Текст книги "Просто о жизни"

ЗДРАВСТВУЙ, РЕКА

Однажды летом мы с маленькой дочкой отправились на Ману. Я давно хотел сплавиться по реке вместе, да все возможности не было.

Накачивая лодку, я попросил дочку собрать мусор вокруг.

– А почему, папа? – удивилась она. – Это же не мы набросали…

– Понимаешь… – я замешкался. – Реки – они как живые. Люди мусорят, бросают в них бутылки, пакеты – и речкам плохо от этого. А я их люблю и хочу помочь.

Дочка послушно собрала валявшийся мусор, мы затолкали его в пакет и отправились в путь. Стоял солнечный, жаркий день. Мана плавно несла нас вдоль тайги, а лицо слепило от зайчиков…

Через час мы разбили стоянку. И пока жарились сосиски, я схватил дочку в охапку и побежал к воде. Визжа и хохоча, она пыталась отбиться от меня, но я начал подбрасывать ее верх и ловить уже в самых волнах. Мана мягко принимала дочку в свои объятья, растворяя восторженный ужас падения.

– Смотри, как речка тебя любит! – крикнул я дочери. – Не бойся!

– Речка перестань! Речка перестань! – кричала, хохоча, дочка и снова просилась в небо…

А спустя год я впервые сплавился по Кизиру. К тому времени за моей спиной было немало рек – но Кизир покорил меня раз и навсегда. Его мощь и сила чувствовались даже без порогов – он как пушинку качал лодку на больших и плавных волнах.

Сойдя на берег и упаковав рюкзак, я не смог просто взять и уйти. Подойдя к реке, протянул руку, чтобы попрощаться – и Кизир вдруг ласково и сильно толкнулся мне в ладонь, словно большой пес. С тех пор я всегда незаметно махал ему рукой из окна, проезжая на поезде. Я мысленно шептал: «Привет! Скоро лето – я снова приеду на сплав»

Вода в тот год оказалась очень высокой. Кизир несся вниз стремительно и страшно. В одной из шивер меня перевернуло. Первый раз в жизни я рискнул сплавляться без спасжилета – и вот…

Поток отшвырнул мою лодку как щепку, одежда намокла и потянула ко дну. Я ощутил, что эту мощь мне не победить. Ужас и тоска захлестнули душу. Я греб из последних сил, а волны скрывали меня с головой.

Но… поток почему-то не опускал меня на дно. Выныривая, я видел, что приближаюсь к катамарану, где ребята бешено гребут мне навстречу. «Неужели?» – мелькнула мысль, и через пять секунд я мертвой хваткой вцепился в раму…

Вечером, когда поезд тронулся от станции, я присел к окну, помахал реке кончиками пальцев и беззвучно сказал: «Спасибо, Кизир. До свиданья. Я приеду к тебе следующим летом»

Река вильнула, исчезая средь гор – будто пес на прощанье хвостом…

БАБОЧКА

Студентом третьего курса ехал я с практики домой. Отличное было время – я легко учился, вуз престижен, да и вообще – все было хорошо!

Моим соседом оказался огромный нескладный мужик. Словно стесняясь своих размеров, он, пригнувшись, сидел у самого окна. По давней привычке наблюдать я понял, что он механизатор. Сбитые ногти, мазут, въевшийся в кожу – сколько я видел таких рабочих рук.

Улыбаясь, я стал рассматривать свои ладони. Гуманитарий, сразу видно! Мои пальцы привыкли стучать по клавишам, держать авторучку, да перелистывать страницы в библиотеке…

А ведь повернись судьба иначе – и работал бы я сейчас в совхозе таким же механизатором. Но, видать, каждому свое. Из под моих рук выйдет немало прекрасных строк – так стоил ли чернить их грязной работой?

Так я и ехал в автобусе, наслаждаясь своей судьбой, талантом и будущим. Как вдруг в открытое окно занесло бабочку. «Сейчас собьет крылья и погибнет – подумал я с секундным сожалением. – Но что делать – каждому свое»

И в этот момент механизатор неловко наклонился и накрыл своими громадными темными пальцами трепыхавшуюся бабочку. С какой-то непередаваемой бережностью он заключил ее в пригоршню, а затем поднялся к окну и раскрыл ладони. Красно-желтым листом мелькнула бабочка вдоль автобуса, а потом расправила крылья и полетела, ныряя, к лесу…

Я перестал любоваться собой. Сидел без мыслей, ощущая и грусть, и сожаление, и какую-то детскую растерянность перед неожиданно распахнувшимся миром.

ВЕРЕВОЧКА

Покупая лодку, я спросил у продавца:

– А вот эта веревка вдоль бортов зачем?

– Ну, как… Лодку на берег вытащить. Или чтобы схватиться за нее, если за бортом окажетесь. Мало ли…

Прошел год. Все это время я пил не переставая. Понемногу, конечно, но мне хватало. Каждый день – несколько бутылок пива. Одно убивало – глаза родителей. Тогда я потихоньку уходил из дома, шел в ларек и там затаривался по полной…

Однажды оказался открытым только самый дальний магазин – возле заброшенной церкви. Ее построили давным-давно, и очень ладно встала она на пригорке посреди села. В советское время, церковь, конечно, закрыли. Попытались и кресты сдернуть – да не смогли. Так и осталась она стоять – сначала под склад приспособили, потом под завод, а потом и вовсе забросили. Облезла штукатурка, погасли золоченные кресты, а внутри стал бродить скот…

Заходя под треснувшие своды, я видел высоко под куполом потемневшие лики святых. Церковь хранила прохладу, грусть и тишину. Порой ее нарушали вспархивавшие голуби, да забредавшие коровы. Их я гнал нещадно – не мог видеть навозные лепешки, жирно блестевшие тут и там…

В тот день мне тоже захотелось зайти в церковь – но я ведь выпивший… Как вдруг в душе шевельнулось давнее желание. Я всегда хотел перекрыть входы в церковь – чтобы там хотя бы скот не бродил. Но останавливала всегдашняя робость перед людским мнением – начнут еще пальцем у виска крутить.

В общем, я вновь зашел в магазин и купил моток прочной веревки. Правда, к церкви все равно подошел крадучись. Дождался, пока стемнело, и быстро перевязал веревками все входы. Теперь скотине сюда было не пройти. Конечно, какой-нибудь пацаненок мог резануть веревки ножом, но… Я сделал хоть что-то, чтобы защитить мою печальную церковь, а то совсем душа была не на месте.

Спустя же две недели я ехал сплавляться на таежную реку. Ехал в одиночку, сердце жгла обида на близкого человека. Поэтому пиво лилось рекой, а затем у шофера нашлась и бутылочка водки. Стало совсем весело и легко, мир посветлел, потом стал ярко сиять и вскоре я уже ничего не различал в этом сиянии…

Мир стал обрывком киноленты. Вот вроде бы я накачиваю лодку. Вот скрипит галька под днищем – я отталкиваюсь от берега. Меня качает на волнах, а кругом – ночь. И в следующий миг я чувствую, как вместе с рюкзаком валюсь в воду…

Моя рука сама скользнула вдоль борта и слилась с тонкой веревочкой. Прижавшись к лодке, я бешено молотил ногами, пока не ударился спиной о корягу. Внутренне воя от ужаса, весь дрожа, я тащил лодку на берег. Кругом была тьма, надо мной мрачнела тайга – но я был жив…

Короткая летняя ночь не дала мне замерзнуть. Без весла, без еды, имея лишь зажигалку в пакете, я сплавлялся два дня в полном одиночестве. Оголодал, замерз и, когда впереди наконец-то показалась деревня, торопливо выскочил на берег возле магазина. «Пива!» – привычно кричало сознание – «Все позади, нужно расслабиться!». Я сделал шаг к ларьку и… остановился. В тот момент я совершенно отчетливо понял, что у меня есть только два пути. Один к ларьку, а дальше – в могилу. Неважно, через месяц ли я помру, или через год – но я помру однозначно.

А второй путь – на автобусную остановку и домой. К родным. К жизни.

С тех пор я не пью вот уже много лет. А церковь… Церковь восстановили. Ее теперь далеко видно с дороги – уж очень ладно встала она посреди села.

НАСТОЯЩЕЕ КАФЕ

Я был по делам в райцентре недалеко от Красноярска. Обычный райцентр, но недавно здесь открылось первое кафе. Назвать его так можно было только условно – облагороженный буфет советских времен. Тем не менее, там было людно, и я заметил пару. Мужчина и женщина лет сорока, по виду – инженер ДРСУ и бухгалтер. Мужчина был неловок и смущенно улыбался, чуть ли не роняя вилки. А женщина… нарядно одетая и тоже смущенная, но, безусловно, оценившая и принявшая уровень и «статусность» заведения.

И вот порой я вспоминаю те дешевые шторы, пластиковые столы, пресловутый «евроремонт» – и всегда вижу тех двоих. За встречей которых в настоящем кафе крылась история настоящих чувств – как мне думается, история только начинающаяся.

С КЕМ Я СЕГОДНЯ БУДУ СПАТЬ?

На третьем курсе я пошел в пещеру. Было это в зимнюю стужу, идти пришлось по льду Красноярского моря, а потом ночевать в узкой каменной щели, едва согревавшейся буржуйкой.

Выпив горячего какао, я побежал на нары и укутался всем, чем только мог, чтобы не растерять тепло. Рядом ворочался второй товарищ, не в силах укрыться от всепроникающего холода. А потом пришла девушка – единственная в нашей компании из семи человек. Посмотрела оценивающе в темноту и задумчиво спросила:

– Так, и с кем я сегодня буду спать?

И тут же сама ответила:

– С тобой! Ты, кажется, теплее.

О, какое это чувство… ответственности, когда ты обнимаешь незнакомую женщину, доверившуюся тебе в стылой бесконечной тьме февральской ночи.

СОЗЕРЦАТЕЛИ

Раньше всегда приезжал в аэропорт пораньше, чтобы получить место у иллюминатора. Теперь всегда бронирую его онлайн. Полет для меня – чудо. Так было в детстве, когда старенький АН-2, проваливаясь в ямы, доставлял нас из маленького поселка в город. Таким же чудом остался полет и сейчас, когда мощный аэробус мгновенно возносит тебя к облакам.

Поздно вечером мы взлетали из Внуково; к иллюминатору позади прилип мальчишка лет трех. Он, как и я, не отрываясь смотрел в темноту и когда там раскрылась оранжевая паутина огней Москвы, протяжно сказал:

– Как к`аси-и-иво…

И мы смотрели с ним вниз, охваченные одним ощущением живого чуда и красоты, становясь их слагаемой частью.

ЗДЕСЬ И ТАМ

Бывает, что в скорбных раздумьях о судьбах Родины я подхожу к окну и прижимаюсь лбом к холоду черного стекла. И вдруг откуда-то справа появляются оранжевые сполохи, а спустя секунду я вижу камаз коммунальных служб. Он чистит недавний снег, делая улицу более комфортной и безопасной.

Пока я грущу о Родине, кто-то следит за погодой, составляет график дежурств, проверяет исправность техники и отправляет ее на маршрут. А в кабине сидит обыкновенный водитель, который своими действиями делает для Родины больше, чем я раздумьями.

***

Бывает, что пройдя сложный туристический маршрут по Западным Саянам, одолев перевалы и горные реки, я невольно думаю, что далеко не каждый на такое способен. Но тут через пару километров я с изумлением вижу железные опоры ЛЭП, установленные на крутых таежных склонах. То, что для меня подвиг, для кого-то обыденная, хоть и трудная работа, которой он не хвастается в соцсетях.

***

Бывает, что проезжая зимой на поезде по дороге Абакан-Красноярск, я чувствую себя смелым путником, доверившимся тонким железным стенам вагона. Снаружи – сибирская стужа, ночь, стылый ветер. А я – внутри, отделенный от этого безжалостного космоса лишь тонкой вагонной перегородкой.

Но тут на остановочном пункте заходят рабочие в заиндевевших одеждах. Они пробивают тоннель в саянском кряже и отработали свою вахту. Их разговоры грубы, а мысли не лиричны. Но они только что были там, что для меня рисовалось космосом, для них же было обыденностью.

ХОЗЯИН

Дважды в жизни я был свидетелем сценок, которые, почему-то навсегда отпечатались в памяти.

Первая картинка – из деревни. Летний вечер, коровы идут с пастбища, поднимая золотистую закатную пыль. И вот посреди неё, прямо на улице, стоит бесстрашный мальчонка лет трёх с длинным прутом руке.

И огромные рогатые коровы, покачивая пузатыми боками, обходят его, беспрекословно признавая власть над собой. А он стоит посреди живого потока – естественная часть деревни, с рождения чувствующий свое место в ее жизненном укладе.

Картинка вторая.

Студентом я поехал подработать на разгрузке капусты (северный завоз на Енисее). Таких, как я, там было много, но из нас выбрали одного парня, который стал бригадиром. Он был ниже нас ростом, но плотно сбит, гармонично сложен. И вот стоит в глазах сцена: на пристань заезжает губастый «зилок», доверху груженый капустой. И наш бригадир молча поднимает руку и идёт вперед – а грузовик покорно следует за ним – таким маленьким по сравнению с машиной, но имеющим безусловную власть над всем, что происходит на пристани.

НАЙТИ СВОЮ РЕКУ

Каждый человек должен найти свою реку.

Свою гору, рощу, урочище или лог.

То место, которое он сможет назвать своим – родным, единственным на Земле, созданным именно для него. То место, которое он узнает, стоит лишь ему в первый раз его увидеть.

Моей рекой стал Кизир. Далёкая саянская река, берущая начало у гольцов хребта Крыжина. Я сплавлялся по многим рекам, но лишь когда меня закачало на мощных валах Кизира, понял – это моё.

С каждым годом я поднимался по Кизиру все выше и выше. И, наконец, настал миг, когда я мог подняться прямо к его истокам. Я не стал это делать. Наверное, чтобы сохранить сокровенность нашей близости. Оставить маленькую тайну и неразгаданность.

Найти свое место на Земле – это определить себя. Сказать себе, кто ты, к чему тебя влечет, что тебя устремляет и от чего ты не должен отказываться.

Место отражает человека. Становится духовной опорой, ориентиром и точкой отсчета.

Найти свое место – значит, найти себя.

…И РЯДОМ ВЗДЫХАЛА КОРОВА

Это было теперь уже много лет назад. Дождавшись, пока тесто поднимется второй раз, мы закидывали большие хлебы в жаркое нутро печи и ложились в обнимку на узком деревянном диване.

За стеной остывал летний вечер. Запоздалые птицы еще пытались что-то сказать, но мягкая синяя мгла уже затопила и холмы, и дорогу и большие огороды вокруг…

Мы лежали молча, глядя в темнеющее окно и ощущая, как внутри печи совершается таинство созревания хлеба. А совсем рядом, за тонкой деревянной стеной, лежала уставшая, пришедшая с пастбища корова. Она мерно, неспешно хрустела своей жвачкой, но периодически останавливалась и глубоко вздыхала. И было в этом вздохе столько покоя, смирения и вечности, что я ощутил себя в самом центре теплого мироздания.

Такого, где всё стоит на своем месте, всё неизбывно, надёжно и основательно. Где чуть потрескивая, остывает, печь, а за стеной устало и спокойно вздыхает большая добрая корова.

ПАДШИЙ КЛОУН

Я редко бывал в цирке, и последний раз оказался там, приведя дочь.

Всё как обычно: акробаты, медведи, оркестр и – клоун. Высокий, массивный, в широких штанах, с хриплым, «весёлым» голосом.

Голос для меня много значит – я ведь близорукий и на сцене вижу только пёстрое пятно, которое что-то там балагурит, спотыкается, хлопает в ладоши и разводит руки. И весело кричит.

Наконец ударили тарелки: «Антракт!»

Мы вышли в фойе, купили пироженку и стали прогуливаться. Давешние акробаты жонглировали игрушками – их можно было купить. Дрессировщик привел медведя – с ним можно было сфотаться. А чуть дальше стоял… клоун. Я не поверил сначала глазам, сощурился. Да, точно он!

Мир цирка – это некоторое волшебство. Мы здесь – оно там. Там происходят чудеса, а мы здесь им радуемся. Там всё такое блестящее, сверкающее, потешное. А здесь серое, обычное, привычное – но мы глядим на тот яркий мир и словно бы заряжаемся его светом и красками.

..клоун был в алкогольном поту. Точное – в похмельном. У него была одышка. Он больше не кричал радостно, а молча крутил лошадок из шариков и продавал их детям. Я увидел, как наспех наложен у него грим. Я увидел его пустые глаза. И мне захотелось закричать:

– Да как ты смел! Как ты мог спуститься из своего сияющего мира и показать нам, что ты – иллюзия! Что никакого чуда не существует, что есть только грим, костюм и голос!

..и запах изможденный перегара.

Не знаю, как восприняла ту ситуацию дочь. Ее поколение, по-моему, уже не так стремится к волшебству. Но на меня та встреча с клоуном произвела убийственное впечатление. Ах, если бы он был радостен! Если бы он был жив и энергичен! Тогда, наверное, я бы еще больше поверил в волшебство. Ибо оно спустилось ко мне – смертному – и не потеряло своего очарования!

Но тот клоун продавал лошариков и, наверное, ждал окончания смены. Чтобы быстро смыть грим, переодеться, купил полторашку пива и откинуться на грязную койку в прокуренной комнате циркового общежития неподалеку.

Как бы пафосно ни звучало, но нельзя предавать свое дело. Нельзя отвергать свою роль. И потому учитель должен быть всегда терпелив, официант всегда вежлив, а клоун – всегда энергичен и весел.

…если это, конечно, не грустный клоун.

ПУСТОГЛАЗЫЕ

Было мне тогда десять лет, и я впервые попал в универмаг «Солнышко». Тогда внедрялась странная форма продажи – выбрав продукт, ты должен был сначала получить талончик, затем пройти в другой конец зала, пробить чек, вернуться и, наконец, получить товар.

Стоит ли удивляться, что деревенский мальчишка растерялся? Потыкавшись среди стеллажей и ничего не поняв, я пошел к выходу. И был остановлен жестом… нет, не тётки, а вполне красивой женщины в белом халате.

– Подойди-ка сюда.

Она быстро распахнула полы моего пальто, глянула мельком, обшарила бока и махнула рукой: «Иди».

А мимо шли покупатели и глядели на меня с любопытством, а некоторые – с осуждением. Непонимание, стыд, смятение – всё это столкнулось где-то в груди, а затем выхлестнуло вверх и я захлебнулся слезами.

Да, тогда шокировала сама ситуация обыска у всех на виду. Но главное – я впервые увидел, каким пустыми могут быть глаза у живого человека. Она смотрела даже не на меня, а куда-то выше и сквозь – и ее глаза абсолютно ничего не выражали и это было действительно страшно.

____

Десять лет назад мы поехали в Центральное РОВД вызволять дальнего родственника. Его забрал патруль возле Театра оперы и балета – сказали, по подозрению в терроризме. Для справки: родственник по комплекции, внешности, и характеру весьма напоминает Дэнни ДэВитто. А еще он много лет на инвалидности и потому от пережитого шока с ним в отделении случился приступ. Напуганные сотрудники позвонили нам и потребовали забрать задержанного.

И вот там, «на выдаче», сидела классическая тётка. Уже расплывшаяся, с трудом входящая в форму. И надо было видеть ее гадливо-недоуменный взгляд, который выражал примерно следующее:

– Что за преступники пошли? Неужели нельзя с достоинством и честью нести бремя судьбы?

По дороге домой автобус пришлось на время остановить. От воспоминаний о пережитом родственник разрыдался прямо в салоне, и кондуктор-таджик участливо полез за аптечкой и достал валидол.

А я всё вспоминал взгляд той тётки – невзирая на эмоции, он был абсолютно, по-жабьи пуст. И я понял, что иногда есть оболочка человека, есть его искусная имитация – но самого человека в этот момент нет.

ДОРОГА В ЖИЗНЬ

В 1993 году я поехал домой в деревню. На автовокзале давка. Из динамика объявление – в связи с нехваткой автобусов по маршруту пойдет городской «Икарус»…

И вот стоим мы вплотную друг к другу, держась за поручни. И качает нас в этой огромной «гармошке» по разбитому тракту… А мимо тянутся облезлые остановки, кривые знаки и ржавые мосты.

Прошли годы и трассу заново покрыли асфальтом. Нанесли разметку. Поставили знаки. Отремонтировали остановки. И появилось ощущение жизни…

То, что дорога – это жизнь, я остро почувствовал, когда зимой приехал в гости к другу, в деревню его родителей. Стоял крепкий мороз – такой, когда вокруг тебя медленно плывет обжигающее туманное марево. Рано утром мы вышли встречать автобус. Стояла морозная мгла. В такие минуты остро чувствуешь, как мала твоя жизнь по сравнению с этим бесконечным и всепобеждающим холодом.

И тут из мрака появилось два качающихся желтых пятна. Это ехал автобус. Обыкновенный «пазик», идущий от деревни к деревне, собирающий пассажиров и доставляющий их в райцентр.

Мы сели, и первые три минуты не могли выговорить ни слова – так поработал над нами мороз. А «пазик» все ехал и ехал, и в него садились все новые и новые пассажиры – в шубах, валенках и шапках, закрытые заиндевевшими воротниками…

Постепенно небо синело, появились окраины райцентра – и, как ни смешно это звучит, я понял, что мы будем жить. Потому что в глубине Сибири есть дорога, по которой в морозной мгле едет «пазик» и запускает в себя всех замерзших пассажиров…

УСПЕТЬ

Наши отношения с мамой всегда были сдержанными, хотя мы любили друг друга. Чрезмерная деликатность порой проявлялась в таких деталях, что и рассказывать смешно. Например, я часто хотел позвонить домой – узнать, как дела, но боялся потревожить дневной сон родителей.

Однажды по телевизору шел чудесный концерт, посвященный 1960-м годам. И я, превозмогая страх разбудить, все же набрал мамин номер. А родители не спали – они смотрели именно этот концерт. И мы так хорошо поговорили, что у меня на душе до сих пор тепло. Потому что я успел без слов сказать главное: как я люблю их и как чувствую наше единство…

Казалось бы – какая мелочь. Казалось бы, сколь многое, приятное и радостное для родителей я подарил им раньше. Но именно этот звонок помог мне почувствовать, что я успел сделать самое главное.