Текст книги "Тайный меридиан"

В Коя впились оба глаза – и зеленый, и карий, внезапно разгоревшиеся то ли лихорадочным, то ли угрожающим блеском, а может, и тем и другим вместе.

– Я знаю, о чем вы говорите.

Нино Палермо одобрительно улыбнулся и повел речь дальше.

Он всю жизнь совался в воду – сначала за чужой счет, потом за свой собственный. Бывал на обросших кораллами обломках судов в Красном море, нашел груз византийского стекла неподалеку от Родоса, искал фунты стерлингов на «Карнатике», а в Ирландии получил две сотни дублонов, три золотые цепи и распятие с драгоценными камнями, найденные на галеоне «Герона». Участвовал в работе команд на торговых кораблях «Гвадалупе» и «Голоса» и с Мэлом Фишером на «Аточе». Но, кроме того, нырял к призрачным кораблям затонувшего флота у острова Мартиника, напротив Монте-Пеладо, был на затонувшей «Йонгале» в Змеином море и на «Андреа Дориа» в Атлантике. Видел «Ройал Оук» кверху килем на дне Скейп-Флоу и винт корсара «Эмдем» у Кокосового атолла. И на глубине двадцать метров в призрачном золотисто-голубом освещении – полураспавшийся скелет немецкого летчика в кабине «фокке-вульфа», покоящегося на дне вблизи от Ниццы.

– Ведь не скажешь, что у меня нет профессиональной биографии.

Он замолчал, жестом подозвал официанта и заказал себе еще виски, а Кою – тоника, хотя он и к первому стакану не притронулся.

– Этот уже согрелся, – сказал Палермо. – Искать на дне – это мой образ жизни и моя страсть, – продолжил он с вызывающим видом, словно говоря: попробуй, мол, докажи обратное. – Но не все затонувшие корабли, – добавил он, – представляют интерес; уже в древности греческие ныряльщики много чего разыскали. И потому интереснее всего те кораблекрушения, после которых не осталось выживших: эти корабли остаются нетронутыми, поскольку нет точной информации о том, где они затонули. – А теперь Палермо вышел на новый след. Отличный, нетронутый след в старинной книге Это еще одна тайна, это – вызов и возможность найти ответ. – И тогда, – он поднял свой стакан так, словно хотел бросить его кому-то в лицо, – я совершил ошибку… Понимаете? Я связался с этой лисой.

Второй нетронутый стакан с тоником согрелся, как и первый. Пары «Терри» несколько рассеялись, в голове у Коя прояснилось, и он уже понимал изнанку этой истории. Или по крайней мере той версии, которую ему преподнес Нино Палермо, гражданин Великобритании, проживающий в Гибралтаре, владелец фирмы «Deadman's Chest», занимающейся подводными работами и спасением на море.

Полгода назад Палермо в поисках информации отправился в мадридский Морской музей, что и прежде не раз делал. Он хотел убедиться, что некая бригантина, вышедшая из Гаваны и не достигшая пункта назначения, действительно потерпела крушение возле испанских берегов. На судне, видимо, не было ценного груза, но кое-что не могло не заинтересовать: например, название «Деи Глория» встречалось в письмах, конфискованных во время изгнания ордена иезуитов при Карле III, о чем, как узнал Палермо, упомянул библиотекарь обсерватории Сан-Фернандо в своей книге о кораблях и мореходстве иезуитов. А он сам сопоставил цитату из этой книги: «Но Господь в своей справедливости не попустил, чтобы «Деи Глория» достигла пункта назначения с теми людьми и той тайной, что были на ее борту», – с описью документов севильского Архива Индий, архива в Висо-дель-Маркес и мадридского Морского музея… Сошлось. Удача. В каталоге Морского музея значился рапорт из Картахены, датированный февралем 1767 года, «О гибели бригантины «Деи Глория» в бою с корсарской шебекой, предположительно называвшейся «Черги». Это привело Палермо в Морской музей, к Танжер Сото, которая – будь проклят тот час и ее должность – заведовала этим отделом. После предварительного разговора они пошли обедать в арабский ресторан «Аль-Муния» на улице Реколетос. Там за кускусом из барашка с овощами он кое-что весьма убедительно ей рассказал. Конечно, не открывая всего. Он старый воробей, понимает, что к чему. Только едва коснулся, как бы между прочим, вопроса о «Деи Глории». И – будь проклята эта образованная, компетентная, любезная ведьма – она обещала ему помочь. Так и сказала: я вам помогу. Сделаю вам копию этого документа, если он еще в нашем хранении, и все такое прочее. Я вам позвоню, сказала эта чертовка. И – ни звука, бог ты мой. Ни звука.

Прошло несколько месяцев, и она не только не позвонила, но и пустила в ход все свое влияние в министерстве Военно-морского флота, чтобы лишить его доступа к архивам музея, даже к тем документам, которые касаются пребывания бригантины в Гаване, – он в конце концов нашел их в описи Морского архива Висо-дель-Маркес, но не смог с ними работать, потому что, сказали ему там, с этими документами работают в министерстве обороны. Палермо, разумеется, руки не сложил. Он знал входы-выходы, и денег у него было достаточно. Он вел параллельное расследование, и теперь ему стало достоверно известно, что бригантина затонула неподалеку от Картахены и на ее борту был груз чрезвычайной важности – или пассажиры, или какие-то предметы. И преследование шебеки «Черги» – «Шерги» по-английски – британского корсара с алжирской припиской, который затонул в то же время и в тех же водах, – не было, возможно, случайным. Палермо много раз пытался переговорить с Танжер Сото и потребовать объяснений, но не тут-то было – в ответ он получал только глухое молчание. Она ловко ускользала от преследования, или ей просто везло, как тогда, в Барселоне, когда между ними встал Кой. Палермо – ну и дурак же я был! – наконец-то понял, что она не только водит его за нос, но и втихую предпринимает собственные усилия. Это подозрение переросло в уверенность, когда на аукционе он увидел, что она охотится за Уррутией.

– Эта тихоня, – сказал Палермо, – решила… Бог ты мой. Ну, вы понимаете… Оставить «Деи Глорию» себе.

Кой кивнул, хотя на самом деле еще не переварил услышанное.

– А разве вы не знаете, – заметил он, – что она работает от Морского музея?

Палермо как бы против воли издал короткий хриплый смешок.

– Я тоже так думал. Но сейчас… Она из тех, кто кусает исподтишка.

Кой озадаченно потер нос.

– А если так, доложите ее начальству, и вся ее затея рухнет.

Палермо опять позвякал кубиками льда.

– Но тогда рухнет и моя… Я не такой дурак. – Он снова криво ухмыльнулся, показав два акульих зуба. Он улыбается как акула, завидевшая в полуметре от себя кальмара, подумал Кой. – Это как гонки, понимаете? – добавил Палермо. – У меня шансов больше… Бог ты мой. Я был неосторожен, и она получила преимущество. Но такое преимущество… В общем, я отвоевал проигранное. И отвоюю еще больше.

Кой пожал плечами:

– Желаю удачи.

– Отчасти моя удача зависит от вас. Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы… – Палермо подмигнул карим глазом. – Ну, вы меня понимаете.

– Вы ошибаетесь. Я не понимаю.

– …чтобы узнать, сколько он стоит.

Кою не понравился устремленный на него взгляд. А может, пришлась не по душе доверительность, с которой собеседник произнес последние слова, словно уже взял его в сообщники.

– Со мной это не пройдет, – ответил он холодно.

– Не скажите.

Игривый тон не улучшил положения. Кой почувствовал, что его неприязнь снова оживает.

– И тем не менее. – Он скривил рот – причем так, чтобы Палермо понял: Кой его презирает. – И правда, почему бы вам не попробовать и не объединить усилия? Судя по всему, вы с ней два сапога пара.

Палермо, видимо, совсем не обиделся. С полным хладнокровием он оценил предложение Коя:

– Почему бы и нет? Хотя сомневаюсь, что она пойдет на это. Ей кажется, что все козыри у нее.

– Уже не все. Валета, во всяком случае, она потеряла.

И снова перед ним акулья улыбка. На сей раз – вполне ожидаемая, от чего приятнее не стала.

– Вы серьезно? – Палермо, явно заинтересовавшись, размышлял. – Вы больше не с ней?

– Конечно, серьезно.

– Это будет нескромный вопрос, если я спрошу вас, почему?

– Я только что сказал: она ведет нечистую игру. Почти как вы. – Тут Кой припомнил недомерка: – И скажите вашему карлику-меланхолику, чтобы он успокоился. Я не буду бить ему морду, если встречу еще раз.

Палермо, собравшийся было отхлебнуть виски, посмотрел на Коя поверх стакана:

– Какому еще карлику?

– Хоть вы-то не прикидывайтесь. Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.

Палермо, так и не поднеся стакан к губам, хитро прищурил свои разноцветные глаза.

– Поймите меня правильно… – начал он, однако, подумав как следует, умолк – якобы для того, чтобы отхлебнуть виски. Поставив стакан на стол, он сменил тему: – Не могу поверить, что вы с нею расстались.

Теперь улыбаться настала очередь Коя. Но я все равно не могу ухмыляться так, как подначивает меня этот тип. Наверняка у меня не получится такой акульей морды – разве что на треску буду смахивать.

– Я и сам себе не совсем верю, – сказал он.

– Вернетесь в Барселону? У вас проблемы?

– Вот еще, – скучливо отмахнулся он. – Что, вас тоже интересует моя биография?

Палермо поднял левую руку, словно ему в голову пришла ценная мысль. Вынул из толстого бумажника, набитого кредитными карточками, визитку и что-то написал на ней. Кой посмотрел на картонку, прежде чем положить ее в карман: «Нино Палермо. Deadman's Chest Ltd. 42б, Мэйн-ст., Гибралтар». Ниже Палермо приписал телефон мадридского отеля.

– Возможно, я сумею быть вам полезным, как-то компенсирую… – Палермо сделал паузу, откашлялся, отпил еще глоток и быстро взглянул на Коя. – Около сеньориты Сото мне нужен человек… – Он не договорил, давая собеседнику время самому завершить эту фразу.

Секунду Кой, не двигаясь, смотрел на него. Потом наклонился вперед, упершись ладонями в стол.

– А пошел ты в задницу.

– Простите?

Палермо хлопал глазами – он словно бы ожидал совсем другого. Кой начал подниматься из-за стола и с тайным удовольствием отметил, что Палермо чуть сдвинулся назад.

– А то, что сказал. В задницу. В жопу. Разве я не ясно выразился? – Ладони, упиравшиеся в стол, сжались в кулаки. – И все вы туда отправляйтесь – ты, карлик твой, «Деи Глория». И она тоже.

Палермо не отрывал от него взгляда. Зеленый глаз казался холоднее и внимательнее, чем несколько расплывчатый карий, – как будто одна половина его тела побаивалась, а вторая расчетливо выжидала.

– Подумайте хорошенько, – сказал Палермо и положил руку на локоть Кою, словно хотел не то убедить его, не то удержать. Это была рука с перстнем из золотой монеты, и набрякшими мышцами предплечья Кой с отвращением почувствовал его прикосновение.

– Уберите руку, – сказал он, – или я оторву вам голову.

V. Нулевой меридиан

Установив исходный меридиан, определяют географические координаты любых основных точек по широте и долготе.

Мендоса-и-Риос. «Трактат по мореходству»

Он спал всю ночь и еще часть утра. Он спал так, словно во сне и была жизнь, или наоборот – словно хотел как можно дольше держать эту самую жизнь в отдалении и, просыпаясь, упрямо хотел продлить это состояние. Он вертелся в постели, крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть светлого прямоугольника на стене. Еще в полусне он заметил этот прямоугольник и впал в отчаяние – световое пятно было совершенно неподвижным и очень медленно, почти незаметно перемещалось по стене. И, если не присматриваться, казалось таким же неподвижным, как все на суше; еще не вспомнив, что он находится в номере пансиона в четырехстах километрах от ближайшего морского побережья, Кой уже понял – или почувствовал, – что и в этот день не суждено ему проснуться на борту корабля: на корабле свет из иллюминатора все время слегка колышется сверху вниз, слева направо, а тихое урчание машины – р-нн, р-нн – передается на переборки покачивающегося на волне судна.

Он быстро и без удовольствия принял душ – после десяти утра в этом пансионе из кранов текла только холодная вода – и, не побрившись, вышел на улицу в джинсах и чистой рубашке, накинув на плечи тужурку. Он шел в офис компании «Ренфе» за обратным билетом в Барселону. По дороге выпил кофе, купил газету, которую выкинул, едва перелистав, и без определенного курса направился к центру города, потом уселся на скамейку на одной из тех маленьких площадей старого Мадрида, откуда видны деревья за оградой старинного монастыря, дома, в которых балконы уставлены цветочными горшками, а просторные подъезды с консьержками насквозь пропахли кошками. Пригревало солнце, располагая к приятной праздности. Он вытянул ноги и вынул из кармана потрепанную книжку – «Корабль мертвых» Б. Травена в мягкой обложке, которую все-таки купил на развале на улице Мойано. Какое-то время он пытался сосредоточиться на чтении, но как раз в ту минуту, когда хитроумный моряк Пип-пип, сидя на молу, воображает, что видит в открытом море «Тускалусу», которая возвращается домой, Кой закрыл книжку и сунул ее в карман. Слишком далеко был он от этих страниц. Слишком был он унижен и опозорен.

Он поднялся и не торопясь направился обратно на площадь Санта-Ана. Мрачное его лицо казалось еще мрачнее от двухдневной щетины на подбородке. Вдруг он почувствовал что-то неприятное в желудке и вспомнил, что ничего не ел уже целые сутки. Он зашел в бар, съел кусок тортильи, выпил рюмку каньи и после двух вернулся в пансион. До поезда оставалось полтора часа, вокзал Аточа был совсем рядом, он мог дойти туда пешком, а потом на электричке добраться до нужного ему вокзала Чамартин и потому спокойно собирал вещи: книжку Травена, чистую рубашку и грязную рубашку, которую сунул в полиэтиленовый пакет. Туалетные принадлежности он завернул в рабочие штаны цвета хаки и положил все это в холщовую сумку. Надел теннисные туфли, а старые морские мокасины тоже упаковал. В каждом движении – та методичная точность, с какой он некогда прокладывал курс, хотя будь он проклят, если в этот момент в голове у него был какой-то курс: он просто старался сосредоточиться на том, что делает, чтобы не думать.

Он спустился вниз, заплатил по счету и вышел на улицу с сумкой на плече. На площади, куда отвесно падал яркий солнечный свет, он прищурился и остановился, чтобы приложить руку к желудку, в котором камнем лежал тот кусок тортильи. Он взглянул в одну сторону, потом в другую и пошел дальше. Он с сарказмом припомнил «Ночь самбы в испанском порту». Там говорилось: сначала песня, потом вино, а в конце концов – одинокий плач гитары. Он просвистел полкуплета, сам не понимая, что делает, и умолк. Заруби себе на носу, сказал он себе, и никогда больше в своей сволочной жизни не пой эту самбу. Он посмотрел на землю и увидел, что тень, бежавшая впереди, тряслась, словно от смеха. Из всех недоумков мира – а, наверное, в мире их хватает – она выбрала именно тебя. Хотя это не совсем так. В конечном счете, это он ей навязывался – сначала в Барселоне, потом здесь, в Мадриде. А ведь мышей никто не заставляет, прочитал он где-то. Никто не заставляет мышей куражиться и лезть в мышеловку. А если еще точно знаешь, что в этом мире встречный ветер дует куда чаще, чем попутный.

Он дошел до угла, и вдруг из пансиона выскочила горничная и побежала за ним:

– Сеньор Кой, сеньор Кой! Вас просят к телефону.

– Сволочи, – сказала Танжер Сото.

Она была женщина выдержанная, и в ее голосе едва слышалась легкая дрожь, нотка неуверенности, которую она старалась скрыть, произнося слова особенно четко. На ней еще был деловой костюм, юбка и жакет, она стояла, прислонившись к стене своей гостиной, сложив руки на груди, и, опустив голову, смотрела на тело Заса. По лестнице Кой поднимался с двумя полицейскими в форме, третий в квартире уже собирал свой дактилоскопический чемоданчик, его фуражка лежала на столе, из радиотелефона на поясном ремне доносился приглушенный шум переговоров. Со всеми предосторожностями полицейский осматривал квартиру. Полного разгрома не было – только выдвинуты ящики, сброшены на пол бумаги и книги, с системного блока снят кожух, провода отсоединены.

– Пока я была на работе, – прошептала Танжер.

Кроме легкой дрожи в голосе, ничто не выдавало в ней слабости, она выглядела просто мрачной. Веснушчатая кожа побледнела, глаза были сухие, губы крепко сжаты, пальцы впились в предплечья так, что побелели косточки. Она не отводила глаз от собаки. Зас лежал на боку с остекленевшими глазами, изо рта у него свисала ниточка белой пены, уже начавшей подсыхать. Полиция считала, что замок взломали, а перед тем как полностью открыть дверь, преступники бросили собаке кусок мяса, отравленного каким-нибудь быстродействующим ядом, вроде этиленгликоля. Преступники знали, что искать и что они найдут. Бесполезного ущерба они не причинили, вынули бумаги из ящиков, забрали все дискеты и сняли жесткий диск с компьютера. Действовали с точным прицелом. Профессионалы.

– Зачем было убивать Заса? – сказала Танжер. – Зас – не сторожевая собака… Он со всеми хотел только поиграть…

На последних словах голос ее дрогнул, но она сразу же взяла себя в руки. Дактилоскопист надел фуражку, попрощался и, перед тем как уйти, сказал, что за собакой приедут работники муниципальной службы. Кой запер дверь – он проверил: замок все-таки работал, – но поглядел на Заса и снова приоткрыл ее, словно запирать дом, пока в нем еще лежит тело собаки, почему-то неправильно. Когда он направился в ванную, Танжер по-прежнему неподвижно, опершись на стену, стояла в гостиной. Он вернулся с большим полотенцем в руках и наклонился над Засом. Несколько мгновений с нежностью смотрел в его мертвые глаза, вспоминая, как еще вчера пес лизал ему руку, махал хвостом, ожидая ласки, какой преданностью и умом светились эти глаза. Внутри у Коя все сжималось – ему одновременно было очень грустно, жалко пса и неловко за свои ребяческие чувства, про которые любой взрослый давно забыл – или так он, во всяком случае, думает. Кою казалось, что он потерял нового молчаливого друга, одного из тех, которых не ищут, потому что они сами выбирают тебя. Он думал: такая печаль неуместна, он и видел-то пса всего пару раз, и у него не было никаких оснований верить в его преданность или горевать о его смерти. И все-таки он горевал, в носу и глазах пощипывало. Беззащитность, одиночество и неподвижность бедного пса он ощущал, как что-то очень личное. Может, Зас даже приветствовал своих убийц, весело помахивая хвостом, ждал от них доброго слова или ласки.

– Бедный Зас, – шепнул он.

Прощальным жестом он дотронулся до его золотистой головы и накрыл Заса полотенцем.

– Он умер в одиночестве, – сказал Кой.

– Все мы умираем в одиночестве.

Он провел у нее весь день и часть вечера. Сначала, когда муниципальные служащие уже увезли собаку, сидел на софе и смотрел, как Танжер ходит туда-сюда, наводя порядок. Он смотрел, как она молча складывает бумаги в стопки, ставит книги на полки, закрывает ящики, стоит перед раскуроченным компьютером, упершись руками в бедра, и задумчиво оценивает ущерб. Ничего непоправимого, только и ответила она ему в самом начале. Потом снова занялась уборкой, пока не привела все в порядок. Потом опустилась на колени рядом с тем местом, где лежал Зас, и мокрой тряпкой стерла с ковра высохшие следы белой пены. Все это она делала сосредоточенно, размеренно, мрачно, будто работа помогала ей держать под контролем чувства, преодолевать мрак, грозивший захлестнуть ее с головой. Когда же она поднялась и огляделась, проверяя, все ли в порядке, золотистые волосы закрывали ее лицо до самого подбородка – виден был только нос и веснушчатые скулы. Она подошла к столу и взяла пачку «Моряка».

– Вчера я разговаривал с Нино Палермо, – сказал Кой.

Она вроде бы и не удивилась. И даже ничего не сказала. Так и стояла у стола, опершись локтем правой руки, в которой держала сигарету, на ладонь левой.

– Он сказал мне, что ты его обманула, – продолжал он. – И что хочешь обмануть и меня.

Он ожидал, что она либо станет извиняться, либо обругает его, либо обольет презрением, но она просто молчала. Дым ровно поднимался к потолку. Ни единой спирали, подумал он. Никакого волнения, вообще никакой реакции.

– Ты работаешь не на музей, – произнес он с расстановкой. – Ты работаешь на себя.

И вдруг он понял, на кого она похожа, – на женщин с некоторых полотен. Тот же непроницаемый взгляд, который рождает беспокойство у любого мужчины. И уверенность в том, что этим женщинам известны вещи, о которых они не говорят, но если достаточно долго постоять у картины, начинаешь интуитивно чувствовать эту тайну в их неподвижных зрачках. Превосходство, неодолимое и мудрое. Понимание жизни, идущее от начала времен. И снова – как в тот раз, когда он впервые был у нее дома, – его донимала мысль, что встречаются и девочки с таким взглядом, хоть еще и не может быть у них опыта, чтобы обрести его, и времени, чтобы ему научиться. Наверное, так смотрела Пенелопа, когда после двадцатилетнего отсутствия явился Одиссей и потребовал свой лук.

– Я не просила тебя приезжать в Мадрид, – сказала она. – И не просила, чтобы ты устраивал в Барселоне неприятности себе и мне.

Кой, думая о своем, смотрел на нее, открыв рот, и вид у него был довольно дурацкий.

– Это правда, – признал он.

– Ты сам захотел играть в эту игру. Я всего лишь установила правила. А подходят они тебе или нет – дело твое.

Только теперь она пошевелилась – поднесла к губам руку с сигаретой, и между пальцами сверкнул огонек. Потом снова застыла, и дым опять стал подниматься к потолку совершенно ровной струйкой.

– Почему ты мне врала? – спросил Кой.

Танжер тихо вздохнула. Ей все это уже надоедало.

– Я тебе не врала, – сказала она. – Я рассказала тебе ту версию, которая была мне удобнее… Не забывай, я тебя не звала, это мое приключение. И ты не можешь от меня ничего требовать.

– Эти люди опасны.

Прямая струйка дыма закрутилась легкими спиралями – Танжер невесело и негромко рассмеялась.

– Отличный вывод! И большого ума требует, верно?

Она еще посмеялась, но, глянув на мокрое пятно на ковре, умолкла. Синие глаза ее потемнели.

– Что ты теперь собираешься делать?

Она ответила не сразу. Потянулась рукой к пепельнице, чтобы погасить сигарету. И гасила ее тщательно, не слишком нажимая, аккуратно и старательно, пока окурок не потух. И только потом передернула плечами и вскинула голову.

– То же самое. Искать «Деи Глорию».

Потом медленно прошлась по комнате, проверяя, все ли приведено в порядок. Выровняла ряд «Тинтинов» на книжной полке, поправила фотографию в рамке, на которую Кой время от времени поглядывал: светловолосая девочка-подросток и загорелый улыбающийся мужчина без пиджака. Кой подумал, что она ведет себя так, будто у нее в жилах вода, а не кровь. И тут вдруг она остановилась, задержала дыхание, потом с силой выдохнула – и это был совсем не стон, а скорее хрип ненависти и бешенства. И несколько раз ударила рукой по столу, коротко и резко. Видимо, сама себе удивилась или ей стало слишком больно. Женщина замерла, снова задержала воздух в груди, рассеянно глядя на свою руку, как будто не узнавала ее.

– Сволочи, – сказала она совсем тихо.

Танжер овладела собой, и Кой видел, какого труда ей это стоило. Она глубоко дышала носом, скулы ее напряглись, губы сжались, но она уже снова искала, что бы еще привести в порядок, словно десять секунд назад ничего не произошло.

– Что они унесли?

– Ничего существенного. – Она по-прежнему оглядывала комнату. – Уррутию я вернула сегодня в музей, у меня остались две хорошие копии сферической карты, с которыми можно работать… Из современных карт они забрали только одну – с карандашными пометками. Были еще кое-какие данные на жестком диске, но ничего особо важного.

Кой чувствовал себя неловко. Ему было бы легче, если бы она плакала, жаловалась, возмущалась… В таких ситуациях мужчины знают, что делать. Или им кажется, что знают. Во всяком случае, это как в кино – каждый исполняет свою роль.

– Забудь и думать об этом.

Она повернулась к нему с подчеркнутой медлительностью, словно в ее глазах он стал одним из предметов в гостиной, которые надо было поставить на место.

– Послушай, Кой. Я тебя не просила лезть в мои дела. И не просила давать мне советы… Это понятно?

Она опасна, подумал он. Может, даже опаснее тех, кто перевернул ее квартиру вверх дном и убил собаку. Опаснее меланхоличного недомерка и далматинца – охотника за сокровищами. Все это произошло, потому что она опасна, и они это знают, а она знает, что они это знают. Она опасна и для меня.

– Понятно.

Он кивнул – не то покорно, не то уклончиво. Поразительно: этой женщине ничего не стоило заставить его чувствовать ответственность за нее и в то же время ощущать, что она его всего лишь терпит. Танжер, видимо, было мало его односложного ответа. Она смотрела на него, как боксер, которому наплевать на гонг и предупреждения арбитра.

– В детстве я обожала ковбойские фильмы, – неожиданно сказала она. В тоне ее никакой ностальгии не слышалось. Казалось даже, что она слегка посмеивается над собой. Однако Танжер была страшно серьезна. – А ты их любил?

Он смотрел на нее и не знал, что сказать. Ему требовалось хоть полминуты, чтобы перестроиться, но она не дала ему времени на ответ. Да, видимо, ответа и не ждала.

– Насмотревшись их, я решила, что существует два типа женщин: одни начинают кричать, когда на них нападают индейцы, а другие берут винтовку и стреляют.

Она говорила не агрессивно, а просто твердо, однако для Коя эта твердость звучала чертовски агрессивно. Танжер замолчала, и казалось, что она больше ничего не скажет. Но она подошла к фотографии в рамке и прикрыла глаза. Хрипловато и низко добавила:

– Я хотела быть солдатом и держать в руках винтовку.

Кой потер нос, потом потянулся к затылку – и так несколько раз. Эти жесты всегда выдавали его неуверенность. Интересно, спрашивал он себя, то ли эта женщина читает мои мысли, то ли она сама вкладывает мне их в голову, а потом тасует и бросает на стол, как колоду карт.

– Палермо мне предложил работу, – сказал он наконец.

Он задержал дыхание и вытащил из кармана визитную карточку с номерами телефонов. Повертел в пальцах перед Танжер. Она смотрела не на визитку, а на Коя. И смотрела так пристально, точно хотела увидеть, что делается у него в мозгу.

– И что ты ответил?

– Что я подумаю.

Она едва улыбнулась. Одна секунда на расчеты и две секунды – на недоверие.

– Ты врешь, – решила она. – Если бы это было так, ты не сидел бы сейчас со мной. – Голос ее звучал вроде бы немного мягче. – Ты не такой.

Кой отвел глаза, посмотрел в окно – вниз и вдаль. Ты не такой. Из какого-то пыльного закоулка памяти выплыло, как Брутус из виденной в детстве мультяшки спрашивает Попая, мужчина он или трус, а тот отвечает: «Я моряк». К огромному навесу над платформами вокзала Аточа, находя дорогу в таинственном лабиринте путей и семафоров, приближался поезд, извивающийся всеми своими суставами. Вдруг злость пронзила Коя, как удар ножа. Откуда тебе знать, какой я? Кой взглянул на часы. Билет второго класса лежал у него во внутреннем кармане тужурки, но поезд уже направлялся к Барселоне. А он здесь, как будто ничего не изменилось. Он посмотрел на ковер – на то место, где лежал Зас. Или наоборот: кое-что изменилось, и как раз поэтому он здесь. Или вообще он здесь черт знает почему. Вдруг он вздрогнул, внутри у него словно вспыхнул свет – конечно, он знал: он здесь затем, чтобы однажды доказать что-то этой женщине. Эта мысль так его взволновала, что отразилась на лице, а Танжер, заметив, как изменилось его выражение, вопросительно на него смотрела. Кой молчал – но молчал почти вслух. Он докажет ей, что она не знает того, что, как ей кажется, она знает; докажет, что есть на свете и то, что она не сумеет контролировать так же просто, как контролирует выражение лица, слова, мизансцены и, судя по всему, его самого. Надо просто подождать, время придет. Но так будет, другого пути нет. И оба они знали, что на этот раз он не уйдет. Он поймался, он проглотил сыр в мышеловке. Трах-бах. Ну хоть недолго мучился, утешал он себя. Может, когда настанет мой черед, помучаюсь. А пока – все в порядке. Он вытянул ноги, потом снова забросил одну на другую и откинулся на софе. В икрах медленно и сильно пульсировала кровь. Ну и пусть впереди рифы. Плыви, смотри вперед, подставляй лицо ветру, облизывай соленые губы, но не давай себя обманывать. Это ему теперь понятно.

Пора уже сказать что-нибудь, подумал он. Что-нибудь такое, что не имеет никакого отношения к моим чувствам. Чтобы Танжер снова встала к рулевому колесу – точнее, чтобы я снова увидел, что она стоит у руля. В конце концов, действительно, командует здесь она, а до моей вахты еще очень далеко.

Он разорвал визитную карточку пополам и положил на стол. Никаких комментариев не последовало. Дело закрыто.

– А я все равно толком не понимаю, – сказал Кой, – если сокровищ нет, почему Нино Палермо интересуется кораблем, затонувшим в 1767 году?

– Те, кто ищет затонувшие корабли, охотятся не только за золотом. – Танжер подошла, села напротив и наклонилась вперед, чтобы оказаться поближе. – Если затонувший два с половиной века назад корабль хорошо сохранился, он сам по себе представляет немалый интерес. Государство платит за находку… Устраиваются передвижные выставки… И не только золота с галеонов. Есть вещи, которые практически стоят не меньше. Вот вспомни, к примеру, восточную керамику, которую нашли на борту «Сан-Диего»… Стоимость ее не поддается оценке. – Она умолкла, слегка приоткрыв рот, потом продолжала: – А кроме того… это вызов. Понимаешь? Затонувший корабль – тайна, которая притягивает многих.

– Да, Палермо говорил об этом. Зеленоватый сумрак и тишина, сказал он. И все такое прочее.

Танжер кивнула очень серьезно, будто ей известен подлинный смысл этих слов. Однако на кораблях – идущих своим курсом, затонувших, стоящих в доках – бывал все-таки Кой, а не она. Кой позволил себе вздохнуть:

– А может, там есть и сокровище.

Она тоже вздохнула, но, скорее всего, – совсем по другой причине. И с таинственным видом приподняла брови, словно вытащила сверток с сюрпризом.

– Кто знает?

Она так и сидела, наклонившись к нему, похожая на отчаянного мальчишку, отчего ее привлекательность стала такой естественной, такой натурально-телесной в каждой клеточке ее молодого, золотисто-теплого существа, а потому близость, непосредственное касание становились для Коя непреложной необходимостью. Он снова ощутил пульсацию крови в икрах – на сей раз это был отнюдь не страх. Снова вспышка света. Снова уверенность. Да, он добровольно ложится в дрейф, и больше не будет ни сожаления, ни раскаяния. В море все дороги – долгие. В конце концов – и в этом его преимущество – нет у него спутников, которым надо залеплять уши мягким воском и которые привяжут его к мачте, чтобы не поддался он сладкому пению сирен, как нет и богов, которые бы усложняли его положение своей любовью и ненавистью. Он быстренько подвел итог: пропащий, очарованный и одинокий. При таких условиях эта женщина – курс не хуже любого другого.