомства в студенческие годы. Поднявшийся высоко-высоко над самым центром Ванкувера, район слыл местом сосредоточения несметных состояний и светской меккой для всех честолюбцев. Почти отовсюду с Мэрин-драйв открывался захватывающий вид, а в ясные дни можно было разглядеть даже границу с американским штатом Вашингтон. Вид этот, как было известно Элану Мэйтлэнду, имел также и символическое значение, поскольку в большинстве своем обосновавшиеся здесь или сами добились весьма высокого положения в обществе, или обладали им от рождения.

Другим символом были огромные плоты на реке Фрэйзер, либо причаленные к берегу, либо царственно влекомые буксирами к лесопилкам. Богатство провинции Британская Колумбия начиналось с лесозаготовок и деревообработки, да и сейчас в основном поддерживалось этими отраслями.

Взору Элана Мэйтлэнда открылся очаровательный кусочек реки Фрэйзер, и в тот же момент он обнаружил, что прибыл к дому сенатора Деверо. Сенатор, решил Элан, устроился в самом живописном на всем берегу месте.

Было солнечно, ясно и сухо. Он повел автомобиль к просторному особняку в стиле эпохи Тюдоров. Защищенное от любопытных глаз прохожих живой изгородью кедровых деревьев здание располагалось на значительном удалении от шоссе, к нему вела извилистая подъездная дорожка, начинавшаяся у двустворчатых металлических ворот, увенчанных двумя фантастическими фигурами. В конце дорожки стоял сверкающий “крайслер-империэл”, и Элан Мэйтлэнд пристроил позади него свой обшарпанный “шевроле”. Он прошел к массивной, усеянной крупными шляпками гвоздей двери в глубине величественного портика и позвонил. Дверь тут же распахнулась.

– Доброе утро, меня зовут Мэйтлэнд, – представился Элан дворецкому.

– Проходите, пожалуйста, сэр, – пригласил дворецкий, хрупкий седовласый старик, двигавшийся так, словно ноги причиняли ему непереносимую боль. Он провел Элана коротким, облицованным плиткой коридором в просторный вестибюль. В дверях вестибюля появилась тонкая, стройная фигурка.

Это была Шерон Деверо – именно такой он ее и запомнил. Отнюдь не красавица, но весьма изящная, можно даже сказать, миниатюрная, с немного удлиненным лицом и глубокими, искрящимися юмором глазами. А вот прическа у нее изменилась. Тогда она была жгучей брюнеткой с длиннющими волосами, нынче же стала коротко стриженной блондинкой, что, по его мнению, очень ей шло.

– Привет, – поздоровался Элан. – Мне сказали, вам тут адвокат требуется.

– В данный момент, – молниеносно среагировала Шерон, – нам больше нужен водопроводчик. Дедушкину ванную так и заливает.

Теперь он вспомнил еще кое-что – ямочку на левой щеке, появлявшуюся, когда она улыбалась, как вот в эту минуту.

– Перед вами как раз адвокат, который подрабатывает именно по водопроводной части. В юриспруденции в последнее время дела идут далеко не блестяще, – объяснил он.

Шерон рассмеялась.

– Тогда я рада, что вспомнила про Элана Мэйтлэнда. Дворецкий помог ему снять пальто, и Элан с любопытством осмотрелся.

Особняк – как снаружи, так и внутри – всем своим видом говорил о богатстве и благополучии. Они стояли в огромном вестибюле, облицованном по стенам полированными панелями, высокий потолок в стиле Ренессанса отражался в сияющем дубовом паркете. В массивном камине тюдоровской эпохи, обрамленном пилястрами с каннелюрами, весело полыхали поленья, неподалеку от него на трапезном столе елизаветинских времен стоял искусно подобранный букет алых и желтых роз. На цветастом ковре из Кермана[27]27
  Знаменитый ковроткачеством город на юго-востоке Ирана.


[Закрыть] расположились друг против друга величественное йоркширское кресло и уютная софа, по обеим сторонам окон эркера висели тяжелые вышитые шерстью шторы.

– Дедушка только вчера вечером вернулся из Оттавы, – сообщила ему Шерон, – и сегодня за завтраком обмолвился, что ему нужен молодой Эйб Линкольн[28]28
  Авраам Линкольн (1809—1865) – 16-й президент США (1861—1865), адвокат по профессии, один из организаторов Республиканской партии, выступившей против рабства.


[Закрыть]. Тут-то я и скажи, что знавала некоего Элана Мэйтлэнда, который собирался стать адвокатом и был просто напичкан всевозможными идеями.., кстати, ты их еще не растерял?

– Да, по-моему, нет, – ответил Элан слегка сконфуженно. Видимо, в свое время он откровенничал с этой девчушкой куда больше, чем мог сейчас припомнить. – Спасибо, что подумала обо мне.

В доме было тепло, и Элан повертел шеей в жестком крахмальном воротнике белой рубашки, которую надел под единственный приличный костюм пуританского темно-серого цвета.

– Пойдем в гостиную, – пригласила Шерон. – Дед сейчас подойдет.

Он пошел за ней через зал. Шерон распахнула дверь, и на них хлынул поток солнечного света.

Комната, в которой они оказались, была еще просторнее вестибюля, но тем не менее очень светлая и потому не производившая давящего впечатления. Обставлена она была чиппендейлом и шератоном[29]29
  Стили мебели XVIII в.


[Закрыть], на полу – светлые персидские ковры, стены обтянуты дамасской тканью и украшены золочеными хрустальными бра. Несколько подлинников маслом: Дега, Сезанн и более современный Лоурен Харрис. Один угол гостиной целиком занимала гигантская пушистая елка, поблескивавшая рождественскими украшениями, рядом стоял “стейнвей”[30]30
  Всемирно известная марка роялей высшего класса.


[Закрыть]. Закрытые сейчас створчатые окна выходили на выложенную каменными плитами террасу.

– А дедушка, я так понимаю, это сенатор Деверо? – уточнил Элан.

– Ох, я забыла, что ты можешь не знать. – Шерон указала ему на канапе и сама села напротив. – Мои родители, понимаешь, развелись. Папа живет в Европе, по большей части в Швейцарии. А мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, а я вот живу здесь.

Произнесла она это все с подкупающей откровенностью и без тени горечи или сожаления.

– Так-так-так. Вот это и есть тот самый молодой человек, – пробасил сенатор Деверо от двери.

Седые волосы тщательно причесаны, безупречно отутюженная визитка без единой морщинки, в петлице рдел бутончик розы. Потирая ладони, сенатор прошел в гостиную.

Шерон совершила обряд представления.

– Прошу простить меня, мистер Мэйтлэнд, – с изысканной вежливостью извинился сенатор, – что побеспокоил вас в праздничный день. Уповаю, что не причинил вам уж очень больших неудобств.

– Нет, сэр, – пробормотал Элан.

– Отлично. Тогда, может быть, прежде чем мы перейдем к делу, не откажетесь отведать с нами старого хереса?

– Благодарю вас.

Только теперь он заметил стоявшие на столе красного дерева бокалы и хрустальный графин. Пока Шерон разливала херес, Элан позволил себе обратиться к старому Деверо:

– Изумительно красиво у вас здесь, сенатор.

– Приятно слышать, что вам нравится, мальчик мой, – старик, похоже, испытывал искреннее удовольствие. – Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы окружить себя изысканными и изящными вещами.

– Дедушка у нас весьма знаменит как коллекционер, – сообщила Шерон, протягивая им бокалы. – Беда только в том, что порой кажется, будто живешь в каком-то музее.

– Молодежь презирает старину или только делает вид. – Сенатор Деверо снисходительно улыбнулся внучке. – Хотя Шерон, по-моему, еще не безнадежна. Интерьер этой комнаты мы замыслили вместе с ней.

– И с весьма впечатляющим результатом, – польстил Элан.

– Признаюсь, я и сам так считаю, – сенатор обвел комнату любовным взглядом. – У нас здесь есть несколько совершенно особенных вещиц. Вот это, например, великолепный образец искусства времен династии Тан[31]31
  Китайская императорская династия в 618—907 гг.


[Закрыть]. – Его пальцы коснулись ласкающим движением тонко раскрашенной глиняной фигурки всадника на лошади. Она стояла отдельно на мраморной плите высокой подставки. – Столетия назад ее изготовил гениальный мастер, живший в цивилизации, возможно, гораздо более просвещенной, нежели наша собственная сегодня.

– Она действительно само совершенство, – согласился Элан.

“Да в одной только этой гостиной целое состояние”, – уколола его мысль. По контрасту с окружающей роскошью сразу вспомнилось убогое двухкомнатное бунгало Тома Льюиса, где он провел вчерашний вечер.

– А теперь к делу, – голос сенатора зазвучал сухо и деловито.

Все трое расселись.

– Приношу извинения, мальчик мой, за столь внезапное и срочное приглашение. Возникло, однако, одно дело, пробудившее во мне озабоченность и сочувствие. И, как мне думается, оно не терпит отлагательства. – Сенатор Деверо далее объяснил, что его заинтересовал судовой заяц Анри Дюваль, “этот несчастный молодой человек, без крова и без родины, что стоит у наших ворот, моля во имя гуманизма о разрешении на въезд”.

– Да, – сказал Элан, – читал я вчера эту историю. Помнится, мне еще подумалось, что здесь мало что можно предпринять.

Шерон, внимательно слушавшая их беседу, вмешалась:

– Это почему же?

– Главным образом потому, что канадский закон об иммиграции весьма жестко определяет, кому разрешен въезд, а кому нет.

– Но газеты пишут, – возразила Шерон, – что его даже не выслушали в суде.

– Да, мальчик мой, вот на это что скажете? – сенатор вопросительно вздернул бровь. – Где же наша хваленая свобода, если человек – любой человек – не может обратиться в суд?

– Поймите меня правильно, – терпеливо объяснил Элан. – Я ведь не защищаю существующее положение вещей. Более того, мы изучали закон об иммиграции на юридическом факультете, и я считаю, что в нем много не правильного и несправедливого. Я говорю о законе в том виде, в каком он сейчас действует. А если речь идет о его изменении, то это больше по вашей части, сенатор.

Сенатор Деверо горестно вздохнул.

– Вот это трудно, ох как это трудно с таким негибким правительством, какое сейчас у власти. Но скажите мне, вы действительно уверены, что для этого несчастного молодого человека так-таки ничего нельзя сделать – в юридическом смысле, имею в виду?

Элан колебался:

– Но это только экспромтом.

– Естественно.

– Ладно, если предположить, что изложенные в газетах факты достаточно достоверны, то этот Дюваль не имеет вообще никаких прав. Прежде чем он смог бы обратиться в суд – если такой шаг принес бы какую-нибудь пользу, в чем я сомневаюсь, – ему было бы необходимо получить официальное разрешение на въезд в страну, что представляется маловероятным. – Элан бросил взгляд на Шерон. – По моим расчетам, все закончится тем, что судно продолжит плавание, а вместе с ним и этот Дюваль.

– Возможно, возможно, – протянул сенатор, разглядывая пейзаж Сезанна, висевший перед ним на стене. – А все же иногда в законах обнаруживаются лазейки.

– И очень часто, – согласился Элан. – Я же предупредил, что высказываю мнение, что называется, в предварительном порядке, без изучения вопроса. Чистый экспромт.

– Да, конечно, я понимаю, мальчик мой, – сенатор оторвал наконец взгляд от картины и вновь продолжил деловым тоном:

– Именно поэтому я прошу вас как можно глубже изучить это дело и посмотреть, найдутся ли какие-либо лазейки. Короче, я хочу, чтобы вы как адвокат представляли интересы этого несчастного молодого человека.

– Но если он…

Сенатор Деверо остановил его жестом предостерегающе поднятой руки.

– Сначала выслушайте меня. Я намерен оплатить вам гонорар за юридическую помощь и все ваши расходы по этому делу. Взамен я прошу только одно – чтобы мое участие в нем оставалось в тайне.

Элан в растерянности заерзал на канапе. Момент, он прекрасно понимал это, может оказаться весьма важным – как для него, так и для других. Само по себе данное дело пусть будет пустышкой, но, если его правильно повести, оно поможет ему установить полезные в будущем связи, а впоследствии и получить работу над другими делами. Когда он утром ехал сюда, он не знал, что его ждет, теперь, когда стало известно, он, казалось, должен был радоваться. А его все же терзали сомнения. Элан подозревал, что здесь кроется нечто гораздо большее, чем старик счел нужным ему открыть. Он явственно ощущал на себе взгляд Шерон.

Неожиданно даже для себя Элан спросил:

– Но почему, сенатор?

– Что почему, мальчик мой? – ласково поинтересовался Деверо.

– Почему вы так хотите, чтобы ваше участие оставалось в тайне?

На мгновение сенатор, похоже, смешался, потом лицо его прояснилось.

– В Библии сказано что-то вроде того, что, когда берешься за благодеяние, пусть левая рука не ведает, что творит правая.

Исполнено это было отлично. Но в голове у Элана все стало на свои места. Он тихо переспросил:

– На самом деле речь идет, видимо, не о благодеянии, а о политике, сэр?

Сенатор сдвинул брови.

– Боюсь, не понимаю вас.

“Ну, – подумал Элан, – вот и все. Вот ты и сорвал сделку и потерял первого в твоей жизни крупного клиента”. Вслух он твердо проговорил:

– Сегодня иммиграция составляет главную политическую проблему. Это конкретное дело уже попало в газеты и может доставить правительству множество неприятностей. Не это ли вы задумали, сенатор? Использовать в своих целях того юношу на судне как своего рода пешку? И не поэтому ли вы обратились ко мне – молодому и зеленому, а не в вашу обычную юридическую фирму, которую сразу связали бы с вами? Очень сожалею, сэр, но вести юридическую практику таким образом в мои планы не входит.

Он говорил резче, чем намеревался, но возмущенное негодование в нем взяло верх. Он спросил себя: “А как же я все это объясню своему партнеру Тому Льюису? Как Том поступил бы на моем месте?” Элан подозревал, что Льюис действовал бы иначе: его партнер обладал достаточным здравомыслием, чтобы не отказываться от гонорара из-за дурацкого донкихотства.

Сквозь эти мысли извне прорвался какой-то дребезжащий звук. К своему удивлению, он обнаружил, что слышит довольный смешок сенатора Деверо.

– Молодой и зеленый – так вы, по-моему, сказали, мальчик мой? – сенатор опять залился смешком, мягко колыхая брюшком. – Ну-ну, может, и молодой, но уж точно не зеленый. А ты как думаешь, Шерон?

– Я бы сказала, что ты, дед попался.

Элан заметил в устремленном на него взгляде Шерон нескрываемое уважение.

– Согласен, милочка, и вправду попался. Ты отыскала очень неглупого молодого человека.

Элан ощутил, что атмосфера резко изменилась, он, правда, не был уверен, в лучшую ли сторону. Точно теперь он знал одно – сенатор Деверо был человеком непростым и многогранным.

– Ну ладно, значит, карты на стол, – тон сенатора также изменился, его голос звучал не столь внушительно, сейчас он словно обращался к равному себе. – Предположим, все, что вы здесь наговорили, правда. Но следует ли из этого, что тот молодой человек на судне так и не имеет права на юридическую помощь? Следует ли из этого, что ему нельзя протянуть руку помощи только потому, что мотивы отдельного лица, в данном случае – мои, могут носить неоднозначный характер? Если бы вы, мальчик мой, не дай Бог, тонули, разве вы стали бы думать о том, что тот, кто бросился вас спасать, поступил так исключительно потому, что посчитал, будто живой вы ему можете еще пригодиться?

– Да, – согласился Элан, – пожалуй, вы правы.

– Тогда в чем разница? Если она вообще существует. – Сенатор Деверо подался вперед. – Позвольте кое-что у вас спросить. Думаю, вы верите в то, что любая несправедливость должна быть исправлена?

– Конечно.

– Конечно, – повторил сенатор, кивая головой, словно удовлетворенный собственной проницательностью. – Возьмем тогда этого молодого человека на судне. Нам говорят, что у него нет никаких законных прав. Он не является ни канадским гражданином, ни добропорядочным иммигрантом, ни даже транзитным гостем, который сойдет на берег и вскоре покинет страну. В глазах закона его просто не существует. Поэтому, даже если он пожелает апеллировать к закону – обратиться в суд за разрешением на въезд в эту или другую страну, – он не сможет этого сделать. Правильно?

– Я бы не стал прибегать к таким формулировкам, – осторожно согласился Элан, – но по сути правильно.

– Иными словами, ответ утвердительный.

– Да, – криво усмехнулся Элан.

– Тогда давайте предположим еще, что сегодня ночью этот же самый человек на судне в Ванкуверском порту совершит поджог или убийство. Тогда что с ним станет?

Элан кивнул. Он понял, куда клонит сенатор.

– Его отконвоируют на берег и подвергнут суду.

– Именно так, мальчик мой. И если признают виновным, то, не сомневайтесь, накажут – вне зависимости от того, пользуется он гражданским статусом или нет. Таким образом, как мы убедились, закон может достать Анри Дюваля, хотя для него самого закон недостижим.

Это был чисто и мастерски сработанный довод. “И нечему удивляться, – подумал Элан, – старик ведь – искушенный и опытный полемист”.

Как бы то ни было, его аргумент содержал глубокий смысл. Действительно, почему закон должен действовать столь односторонне – против человека, а не в его защиту? И даже если мотивы сенатора Деверо носили чисто политический характер, ничто не могло изменить сути приведенного им факта – человеку, находящемуся среди людей, отказано в элементарном человеческом праве.

Элан погрузился в раздумье. Что может сделать закон для этого человека на судне? Все или ничего? А если ничего – то почему?

Элан Мэйтлэнц не питал иллюзий относительно закона. При всей своей неопытности в адвокатуре он прекрасно понимал, что справедливость не является ни безусловной, ни беспристрастной и что порой несправедливость торжествует над правотой. Он знал, что общественное положение имеет большое значение, когда дело доходит до преступления и наказания, и что состоятельных людей, которые могут использовать все предусмотренные законом ходы, ждет не столь страшное возмездие за содеянное зло, нежели тех, кому менее тугие кошельки не позволяют сделать этого. Он был уверен, что временами из-за медлительности закона безвинным отказывают в их правах и что те, кто заслуживает пересмотра дел, не добиваются этого из-за недоступной стоимости одного дня в судебном процессе. А на другой чаше весов – заваленные делами суды, совершающие скороспелое правосудие, зачастую не заботясь о соблюдении прав обвиняемого.

Элан постиг эти вещи точно так же, как их постепенно, но неизбежно узнают все студенты и начинающие адвокаты. Нередко они больно ранили его – так же, как и его старших коллег, чей идеализм не поистерся за годы работы в коллегии адвокатов.

Однако при всех своих пороках закон обладал одним величайшим достоинством. Он был. Он существовал. Его величайшее достоинство было в его наличии.

Само существование закона служило подтверждением того, что равные права человека являются достойной целью. Что же касается его недостатков, то и здесь в свое время произойдут реформы; они всегда происходят, хотя и отстают от потребности в них. В то же время двери суда открыты для всех – и для самых ничтожных, и для самых великих, – если они пожелают туда обратиться. Кроме того, существуют еще и апелляционные суды.

Для всех, похоже, кроме, одного человека по имени Анри Дюваль.

Элан заметил, что сенатор наблюдает за ним, застыв в выжидательной позе. Лицо Шерон омрачилось тенью встревоженной озабоченности.

– Сенатор Деверо, – начал Элан, – если я возьмусь за это дело – в случае, если этот человек на судне пожелает, чтобы я представлял его интересы, – он сам будет моим клиентом. Правильно?

– Думаю, что можно сформулировать и так.

– Иными словами, ответ утвердительный.

Сенатор расхохотался, откинув голову.

– А вы мне начинаете нравиться, мальчик мой. Пожалуйста, продолжайте.

– И хотя за этим делом будете стоять вы, сенатор, – заявил Элан, тщательно выбирая слова, – любые действия, предпринимаемые от имени моего клиента, будут определяться единственно моим клиентом и мною без консультаций с какой-либо третьей стороной.

Старик испытующе оглядел Элана.

– Не считаете ли вы, что тот, кто платит музыканту…

– Нет, сэр, не в данном случае. Я считаю необходимым делать так, как лучше для моего клиента, а не то, что кажется выгодным с политической точки зрения.

Улыбка исчезла с лица сенатора, в голосе его зазвучал явный холодок.

– Я мог бы напомнить, что вам предоставляется возможность, за которую ухватились бы многие начинающие адвокаты.

Элан поднялся.

– Тогда я посоветую вам заглянуть в справочник по профессиям, сэр, – он обернулся к Шерон. – Прости, если подвел тебя.

– Минутку! – окликнул его сенатор. Он тоже встал и уставился в глаза Элану. Голос его гремел на басовых нотах. – Должен сказать вам, мальчик мой, что я считаю вас весьма нетерпеливым, дерзким и неблагодарным… Я принимаю ваши условия!

Они скрепили соглашение рукопожатием, после чего Элан отклонил приглашение сенатора остаться на ленч.

– Мне лучше бы попасть на судно уже сегодня, – объяснил он. – Может статься, что у нас будет не так много времени до отплытия.

Шерон проводила его до двери. Надевая пальто, он ощущал ее близость, запах ее духов.

Слегка смущенно и неловко он проговорил:

– Приятно было повидаться, Шерон.

Она ответила улыбкой:

– Мне тоже, – на какое-то мгновение вновь появилась и тут же исчезла эта ее очаровательная улыбка. – Даже если тебе не нужно отчитываться перед дедом, обязательно приходи навестить нас.

– Никак не могу понять, – радостно признался Элан, – почему я столько времени этого не делал.