Текст книги "Просто о жизни"

Просто о жизни
Артур Миханёв

© Артур Миханёв, 2023

ISBN 978-5-0059-8201-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЩЕМЯЩАЯ ЛЮБОВЬ

Я брился, когда услышал звук падения. Удивленно обернулся и тут же отвёл глаза, усиленно изображая бритьё.

Кошка стареет…

Не смогла запрыгнуть на стиралку – как делала миллион раз до этого. О, сколько в нас деликатности и щемящей нежности к тем, кого мы действительно любим – будь то человек, животное или место…

ИНТЕРЕС

Кричу жене:

– Иди смотреть трейлер второго «Аватара»!

– Да ну, чего я там не видела… – отвечает скучным голосом.

– А девушка-то его уже на сносях! – кричу. – И, вроде бы, даже разлучницу показали!

В моём направлении слышится лёгкая поступь быстрых шагов…

ДВОЕ

В спортзале занимались двое.

Он – поджарый, мускулистый, прочный.

Она – худенькая, миниатюрная, тонкая.

Взгромоздив на живот тяжеленые блины от штанги, он с усилием качал трицепсы. И в какой-то момент, не выдерживая, коротко кивнул. И тут его девушка – вжух! – надув от напряжения губки, махом сняла блин с живота.

Парень продолжил упражнение, вновь короткий кивок – и второй блин оказывается на полу.

И вот, пока он «докачивался» она смотрела на него с такой веселой иронией и любовью… как, наверное, только матери глядят на своих упрямых детей.

МЕЧТА

Порой я думаю:

– Как хорошо жить в маленьком доме на полустанке, чтобы иногда слышать далекий, зовущий гудок тепловоза и затихающий перестук колес…

Весь во власти томления чувств я встаю и прижимаюсь лбом ко стеклу. Я смотрю вдаль – и не сразу понимаю, что линию взгляда пересекает Транссибирская железнодорожная магистраль, рядом с которой много лет стоит мой дом.

ВЗРОСЛЫЕ

Обсуждаем встречу Нового года с хорошими знакомыми. Перебрали самые разные варианты. Наконец, кто-то говорит:

– Ну, может, в кои-то веки с родителями встретим?

– Чего?! Со взрослыми? Да ну – это же скучно!

Боже мой… Нам уже скоро под пятьдесят, наши дети закончили школы, а мы в душе по-прежнему дистанцируемся от «взрослых».

ДАР НЕЧАЯННЫЙ

Когда отец в детстве возвращался полей, то часто привозил с собой гостинец «от зайчика». Это могла быть конфета в мятой обертке, или картошка с подгорелой корочкой.

Стоит ли говорить, что вкус у них был необыкновенный?

А летом отец всегда привозил букетик земляники. И этот аромат… этот образ лета будет со мной до конца дней.

Знал ли отец как мне это все запомнится?

Разумеется, нет

И мы не знаем, что запомнится нашим детям.

Можно купить ребенку круиз на судне на подводных крыльях (помня, как сам замирал когда-то от восторга на «Ракете»). А дитё будет сидеть и скучно болтать ножкой, ожидая, когда всё закончится.

А можно вдруг зимой отправиться к заброшенной ферме в полях – и быть в полном восторге от этого чуда открытия нового мира…

Дарит одно лишь сердце.

ОЗЕРО ВЕСНЫ

Я заболел ковидом в самом центре тайги. Еще вчера был полон сил, а с утра обессиленно сполз со склона некрутой горы.

В каком-то помрачении засунул аптечку в другой карман рюкзака, подумал, что потерял и опустошенно сидел на берегу озера, встречая волны озноба и жара. Периодически обтирался водой, чтобы хоть как-то сбивать температуру.

И всё это время вокруг меня гремела птичья симфония. Начало лета – по таёжным меркам весна. Невидимые птицы звенели всюду: сверху, слева, справа. Оглушительная многоголосая песня заполняла вибрацией берега словно концертный зал. Иногда раздавался резкий удар – это бобры били хвостом по водной глади, недовольные, что я нарушил их уединение…

Ночью в глазах вспыхивали белые и зеленые молнии. К утру стало полегче – я собрал вещи и потихоньку пошёл от озера. Оно оставалось за спиной и постепенно смолкал разноголосый весенний хор – но навсегда оставался в моей душе и памяти.

НА КРЮЧКЕ

Однажды я увидел у двери крючок. Обыкновенный крючок для одежды, прикрученный так, чтобы можно было повесить сумку, пока открываешь дверь.

И столько для меня сразу открылось!

Любящая семья. Любящий муж и отец. Мама, приходящая после работы с полными сумками и не закидывающая их на изгиб локтя, как другие. Забота. Понимание. Тепло.

И лишь недавно я подумал, что все это, возможно, лишь в моем сознании. Что я подсел на крючок своих фантазий и живу в придуманном мире.

И нет никакого взаимопонимания в семье. Есть скандалы и упреки, и требования прикрутить этот крючок, и досадливое исполнение требований наконец…

И я был ошарашен предположением, что годами мог настолько «дополнять» реальность, что она в итоге превращалась в иллюзию.

Что же – пришло время слезать с крючка.

МОЛИТВА

Много лет назад я был на похоронах коллеги по вузу.

Отпевали на окраине небольшого, аккуратного городка. Такой же небольшой, неброской была новая церковь. Молодой священник закончил молитвы и повернулся к родным со словами поддержки. Мне запомнилась всего одна фраза:

– Ваши молитвы здесь – это их духовная пища там.

Всего одна короткая фраза, но дающая полный ответ о смысле молитв за ушедших. Что они, кто они, как они – ТАМ? Можем ли помочь им мы – оставшиеся здесь?

Наверное, да.

Особенно сейчас, когда смерть внезапна и человек уходит, не успев осознать или исправить ошибки.

МУДРОСТЬ

– На тебя картошку чистить?

– Картошку? М-м-м… пожалуй, нет

И я тут же добавляю в раковину пару клубней, потому что знаю, что через полчаса у меня из сковороды начнут тягать ароматные золотистые ломтики.

СМЕЛОСТЬ

Решили срезать путь через мрачные лабиринты гаражей.

– Ой, как темно! Давай ты пойдешь вперед, а я буду за тебя бояться…

И знаете, помогло! Идешь вперед без страха, ибо твоя женщина взяла тяжкий груз на себя.

УСПЕЛА

Вокзал, перрон. Забегает в вагон счастливая и торжествующая:

– Вот видишь, не опоздала!

Поезд даёт гудок. Я, пряча улыбку, вспоминаю, как вчера тайком подвел часы на её смартфоне на пять минут вперед.

ТЕМПЕРАМЕНТ

Сидит, спокойно вышивает под светом лампы. А я кипячусь в пылу спора и широко шагаю по комнате:

– Как ты могла назвать меня сангвиником?! Я – флегматик, понятно тебе? Был, есть и буду!!

Поднимает на меня глаза, в них дрожит смех, и я тоже, не удержавшись, смеюсь.

ВЕЧЕР

Вечер, уют, ноутбук, синяя мгла за окном…

– Ой, сходи-ка быстрей в магазин, пока не закрылся – кошке еду забыла взять!

– А что же ты сразу не сказала, пока я не разделся?! У-у-у, ненавижу: вставать, куда-то идти. И почему сразу я-то?!

– А я вот сейчас тебя стукну больно, и ты сразу поймешь почему.

Внутренне беснуясь, одеваюсь и иду в магазин. На улице, прозрачно, чисто и пустынно. Сквозь облака светят колкие звезды. Дышится легко и свободно. Становится хорошо, и ты думаешь: «Как чудесно, что я в этот вечер вышел на улицу…»

ПОМОЩЬ

– А вообще – светлым голосом говорю я. – Возможно, моя роль состоит в том, чтобы просто быть рядом и помогать тебе!

– Ага – отвечает она, двигая шваброй. – Полы хочешь помыть?

…и я сконфуженно замолкаю.

ПЛАНЫ

– Ну вот! Наконец-то я понял, куда пойду в Саяны летом! – торжествующе кричу я, откидываясь от ноутбука

– А я что, куда-то тебя уже отпустила? – ровным голосом спрашивают меня, не отрываясь от своих дел.

– Ну, так как же… – смятенно запинаюсь я. – Я ведь каждый год… хожу в Саяны…

– Посмотрим на твое поведение – железным голосом отрезают, и я сразу внутренне приободряюсь, ибо будущее обретает черты.

БОЛИТ ЖИВОТ

– Иди сюда. Дай мне руку.

– Я не верю в лечение наложением рук! Всё это чепуха, и на самом деле…

– Не верь. Дай мне руку, сядь и посиди рядом спокойно. Молча.

МАМЫ

– А у меня мама ветеран труда!

– Подумаешь, моя тоже много лет отработала…

– А мою маму в Ленинград учиться звали!

– Ха, моя мама вообще из Ленинграда приехала.

…секундная пауза у окошка ларька. Деликатная продавщица успевает вставить:

– Молодые люди, брать будете что-нибудь?

Мы замолкаем и я, смеясь, отвожу глаза. Нам тридцать лет, мы спорим, чья мама лучше.

ОЩУЩЕНИЯ

Купил себе крутой мембранный костюм в походы. Чувствую себя в нём, как в броне! Паропроницаемость! Влагоустойчивость! Прочность! И сидит как влитой!

С победным видом выхожу в прихожую во всем облачении:

– Как тебе?!

– Ну… выглядишь прилично.

Что?! Я в скорбном изумлении машу рукой и ухожу. Женщинам, как видно, не дано понять. «Выглядишь»… «прилично»… всего лишь? И этот человек смеет говорить мне, когда я чего-то не понимаю: «Да ты просто мужчина, вот и всё»!!

ОТКРЫТИЕ

Для перекуса делаю себе бутербродики с мягким плавленым сыром. Не то чтобы его люблю, но сытно и занимает мало места. И вот недавно, во время «полдника», наливаю, как обычно чай, одним глазом смотрю в монитор, кусаю бутерброд и…

– Боже мой, как вку-у-у-сно… как же вкусно, божечки!! Да почему же я раньше этого не замечал?!

А оказывается, сыр кончился, и я взамен намазал на хлеб сливочное масло. И тело моё буквально возопило от восторга и закричало, что именно это сочетание, оказывается, оно все эти годы и ждало, и хандрило, и места себе не находило – пока случайная смена ингредиента не дала искомое.

РЕФЛЕКС

Вы замечали, как водитель притормаживает, пропуская собачонку, кинувшуюся наперерез? А вот теперь послушайте про реку…

Когда мы поднимались на моторке по Кизиру, из-под берега вылетела заполошная утка и кинулась прямо под лодку. А за ней – трое утят. Которые послушно мчались за мамой, неистово молотя крылышками по воде…

И Валера – охотник Валера! – которому, казалось бы, должно быть все равно, и которому вовсе не с руки было сбрасывать газ (сложное место), этот Валера сбавил-таки скорость и дал глупой маме увести свой выводок. Вот видимо в таких рефлексах и проявляется человек.

ОДНОЙ РУКОЙ

В самых верховьях Кизира есть место, где он сужается, дно каменистое, а течение сильное. Нужен навык и сноровка, чтобы провести лодку в таком месте.

И вот однажды лодка просто встала, сотрясаясь от воя мотора. Вокруг хлестала вода и я осторожно – словно боясь перевернуть лодку – обернулся и посмотрел на Валеру.

Вы знаете, он… курил.

Одна рука лежала на руле, чутко фиксируя лодку, а вторая держала на отлете бычок. Валера внимательно смотрел вперед, выбирая место прохода по реке. Быстрая затяжка – вот уже лодка уверенно обходить кипящий бурун и продолжает медленно пробиваться вперед…

Это была моя юбилейная – десятая – заброска по Кизиру. За все это время Валера не потерял ни одной лодки в порогах и шиверах.

ЕСТЬ У МЕНЯ ЗНАКОМАЯ ЗМЕЯ

Правда, сама она так не считает и всякий раз напрягается, когда я появляюсь перед норкой.

А нора у нее расположена под мемориальной плитой. Да, есть такая традиция на Кизире: в том месте, где утонули геологи, геодезисты, охотники – там стоят памятные знаки. И получается что-то совсем мистическое – змея живет чуть ли не под могильной плитой! Хотя никакой мистики нет. Камень прогревается за день и потом долго остывает – а змеи ведь очень зависят от источника тепла.

Вот и моя змея всегда грелась возле своей норы. Особенно, когда ее освещало закатное солнце. Забавно, что я так и не смог ее сфотографировать. Маскировочная окраска настолько хороша, что пока я там что-то выцеливал в видоискатель, передо мной только хвост мелькал.

И тогда за пять минут до отправления лодки, я побежал к норе без фотоаппарата, чтобы хоть просто на змею взглянуть. Она снова свилась кольцами при моем приближении, но в норе не исчезла. А смотрела черными бусинками глаз и словно бы говорила: «Ну, вот чего тебе надо?! Лежала ведь, никого не трогала… Сейчас уже солнце скоро сядет – уйди, пожалуйста, не засти свет!»

И я, тихо смеясь, на цыпочках отошел от норы и побежал к лодке.

ТЕПЛЫЙ МИР ЗА ОКНОМ

Когда я был маленьким, меня часто завораживали желтые квадратики окон, загоравшиеся вечером в многоэтажках. Мне казалось, что за этими окнами обязательно царит мир, покой и порядок. Все стоит на своих местах – и везде тишина, чистота и уют…

Я глядел на эти окна, стоя на осеннем ветру, а вокруг меня сгущалась синяя ночь. Пора на вокзал – ехать домой. В грязь, неустроенность, ругань и слезы. Выцветшие обои, драные половики, старый диван… Иногда я снимал с него подушки и отгораживался ими от остальной комнаты. В своем мирке я стелил одеяло и замирал в тихом восторге чистоты и порядка…

Окна, окна – теплые маячки моего детства! Как надежда светили вы мне в одиночестве. До сих пор все теснится в груди, когда прижимаюсь я лбом ко стеклу. Прошло уже много лет, нет у меня своего дома, но внутри дремлет вера, что когда-то и я зажгу свет в теплой комнате. Для такого же мальчишки, стоящего в синей холодной ночи…

ПОЛЕ ЖИЗНИ

Однажды во время сплава по Сисиму я причалил у обширной поляны. Как оказалось, это был старый заброшенный аэродром – настолько старый, что на взлетной полосе уже успели вырасти березки.

Я шел мимо них, машинально гладя макушки ладонью, и вдруг остановился. Впереди, в небольшой ямке отчаянно тянулась к солнцу тонкая и чахлая березка. Ей не хватало света, ее задавливали более удачливые соседи – те, кому посчастливилось пустить корешок на взгорке.

И я подумал – а не похоже ли это на мою жизнь? Кого-то судьба забросит к богатым родителям, влиятельным родичам, даст все для учебы, здоровья, карьеры. А кто-то родится в деревенской семье и будет всю жизнь карабкаться к достойной зарплате и нормальной квартире…

Ветер судьбы. Так думал я, стоя перед чахлым деревцем. Мы как легкие семена, вознесенные им над полем жизни. Кто-то пустит корешок на взгорке и быстро пойдет в рост. А кто-то окажется в его тени, и будет жадно ловить редкий луч солнца…

Я нагнулся и оттащил от березки комель старой сгнившей осины. Оборвал сухую траву вокруг, притоптал земляной бугорок. Моя березка словно вздохнула свободнее – ее нежно-зеленые листочки залепетали на ветру, а на тонкой бересте затеплел рыжий луч солнца. Оно уже клонилось к закату, близилась холодная майская ночь – и березка торопливо впитывала тепло уходящего дня.

АВТОБУС В КОСМОСЕ ТАЙГИ

После развода я часто ездил к дочери в другой город. Дорога была долгой, пересекала степь, тайгу и горы. Когда мы штурмовали перевал, я остро ощущал свою оторванность от мира и тонкую связь с попутчиками.

Четыреста километров в ночи. Уже не попадаются фары встречных машин – люди закончили свой день, замкнули гаражи, включили телевизоры. Лишь мы несемся, рассекая темноту, к далеким горам.

Кругом лежит снег. Поддернутое инеем стекло отгораживает нас от мороза. Светит полная луна, и тайга проваливается в черноту – лишь острые пики елей мелькают меж игольчатых звезд.

Автобус спит. Только водитель привычно читает дорогу перед собой. Давно уж на горизонте не дрожат огоньки далеких сел – ведь мы на середине пути. А это значит, что до ближайшего жилья теперь сто километров…

Наш серебристый автобус пронизывает ночь, словно космический корабль. Мы так одиноки – и так едины в этой капсуле, что несет нас от тепла к теплу. В слабом свете ночника лица преображаются – с них спадает актерство, условности, фальшь. Нас тридцать посреди мороза лунной ночи. Нет никого ближе нас сейчас – когда мы пронизываем космос тайги.

Уже в городе, увидев знакомый автобус, я его внутренне благословляю. На дальний путь от себя к себе. Путь в щемящем одиночестве ночи – в серебристой скорлупке автобуса.

ДОЛГИЙ ПЕЧАЛЬНЫЙ ГУДОК

Когда поезд проносит меня через заснеженную тайгу, я иногда вижу несколько домиков, занесенных по самую крышу. Фонарный столб, дорога и сугробы – это станция Джебь.

Смешно и странно – но когда мне грустно, я думаю: «Брошу все и уеду в Джебь. Буду преподавать в одноэтажной школе, а темными вечерами возвращаться в свою промерзшую избу. Затрещит растопка, запляшут теплые огоньки на стенах —а я буду сидеть за столом, у кружка света под лампой, и слушать ветер в трубе…»

Но иногда, глубокой ночью, моего слуха коснется долгий печальный гудок. Это дальний поезд подает о себе весть, приближаясь к станции. Он пронесется мимо, не сбавляя хода, впитав в себя всю январскую стужу. А потом исчезнет – и через горы долетит все тот же одинокий гудок.

А я останусь. Буду слушать ночь, мороз и ветер. Буду слушать, как снежинки ложатся на белый скат крыши. И как далеко-далеко стучит колесами уходящий вдаль поезд…

ВЗГЛЯД

В девяностые годы автобусы ходили плохо. Их приходилось не только долго ждать, но и буквально штурмовать на входе. В тот день я теснился у края остановки, стремясь подгадать к самым дверям автобуса.

Когда распахнулись створки, из проема спиной вперед вышел парень. Его руки были растопырены – он не позволял никому ринуться в проход, пока не сойдет его жена. Она со своим огромным животом осторожно нащупывала ступеньки, а он неотрывно смотрел на нее, ловя каждое движение. Затем протянул руки и как хрустальную вазу спустил жену на землю. Толпа расступилась перед ними…

И я почувствовал – сейчас никакое зло не властно над этой женщиной. Пока у нее есть такой муж, который на нее так смотрит.

ОВОДЫ

Подходил к концу первый день сплава. Я был измотан и опустошен – в моей памяти бушевали пороги, в которые я попал первый раз в жизни. Хотелось бросить весло, пристать к берегу и просто отключиться. Но, судя по карте, совсем немного оставалось до устья, а значит – до хорошего зимовья.

Да только где оно? Руки уже еле ворочали свинцовое весло. Солнце садилось все ниже…

«К черту! – вдруг в отчаянии подумал я, – пристану прямо здесь! Черт бы побрал тех, кто составляет такие карты! К черту терпение и весь этот сплав – хватит!»

Лодка с шумом выскочила носом на берег, а через секунду на него упал рюкзак. Я со стоном выгнул затекшую спину, размял руки и начал собирать дрова. Сырой, темный лес был тих и отчужден. Плохое место – да что делать?

И тут налетели оводы. Жирные, стремительные, злые – от них просто не было спасения. Они ничего не боялись – стоило убить одного, как в кожу впивался другой. Наверное, лес не слышал еще таких матов – ни разу в жизни я не подвергался столь яростной атаке кровососов!

Пять минут я пытался с ними воевать – а потом с проклятьями заскочил обратно в лодку. Шипя от боли, я отгреб от берега, и свежий ветер наконец-то отогнал оводов подальше.

Свежий ветер…

Свежий ветер! Он дул из устья Рыбной – из той излучины, за которой наконец-то показался величавый Кан. Я бросил весло – и теперь река сама несла меня навстречу закатному солнцу. Еще поворот – и в его лучах затеплели стволы могучих сосен, под которыми стояло зимовье. Я увидел низенькую избушку, навес, а под ним – небольшую поленницу дров.

Меня будто бы ждали.

ДРУГ МОЙ, ДИК

Я не люблю собак. Душа как-то больше лежит к кошкам. Мне импонирует их независимость и внутренняя отстраненность. Так что, сколько собак мы не заводили, мои отношения с ними ограничивались кормежкой.

Но тут появился Дик. Описывать его не буду – незачем. Скажу лишь, что это был настоящий пес. Красивый, молодой и умный. И веселый…

Как-то раз я пошел купаться на озеро. Дика взял с собой – и мы дурачились всю дорогу через лес. А на озере я, играя силушкой, поплыл на тот берег. Я видел, как Дик прыгнул в воду следом – но лишь улыбнулся. Никто из собак не отваживался переплывать со мной озеро. Скоро повернет обратно…

Не повернул.

Когда я оглянулся, он, высоко высовывая нос и отфыркиваясь, упрямо молотил лапами уже на середине озера.

– Дик! – закричал я почти в ужасе. – Поворачивай! Поворачивай к берегу!

Но что он мог понять из моих слов? Его хозяин был в опасности, и он должен был находиться рядом с ним…

Наверное, никогда я не плавал так быстро. Сначала сблизился с Диком, а потом резко повернул к берегу. Выкручивая назад голову, я кричал:

– Давай! Давай, Дик, я тут!

А едва под ногами появилась земля, встал на цыпочки и махал руками, чтобы пес видел, куда плыть. И уже когда он тяжело барахтался рядом, я подхватил его под живот и вытащил на берег…

Улыбка Дика и его виляющий хвост всегда будут стоять в моих глазах. Я обнимал и гладил его, бормоча что-то укоризненное и извиняющееся одновременно. А он все мотал хвостом, да часто, тяжело дышал…

Его убил потом наш сосед. Просто так, по пьяной лавочке. Отец, увидев, пошел на него с кулаками, но тот снова поднял ружье. Так и лишились мы Дика – нашего улыбчивого, умного пса. Одного из немногих, кого я по-настоящему любил.

МУЗЫКАНТ

Я шел по Москве – уже не помню, по какой улице – и спустился в подземный переход. Он длинной дугой уходил в безликость кафельных стен – и оттуда вдруг донеслась музыка. Настоящая – та, которая заставляет остановиться.

Играл молодой еще мужчина в когда-то стильном, а теперь заношенном джинсовом костюме. Играл Баха, известную хоральную прелюдию. Играл на баяне… Его великолепные длинные пальцы творили чудо – и дело было не только в моей неискушенности.

Я остановился, позабыв про дела. Рядом со мной молчал начинающий «новый русский» – со всеми положенными атрибутами, но еще и с остатками чувства в глазах. Когда звуки растворились в бесконечности коридора, он вынул купюру и сказал:

– Слушай, повтори, а…

Но музыкант отрицательно покачал головой и, запрокинув голову, заиграл что-то свое. В уголках его полуприкрытых глаз блестели слезы. Он был выпившим…

Я наклонился, тихо положил десятку в полупустую кепку и неслышно пошел дальше. Звуки таяли за моей спиной – звуки настоящей музыки, которая навсегда оставалась со своим исполнителем.