Текст книги "Клуб Дюма, или Тень Ришелье"

Артуро Перес-Реверте
Клуб Дюма, или Тень Ришелье

Arturo Pérez-Reverte

EL CLUB DUMAS O LA SOMBRA DE RICHELIEU

Copyright © Arturo Pérez-Reverte, 1993

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Кале, которая вдохновила меня на этот бой

Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами лил дождь.

Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие комментарии полицейских, сновавших по гостиной.

– …пижама, сверху – халат. Пояс от халата явился орудием удушения. Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапка, правая – босая…

Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом шнуре слева направо, потом в обратную сторону, уже быстрее, пока не застыло в прежнем положении, – так магнитная стрелка, немного пометавшись, опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометами. Это был старый том «Виконта де Бражелона» – дешевое издание в матерчатом переплете. Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутые строки:

– О, я предан! Известно все, решительно все!

– Все в конце концов делается известным, – заметил Портос, который, в сущности, ничего не знал.

Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому мужчине, который курил у открытого окна.

– Ну и что вы обо всем этом думаете? – спросил он, пристраиваясь рядом.

Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно и только тогда ответил:

– Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там молоко. – Фраза прозвучала несколько загадочно, но по ответной улыбке следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В отличие от полицейского он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли.

– Эй, дверь закрывайте! – крикнул он, не глянув назад. Потом обратился к полицейскому: – Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под самоубийства.

– И наоборот, – спокойно заметил высокий.

– Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?

– Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости довести дело до конца… Убийца связал бы ему руки за спиной.

– Но ведь это бессмысленно, – возразил следователь. – Взгляните, какой тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не было шансов на спасение – руки ему не помогли бы.

– Кто знает? Подождем вскрытия.

Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.

– Любопытная страница.

Высокий пожал плечами.

– Я мало читаю, – сказал он. – Портос – это ведь один из этих… Как их? – Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, – он считал, загибая пальцы левой руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: – Забавно… Я никогда не мог понять, почему книга называется «Три мушкетера», хотя на самом деле их было четверо.

I. «Анжуйское вино»

Читатель должен приготовиться к тому, что он станет свидетелем самых жестоких сцен.

Э. Сю. «Парижские тайны»

Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел «Пармскую обитель». Кроме того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.

Но не станем отвлекаться.

Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с «Анжуйским вином» под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам клиентов. Что требуется от человека, который занимается таким ремеслом? Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое везение – это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить, где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа, Лондона, Барселоны и Лозанны – тех, что берут в работу всего полсотни книг, не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они – шакалы в царстве Гутенберга; пираньи, кружащие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки, присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать – лишь бы заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны.

Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля Сабатини[1]1
  Рафаэль Сабатини (1875–1950) – английский писатель, автор почти сорока романов и множества рассказов. Наиболее известны романы «Скарамуш» (1920) и «Одиссея капитана Блада» (1922). – Здесь и далее – прим. перев.


[Закрыть] – он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому что обычно посетители не балуют портрет вниманием: они принимают Сабатини за моего престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса получилась какой-то ребячливой; он стал похож на кролика из мультфильма, когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает безоговорочную любовь зрителей.

Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе – как жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску, соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул подвергнуть его маленькому испытанию.

– «Он родился на свет с обостренным чувством смешного, – процитировал я, кивнув на портрет, – и врожденным ощущением того, что мир безумен…»[2]2
  Здесь и далее роман «Скарамуш» цитируется в переводе И. Н. Тихонова и Е. 3. Фрадкиной.


[Закрыть]

Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему делу. Чувство это, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра, такую же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые косо сидели у него на носу, – глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали бездонные ямы – чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще – о чем я тоже узнал позднее – там непременно лежала фляжка с джином «Болс».

– «…И в этом заключалось все его достояние», – с ходу закончил он цитату, потом удобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. – Хотя, если не кривить душой, мне больше нравится «Капитан Блад».

Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.

– И тут вы не правы. «Скарамуш» для Сабатини – то же, что «Три мушкетера» для Дюма. – Я отвесил учтивый поклон в сторону портрета. – «Он родился на свет с обостренным чувством смешного…» За всю историю романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.

– Что ж, спорить не стану, – согласился Корсо после паузы и тотчас выложил на стол папку с какой-то рукописью. Ее каждая страница помещалась в отдельном пластиковом конверте. – Знаете, а вы очень кстати упомянули Дюма.

Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку – тоже очень старая. Каждому виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была сделана правка на белой бумаге – поверх текста, написанного мелкими, вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них одиннадцать – голубые.

– Занятно. – Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд с меня на папку и с папки на меня. – Откуда это у вас?

Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация, ради которой он ко мне явился, обязывает его быть откровенным. Потом скорчил новую гримасу – уже третий вариант – и стал похож на невинного и простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.

– Да так… От клиента моего клиента.

– Понятно.

Он выжидательно помолчал. Ведь приметы хитрости – не только предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. Мы оба отлично это знали.

– Разумеется, – добавил он, – я готов, если вам будет угодно, назвать имена.

Я заверил его, что нужды в том нет, и он сразу успокоился, поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом и принялся перелистывать страницы в обратном порядке – пока не дошел до первой. Название было выведено заглавными буквами, жирное: «Анжуйское вино».

Я прочел вслух первые строки:

Après de nouvelles presque désespérées du roi, le bruit de sa convalescence commençait à se repandre dans le camp…[3]3
  После вестей о почти безнадежной болезни короля вскоре в лагере начали распространяться слухи о его выздоровлении… (фр.) Здесь и далее роман «Три мушкетера» цитируется в переводе В. Вальдман, Д. Лившиц и К. Ксаниной.


[Закрыть]

Я невольно улыбнулся. Корсо жестом показал, что хочет услышать мое суждение.

– Нет никаких сомнений, – сказал я. – Это рукопись Александра Дюма-отца. «Анжуйское вино», насколько могу припомнить, сорок какая-то глава «Трех мушкетеров».

– Сорок вторая, – подтвердил Корсо. – Сорок вторая глава.

– И это – оригинал? Подлинная рукопись Дюма?

– Ради этого я к вам и пришел – чтобы вы дали свое заключение.

Я пожал плечами, желая показать, что не готов взять на себя такую ответственность.

– А почему именно ко мне?

Это был глупый вопрос – из тех, что помогают тянуть время. Корсо, видно, подумал, будто я решил пококетничать. На лице его отразилось нетерпение.

– Вы ведь специалист, – буркнул он раздраженно. – Вы не только самый влиятельный в нашей стране литературный критик, вы всё знаете о романе-фельетоне XIX века.

– Вы забыли о Стендале.

– Не забыл. Я читал ваш перевод «Пармской обители».

– Надо же! Вы мне льстите.

– Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Берхес.

Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал привыкать к его манерам.

– А книги мои вам знакомы?

– Только некоторые. «Люпен», «Раффлз», «Рокамболь», «Холмс»… Или, скажем, работы о Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе[4]4
  Арсен Люпен – «вор-джентльмен», герой детективных сочинений французского писателя Мориса Леблана (1864–1941); Раффлз – персонаж, созданный английским писателем Эрнестом Уильямом Хорнунгом (1866–1921); Рокамболь – герой многотомного цикла романов французского писателя Пьера Алексиса Понсона дю Террайля (1829–1871); Шерлок Холмс – герой повестей английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930); Рамон Мария дель Валье-Инклан (1866–1936); Пио Бароха-и-Неси (1872–1956); Бенито Перес Гальдос (1843–1920) – испанские писатели-классики.


[Закрыть]. Кроме того, «Дюма, или След гиганта». Потом – ваше исследование, посвященное «Графу Монте-Кристо»…

– И вы все это прочитали?

– Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.

Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных: прежде чем нанести визит, разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия «нежное».

– Понимаю, – сказал я, только чтобы не молчать.

Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым – особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа: знакомые угощают их куревом, официанты наливают лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.

– Вернемся к Дюма, – предложил Корсо, показывая на рукопись. – Человек, написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую ауру – такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к страницам… Не так ли?

Я положил руку на покрытые пластиком листы – жестом священника, касающегося церковных реликвий.

– Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.

Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся особенно – сквозь зубы, как человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над одним и тем же. Иначе говоря, то был злой и холодный смех, даже чуть нагловатый: он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после того, как смеявшийся покинул комнату.

– Давайте по порядку, – сказал я. – Рукопись принадлежит вам?

– Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто не слыхал о существовании полного рукописного оригинала этой главы «Трех мушкетеров»? Он желает получить формальное подтверждение подлинности… И поручил это дело мне.

– Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. – Тут я должен добавить: я тоже кое-что знал о Корсо. – Откровенно говоря, Дюма в нынешние времена…

Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства, но Корсо мне подыгрывать не стал и продолжал гнуть свое.

– Этот клиент – мой друг, – пояснил он спокойно. – Я хочу оказать ему личную услугу.

– Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное заключение – дело иное. Тут нужен хороший графолог… Готов порекомендовать одного такого, он живет в Париже: Ашиль Репленже, владелец книжной лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю XIX века, к тому же – очаровательный человек и мой добрый приятель. – Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: – Вот это письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за огромные деньги.

Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в видавший виды, плотно набитый бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на конце. Ластик был обкусан, совсем как у школьника.

– Я могу задать вам несколько вопросов?

– Разумеется.

– Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав «Трех мушкетеров»?

Прежде чем ответить, я покачал головой, потом снял колпачок с ручки «Монблан» и опять надел его.

– Нет. Роман печатался частями в «Сьекль» с марта по июнь 1844 года… Как только наборщик заканчивал работу, рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию Гарнье[5]5
  Французская издательская фирма «Братья Гарнье», основана в 1833 г. Огюстом (1812–1887) и Ипполитом (1815–1911) Гарнье. Большим авторитетом пользовалась серия «Классики Гарнье».


[Закрыть] 1968 года.

– Четыре месяца – срок небольшой. – Корсо задумчиво грыз кончик карандаша. – Дюма писал быстро.

– В ту пору все писали быстро. Стендаль управился с «Пармской обителью» за семь недель. К тому же у Дюма были помощники – «негры», на профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над «Тремя мушкетерами», звали Огюст Маке… Сотрудничество продолжалось и позже: «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон»… А также «Граф Монте-Кристо» и еще несколько романов… Их-то вы, конечно, читали.

– Конечно. Кто их не читал!

– Следует уточнить: ваше «Кто их не читал!» относится ко временам минувшим. – Я почтительно полистал рукопись. – Та эпоха, когда подпись Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы печатались именно так – частями, и внизу последней страницы значилось: «Продолжение в следующем номере». А публика умирала от нетерпения, ожидая новую главу… Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете.

– Не важно. Продолжайте.

– Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением, иначе говоря – романа-фельетона проста: герой или героиня обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют читателя отождествлять себя с литературным персонажем… Сегодня по тому же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего вкуса… Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого – плюс его талант. В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость. – Я не без гордости ткнул себя пальцем в грудь. – И продолжающий ее создавать…

Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу – он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность – пока не поздно – внести коррективы в твои выводы.

Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.

– Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и другие ваши работы… – он помедлил, подыскивая нужное слово, – …на более серьезные темы. Ведь и сам Дюма называл свои произведения легкой литературой… Хотя, согласитесь, в таком определении сквозит явное пренебрежение к публике.

Подобный маневр отлично характеризовал моего гостя. Это был один из его коронных приемов – как валет в руках Рокамболя. Он вел игру исподтишка, внешне сохранял нейтралитет, а на самом деле постоянно устраивал изматывающие противника партизанские вылазки. Раздраженный человек может легко проговориться, начинает оправдываться, сыпать аргументами в свою пользу, а это – дополнительная информация. Наверное, именно поэтому – я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно понимал – мне стало досадно.

– Вы повторяете избитые вещи, – бросил я, не скрывая раздражения. – Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем… Для литературы время – как для кораблей шторм, и Господь спасает только тех, кого любит; попробуйте назвать других книжных героев, которые, подобно д’Артаньяну и его товарищам, целыми и невредимыми прошли сквозь годы. Разве что Шерлок Холмс Конан Дойла… Да, цикл о мушкетерах, вне всякого сомнения, – «роман плаща и шпаги», легкое чтиво; так что вы, естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и одно отличие: это великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому обычные жанровые критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о головокружительных приключениях, и он сохраняет свежесть, несмотря на то что вкусы с тех пор переменились, несмотря на то что нынче к действию как таковому стали относиться с глупейшим пренебрежением. Кажется, после Джойса мы должны смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае – на берегу, после бури[6]6
  Навсикая – в греческой мифологии дочь царя феаков Алкиноя и Ареты. Крик Навсикаи, игравшей в мяч на берегу моря, разбудил Одиссея, который был выброшен бурей на остров феаков. Девушка велела слугам дать ему чистые одежды, накормить и напоить, а также объяснила, как достигнуть дворца Алкиноя и добиться от феаков помощи.


[Закрыть]… Вам не доводилось читать мои заметки «Пятница, или Морской компас»?.. Короче, если вести речь об Улиссе, то я выбираю того, которого придумал Гомер.

Тут я чуть повысил голос, зорко следя за реакцией Корсо. Он едва заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но я-то помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я процитировал «Скарамуша»: путь мною был выбран верный.

– Я понимаю, о чем вы, – наконец выдавил он. – Ваша точка зрения, сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.

– Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А что касается пренебрежения к публике, как вы изволили выразиться, то вам, возможно, неведомо, что автор «Трех мушкетеров» во время революций 1830 и 1848 годов участвовал в уличных боях, а еще переправлял Гарибальди купленное на собственные деньги оружие… Не забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики… И писатель не раз доказывал свою любовь к народу и свободе.

– Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.

– А это разве так уж важно? Знаете, что он отвечал тем, кто говорил, будто он насилует Историю?.. «Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей очаровательных детишек».

Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных шкафов во всю стену моего кабинета. Открыл дверцу и вытащил том в переплете из темной кожи.

– Как и все великие рассказчики, Дюма был вралем. Графиня Даш[7]7
  Графиня Даш, или Д’Аш – псевдоним французской писательницы Габриэль Анн Систерн де Куртира де Сен-Марс (1804–1872).


[Закрыть], хорошо его знавшая, пишет в воспоминаниях, что стоило ему услышать какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу за истинный факт… Возьмем кардинала Ришелье – он был величайшим человеком своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился до неузнаваемости, и нам предстала порочная личность с довольно гнусной и подлой физиономией… – Держа книгу в руках, я повернулся к Корсо. – Известно ли вам вот это? Книгу написал Гасьен де Куртиль де Сандра, мушкетер, живший в конце XVII века. Это мемуары д’Артаньяна, настоящего д’Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа д’Артаньяна. Он был гасконцем, родился в 1615 году, действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини. Умер он в 1673-м во время осады Маастрихта – как раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец, вот-вот получить маршальский жезл… Так что, согласитесь, насилуя Историю, Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным детишкам… Никому не известного гасконца из плоти и крови, чье имя История позабыла, гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды.

Корсо неподвижно сидел в кресле и слушал. Я протянул ему книгу, и он осторожно, однако с большим интересом полистал ее – медленно, едва касаясь самого края страниц подушечками пальцев. Время от времени взгляд его задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу. За стеклами очков глаза работали быстро и уверенно.

Затем он вдруг отвлекся от книги, чтобы записать в блокнот: «Mémoires de M. d’Artagnan, G. de Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12°, 4-е изд.». Потом закрыл книгу и уставился на меня.

– Вы верно сказали: он был вралем.

– Да, – подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь. – Но вралем гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и мир этот стоит до сей поры… «Человек не крадет, он завоевывает, – любил повторять Дюма. – Каждую завоеванную провинцию он присоединяет к своей империи: навязывает ей свои законы, населяет темами и персонажами, распространяет там свое влияние…» В данном случае история Франции стала для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил раму и подменил саму картину – то есть без малейших колебаний разграбил открытую им сокровищницу… Главных действующих лиц Дюма превращает во второстепенных, скромных статистов – в героев первого плана, много страниц отдает описанию событий, которым в исторических хрониках посвящена пара строк… Никакого договора о дружбе д’Артаньян и его товарищи никогда не заключали – хотя бы потому, что друг друга не знали… Не было никакого графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не носил имени Атос. Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д’Атос, а умер он от раны, полученной на дуэли, еще до того, как д’Артаньян вступил в ряды королевских мушкетеров… Арамис – это Анри де Арамитц, дворянин, светский аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в 1640 году в мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса…

– Вы хотите сказать, что был и некий Портос?

– Был. Звали его Исаак де Порто, и он не мог не знать Арамиса, или Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем тот, – в 1643-м. Известно только, что умер он до срока, и, наверное, причиной тому стали болезнь, война или дуэль, каку Атоса.

Корсо слушал, постукивая пальцами по «Мемуарам д’Артаньяна», потом тряхнул головой и улыбнулся:

– Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи…

– Именно. Но звали ее вовсе не Анна де Бейль, и она не была леди Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду украла на балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так! Об этом рассказал в своих «Мемуарах» Ларошфуко[8]8
  Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) – французский писатель. В его «Мемуарах» (1662, полное издание 1817) упоминается о том, как графиня Люси Карлейль (дочь графа Генри Нортумберлендского) на балу срезала алмазные подвески у герцога Бекингэма (гл. I).


[Закрыть]. А Ларошфуко слыл человеком очень серьезным и заслуживающим доверия.

Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах, но услышанное явно ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь, после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я был для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.

– Все это очень интересно, – сказал он.

– Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет вам гораздо больше моего. – Я глянул на рукопись, все еще лежащую на столе. – Хотя я не уверен, что расходы на поездку оправдают себя… Сколько может стоить эта глава при нынешних ценах?

Он снова принялся грызть ластик на конце карандаша, изображая скептицизм.

– Немного. На самом деле я туда поеду по другому делу.

Я грустно и понимающе улыбнулся. Ведь все, чем владею я сам, вся моя скудная собственность – «Дон Кихот» Ибарры[9]9
  Хоакин Ибарра-и-Марин (1725–1785) – испанский издатель; в 1779 г. получил титул Издателя Королевской испанской академии. Известны два его издания «Дон Кихота» (1780 и 1782).


[Закрыть] и «фольксваген». Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.

– Догадываюсь, о чем речь, – сказал я.

Корсо скорчил гримасу – что-то вроде кислого смирения, – и при этом стали видны его кроличьи зубы.

– Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не встанут у японцев поперек горла, – заметил он. – Тогда они начнут вкладывать деньги исключительно в редкие книги.

Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:

– Спаси нас от такого Господь.

– Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. – Он лукаво смотрел на меня сквозь перекошенные очки. – А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.

Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями. Еще он любил игры по моделированию наполеоновских войн – мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той неуклюжести, которая – уж не знаю, как он этого добивался, – могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют «обаянием», а мужчины – «симпатией». Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.

Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля, Конрада и Валье-Инклана, а рядом – отвратительная литография, которую несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением – при одном голосе «против» (моем, разумеется) – постановили для украшения повесить на стену.

И тут я рискнул задать ему вопрос:

– Честно признаюсь, меня мучает любопытство – а где все-таки отыскалась эта глава?

Он замер в нерешительности: вне всякого сомнения, прежде чем ответить, быстро взвешивал все «за» и «против». Но ведь я оказал ему самый любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.

– Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.

Я не сдержал возгласа изумления:

– Энрике Тайллефер?.. Издатель?

Взгляд Корсо рассеянно блуждал по вестибюлю. Наконец он мотнул головой – сверху вниз:

– Он самый.

Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему. Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной собственного дома на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами лежала открытая книга и валялись осколки фарфоровой вазы.